Электронная библиотека » Юрий Вяземский » » онлайн чтение - страница 21


  • Текст добавлен: 25 июня 2014, 15:11


Автор книги: Юрий Вяземский


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Такое вот творение природы, как бы выразились твои натурфилософы.

Когда мы поближе подошли к дубу, на его нижнем, едином стволе я увидел несколько круглых наростов. В наростах были сделаны прорези, и в этих прорезях я увидал – представь себе! – засохшие отрезанные уши различных животных: насколько я мог определить, оленьи, коровьи, волчьи или собачьи и пара – ослиных.

«Чего таращишься?! – сурово спросил Рыбак, заметив, что я разглядываю эту выставку. – Здесь надо не глаза выпучивать, а уши вытягивать и напрягать. Когда научишься правильно слушать, услышишь наконец свой истинный голос, Луций Заика».

Я сделал вид, что обиделся, и сказал:

«Я и т-т-так его с-слышу».

«Если бы слышал, не заикался бы. Неужели не ясно?» – грустно возразил гельвет.

Я решил пожать плечами и принялся разглядывать разноцветные ленты, привязанные к нижним ветвям. А потом сказал:

«Я понял. Надо слышать, как слышат животные».

А Рыбак в ответ:

«Надо, прежде всего, услышать свою собственную глупость».

«Как это?» – спросил я.

Мой спутник некоторое время хранил молчание. Затем объяснил:

«Люди считают себя умнее животных и тем более умнее деревьев. Но люди так мало живут. Что они могут узнать за свою мгновенную жизнь? А этот вот дуб чувствует, слышит и видит уже тысячу лет».

Я подумал: тысяча лет этому дубу, пожалуй, не наберется.

А Рыбак грустно вздохнул и сказал:

«Вот я и говорю: сначала надо собственную глупость услышать».

И замолчал. Надолго, словно изваяние замерев перед дубом.

Скоро мне надоело созерцать дуб, и я спросил:

«Ну и какие жертвы мы здесь будем приносить?»

«Жертвы?! Богам аннуина?! – удивленно воскликнул Рыбак. – Не болтай глупостей!.. Я просто представил тебя Таранису».

И забормотал что-то обиженное на своем непонятном наречии. А потом махнул рукой, успокоился и сказал на корявой латыни:

«Великих богов аннуина невозможно даже помыслить. Хотя люди насочиняли про них разные сказки… Для человека – боги краннона. Им можно строить храмы, ставить статуи, приносить жертвы… Сила и знание из аннуина приходят. И наши, земные боги, когда-то там были задуманы. Но живущему в кранноне узнать, что такое аннуин и как там всё устроено, совершенно невероятно. Для этого надо освободиться не только от тела, но и от души».

Вот так-то, милый Луций. Вроде бы совсем недавно подробно описывал мне аннуин, Тараниса и Росмерту, блаженство умерших героев. И вдруг все свои описания объявил «сказками и глупостью».

Я подумал, что пришло время рассердиться на Рыбака или как-то выразить свое раздражение.

(5) Но только я собрался выполнить свое намерение, как вдруг почувствовал, что листья на дубе зашевелились и задрожали, и тут же услышал их шелест и скрип веток. Говорю «почувствовал» и «услышал», ибо видеть я не имел никакой возможности: все листья и ветки на дубе, так сказать, зрительно пребывали в абсолютной неподвижности. Не было в природе ни ветерка, ни даже слабого дуновения. Но шелест и скрип возрастали, и я всё острее чувствовал, как вздрагивают и дрожат листья.

«Услышал, наконец?» – вдруг тихо спросил Рыбак.

«Ничего я не услышал», – зачем-то соврал я и сделал обиженное лицо. И тут же перестал слышать звуки.

«Врешь! – усмехнулся гельвет. – Не только услышал. Но и почувствовал».

Я упрямо затряс головой. И листья перестали дрожать.

«Ну, тогда пошли. Орел ждать не любит», – сказал Рыбак и, не дожидаясь моего ответа, повернулся и стал уходить с поляны.

Я следом поплелся вниз.

(6) Около часа мы молча спускались.

Мне захотелось прервать молчание, и я сказал:

«Послушай, Рыбак. Если про аннуин ничего сказать невозможно, значит, мой отец…»

Рыбак не позволил сформулировать мою мысль до конца.

«Не смей называть меня Рыбаком!» – сердито прервал он меня.

«Но ты же сам велел…»

А Рыбак, снова прервав:

«Запомни! Рыбу ловит лебедь. Он мне показывает, где бросать сеть. Я забрасываю. Настоящие рыбаки сами знают, где надо ловить. Я не знаю».

«А кто ты, если не Рыбак?» – через некоторое время спросил я.

«Какая тебе разница?! – ворчливо ответил мой спутник. – Я был судьей. А до этого – кузнецом. А еще раньше – плотником… Боги сами решают, чем мне заниматься… Два года назад назначили меня рыбаком и дали в помощники лебедя».

«А как тогда… Как мне теперь тебя называть?» – немного спустя уточнил я свой вопрос.

Гельвет так опешил, что остановился посреди леса.

«А зачем меня как-то называть?! – воскликнул он. – Ты что, от этого заикаться перестанешь?… Ну, если приспичит, называй меня Доктором. Врачом я тоже когда-то был».

И зашагал по тропинке, на меня не оборачиваясь.

И лишь когда часа через два мы выбрались из леса и пошли вдоль дальних гельветских полей, наставник мой участливо ко мне обернулся и доверительно сообщил:

«Сейчас мне только одно известно. Корни твоей беды таятся в тумане… Туману тебя надо представить. Неужели не ясно?»

Мне, разумеется, не было ясно. Но я на всякий случай кивнул головой. А гельвет сказал:

«Больше не смей приходить в деревню. Я сам за тобой зайду».


XVI. Дней семь я ждал, пока он за мной зайдет.

Потом стал прогуливаться в сторону деревни, надеясь, что Рыбак встретится мне по пути. (Хотя он запретил мне называть себя Рыбаком, с твоего позволения, Луций, я буду по-прежнему его так именовать, дабы не вносить путаницы в мои воспоминания об этом человеке). Не доходя несколько стадий до деревни, я разворачивался и шел назад к Новиодуну.

Так я прогуливался семь или восемь дней. И, клянусь ласковой улыбкой Фортуны, всякий раз озеро было покрыто туманом, разной плотности и глубины.

Рыбака я ни разу не встретил.

Потом наступили солнечные и пронзительно ясные дни, – то есть солнечные лучи так ярко и далеко пронизывали озеро, что становились видны деревья и даже большие кусты на противоположном, аллоброгском берегу Лемана.

Тут я перестал прогуливаться в сторону деревни и ожидать Рыбака.

И вдруг рано утром Диад, раб Коризия, нашего хозяина, взбегает по лестнице на второй этаж – Лусена в это время внизу готовила завтрак, – подмигивает мне и шепчет: «Орел не любит ждать».

«Что такое?!» – Я вздрогнул от неожиданности.

А Диад, подмигивая и гримасничая:

«Какой-то гельвет только что постучал в лавку. И велел сказать молодому господину, что орел не любит ждать. Он дал мне монетку и велел в точности передать эти дурацкие слова».

Я хотел тут же сбежать вниз. Но Диад преградил мне дорогу и строго предупредил:

«Нет, нельзя! Он уже ушел! А тебе велел исчезнуть так, чтобы никто в доме не заметил. Ни хозяин, ни госпожа. Он сказал: даже ты, Диад, не должен заметить, как молодой господин исчезнет из дома».

«Куда «исчезать»? То есть куда идти-то?» – в растерянности спросил я.

А Диад снова стал гримасничать и подмигивать. А потом объявил:

«Он что-то еще про лебедя сказал. Типа того, что «лебедь на прежнем месте». Или как-то еще. Я в точности не запомнил. Потому что в этот момент он дал мне монетку. А мне давно не давали монеток. И я стал ее разглядывать. Знаешь, господин…»

«Замолчи. Я всё понял», – прервал я разговорчивого раба.

Мне пришлось позавтракать. Иначе Лусена заметила бы мое «исчезновение».

Ничего не сказав матери, – она и так знала, что каждое утро после завтрака я отправляюсь на прогулку, – я вышел через маленькую дверь на кухне.

Никто не ждал меня возле лавки.

Никого не было и в городском порту.

Я побежал в сторону гельветской деревни.

Утро, как и в прошлые дни, было ослепительно ярким и пронизывающе ясным. Противоположный берег Лемана был как на ладони.

(2) Рыбак сидел в лодке возле деревенского причала. Рядом с ним стоял серый лебедь. В этот раз он показался мне каким-то особенно громоздким и взъерошенным.

Рыбак разглядывал свои руки и вроде бы не заметил моего появления. А лебедь горделиво откинул назад голову, открыл хищный клюв и медленно двинулся в мою сторону. Я попятился.

Но тут Рыбак, продолжая разглядывать руки, сказал:

«Он не тронет. Стой на месте».

Я на всякий случай сделал еще два шага назад. А потом замер и вытянул руки по швам.

«Не бойся. Я его предупредил, что ты наш, с нашего гатуата. Но ему надо тебя обнюхать». – Рыбак зачем-то сжал кулаки и, хитро прищурившись, стал смотреть в мою сторону.

А лебедь подошел ко мне, вытянул шею, так что его клюв оказался перед самым моим носом. Я увидел большие, изумрудного цвета глаза птицы… – Ты, Луций, когда-нибудь видел лебедя с изумрудными глазами?… – И эти зеленые глаза смотрели на меня будто бы с пониманием и с жалостью.

Я невольно зажмурился. А когда снова открыл глаза, увидел, что лебедь отошел от меня и по тропинке отправился в сторону деревни.

Я глянул на Рыбака. И тот в ответ на мой взгляд:

«Он с нами не поедет. Ему велено идти в деревню и охранять дом».

Ты, Луций, когда-нибудь видел лебедя, которому поручают охранять жилище?

Естественно, я с еще большим удивлением глянул на Рыбака. А тот с усмешкой:

«Чего таращишься? Еще недавно этот лебедь был собакой. И никак не может привыкнуть, что он теперь лебедь… Ладно, садись в лодку».

Я подошел к Рыбаку и честно признался:

«Я не могу. Меня укачивает».

«Не болтай глупостей», – перестал усмехаться Рыбак.

«Я не болтаю… У меня это с детства. Меня укачивает от одного вида…»

«Со мной не будет укачивать, – строго прервал меня гельвет и ласково добавил: – Я дам тебе конфетку».

Я подчинился и сел в лодку.

Рыбак протянул мне желтый шарик и велел положить в рот.

У шарика был медовый вкус, и я попробовал протестовать:

«От меда меня будет еще сильнее укачивать».

«Это не мед», – возразил гельвет, отвязал лодку, оттолкнулся веслом от деревянных мостков. И мы поплыли.

Я сидел на корме. Рыбак – на средней скамейке, за веслами, лицом ко мне.

«Соси шарик. А если действительно будет укачивать, смотри на солнце», – велел мой наставник.

Я попытался поднять взгляд навстречу яркому утреннему солнцу. Но Рыбак улыбнулся и уточнил:

«Да нет, не на то солнце. На то, что у меня на груди». – И он показал на золотую застежку в форме колеса, которая скрепляла его серый плащ.

Я принялся смотреть на фибулу, и ей-богу, Луций: меня совершенно не тошнило и ничуть не кружило мне голову, хотя я чувствовал, что лодку всё сильнее и сильнее качает, по мере того как мы отдаляемся от берега.

«Ты первый римлянин, который сидит у меня в лодке», – через некоторое время объявил мне Рыбак.

Не противоречия ради, а чтобы поддержать разговор, я осмелился возразить:

«Нет, Доктор, я видел еще одного римлянина. Ты посадил его в лодку. И вы поплыли».

«Когда видел?» – быстро спросил рыбак и перестал грести.

«В прошлом году. Он был не из города. Помнишь, он принес тебе поросенка…»

«Не болтай глупостей!» – вдруг сердито сказал Рыбак и снова взялся за весла.

Лица его я теперь не видел, так как зависшее над далекими Альпами солнце слепило меня своими острыми лучами. Но по резким движениям весел я мог заключить, что рассердил гельвета своими воспоминаниями.

Через некоторое время Рыбак сурово произнес:

«Раз и навсегда запомни! Я не общаюсь с римлянами. Тем более не сажаю их в свою лодку! Ты – первый. Неужели не ясно?!»

«Ясно, Доктор». – Я тут же покорно согласился.

Некоторое время гребки были по-прежнему грубыми и резкими. Затем стали смягчаться.

«Ты – первый, – сказал Рыбак, словно продолжая прерванную мысль. – Потому что ты еще мальчик».

Я поспешил почтительно кивнуть.

Гребки стали еще более плавными, и гельвет проговорил:

«Потому что ты сирота и заика. А кельты жалеют сирот и не любят заик».

Я постарался приветливо улыбнуться.

Еще через некоторое время Рыбак почти ласково спросил меня:

«Ну, как? Не укачивает?»

«Совсем немного… Ка-апельку…», – соврал я, чтобы вызвать к себе еще большее расположение, потому что на самом деле я чувствовал себя превосходно.

«Соси шарик и не верти головой», – велел гельвет.

«Шарик уже давно… кончился», – сказал я.

«Тогда смотри на солнце. На солнце у меня на груди, – сказал Рыбак и добавил: – Скоро начнется туман».

Еще рез повторяю, Луций: ясность вокруг нас была поразительная. А потому то, что началось потом, с трудом поддается описанию.

(3) Сперва будто вспыхнула и яростно засветилась фибула на груди у гельвета. Я тут же подумал: Что это она так засверкала? Ведь Рыбак сидит спиной к солнцу.

Я поднял взгляд и увидел, что небо над головой выцветает, словно его задергивает некий прозрачный занавес. И занавес этот быстро мутнеет, сереет, плотнеет и опускается на меня и на озеро.

Я посмотрел на воду и увидел, что так же мутнеет, выцветает и исчезает окружающая нас вода. А ее место занимает теперь какой-то пухлый и рыхлый полог, похожий на пену от кипящего молока, но серую и застывшую.

Я глянул на Рыбака, и заметил, что его фигура тоже как бы растворяется в окружающем пространстве: сначала в солнечном мареве зарябила и расползлась голова, затем исчезли руки с веслами, затем – ноги. А следом за этим борта лодки словно размякли, оплыли и легли на воду.

Представляешь, Луций? – Я это до сих пор очень живо себе представляю!

И вот, когда всё вокруг опухало, выцветало, серело и растворялось, брошь на груди у моего спутника становилась всё более рельефной, сверкала золотым своим ободом и каждой спицей своего колеса, и резала мне глаза чуть ли не до боли.

«Хватит смотреть на солнце. Смотри вправо. Смотри в глубь тумана», – услышал я голос гельвета.

Так это туман, с облегчением подумал я.

«Это внезапный туман. Так что будь предельно внимательным», – ответил мне голос.

Я посмотрел направо и сначала ничего не увидел, кроме серой застывшей пены. Но скоро пена как бы заструилась и потекла, и в ней образовался словно коридор, стены которого раздвигались и уходили вдаль. В дальнем конце коридора я увидел какие-то не то фонтаны, не то водные столбы. А стоило мне сощуриться и начать присматриваться, как столбы эти будто засветились изнутри, то ли обледенели, то ли остекленели и стали напоминать некоторые – высокие колонны, а некоторые – целые башни.

«Не молчи! Рассказывай, что видишь!» – потребовал голос.

Я сказал, что вижу колонны и башни, и что они светятся.

«Похоже на тот сон, который ты мне рассказывал?» – спросил голос.

Я молча кивнул головой. – Действительно, Луций, было очень похоже на то видение, которое я сочинил (см. 12.XIV)

«Тогда заткнись и слушай!» – грубо велел мне голос.

Я стал прислушиваться, глядя в искрящийся коридор.

Сначала я ничего не слышал. Но башни вдалеке вдруг утратили свою прозрачность, почернели, а рядом с ними, вернее, позади них воздвиглось какое-то строение, темно-синего цвета, тоже уходящее своей вершиной вверх.

Тогда я услышал цокот копыт, скрип рессор и грохот колес – будто мы были не на озере, а где-нибудь в Нарбонне или в Испании, на имперской дороге, мощеной каменными плитами, возле крутого поворота, из-за которого невидимые и стремительные во весь опор неслись на нас боевые колесницы!

Взгляд мой скользнул в сторону колонн. И я увидел, что это уже не колонны, а тускло святящиеся темные фигуры – вернее, вытянутые вверх и слегка изогнутые то ли шеи гигантских лебедей, то ли змеиные шеи и головы гидры.

Резь возникла в глазах, и глаза стали моргать и слипаться. Дыхание перехватило. Мне показалось, что окружающий туман липнет к моему телу, впитывается в поры и там, внутри меня, будто склеивает мне легкие, сердце и печень. Мне почудилось, что серый солнечный туман как бы притягивает, всасывает и поглощает меня, и что скоро, очень скоро я растворюсь в нем и совершенно исчезну.

Я изо всех сил распахнул глаза и как можно шире разинул рот, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и не задохнуться.

И очень издалека – и одновременно в двух шагах от меня – голос прокричал:

«Что видишь?! Рассказывай! Не молчи! Говори, проклятый заика!!»

Я слова не мог вымолвить. Но видел все четче и яснее. Там, в конце коридора, башни, стены и шеи-колонны вдруг слились в бесформенную синюю массу, и это синее и шумное рванулось и понеслось по серому проходу, окруженное сверкающими водяными брызгами или облепленное светящимися прозрачными мошками.

Грохот и скрежет стремительно и угрожающе нарастали. И мне почудилось, что на нас несется гигантская волна, в которой пена – кони, молнии по бокам – колеса, а сама волна – страшная колесница.

«Несется!.. На нас!.. Сейчас раздавит!..» – прохрипел я.

«Пригнись! Ложись! На дно лодки!» – над самым ухом у меня закричал голос, так громко, что я на некоторое время оглох.

Я резко подался вперед и ударился лицом о что-то жесткое и твердое.

И зажмурился от неожиданной боли.

А когда разлепил глаза, обнаружил, что сижу на дне лодки, обхватив руками ноги Рыбака и уткнувшись в них лицом.

Я поднял взгляд, и увидел лицо моего спутника. Лицо это улыбалось, а губы двигались и произносили какие-то слова, которые я, оглушенный, не слышал.

Я посмотрел в сторону и – представь себе, Луций! – увидел вокруг себя поразительную ясность: то есть ни малейших следов тумана, а наш, гельветский берег так четко просматривался, что можно было пересчитать лодки возле причала.

«Куда всё делось?» – спросил я, и тут же ко мне вернулся слух. То есть сперва я услышал свой собственный вопрос, а потом – ответ Рыбака, который сказал:

«Мои ноги – не самое мягкое место, чтобы в них биться лицом… Смотри, ты разбил себе нос».

Я провел рукой у себя под носом, и палец слегка испачкался кровью.

Но нос мой меня не интересовал.

«Куда всё делось?» – повторил я вопрос.

Рыбак рассмеялся, развернул лодку и стал грести в сторону деревни.

Я озирался по сторонам, не видя ни малейших следов тумана.

«Раз – и нет ничего… Разве так бывает?» – спрашивал я. А Рыбак молчал и то пожимал плечами, то покачивал головой. И пристально меня разглядывал, то ли удивленно, то ли лукаво, то ли торжественно, – такое у него было странное выражение лица, но взгляд был зеленым и детским.

Потом вдруг бросил весла и сказал:

«Хватит вертеть головой. Шею свернешь… Рассказывай, что видел».

И я, почти не заикаясь, стал описывать ему туман, коридор, колонны и башни, которые затем превратились в волну-колесницу.

Гельвет слушал меня, подставив левое ухо, а лицо отвернув в сторону, глядя на юг, в сторону Генавы, туда, куда медленно двигалось солнце.

Я кончил рассказывать и воскликнул:

«А ты, что, ничего этого не видел?!»

«Если б я видел, я бы не спрашивал», – усмехнулся Рыбак и поднял глаза к небу.

«Ты, что, и тумана не видел?»

«Тумана при такой погоде никогда не бывает. Неужели не ясно? – ответил гельвет и стал разглядывать свои руки. А потом виновато произнес: – Я пошутил. А ты, маленький глупый римлянин, поверил хитрому старому галлу».

Я замолчал, пребывая, как можно догадаться, в полной растерянности.

Рыбак же снова взялся за весла и стал грести в сторону берега и деревни.

И по-прежнему избегал смотреть на меня. Но время от времени, через большие промежутки, словно для самого себя произносил загадочные фразы.

«Каждый чувствует и видит то, что ему дают слышать и знать», – сначала произнес он.

Затем изрек:

«Тумана не было. Был древний Кромм, скрытый во множестве туманов».

Потом провозгласил:

«Туман – это путь в гатуат. Если туман внезапный. Если вокруг и внутри светит солнце, и никто из обычных людей не видит тумана».

Не то приготовили… Нет, я никого не виню. Я просто прошу заменить… Сейчас объясню. Муку уберите. Принесите полбу и соль. Вместо ладана – мирру. И красный шафран… Огонь погасите, сучья сбросьте и тщательно протрите алтарь. Принесите сухой лавр… Нет, я сам зажгу… Не торопитесь. Я никуда не спешу. Я пока прогуляюсь в заднем саду… Ты слышишь, Перикл? Я говорю: успокойся и действуй! Призови на помощь Сократа. Может, он мне фиалок достанет?…

Глава тринадцатая
Охота за силой

I. Поверишь ли, Луций? Я действительно почти перестал заикаться, тогда, в день представления туману. Ну, разве что иногда увеличивал промежутки между словами. Не заикался, когда прощался с Рыбаком. Не заикался, когда вернулся домой и стал отвечать Коризию, который в этот день был особенно приветлив и словоохотлив.

Лусена, напротив, была мрачной и какой-то одеревенелой. Но она, разумеется, тут же услышала, как я разговариваю и не заикаюсь. И, собравшись с духом – я видел, какое усилие она над собой сделала, – мачеха-мама моя подошла ко мне и зашептала:

«Сыночек… Как ты?… Сыночек… дорогой…» – Больше она ничего не могла сказать и только гладила и ласкала меня взглядом, в котором медленно набухали тяжелые и светлые слезы.

«Да, мама, похоже, я перестал заикаться», – радостно объявил я и принялся рассказывать: я, дескать, познакомился с одним гельветом или каким-то галлом, рыбаком по профессии, который уже давно обещал вылечить меня от заикания, водил меня в святилища к своим богам…

Рассказывал я в самых общих чертах, не перечисляя ни богов, ни «долины», ни странные методы моего «доктора». И очень немногое мне удалось поведать Лусене, так как лицо ее вдруг перестало улыбаться, слезы мгновенно высохли, и каким-то глухим, неласковым и словно чужим голосом Лусена произнесла:

«Гельвет?… Вылечить?… Невозможно. Это только само может пройти. Даже я, твоя мать, не могу тебя исцелить».

И, отойдя от меня, в тот день старалась больше со мной не разговаривать.

А я решил пораньше лечь спать, так как испытывал большую усталость.

Проснувшись на следующее утро, я, однако, обнаружил, что опять заикаюсь и т-т-так же с-с-сильно, как и п-п-п-прежде.

Я тут же побежал в деревню к Рыбаку. Но того не было ни на озере, ни в доме. И дверь его мазанки была заперта на три замка и на три засова – так он обычно закрывал свое жилище, когда на несколько дней покидал деревню.

Он не появился ни через три дня, ни через десять дней. В этот раз гельвет исчез почти на целый месяц.


II. В начале июня, как ты знаешь, день моего гения. Стало быть, в июньские ноны, когда в Риме на Квиринале чествуют Семона Санка или Дия Фидия, твоему, Сенека, ученику и школьному приятелю, Луцию Понтию Пилату, исполнилось четырнадцать лет.

А в третий день после нон, который в Риме посвящен Тибру и который празднуют – помнишь? у Овидия Назона:

Праздник это для тех, кто тянет влажные сети

И прикрывает свои скромной насадкой крючки,

– в этот день, понятия не имея тогда о римских праздниках, в порту Новиодуна я увидел, как из транспортной лодки сошел на берег Рыбак, или Доктор, и сперва сделал вид, что меня не заметил, а когда я догнал его, забежал вперед, преградил дорогу и стал приветствовать, весело воскликнул:

«А! Маленький римлянин! По-прежнему уродуешь речь, Луций Заика?!»

«Д-да! У-у-уродую!» – радостно откликнулся я.

Рыбак же схватил меня за щеку, ущипнул – до этого он никогда так не делал, – потом потрепал по голове, затем слегка толкнул кулаком в грудь и, смеясь, стал отрывисто объявлять:

«Конечно. Мы не закончили. Я был занят. Приходи завтра. Нет, лучше послезавтра. Продолжим путешествия. Помогут, не волнуйся». – Вместо «не волнуйся» он употребил намного более грубое латинское слово, которое я тогда не знал, и сейчас не хочу произносить, даже мысленно.

И пошел по тропинке вдоль озера, закинув за плечо тяжелый узел.

Третья долина. Гатуат

III. Через день, когда я пришел к нему, Рыбак был уже не игривым и оживленным, а сосредоточенным и будто немного грустным. Он не резал меня фиолетовым взглядом, но и не ласкал своим детским зеленым.

Мы вышли из деревни. И едва вступили в буковую рощу, гельвет стал мне рассказывать о гатуате, о его богах, о знании и силе.

И вот что он мне поведал, если кратко излагать:

(2) Прежде всего мне было объявлено, что месяц назад, когда мы представлялись туману, я шагнул в Третью долину и увидел коридор, который ведет в гатуат.

Что такое «гатуат»? Этот вопрос, пока мы шли через буковую рощу, Рыбак не пожелал разъяснить. Но стал объяснять, что аннуин, Мир Иной, мир потусторонний, который, как ты помнишь, люди полагают где-то далеко-далеко, на западе, посреди океана, на самом деле чуть ли не соседствует с кранноном, нашим с тобой земным миром. Вернее, между кранноном и аннуином нет никакого расстояния, потому что всякие расстояния могут быть лишь в кранноне, а в аннуине нет ни расстояний, ни времени. То есть «на языке бука» – так выразился мой наставник, посмотрев на бук, и уточнил: – «на языке бука, или тиса, или платана» говорят, что из краннона в аннуин можно шагнуть практически из любого места, ибо аннуин как бы пронизывает краннон, и одновременно словно обволакивает его. «Ну, как туман, – объяснил Рыбак. – Он вроде бы снаружи. Но ведь ты вдыхаешь его в легкие, ты проглатываешь его в желудок. Так где он? Снаружи или внутри?»

Мы вышли из рощи и по проселку направились строго на запад. И тут Рыбак поведал мне, что гатуат, если попытаться перевести это слово на латынь, может означать «перекресток». Но называть его так можно лишь в высшей степени условно. Ибо, во-первых, гатуат может открыться в любом месте: на земле, на воде, в воздухе, наяву и во сне. Во-вторых, он часто является коридором, в котором нет никаких перекрестий. В-третьих, краннон и аннуин так тесно и плотно соприкасаются, что между ними нет ни малейшего шва, а, стало быть, не может быть и гатуата, если под последним понимать «перекресток».

(Прости меня, Луций, если я всё это туманно излагаю – объяснения Рыбака были намного более путанными и туманными.)

Мы вошли в перелесок, миновали его и оказались на перекрестке из трех дорог. По одной мы пришли, другая вела на юг, в сторону Новиодуна, а третья – на север.

И, стоя на перекрестке, гельвет стал рассуждать о том, что некоторые называют аннуин сверхъестественным, а это, с точки зрения Рыбака, полнейшая глупость, потому как оба мира по-своему естественны; и, если вообще пристало говорить о естественном и сверхъестественном, то, пожалуй, аннуин намного естественнее краннона, который часто бывает противоестественным. И долго так трактовал, с каждой фразой будто обижаясь и раздражаясь. А потом успокоился. И мы между оливковых рощ и виноградников, принадлежавших римским колонистам, направились в сторону города.

И пока шли на юг, я узнал, что в гатуате тоже есть свои боги. Они двуликие, потому что связывают два мира.

Я также узнал, что богов двое. Первого представляют в мужском обличье, и кельты называют его обычно Тевтатом, а римляне, которые «норовят при удобном случае обозвать богов своими корявыми именами», – римляне называют его то Янусом, то Меркурием.

Мы повернули и, двигаясь на север, стали возвращаться к перекрестку. И тогда я узнал, что второе божество гатуата имеет женский облик и не только среди гельветов, но также во всех Трех Галлиях и даже в Иберии именуется Эпоной. Греки называют ее Гекатой. А римляне никакого другого имени, кроме Минерва, не могут ей придумать.

Эпону иногда изображают в виде лошади, и я, наверняка, видел такие ее статуи. Но в большинстве своем – это «глупые» изображения, ибо они рассказывают об Эпоне «на языке бука, или платана, или тиса», а на этом языке трудно что-либо об этой богине рассказать.

Когда же я спросил Рыбака, на каком языке нужно рассказывать, он мне сначала не ответил.

Но когда мы вернулись на перекресток, он сказал:

«Вот три дороги. И, видишь, ольха растет? Неужели не ясно?»

Не знаю, как тебе Луций, но мне, разумеется, было неясно. Но я не стал домогаться дальнейших разъяснений, надеясь, что они воспоследуют.

Мы миновали перекресток и продолжили путь на север, двигаясь меж ячменных полей гельветов. Рыбак вдруг заговорил о так называемых «Трех Матронах». Но говорил так путанно, что я ничего не понял. И в памяти у меня осталась лишь одна загадочная фраза:

«Если нет хотя бы трех дорог – никогда не будет перекрестка. Так и Эпона не может стоять одна, потому что она – гатуат и через себя соединяет аннуин с кранноном и краннон с аннуином».

Мы прошли две стадии на север и стали возвращаться. И Рыбак объяснил, что из аннуина в краннон через гатуат приходит Сила. Вернее, то, что в аннуине «таится и пребывает» в качестве Знания, является в наш мир как Сила. И Силу эту – точнее, ее свет и цвет – иногда можно даже видеть глазами, – ну, скажем, радуга на небе или… Тут мой гельвет перешел на непонятное свое наречие и почти шепотом произнес на нем несколько фраз, тревожно на меня глядя.

(3) Мы в третий раз вышли на перекресток и уже не уходили с него.

Сначала Рыбак поставил меня в самом центре трех дорог, лицом к ольхе, на которую, как ты помнишь, уже указывал, и которая росла с западной стороны, где не было дороги.

Так поставив меня, гельвет вдруг стал расспрашивать меня о моем раннем детстве. И задавал какие-то странные вопросы. Он, например, спросил, какого цвета у меня при рождении были глаза: серые, как сейчас, или зеленые. Я ответил ему, что, насколько я знаю, у меня никогда не было зеленых глаз.

Он спросил, в каком городе я впервые пошел в школу. Я сказал: в Кордубе. И тотчас Рыбак оживился и воскликнул:

«Замечательно! А когда возвращался из школы домой и ложился спать, в какую сторону была повернута твоя голова? Неужели на запад?»

Я ответил, что не помню. Но гельвет, посуровев лицом, велел мне непременно припомнить.

Я стал вспоминать наше кордубское жилище: с какой стороны вставало солнце, как стояла моя кровать, ну и тому подобное – и наконец определил:

«На восток. Точнее, на юго-восток».

Рыбак поморщился. А потом стал меня расспрашивать о моем отношении к животным. Я рассказал ему о моих детских наблюдениях за курами (см. 2.XIII); описал случай со свиньей, которая толкнула меня в спину и, можно сказать, спасла мне жизнь, потому что в этот момент я подавился вишневой косточкой (см. 3.VIII).

«Свинья?! – удивился Рыбак. – Не может быть! Не болтай глупостей».

Я повторил, что то была именно свинья. И тогда гельвет потребовал, чтобы я вспомнил и рассказал ему о всех своих столкновениях со свиньями, в том числе дикими.

Я ответил, что кабанов я никогда не встречал, с домашними свиньями у меня, вроде бы, никогда не было никаких столкновений. Разве что года два назад, уже здесь, в Гельвеции на меня хотели наброситься местные свиньи, но их пастух… (см. 11.XVIII).

«Вот видишь! – сердито перебил меня Рыбак, – Я же говорю: свинья – не твое животное! Она не могла спасти тебя от смерти. Там было другое животное!»

Я не стал спорить.

Последнее, о чем он спросил меня: часто ли мне снится мое детство.

Я ответил, что детство мне никогда не снилось, и что в последнее время мне вообще не снятся сны.

«Это плохо», – сказал Рыбак и покачал головой.

«Почему плохо?» – спросил я.

«Не задавай глупых вопросов», – последовал ответ.

Затем Рыбак сказал:

«Ну, что, давай отметим твое представление гатуату».

Мы направились к ольхе. Подойдя к дереву, гельвет наклонился и от корней дерева поднял, как мне показалось, два комочка земли. Один из них он протянул мне и велел:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8
  • 3.5 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации