Текст книги "Черноморский набат"

Выслушав лейтенанта, Качиони молча налил в свой стакан вина:

– Ты видишь этот стакан и вино в нем? Быть может, это не лучший стакан и не самое лучшее в нем вино! Но я всегда пью только из своего стакана и только свое вино! Пить же из рук какого-то мальтийского недоумка пусть пробуют другие!

А вскоре Качиони пришла радостная весть – его недруга Зборовского за неспособностью отозвали в Петербург, взамен же прислали генерал-майора грека Томару. Качиони эту новость прокомментировал своим капитанам следующим образом:

– Одного генерала я уже выжил из здешних мест, и выгнать другого мне ничего не стоит!

Онемевшие от величия своего начальника, корсары внимали ему с полным благоговением.

А вскоре следом за Зборовским убрали с флотилии и ни к чему не способного рыцаря Лоренцо. Обиженно спрятав свой нос в кружевное жабо, тот отбыл в Петербург.

– Я еду защищать свою попранную честь и славное имя!

В Петербурге рыцарю объявили, что Россия в его услугах более не нуждается и выставили вон. Больше Гульельм Лоренцо нам не интересен.

Что же касаемо его прозябающей без дела в Сиракузах флотилии, то ее начальником был определен старый друг Качиони посланник на Мальте капитан 1-го ранга Антонио Псаро.

Именно в это время к Качиони на остров Зеа пришло письмо от драгомана турецкого флота Мавроениса. От имени султана драгоман предлагал Ламбро перейти под султанскую длань, за что он получал бы сразу россыпь щедрот: прощение за пролитую османскую кровь, наследственное правление на любом из выбранных им островов Архипелага и 200 тысяч золотых монет в придачу. В противном же случае ему было обещано, что «султан пошлет великую силу для того, чтобы усмирить Вас».

Читая это послание, и Качиони, и его капитаны вдосталь повеселились.

– Уже и не помню, когда так смеялся! – говорил старый корсар, вытирая выступившие слезы. – Это же надо, Качиони в прихвостнях у турок! Вот умора, так умора!

Ответом на султанское послание был новый рейд и захват новых судов.

В сентябре Качиони закончил кампанию 1789 года и зазимовал на Ионических островах, принадлежавших Венеции, где отдыхал от трудов в объятьях молодой жены. Ближе к весне перебрался к себе на Зеа, готовиться к новым походам.

Как оказалось, угрозы драгомана Мавроениса не были пустыми словами. Пока флотилия Качиони крейсировала в морях, турки подготовили удар по Зеа. Решено было напасть врасплох на остров и уничтожить базу дерзкого корсара. Это почти удалось. Греческие наблюдательные посты обнаружили турецкую эскадру почти под самым берегом на рассвете в самый последний момент, когда к берегу уже плыли лодки с десантом. Однако корсарские суда, за исключением одного, успели выскочить из бухты и скрыться, прежде чем турки заблокировали выход из бухты. Одним из последних через кольцо вражеских судов прорвался Ламбро Качиони на «Северной Минерве», у которой турецким ядром была повреждена грот-мачта. Рядом со старым корсаром навзрыд плакала его молодая жена, не ожидавшая, что ее семейная жизнь начнется столь бурно.

Оставшееся в порту судно корсары подожгли, чтобы оно не досталось неприятелю. Все причалы и склады на острове были уничтожены, а изменившие султану старшины казнены. Узнав об этом, старый пират надрезал ладонь руки. Подняв окровавленный кинжал, объявил соратникам:

– Клянусь своей кровью и кровью своих предков, что не будет мне покоя, пока я не отомщу за Зеа! Благослови душу мою, Господи! А потому велю всем идти промышлять по своей воле и топить османов и всех их сподручных, невзирая на их флаги без всякой пощады! Клянитесь мне в том!

Капитаны безжалостно резали свои ладони. Кровь обильно капала в прозрачную средиземноморскую волну.

– Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Глава вторая
От Фокшан до Рымника

К весне 1789 года Екатеринославская армия была увеличена до 80 тысяч, а Украинская – до 35. Первая долженствовала занять линию Днестра. Вторая – прикрывать действия Первой и держать связь с австрийцами.

Первыми в тот год начали, понукаемые старым Гассан-пашой, турки, которые неожиданно напали на наши и австрийские передовые отряды. После первой же стычки австрийцы, по своему обыкновению, отступили. Наши же во главе с генералом Дерфельденом дважды разбили нападавших на голову при Максименах и Галаце. А вскоре в дивизию Дерфельдена прискакал Суворов и принял над ней командование. Этому назначению предшествовала своя интрига. Так и не получивший после очаковского ранения никакого назначения, Суворов отправился в Петербург, где представился императрице. Поблагодарив ее за награды, он поклонился ей и, вздохнув, сказал:

– Матушка, я прописной!

– Как это? – спросила Екатерина.

– Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду! – еще раз вздохнул генерал-аншеф.

В тот же день Суворов был назначен в Украинскую армию, куда немедленно и отправился. Там он и вступил командование дивизией, расположенной между реками Серетом и Прутом. Одновременно Потемкин добился увольнения Румянцева и сосредоточил власть над двумя армиями в своих руках. В румянцевских полках начались ревизии и выявление былых недостач.

Тем временем турки, воспользовавшись заминкой противника, решились нанести сильный удар. Многочисленный корпус под начальством Османа-паши двинулся на Фокшаны, дабы разбить сначала австрийцев, а потом обратиться и на наших. Узнав об этом, командовавший левым флангом австрийской армии принц Саксен-Кобург-Заальфельд (отличившейся в прошлую кампанию победами при Батушане, Бойана-Лоси и Рогатине и при взятии Хотина), немедленно отписал письмо с просьбой о помощи командиру ближайшей к нему русской дивизии. Это был Суворов.

– Я выступаю! – велел передать принцу генерал-аншеф, пробежав глазами присланную бумагу.

Русские полки двинулись по кратчайшей, но трудной дороге. Шли вечер, ночь и весь следующий день почти без роздыха. Наконец, пройдя в 28 часов 50 верст самой дурной дороги, Суворов соединился с австрийцами. Кобургский поверил столь быстрому прибытию союзников, лишь когда увидел их лично. Весь следующий день пошел на наводку трех мостов на реке Тротуше. Вскоре прискакал адъютант принца с просьбой о встрече с русским генералом.

– Медлительность, нерешительность, многословность! – скривился генерал-аншеф, узнав о просьбе Кобургского. – Передайте принцу, что я, к сожалению, сейчас очень занят и встретить его не могу.

Недоуменный принц прислал второго адъютанта, который вернувшись, известил Кобургского, что русский генерал молится, а третий доложи, что Суворов уже спит. А затем принц получил записку от генерал-аншефа, извещавшую, что в 2 часа ночи союзники выступают тремя колоннами, среднюю составляют русские полки. «Говорят, что турок перед нами тысяч пятьдесят, а другие пятьдесят – дальше; жаль, что они не все вместе, лучше бы было покончить с ними разом» – писал Суворов.

Получив записку, Кобургский пришел в ужас, но делать было нечего. Несмотря на то, что принц был старше в чине, он почел за лучшее подчиниться странному Суворову.

В 3 часа после полуночи союзники выступили тремя колоннами, перешли по трем мостам речку Тротуш и продолжали путь к Фокшанам. Наконец казаки донесли, что наткнулись на турецкие пикеты.

Утром 20 июля Суворов выехал вперед, производя рекогносцировку, и чуть было не попал в руки турок, но, к счастью, те его не узнали. Войска выстроились в боевой порядок: по правую руку австрийцы, построившись каре в две линии и конницей в резерве. Там же шел и личный драгунский полк принца «Саксен-Кобург». Наши выстроились так же в две линии и конницей в резерве. Между отрядами союзников встали австрийские гусары полковника Карачая.

Вскоре показался первый отряд турецкой конницы, Суворов немедленно выслал наперехват сотню казаков.

После полудня вперед двинулись главные силы. Турки контратаковали конницей, но после упорной схватки откатились за реку Путну. К этому времени стемнело. Хлынул проливной дождь, с трудом навели мост, по которому войска немедленно перешли на противоположный берег. Там по докладу казаков стояли главные силы турок.

С рассветом в воздух взвились полковые и батальонные знамена, ударили барабаны и союзники двинулись вперед.

– Генеральное направление на Фокшаны! – объявил Суворов.

Перед передовыми каре уже гарцевали турецкие спаги. Когда их скопилось несколько тысяч, начались непрерывные атаки. Особенно настойчиво атаковали турки русские полки, прекрасно понимая, что именно они являются становым хребтом союзных войск. Наторелые русские батальоны встречали спагов хладнокровно, близким огнем. Время от времени некоторые отчаянные головы доскакивали до самого каре, отчаянно рубя ятаганами ружейные стволы, и даже врывались внутрь, но тут же погибали на штыках. Конные атаки продолжались непрерывно более двух часов, пока конница не ускакала прочь.

Союзники продолжали наступление. Встретившийся густой бор, чтобы не расстраивать боевые порядки, обходили с двух сторон. Из лесу палили турки, но вскоре их отогнали посланные казаки и арнауты. Затем пришлось маршировать через густой и колючий кустарник. Все вымотались, у людей и лошадей ноги были перецарапаны и изранены. Артиллерию тащили на руках. Турок отбивали конницей. Наконец, вдалеке показался турецкий лагерь, защищенный ретраншаментом. Между тем турецкая кавалерия очистила поле, заняла позицию на флангах и турки открыли сильный артиллерийский огонь.

– Ускорить движение! – велел Суворов, когда первые ядра со зловещим посвистом пронеслись у него над головой. – Артиллерии поддержать атаку!

Теперь солдаты уже не шли, а почти бежали с ружьями наперевес. Артиллеристы, быстро развернув свои пушки, открыли огонь по турецким батареям, быстро заставив их замолчать. Едва же с флангов на нас снова устремились спаги, их контратаковали гусары и карабинеры. В бешеном аллюре кавалерия опрокинула спагов, а потом на всем скаку врезалась в байраки янычар, заставив и их бежать за окопы.

За ними туда же в штыки рванулся авангард генерала Дерфельдена и выбил турок из окопов. Янычары отходили, потрясая своими кривыми саблями, конница же унеслась с поля брани в полном беспорядке.

Несколько сот особо отчаянных янычар затворились в монастыре Святого Самуила, поклявшись защищаться до крайности.

Не желая штурмовать святую обитель, Суворов предложил им сдаться. В ответ со стены сбросили отрезанную голову казака.

– Артиллерии бить в ворота на пробой! – распорядился раздосадованный генерал-аншеф.

Янычары держались упорно. Наконец удалось разбить ворота. Дерфельден повел войска на штурм, а за ним кинулись и австрийцы. Видя, что все пропало, один из янычар взорвал пороховой погреб. Сильнейший взрыв погреб под обломками стен и зданий и оборонявшихся и нападавших. Только побитых офицеров вытащили из-под обломков больше десятка. Рухнувшей стеной едва не убило и принца Кобургского, которого спасла кинувшаяся в сторону в испуге лошадь. Ворвавшиеся в монастырь солдаты были так разъярены, что все оставшиеся к тому времени еще в живых янычары были переколоты.

Несколько в стороне от разрушенного взрывов монастыря Святого Самуила виднелся еще один монастырь – Святого Иоанна. Там тоже заперлись несколько десятков янычар. Принц Кобургский отрядил батальон, и через час монастырь пал.

Разбитые на голову войска Османа-паши бежали в полном расстройстве на Рымник, бросая на дороге все, что замедляло их бегство. Казаки и гусары преследовали. «Не давая опомниться, и тем удвоили их потери» – писал историк.

Трофеями победителей был огромный обоз, стада коров и овец, дюжина пушек и два десятка знамен. Потери турок исчисляются убитыми в полторы тысячи, число раненых неизвестно, в плен взято не больше сотни. Наши потери составили полторы сотни, у австрийцев до двух.

Все были очень уставшими. Солдаты падали от изнеможения прямо на поле боя. Наконец встретились и Суворов с принцем. Сойдя с лошадей, они крепко обнялись, поздравив друг друга с победой.

– Вы мой учитель! – заявил генерал-аншефу Кобургский.

В тот вечер у костров, свежуя захваченный скот, солдаты зазывали в свои артели австрийских солдат:

– Ступай к нам цесарец, вот тебе котелок, а вот и ложка облизанная, хлебай от пуза! Нам для друзей хороших ничего не жаль!

Суворов просился у старшего над ним генерал-аншефа Репнина воспользоваться смятением турок и продолжить наступление: «Отвечаю за успех, если меры будут наступательные; оборонительные же, – визирь придет. На что колоть тупым концом вместо острого?». Однако продолжить наступление ему не разрешили и велели возвращаться к Бырладу.

Фокшанская победа вызвала радость при обоих союзных дворах, особенно в Вене, ибо это было первым значительным успехом австрийцев в поле с самого начала войны. Императрица Екатерина плакала от удовольствия, когда ей читали донесение о победе. Затем она немедленно выехала из Царского Села в Петербург в Казанский собор, где отстояла благодарственный молебен с коленопреклонением, в присутствии вызванных из Гатчины внуков. При этом Екатерина была довольна даже не столько самой победой, сколько полным согласием между Суворовым и принцем Кобургским.

– Фокшаны зажмут рот всем, кто трезвонили, что мы с австрийцами в несогласии! – с удовольствием говорила она в те дни.

За Фокшаны Суворов был награжден бриллиантовым крестом и звездой к ордену Андрея Первозванного, а от австрийского императора получил богатую табакерку с бриллиантовым шифром при очень любезном рескрипте. Принцу Кобургу же был пожалован большой крест ордена Марии-Терезии.

* * *

Минул июль, а главные силы потемкинской армии все еще продолжали медленно двигаться от Ольвиополя к Днестру. Светлейший опасался за Крым и за Кубань. Потому все никак не мог решиться – осаждать ли ему Бендеры или идти в Молдавию, куда по слухам стягивались главные турецкие силы.

Наконец, решившись, он велел командиру передового корпуса князю Репнину подкрепить Суворова, а самому двигаться навстречу войскам Эски-Гассана, начавшего эту кампанию очаковским сераскиром.

18 августа при Сальчах Репнин имел авангардное дело со старым Гассаном, после чего бывший капудан-паша отступил. Репнин подошел к Измаилу и встал в пушечном от нее выстреле. Артиллерия открыла сильный огонь. Загорелось предместье, а потом и сам город. В крепостной стене была пробита большая брешь. Солдаты ждали штурма, но Репнин на него не отважился. С музыкой и барабанным боем войска отступили. Солдаты роптали об измене.

Тем временем главные силы турок собирались в Молдавии. Великий визирь, собрав до ста тысяч войск, перешел Дунай у Браилова и двинулся к Рымнику. Принц Кобургский узнав об этом, тотчас же послал к Суворову за помощью. Получил извещение 6 сентября ночью, Суворов не заставил себя ждать.

– Кобург почти караул кричит, а мы едва ли к нему поспеем вовремя! – поделился своими мыслями генерал-аншеф со своими офицерами. – Впрочем, мы выступаем!

Дивизия выступила в поход ночью, перейдя реку Бырлад, сделали недолгий привал, затем снова изнурительный марш с переправой через Серет. Кобург обещал навести через Серет мост, но навел не там, где надо. Пришлось идти в обход. Началась буря: ветер и проливной дождь, дорога быстро превратилась в сплошное болото. К мосту удалось кое-как добраться только к следующей ночи. Суворов с авангардом успел перейти реку, но потом потоки воды сорвали часть моста. Переправа стала весьма рисковой, и Суворов был вынужден ее отменить. Уставшие и промокшие насквозь солдаты стояли по колено в грязи, под проливным дождем. Затем генерал-аншеф отвел их на возвышенность, где было посуше.

Для исправления моста согнали тысячу окрестных жителей, к ним в помощь еще полторы тысячи солдат, и к утру мост был готов. Буря тоже кончилась, небо прояснилось. Солдаты ободрились и повеселели. На рассвете полки снова тронулись в путь, перешли Серет, проделали еще два десятка верст по размытой дождями дороге. Настроение, впрочем, у всех было самое боевое. В марширующих по непролазной грязи ротах распевали на злобу дня:

Ах, ты, сукин сын, Гассан,

Попадай нам в руки сам!

И не делай тамо споров,

Где любимый наш Суворов!

Он ерой, а не драчун,

Будет турку карачун!

Вечером войска переправились через реку Путну у Маринешти, где и расположились на отдых.

Суворов терзался, предполагая, что турки уже атаковали принца, и он не успеет к нему на помощь. Наконец привезли записку от Кобурга, что турки пока ведут себя смирно. Суворов несколько успокоился.

Рано утром 10 сентября казаки прискакали к австрийскому лагерю и были встречены криками восторга.

– Генераль Форвардс! Генераль Форвардс! – кричали австрийские солдаты друг другу.

«Генералом вперед» австрийские солдаты прозвали Суворова еще после Фокшан и теперь были особенно рады, что именно он пришел к ним на помощь. Затем с пехотой прибыл и сам Суворов. До полудня подошел весь русский отряд и сразу примкнул к левому флангу австрийцев, уже два дня выдерживавших авангардные стычки с турками. Для Суворова тотчас же разбили шатер, туда навалили сена, и генерал-аншеф, зарывшись в него, принялся обдумывать дальнейшие действия.

Но подумать не дали. К шатру вскоре прискакал Кобург. Друзья генералы расцеловались, и Суворов потащил австрийца к себе на сено, чтобы там, валяясь в скошенной траве, обсудить их дела.

– Милый принц, – обратился он Саксен-Кобургу-Заальфельду. – Нам необходимо безотлагательно атаковать!

– Почему? – недоуменно взирал на него отпрыск Габсбургов. – Не лучше ли нам оставаться в позиции оборонительной и выжидательной?

– Ежели турки не атакуют, значит, поджидают подкреплений! – втолковывал ему Суворов.

На это Кобург хмуро заметил, что силы уже и так неравны, и турок вчетверо больше, а потому атаковать их слишком рискованно.

– Ну и что, – рассмеялся Суворов. – Быстрая, смелая атака обещает успех. К тому же множество турок множит и их беспорядок. А кроме того, их не столь уж и много, чтобы заслонить нам солнце!

Принц, однако, продолжал упорствовать, и тогда выведенный из себя Суворов заявил:

– Ежели ваше сиятельство не разделяет моего взгляда, то я атакую турок одними своими войсками и надеюсь их разбить!

– Вы затронули мою честь! – прикусил губу австрийский генерал. – И я вынужден согласиться, хотя и остаюсь при своем мнении!

Пожимая на прощание Кобургу руку, Суворов ободрил огорченного австрийца:

– Не грустите, Фокшанская баталия показала силу нашего братства, а нынешняя будет еще славнее!

Проводив союзника, Суворов с несколькими офицерами и казаками отправился на рекогносцировку к реке Рымне. Чтобы лучше осмотреть местность, он даже влез на дерево.

Как только зашло солнце, войска тронулись на турок двумя колоннами. Правую составляли русские войска, усиленные двумя дивизионами австрийской кавалерии. В левой колонне шли австрийцы. Ночь была безлунная, но звездная. Перешли вброд речку Мильку. Дальше шли в полной тишине, чтобы застать турок врасплох. Через полтора десятка верст перешли вброд и Рымник. Выйдя на берег, союзники построились в боевые порядки. Кобург поставил шесть пехотных каре в первую линии, четыре во вторую, сзади – кавалерию. Наши войска так же имели первые две линии пехотные, а конницу сзади. Первою линией наших войск командовал генерал-майор Позняков, второй – бригадир Вестфален, во главе кавалерии бригадир Бурнашов.

Как и в прошлый раз при Фокшанах, для поддержания связи между союзниками была назначена часть австрийских войск под начальством генерал-майора Карачая.

Солнце уже давно встало, а войска двигались, все еще необнаруженные турками. Но вот впереди замелькали всадники, а затем против наступающих вывалила огромная масса галдящей и вопящей турецкой конницы.

* * *

Ближе к полудню великий визирь объехал лагерь на опушке Крынгумейлорского леса. Все было как всегда. У бесчисленных костров кучками сидели артели кафадаров-приятелей, хлебавших похлебку-чорбу из сарочинской крупы. За отдельными кострами сотники-миллеазымы и десятники-чауши лакомились залитым бараньим жиром пловом. Вдалеке раздавалось мычание коров и блеяние коз. Там стоял обоз.

Лошадь визиря время от времени прядала ушами и косила испуганным глазом, стараясь не наступить на валявшиеся повсюду отрезанные головы. Визирь гладил лошадь по холке. На душе у него было спокойно. Пока по лагерю валяются лишь головы пойманных беглецов, но как знать, может, через несколько дней так же будут валяться и головы неверных, дерзнувших тягаться в силе и славе с повелителем Вселенной! Пока же московиты еще далеко, а без них трусливые венцы никогда не посмеют потревожить покой великого войска. Сражение с неверными конечно же состоится, но тогда, когда этого захочет он – великий визирь великого падишаха!

Шатер визиря располагался в самом центре лагеря на пригорке. Сразу за ним – палатка лекаря-армянина. Он врачует самого визиря, а потому должен быть всегда под рукой. Далее палатки-чапдыры цирюльников. Эти в обычное время бреют головы правоверным, а в сражениях, как могут, врачуют раненых и побитых.

В отдалении от всех высится, выкрашенный в черный цвет шатер каваса-баши, старшего из визирских палачей. Перед шатром воткнута в землю пика, на которой воздет знак старшего палача – верхушка человеческого черепа с волосами, а над ней ухо. Выбежавший на шум из своего мрачного шатра кавас-баши – маленький тщедушный старикашка, низким поклоном приветствовал повелителя. Гассан-паша снисходительно кивнул. Главный кавас – человек в войске далеко не последний, да и без дела никогда не сидит!

Если низшие кавасы занимаются мелочами – лупят провинившихся палками и режут уши, то главный палач рубит головы, а приносимые ему в мешках уши, солит в огромных бочках, которые стоят тут же в шатре. Чем больше засоленных ушей будет отправлено султану, тем больше славы для полководца. По этой причине кавас-башу в войске и зовут уважительно – солитель ушей. Там же в шатре свалены кандалы с цепями для провинившихся и будущих пленников. Кавасам хлеба не надо, дай кому-нибудь голову срубить или уши отрезать. Когда утраиваются большие казни, палачи радуются как дети, потому как по старому обычаю забирают себе все, что найдут на осужденном.

Вокруг шатра великого визиря недремная стража из столичных янычар, самых верных и преданных, во главе с начальником конвоя-девитаром, старым воякой с сабельным шрамом через все лицо. Дефтердар-секретарь предусмотрительно отдернул полог, и визирь прошел внутрь шатра. Внутри, как и положено его рангу, все отделано золотой парчой. Ночи стали уже холодными и промозглыми, а потому в углу дымится жаровня с крупным углем. Переводчик-терджиман, с белым от чрезмерного опиума лицом, зажег бумажные фонари.

Скинув накидку и сапоги, Гассан-паша облачился в шелковый кафтан и желтые папуши, голову прикрыл шалью. Подали обед на серебряных приборах в шесть блюд. Визирь в походе, а потому все, в том числе и стол, весьма скромен. Аппетита, однако, особого не было, визиря донимала старая лихорадка, а потому он велел кушанья унести. Едва подносы вынесли из шатра, там поднялся гвалт – то охранники янычары в драку расхватали остатки визарева пиршества.

Лежа на софе и медленно пуская дым из длинного чубука, Гассан-паша диктовал очередное письмо султану. Успокаивал его относительно тревог и обещал скорые победы. Катыб-эфенди, письмоводитель визиря, высунув от усердия язык, все записывал тростниковым пером на свиток гербовой бумаги. Иногда Гассан-паша надолго замолкал, обдумывая очередную фразу, и тогда все в шатре замирало. В трубке кончился табак, и, стоявший наготове подаватель трубок-чубукчи с ловкостью вложил в руку визиря новый чубук, поднеся янтарь к самым его губам. Все как всегда.

Неожиданно у шатра послышался шум. Кто-то что-то требовал от девитара, а тот кричал в ответ, что визиря нельзя тревожить.

– В чем дело! – приподнял голову Гассан-паша. – Узнай!

Секретарь-дефтердар метнулся из шатра, а спустя минуту вбежал с бледным лицом:

– Прискакал начальник дели, утверждает, что московиты и венцы наступают на нас и уже совсем рядом с лагерем!

– Этого не может быть! – вскочил великий визирь, отшвырнув в сторону трубку. – Тащите сюда этого паникера, а заодно вели прислать кавас-башу, чтобы сразу отрезать ему голову!

Янычары втолкнули в шатер предводителя конного полка алтыз юз-баши. Увидев визиря, тот упал на колени.

– Говори, нечестивец! – топнул Гассан-паша ногой в мягкой папуше.

– Неверные идут прямо на лагерь. Там не только венцы, но и московиты. Похоже, что ведет их сам Топал-паша!

– Какой еще Топал-паша, когда он стоит в Бырладе! – еще больше взъярился визирь. – Где там копается солитель ушей?

Последние слова визиря заглушил пушечный выстрел, потом второй, третий. Следом за пушками раздался дружный ружейный залп. Так стрелять могли только русские!

Визирь выскочил наружу. По всему лагерю метались люди. Отовсюду слышались истеричные крики:

– Гяуры! Гяуры!

Снова загрохотали пушки, на сей раз уже турецкие. Это значило, что противник на самом деле где-то совсем близко.

– Созовите ко мне всех сераскиров! – велел Гассан-паша. – И где моя коляска, я сам поеду смотреть, кто там на нас нападает!

Мимо его, на богато убранном муле, спешил главный имам, выкрикивая проклятья кяфирам:

– Это дьяволы-Иблисы в человечьем обличие! Рубите головы нечестивцам!

* * *

Русские каре меж тем быстро шли вперед в сторону 120-тысячного неприятельского лагеря по высоким бурьянам и кукурузным полям. На подходе к лесу открыли огонь турецкие пушки. Солдаты прибавили шагу. А тут, как назло, впереди глубокая лощина. Передовые каре замешкались. Видя, что ситуация осложнилась, Суворов поскакал к первой линии.

– Вперед! Вперед! Не останавливаться! Всем спускаться в овраг, потом подниматься и атаковать! – кричал он, размахивая шпагой.

Призыв любимого начальника приободрил шедших впереди фанагорийских гренадер, и они стали спускаться в низину. Попытка турок воспользоваться ситуаций успеха не имела. Кавалерия, обогнув овраг, атаковала турок.

В это время до австрийцев донесся громкий дружный хохот. Ничего подобного те никогда ранее не слышали. Тысячи солдат одновременно дружно заходились от смеха.

– Так ужасно смеются только клопштоковы черти! – улыбнулся Кобург.

– Наверное, генерал Форвартс рассказал что-то веселое своим смешливым солдатам! – высказали свое предположение адъютанты.

– Чтобы так хохотать перед лицом смерти, надо иметь закаленные души! – покачал головой принц.

Что касается великого визиря, то он еще не считал дело проигранным. Вскоре перед боевыми порядками союзников появились несколько тысяч спагов, которые привезли на своих лошадях столько же янычар. Соскочив с лошадей, те с яростью бросились в бой. Фанагорийцы встретили бритоголовую кричащую орду дружным залпом, а потом в ход пошли штыки. Янычары отхлынули. Тогда вперед выскочили дервиши, и с визгом первыми кинулись на ощетинившихся штыками солдат. Янычары атаковали снова и снова, но каждый раз были отбиваемы с большими потерями. Наконец оставшиеся в живых янычары снова запрыгнули на крупы лошадей и умчались так же стремительно, как и появились. Вдогон им бросилась кавалерия бригадира Бурнашова, пластая убегавших налево и направо.

Между тем казаки и арнауты, воспользовавшись шумом и неразберихой, ворвались в турецкий лагерь, сея там смятение. Появление в тылу неприятельской конницы вызвало у турок страшную панику, и толпы бросились спасаться бегством по бухарестской дороге. Мимо лагеря пронеслась, ища спасение от русских палашей и сабель, опрокинутая турецкая конница. Суворов велел передать Бурнашеву, чтобы тот дал бегущим «золотой мост». Сейчас у генерал-аншефа были дела поважнее, чем преследование разбегавшихся в разные стороны – предстоял штурм самого лагеря.

Гассан-паша между тем все еще не оставлял попыток переманить военное счастье на свою сторону. Теперь еще не бывшая в бою конница атаковала отряд Карачая, чтобы вбить клин между союзниками, а потом, окружив, истребить их. Это был его последний шанс, и потому великий визирь бросил в бой все, что у него еще оставалось. В тучах пыли навстречу наступающим каре понеслись двадцать тысяч всадников. Удастся ли солдатам выстоять против такой массы кавалерии, которая, казалось, готова была смести все на своем пути. Момент сражения был критический.

Историк пишет: «Удар был такой ужасный, что правое крыло австрийцев с трудом устояло. Карачай семь раз бросался в атаку и семь раз был отбит; Суворов подкрепил его двумя батальонами. В конце концов, хотя с огромными усилиями, но турки все-таки были отброшены. Не больше успеха имело их нападение на левый фланг 2-й линии Суворова, которая не успела еще вся перейти через овраг. Суворов поставил среднее каре таким образом, чтобы встретить турок перекрестным огнем, и выдвинул из 3-й линии часть кавалерии. Турки кидались в атаку не раз, даже иногда прорывались в каре, но благодаря стойкости войск их выдержанному ружейному огню и атакам русско-австрийской кавалерии, были отбиты. Они решились на последнее усилие: соединившись с толпами, отброшенными от левого австрийского фланга, налетели со слепою яростью на русские каре. Их встретил губительный огонь и атака Карачая в правый фланг; турки отхлынули и, по пятам преследуемые, понеслись к деревне Боксе».

Теперь впереди наступающих войск темнел Крынгумейлорский лес. Там был еще один укрепленный турецкий лагерь, который так же надо было атаковать и захватить.

Около полудня, не доходя три версты до Крынгумейлорского турецкого лагеря, Суворов остановил войска и, пользуясь близостью колодцев, дал им небольшой роздых. Остановились и австрийцы. Что касается турок, то они так же не атаковали, выжидая, что будет дальше. Войска отдыхали каких-то полчаса, попили воды, пожевали сухарей. Суворов за это время осмотрел местность. К западной опушке леса, где наступали австрийцы, были явно стянуты главные турецкие силы, вокруг всего лагеря виднелись длинные ряды окопов, на которых все еще кипела работа.

– Позиция крепкая! – констатировал Суворов.

Ногайкой он показывал окружившим его начальникам:

– Смотрите! Оба фланга прикрыты глубокими оврагами. Удобная для атаки полоса весьма узка, да и то впереди деревня с пушками. Но делать нечего, будем атаковать вначале деревню, а потом уж и главную позицию!

В час дня войска поднялись и снова пошли вперед. Наши теперь атаковали левый турецкий фланг, австрийцы – центр и правый. Немедленно до сорока тысяч конных и пеших турок бросились в атаку на корпус Кобурга со всех сторон. Бешеные атаки следовали почти без перерыва, но австрийская пехота держалась мужественно, а кавалерия врубалась в толпы турок, «окруженная и теснимая, открывала себе обратный путь и снова атаковала с замечательной отвагой». Суворов с тревогой следил за тем, как отбиваются австрийцы, выдержат ли, не дрогнут? Принц Кобург, окруженный полчищами атакующих турок, с ужасом видел, что, несмотря на все усилия его солдат, количество турок не уменьшается. Подозвав адъютанта, он набросал графитовым карандашом несколько строчек.