Текст книги "Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы"

Урф повернулся к толпе и поднял кулаки, а потом триумфально зарычал. Среди тех, кто поверил было в способности кебирийца, раздались стоны и ругань, люди потянулись к кошелям. Вальгарди стоял бледный от ярости, со стиснутыми челюстями.

Н’Деле вздрогнул, а потом поднялся, будто пригнутое к земле деревцо. Встряхнул головой, по лицу его текли яркие ручейки крови, словно свежий сок. Он сплюнул на подворье кровавой слюной, поднял ладони и снова принялся хлопать и притопывать.

– А может человек сойти с ума без причины и в один момент? – спросил Бенкей.

Н’Деле снова запел, Черный Урф оглянулся с удивлением, а потом опустил кулаки и снова двинулся к кебирийцу.

Алигенде хлопал и пел.

– Кебир-человек совсем без мудрость, – заявил Ньорвин. – Он уже видеть, что Урф не спать от колыбельной.

Нассимиец презрительно сплюнул и рассмеялся, а потом наклонил голову, согнул ноги, и кулак его выстрелил, будто таран, прямо в окровавленное лицо Н’Деле и в хлопающие ладони. Кебириец отклонился назад так сильно, что уперся ладонью за спину и перекувыркнулся, но сразу же снова принялся хлопать и приплясывать.

– Кебир-человек всегда так делать, когда его кто-то бить? – интересовался Ньорвин.

Урф подскочил, ударил Н’Деле в бок, согнув его напополам, потом – снизу в лицо. Кебириец подлетел в воздух, потом упал на спину, подняв облако пыли и опилок. Урф снова вскинул кулаки в жесте триумфа, но Н’Деле подтянул колени к лицу и выстрелил ногами, резко вскакивая.

И снова принялся хлопать и притопывать. И снова петь. Был в крови, но не сильнее, чем минуту назад. А ведь казалось, что лицо его должно напоминать растоптанный фрукт.

На этот раз Урф схватил его за плечо и бедро, а потом забросил себе на спину как мешок. Крутнулся, ревя, будто буйвол, поднял Н’Деле над головой и бросил его о землю. Мы вскочили с мест, но кебириец кувыркнулся в воздухе, как леопард, оттолкнулся ладонями от камня и ударил двумя ногами. Его пятка попала Урфу под колено, а стопа второй ноги – в челюсть, и огромный нассимиец тяжело рухнул на землю. Принялся ворочаться, поднимаясь, однако Н’Деле уже танцевал и хлопал. Урф встал, встряхнул головой и двинулся вперед, и тогда Алигенде внезапно откинулся назад, на миг оперся в землю одной рукой и ударил ногами, вновь повалив великана на землю.

– Айеете нгурул! Айеете умбайее! – снова запел Н’Деле.

Урф ударил, широко размахнувшись, промазал, но тут же влупил с другой стороны. Н’Деле перехватил его руку, выкрутил и бросился на землю, втыкая нассимийцу стопу под мышку и перебрасывая того через себя. Черный Урф кувыркнулся и грохнулся на спину.

Поднимался тяжело, из одного уха капала кровь, а когда он встал, некоторое время вращал одним плечом, как если бы оно выскочило из сустава. Он оскалился и двинулся вперед.

Алигенде пел и хлопал.

На этот раз нассимиец не собирался бить Н’Деле кулаками: схватил его поперек, прижав его руки к туловищу, и стиснул, желая выдавить воздух из груди. Поднял Н’Деле, как ребенка, а потом откинул голову и ударил его выпуклым, бычьим, лбом в лицо.

И снова не попал.

Алигенде отклонился зажатым туловищем назад, совершенно, казалось, невозможно, и голова Урфа только ударила его в грудь. А потом он выдернул ладони, зажатые, казалось, у локтей, и ударил нассимийца одновременно с двух сторон. Урф застонал и выпустил противника. Н’Деле легко приземлился на землю, ухватил Урфа за загривок, развернулся и бросил его через бедро.

И снова огромный нассимиец тяжело встал с камня подворья, а Н’Деле танцевал, хлопая и скандируя свое: «Айеете химба! Айеете умбайее!»

Урф подскочил и хотел ударить двумя кулаками снизу, а когда промазал, то с обеих сторон. Н’Деле прыгнул к нему, ударяя грудью в грудь, а потом подпрыгнул и в воздухе пнул нассимийца коленом в подбородок.

– Айеете нгана! Айеете химба нааль!

Лицо Урфа выглядело ужасно, один глаз заплыл, из уха все лилась кровь. Он уже не рычал, а только сплевывал на землю.

Бросился на кебирийца, молотя огромными кулачищами, будто рубя ветки. Алигенде два раза отклонился, как молодое деревцо под напором ветра, пропуская кулаки рядом с собой, а потом крутанулся в прыжке и трижды пнул нассимийца, вертясь, как смерч. Коленом, пяткой и еще раз ребром подошвы в голову. Оттолкнулся от огромного мужчины, кувыркнулся, встал ровно и принялся хлопать.

– Айеете!

Черный Урф рухнул головой вперед.

Н’Деле допел куплет до конца, хлопая и подпрыгивая все медленнее, потом поклонился лежащему, прикоснувшись к губам и к сердцу, развернулся и среди криков толпы пошел в сторону нашего прилавка и скамьи, на которой мы сидели, мокрые от пота и охрипшие от воплей.

Черный Урф, подрагивая от усилия, оттолкнулся ладонями от земли и сел на корточки. Еще раз сплюнул кровью и неуверенно поднялся на ноги.

Я крикнул, когда он схватил треножник, наполненный горящим маслом, но мое предупреждение исчезло в общем ропоте толпы.

Но когда Урф замахнулся треножником, все утихли, и когда Н’Деле понял, что что-то происходит, миска, теряя ручейки пылающего масла, уже летела в его голову. У Н’Деле было времени не больше, чем нужно, чтобы моргнуть.

Слишком мало. Будь у него дополнительные глаза на затылке…

Но выглядело так, словно они у него есть. Он кинулся в сторону, опершись одной рукой, а миска пролетела рядом с ухом, обливая загривок горящими каплями. Н’Деле выбросил ногу вверх и пнул Урфа в локоть, так что тот треснул, словно сухая ветка. Треножник грохнулся на подворье и несколько раз подпрыгнул со звоном, брызгая горящим маслом. Кебириец перекатился по камням, схватил горсть пыли и растер ее по шее.

Урф качнулся, взмахнув сломанной рукой, но бросился на Н’Деле, как разъяренный буйвол. Алигенде метнулся в сторону нассимийца и вдруг быстро, как молния, ударил его ладонями в оба уха сразу. Урф остановился, будто столкнувшись со стеной, выровнялся, кашлянул кровью, и из глаз его, как кровавые слезы, потекли два ручейка. Потом он окрутился на месте и упал навзничь.

Пока он лежал, глаза его наполнялись красным, но он не моргал и не шевелился. Н’Деле вернулся к нам и как ни в чем не бывало присел на лавку.

– И ты не мог сделать так сразу? – проворчал Сноп. – Из-за тебя у меня сердце в пятки ушло.

– Но ведь это было для развлечения, – ответил кебириец. – У нас тоже так бывает. Танцуем в кругу и бьем в барабаны, а те, кто хочет драться, входят внутрь, танцуют и сражаются, пока один не упадет. А потом снова. В кругу никого не убивают. Но мне пришлось это сделать, поскольку его покинул рассудок. Впрочем, он странно сражался, и мне хотелось сперва увидеть, каковы его намерения.

– Кебир-человек очень хорошо! – крикнул Ньорвин, сжимая ему плечи. – Хорошо, кебир-человек!

– Н’Деле, – прервал его кебириец. – Меня зовут Н’Деле.

– Н’Деле, – согласился Ньорвин. – Н’Деле Кабирингар… Нет. Н’Деле Клангадонсар. Твой имя в этот страна, Кланга-донсар. Кланга, – тут он показал сжатый кулак. – Донсар… – тут он начал крутиться, притопывая и делая странные жесты. – Танцевать. Вот ты иметь новое имя.

– Он дал тебе новое имя, – заметил Бенкей. – Похоже, он в тебя влюбился. В этой странной стране возможно все.

Вальгарди пришел к нам радостный и тоже похлопал Н’Деле по спине, а потом дал ему две серебряные монеты и горсть медяков из тех, что он заработал на ставках. Не знаю, была ли это обещанная половина десятой доли, но все же он заплатил монетой невольнику, и я подумал, что люди эти не настолько никчемны, как показалось сначала.

На середине подворья все так же неподвижно лежал Черный Урф, а маленький старый человечек прижимал его окровавленную голову к груди и отчаянно рыдал. Я отвел взгляд, поскольку ощутил сочувствие, хотя еще немного, и лежал бы там мой друг. Но нас бы никто не оплакивал.

Вальгарди снова принес жирную мазь и велел Н’Деле смазать ожоги на шее и спине, а потом дал ее и нам, чтобы мы втерли в клейма. Потом они с Ньорвином долго и бурно говорили, перекрикиваясь и размахивая руками.

За это время множество людей подходили на нас посмотреть, щупали наши плечи и тыкали в животы, но большинство хотело взглянуть вблизи на Н’Деле, а некоторые приносили ему кубок пива и хлопали по плечу – полагаю, были это те, кто поставил на его победу.

Вальгарди и Ньорвин наконец перестали спорить. Вальгарди плюнул в ладонь, а потом ударил в ладонь Ньорвина, они пожали друг другу бицепсы, потом взяли кувшин и каждый вылил на руку немного пива и прижал ладонь к земле. А еще позже – торжественно осушили кувшин.

Когда закончили, Ньорвин растолкал толпу зевак, подошел к нам и отстегнул обруч от шеи Н’Деле, который надели, когда он вернулся к лавке.

– Ньорвин купить Н’Деле Клангадонсар. Теперь кебир-человек для Ньорвин. Ньорвин давать гильдинг. Н’Деле сбить Урфа, теперь Ньорвин иметь гильдинг. Н’Деле ехать с Ньорвин ярмарки и бить людь. Хорошая жизнь. Н’Деле не лопата, не метла, не плуг. Только бить людь ярмарки и дворы сильных мужей. Хорошая жизнь. Много еда, много пиво, много фики-фики. Помытый и сытый. Не нужно работа, грязь, куча, камни. Люди смотреть Н’Деле бить и давать Ньорвин гильдинг. Ньорвин хорошо дело. Много гильдинг. Три года, потом Н’Деле свободен, получить гильдинг. Клеймо три года. Идти куда хотеть. Возвращаться Кабирстранд или построить дом страна мореходы и найти хороший девушка. Н’Деле свой мешок и идти. Завтра ехать дорога.

Алигенде встал и попрощался с каждым из нас отдельно, а передо мной легко поклонился, так, чтобы никто не обратил на это внимания.

– Я вернусь, тохимон. Найду тебя, или же встретимся подле устья реки. Судьба, которая выпала мне, возможно, не будет так уж плоха, и может я найду способ, чтобы вас найти и освободить! Пусть хранит вас длань Дхана Кадомле и ваш Идущий Вверх.

Я пожал его плечи и почувствовал, как у меня перехватывает горло, однако заставил себя успокоиться, чтобы никто не увидел моих слез. Я смотрел, как он уходит: высокий и стройный, в накидке, которая едва-едва прикрывала его бедра, смотрел, как он несет узелок, в котором оставили ему совсем немного вещей, и пустынный плащ, переброшенный через руку. Я научился уже не считать расставаний и людей, которых приходится терять по дороге. Однако я ничего не мог поделать: когда начали нас разделять, душа моя сделалась тяжела, как камень. И чувствовал я еще, что в конце мне неминуемо придется идти в одиночестве в поисках своей судьбы. Потому что в одиночестве мы рождаемся и умираем, а тем, кто сопутствуют нам в дороге, обычно приходится выбрать собственную дорогу.

Вальгарди, похоже, был в хорошем настроении, поскольку мы получили пиво, хлеб и ведро обгрызенных костей, на которых оставалось еще вдосталь мяса.

Назавтра мы снова сидели на лавке, скованные цепями, и позволяли ощупывать себя и толкать. До полудня Вальгарди избавился от остатков приправ и оружия, разлил по металлическим бутылочкам немало ароматических масел. Плиты соли, которые окружали его прилавок, лежа кучами и в мешках, исчезали одна за другой. Наконец продали и раскрошенные остатки, высыпаемые из мешков в глиняные миски, выскребли все, что могло остаться на внутренней стороне кожи.

И все это время в окованную шкатулку со звоном падали монеты, словно Вальгарди стоял под водопадом из золота, серебра и меди.

Одна женщина купила сразу два мешка плит соли лучшего качества, проверив лишь, белая ли она и чистая ли, нет ли на ней рыжей пыли пустыни, которую часто задувало на соленые озера под Маранахаром. Взяла также мешочек разнообразных приправ и один меч следопыта, а еще большой кусок шкуры каменного вола.

Была это самая большая женщина, которую приходилось мне видеть в своей жизни, с руками столь мощными, что им мог бы позавидовать не один рубака; была она плотная и высокая, с гривой прекрасных волос цвета полированной меди, одетая в платье из яркой материи и обвешанная золотыми украшениями. Даже на пальцах ног носила она кольца, а потому ходила босиком. На ней был и окованный пояс с массивным мечом, короткий кожаный кафтан, обшитый металлическими пластинками, из-под которого готовы были выплеснуться большие груди. Когда она торговалась с Вальгарди, голос ее звучал как рог загонщиков, и от него звенело в ушах, а еще она то и дело принималась громогласно хохотать: я слышал, как от этого смеха подрагивает металлическая посуда на соседнем прилавке.

Сопровождали ее двое мужчин. Один в накидке с капюшоном, худой и невысокий, с виду напоминал южанина. Второй был местным, мощным, сгорбленным, с тупым плоским лицом, на котором один глаз был нормальным, а второй постоянно глядел куда-то в сторону. Этот второй постоянно ковырял в носу и сплевывал. Был там и мальчишка, невысокий и толстый, с решительным лицом и пылающей в узких глазах злостью. Одет он был достойно, а вооружен небольшим мечом. Все покорно молчали, и лишь мальчишка с ненавистью поглядывал на нас и то и дело что-то произносил капризным тоном.

Потом женщина осматривала меня, Бенкея и Снопа, бесцеремонно щупая наши задницы, хватая каждого из нас за естество и больно сжимая, а позже принялась нас толкать все грубее, пока Вальгарди не заорал на нее, и потом они принялись вопить друг на друга, а женщина то толкала его, то вцеплялась в рукоять меча.

В конце концов она заплатила большой горстью серебра и двумя золотыми монетами, с презрением швырнув их на прилавок, а потом отошла, покачивая бедрами, а люди расступались перед ней, будто перед разъяренным буйволом. Вальгарди собирал рассыпанные монеты, качал головой и ворчал что-то на языке Медведей, радуясь, что она ушла прочь.

Парнишка пошел за ней, мужчины же нагрузились мешками и свертками, как бактрианы, и только потом отправились следом. Голос женщины и ее визгливый смех были слышны издалека, несмотря на рев толпы.

В тот день прилавки начали уже просвечивать пустотой, постепенно проредилась и толпа покупателей, выносивших товары за стены города, а большинство купечьих лиц уже расплывались в широких улыбках; с рогами пива в руках, они куда чаще тянулись к кувшинам, чем к медным и каменным гирькам; серебро же сыпалось в их миски и шкатулки все более слабым ручейком.

Из загородок раздавался визг зарезаемой животинки, и я был уверен, что в эту ночь будет еще больше музыки, еще больше печеного мяса и пива, поскольку обитатели города обогатились на караване и чрезвычайно радовались своей судьбе. Но я знал, что радость их пустая. Нынче бренчало у них серебро и они думали только о том, что его хватит на жирное мясо, лучшее пиво и меды. Я же знал то, о чем они и понятия не имели.

Я знал, что караваны из Амитрая больше не прибудут. Люди на башнях внизу еще долго не задуют в рога при виде груженных бактрианов и не крикнут, что вновь прибыл Н’Гома, привозя им соль, кожи и прочие вещи из стран Юга. Возможно, они уже никогда не увидят кувшинов и тканей из Ярмаканда, не попробуют вина со специями и не почувствуют запаха масел. Караван, который все это сюда привез, был последним.

Прежде чем мы принялись раскладывать прилавок, на котором почти ничего не осталось, вернулась огромная женщина, и выглядело так, что Вальгарди не слишком обрадовал ее вид. Между ними произошел долгий, громкий разговор, то и дело слышался визгливый хохот, рядом с которым рык бактрианов и вой волков казался бы сущей музыкой, а к нам подошел муж в капюшоне, который сопровождал ее и вчера.

– Вы амитраи? – спросил он. Мы кивнули, и только Сноп сказал, что он – кирененец. Мужчина отбросил на спину капюшон, показывая лысую голову и крючковатый нос.

– Я Удулай Гиркадал из рода Афрай. Лекарь. Но в этой дикой стране я служу моей госпоже, поскольку я такой же невольник, как и вы. И я скажу вам, что моя госпожа, Смильдрун Сверкающая Росой, хочет купить двух из вас, поскольку так ей нравится, а она обычно получает, что хочет. И я знаю, что она наверняка не купит кирененца, поскольку ей нужны невольники послушные, а не норовистый и высокомерный дикарь, не знающий покорности, которого придется выпотрошить, зря потратив деньги. Уважаемая Смильдрун заплатит за вас много, и хотя сразу видно, что вы из паршивых каст, ей нет до этого дела, поскольку она властительная госпожа и великая воительница, и сможет это сделать.

Я услышал пронзительный, резкий смех той, которую мужчина называл Сверкающей Росой, и у меня по спине поползли мурашки. Однако ничего нельзя было сделать. Монеты со звоном посыпались в медную миску Вальгарди, который сразу подошел, чтобы снять с нас ошейники, с Бенкея и меня. И мне казалось, что на лице его, когда он свертывал цепь, словно бы появилось сочувствие. Похлопал Бенкея по здоровому плечу, потом выдал нам по кубку пива и вручил мне посох шпиона Бруса, который поднял из небольшой кучки нераспроданных товаров. Полагал, что отдает мне просто посох странника, но я и не помню, когда меня кто-то так сильно радовал.

– Быстрее, госпожа не станет вас ждать, недотепы, – рявкнул амитрай, который представился нам как Удулай и утверждал, что он лекарь.

Мы забросили за спины подорожные корзины и послушно зашагали прочь, а на лавке остался только Сноп, сын Плотника, который приподнял ладонь на прощание, а потом упер руки в колени и смотрел, как мы исчезаем в толпе.

Смильдрун шла впереди, мощно ставя толстые ноги, а я смотрел, как колышутся ее огромные ягодицы. Сзади она казалась коровой. Мне она не нравилась. Не нравилось мне выражение сочувствия и вины на лице жесткого Вальгарди. А еще сильнее не нравился мне Гиркадал. Я чувствовал, что мы должны опасаться этого человека, хотя он и был невольником, как и мы.

Мы вышли за стены горного городка. Серая кровля туч разорвалась на бегущие за ветром облака, даже солнце выглянуло, а мы наконец перестали трястись от холода. Под стенами, на покрытой скалами равнине с низкой травой стояло немало повозок и шатров из цветного полотна, между повозками горели небольшие костры и крутилось множество людей. Некоторые уже паковали свои пожитки, другие завершали дела и вели между собой торги. Вниз по тракту, в сторону леса, уже ехали повозки, окруженные вооруженными всадниками, чтобы исчезнуть среди деревьев и долин.

Цветной, раскрашенный странно сплетенными фигурами волков и лошадок, шатер Смильдрун стоял на обочине, над скалистым ручьем. Там тоже крутились люди. Богато одетый подросток, толстый согнутый мужчина – их мы видели ранее – и еще несколько. Там стояло три массивных одноосных повозки, на горной траве паслись волы и несколько лошадей.

– Мы уезжаем домой, – заявил Гиркадал. Был у него скрипучий, неприятный голос, и говорил он с северным акцентом. – Вы сложите шатер и упакуете вещи на повозку. И лучше побыстрее, а то узнаете, какова властительная Смильдрун во гневе. Она сильнее многих из мужей и очень любит пользоваться плеткой. И очень не любит ждать.

Мы взялись за работу, которая не была бы ни тяжелой, ни даже обременительной, если выполнять ее нормально. Но мы сворачивали полотно шатра, снимали колышки и носили тюки под беспрестанные вопли, подгоняющие проклятия и свист плетеного бича. Визгливый голос нашей сладкой госпожи резал не хуже ее плети, и мы попеременно слышали то твердое: «хайсфинга!», то привычное «вшивые твари!» или «псовые дети!» из уст нашего земляка.

Когда же мы наконец загрузили повозки и прихватили все веревками так, как ей хотелось, у каждого из нас на спине было по несколько кровавых полос. Ко всему прочему подросток, который, как мы уже знали, зовется Смиргальд и является ее сыном, всячески нам мешал, ставя подножки, когда мы тащили багаж, и бросая в нас камни.

Мы вышли через время, за которое мерная свеча смогла бы сгореть на два пальца. Наша госпожа сидела на огромном, как дракон, жеребце, который все равно приседал под ее тяжестью. Трое сопровождавших ее мужчин тоже ехали верхом, Смиргальд сидел на козлах рядом с Гиркадалом, второй повозкой правил кривой крепыш, а третьей – еще один муж, молчаливый и мрачный, с заросшим лицом, на котором виднелся шрам. Только я и Бенкей шли пешком, с заброшенными на спину корзинами, а я подпирался посохом шпиона, раздумывая, сумею ли убить их всех.

Но это были просто сказки. Против нас было бы шестеро взрослых вооруженных людей, причем четверо – на лошадях. У всех приличные мечи или топоры, у всадников еще и клееные луки, похожие на оружие загонщиков, но такие массивные, что казалось невозможным, чтобы нормальный человек сумел бы их натянуть. Всегда один-двое находились на тракте за нашей спиной.

И мы вошли в зеленый сумрак леса, вышагивая у повозок по каменистой тропинке и вдыхая холодный воздух, казавшийся мокрым и странно пахнувшим смолами. Внизу, в овраге, гремел ручей, а по другую сторону был лесистый склон. Мы могли идти только вперед, вслушиваться в скрипение осей, рев волов и смотреть на их задницы.

Мы шли. Я придумывал разнообразные способы бегства и по очереди отбрасывал их, однако это лишь развлекало меня в дороге и позволяло делать следующий шаг. В руке я сжимал гладкое дерево посоха шпиона, и скрытое в нем железо добавляло мне отваги.

Мы шли.

В глубь стран Севера. Порабощенные и проданные, но шли. В неизвестность.