Текст книги "Карп, который мечтал стать драконом"

Глава 6
Учитель каллиграфии

Катаси

– Что ж, дорогой мой Катаси, – сказала Сойку, поигрывая веером, – это выглядит и впрямь намного лучше, чем я предполагала. Ты отлично справился!

Похвала из уст Сойку была полна снисхождения, но он и сам видел, что, несмотря на все его опасения, изделие выглядело отлично. Он не зря провёл целый день наедине с ширмой, работая над росписью.

Белый шёлк охотно поддавался движениям его кисти, хотя прежде Катаси редко доводилось иметь дело с тканями. Однако оказалось, что дешёвая рисовая бумага не так уж и сильно отличалась от дорогого шёлкового полотна, натянутого на раму ширмы. Разве что испортить намного страшнее. К вечеру он закончил, хотя сама тема рисунка всё ещё казалась ему слишком простой. Он полагал, что и Сойку так считала.

С другой стороны, её ведь выбрала Юкия, которой каждое утро предстоит смотреть на эту ширму после пробуждения.

Интересно, как выглядела та комнатка под крышей? Катаси представил небольшое, но просторное помещение. Вообразил комод, выстеленный изнутри красной бумагой, и саму девушку, расчёсывающую волосы гребнем перед маленьким медным зеркалом. Он с каким-то необъяснимым трепетом думал о том, как тонкие пальчики девушки выбирают заколки, чтобы украсить ими свою причёску. Все юные красавицы любят подобное, разве нет?

– Вы слишком добры ко мне, госпожа, – ответил Катаси почтительно. – Надеюсь, что и Юкия оценит мою работу.

– Юкия? – переспросила Сойку.

На миг Катаси показалось, что женщина не могла вспомнить, при чём здесь её юная племянница. Однако она быстро поняла, о чём идёт речь.

– Ах, это же для её комнаты, – сказала хозяйка, раскрывая веер. – Уверена, здесь не будет никаких возражений.

– И всё-таки мне бы хотелось… – начал Катаси и осёкся.

Он понял, насколько бестактными могли показаться его слова. Что бы ему хотелось? Увидеть радость на лице застенчивой пугливой девушки? Разве он имел право просить о чём-то подобном?

– Ах, художники, – сказала Сойку и улыбнулась.

Она посмотрела на Катаси долгим, совершенно бесстыдным взглядом. Признаться, молодой человек даже уже привык к подобному. Говорили, что самые прекрасные куртизанки Киото[11]11
  Киото – историческая столица Японии. Считается центром традиционной японской эстетики и культуры.


[Закрыть] тоже так смотрели на мужчин: будто стремясь совершенно бесстрашно заглянуть в их души. Могла ли Сойку быть одной из них? Пожалуй, она достаточно красива и талантлива для этого, но всё-таки это вновь не объясняло, почему эта красавица живёт в этом богатом доме одна в компании воспитанницы и слуг.

– Когда-то я знала одного известного поэта, Катаси, – сказала вдруг Сойку. – Он был влюблён в меня, полагаю. Так он тоже стремился поймать взгляды восхищения всех девиц в округе независимо от их красоты или ума.

Она рассмеялась, хотя слова её не показались Катаси забавными. Он натянуто улыбнулся. В конце концов, он уже понял, что Сойку относится к племяннице с пренебрежением и ревностью. Всякое бывало: даже хорошие люди испытывают чувства, недостойные их.

– Будет тебе Юкия, завтра утром.

Сказав это, Сойку сделала нечто, что заставило Катаси оцепенеть. Она подошла к нему настолько близко, что тепло её дыхания опалило его подбородок. Её близость внезапно отозвалась непрошеным жаром в его теле. Таким, какой не дозволено мужчине испытывать наедине с одинокой женщиной.

– Жаль, что тебе меня одной мало, дорогой мой гость, – почти пропела она. – Пока по крайней мере.

Он не мог пошевелиться, пока женщина не покинула комнату.

Юкия

Юкия не знала, придут ли за ней на следующий день или нет. Возможно, Сойку посчитает, что хватит одного раза, чтобы больше не вызывать подозрений у гостя. Она не могла сказать наверняка, рада она будет или нет, если её оставят в покое в её маленькой, полной пыли комнатке.

В саду госпожи Сойку ей было страшно, но в то же время присутствие живого человека будило в ней чувства, давно позабытые. Они заставляли её надеяться на что-то если не для себя, то хотя бы для него. Надежды её редко сбывались, а потому проще было бы вовсе отказаться от них. Это было бы, может, и трусливо, но не так больно. Ей даже удавалось избегать пустых чаяний последние месяцы, но появление Катаси всё изменило.

– Катаси, – прошептала она, лёжа на футоне.

Голос её показался слишком громким в ночной тишине. Она устыдилась своего порыва, заставившего произнести это имя вслух. Будто бы и впрямь сделала что-то запретное и непристойное. Однако она произнесла вновь:

– Катаси.

Оно всё так же странно переливалось на кончике языка. Точно шёпот ветра в листве сливового дерева. Сердце её билось слишком громко и часто, но вовсе не от страха. Это было что-то ещё, нечто девушке незнакомое. Больше Юкия не осмелилась произнести его имя в эту ночь. Однако оно крутилось на языке и не покидало её мыслей, как навязчивый сон.

Утром служанка принесла ей завтрак. Юкия осмелилась спросить:

– Сегодня?

Она произнесла лишь одно слово, но работница поняла, что имеет в виду пленница. Она спешно мотнула головой и, будто бы испугавшись собственного порыва, юркнула в открытую дверь. Внешность-то, может, у неё и была человеческая, а повадки-то всё равно звериные.

Юкия не могла не признаться себе: её расстроил ответ. Хотя нужно было быть благодарной хотя бы за определённость, которую он ей подарил. Она много думала в то утро. Что за странный свет источал шрам молодого мужчины? Из-за него ли госпожа Сойку так интересовалась путешественником? Юкия знала: всякий раз, когда чудовищные сёстры губили чью-то жизнь, они поглощали не только плоть, но и духовную силу, заложенную в существе. Оттого и Юкия была их пленницей так долго. Волшебные кости почти шесть лет назад определили время, когда её дар разовьётся и достигнет пика. Может быть, и о Катаси они поведали нечто подобное?

Тот день мог пройти совершенно так же, как и множество дней до этого. Однако что-то необратимо изменилось внутри самой Юкии. Она не могла усидеть на месте. Неподвижность, которая казалась ей спасительной прежде, теперь вызывала отторжение. Она ходила взад-вперёд по комнатушке, металась в ней, точно зверь в слишком маленькой для него клетке. Воздух был невыносимо затхлым. Она становилась вплотную к решёточке маленького окошка – ненадолго ей становилось легче. Однако солнечные лучи не достигали её лица даже в полдень: в тот день было пасмурно. Ей хотелось наружу. Так отчаянно! Она давно не ощущала такого острого, жгучего желания выбраться из этой крохотной комнаты, просто выйти из неё и никогда больше не входить.

«Светлая Аматерасу, – произнесла она про себя, – как же я не хочу больше быть здесь!»

Обед и ужин прошли так же, как и прежде. На попытку заговорить служанка больше не реагировала. Ночью Юкия легла головой к окну, вопреки обыкновению. Она не могла видеть звёзды, но знала, что они где-то там, мерцают и искрятся. В детстве по ночам она нередко просыпалась и смотрела на них, пока нянюшка и сестрица Мико не заглядывали проверить: как там их непоседливое дитя. Юкия не знала, как относятся к детям в обычных семьях, но те, кто был её воспитателями и слугами, любили её. Как бы ей хотелось узнать, пережили ли они тот страшный пожар! Она навлекла на близких людей такую беду…

Она спала крепко в эту ночь. Ей ничего не снилось.

Утром служанка принесла ей завтрак. Юкия села за трапезу, ни на что не надеясь и ничего не спрашивая. Однако вдруг работница произнесла:

– Девочка должна спуститься вниз, как поест, я подожду.

Юкия даже не сразу поняла, что это её назвали «девочка». Прежде служанки Сойку не называли её вообще никак. Возможно, сейчас тонкий голос работницы произнёс больше слов, чем Юкия слышала от неё за все эти годы. Она быстро закончила, почти не чувствуя вкуса еды. Её заставляло торопиться нетерпение, которого она сама от себя не ожидала.

Её волосы вновь собрали в аккуратную причёску, да и к тому же в этот раз служанка подрезала ей чёлку острыми железными ножницами. На наряде её не было цветов, только широкие вертикальные полоски цвета мандариновой кожуры. Эта ткань была жестче и не выглядела настолько новой, как та, из которой был сделан её наряд два дня назад. Юкия совершенно не представляла, что её ждёт. Она могла лишь предположить, что Сойку решила продолжить игру. Видимо, хозяйка сочла приемлемым то, как девушка подыгрывала ей прежде.

Когда в волосы её был вставлен гладкий лаковый гребень, выглядевший старинным и удивительно изящным в своей лаконичности, девушку повели по коридорам дома. Белые носочки на ногах Юкии стали серыми уже через несколько шагов: пыль здесь лежала всюду. Сойку любила красивые вещи, но в равной степени ей нравились запустение и затхлость. Юкия не могла понять, как в ней сочетаются две настолько разные черты.

– Вот и ты, дорогая моя племянница, – раздалось прежде, чем Юкия успела переступить порог.

Комната, в которую она попала, была на удивление чистой. Здесь, в отличие от остального дома, по всей видимости, убирались совсем недавно. Обстановка комнаты не отличалась роскошью. На полу лежало несколько старых циновок, в углу неубранным лежал футон, застеленный грязноватым стёганым одеялом. Маленький стол для каллиграфии стоял подле него, а в другом углу красовался до нелепости неуместный здесь сундук, выполненный, должно быть, голландцами.

– Твоя новая комната готова, малышка Юкия, ты ведь уже стала слишком взрослой, чтобы прятаться от всех под крышей!

Девушка поспешно поклонилась Сойку. Она видела, что гость, ради которого затевался весь этот спектакль, внимательно смотрит на неё. Пусть госпожа выставляет её полоумной необразованной родственницей! Её это ничуть не задевало, если оставался шанс, что Катаси уйдёт из этого дома живым. Если нужно подыграть Сойку – она подыграет.

– Благодарю вас за хлопоты, – произнесла Юкия, не поднимая головы. И, замявшись на пару секунд, всё же добавила: – Тётушка!

– Ну надо же, о манерах вспомнила! Дорогой мой Катаси, твоё присутствие в доме влияет на мою племянницу как нельзя лучше.

Юкия выпрямилась, продолжая изучать комнату. Напротив двери стояла ширма, укрытая старой тряпкой.

– Подойди ближе и взгляни на работу нашего гостя, – сказала Сойку.

В тот же миг служанка потянула ветхий покров. Старая ткань послушно сползла на пол, открывая вид на ширму. Некогда простая затянутая шёлком рама теперь превратилась в нечто действительно прекрасное. Юкия смотрела на переплетающиеся ветви и стебли и не могла поверить глазам. Пусть она и знала уже о том, что некоторые работы художника обладают чудесными свойствами, реагировать спокойно у неё не получалось.

Бамбук, сосна и цветущая слива были точно живыми. Так же как и на эскизе, ветви и стебли едва заметно трепетали, тронутые несуществующим ветром. Юкия могла поклясться: розовые бутоны на узловатых сливовых ветках уже завтра начнут распускаться.

– Я хотел бы узнать, – сказал вдруг Катаси, – нравится ли вам моя работа?

Юкия посмотрела на него с недоумением. Разве могло нечто столь удивительное не понравиться?

Она хотела сказать это вслух, но, случайно встретившись с пытливым взглядом художника, внезапно смутилась. Боясь, что голос подведёт её, она только кивнула.

– Вот и славно, – сказала Сойку.

– На этом моя работа закончена, и я могу отправляться в путь, – внезапно сказал Катаси.

И Сойку, и Юкия, и безмолвная служанка разом посмотрели на гостя. Сердце Юкии забилось часто-часто. Как было бы хорошо, если бы он и впрямь уехал!

– Нет, – вдруг сказала Сойку, – я не готова отпустить тебя.

– Но и держать меня подле себя, госпожа, вам ни к чему больше, – ответил Катаси.

Особое зрение Юкии позволило ей увидеть, как забегали зрачки множества глаз хозяйки. Она волновалась и искала решение. Девушке в голову пришла страшная мысль: если Сойку не найдёт повода, который заставит остаться Катаси здесь добровольно, она просто убьёт его прямо здесь, на глазах Юкии.

Помимо собственного желания девушка живо представила, как кровь брызнет из пронзённой насквозь грудины гостя. Как её безобразные пятна расползутся на шёлке волшебной ширмы; как воздух наполнится запахом железа и желчи.

Юкию затошнило. Она покачнулась, но сумела удержаться на ногах. Шорох её носочка по старой половице привлёк внимание Сойку и, к счастью, подсказал ей решение.

– Мне нужен учитель для Юкии, – почти закричала женщина.

Катаси с недоумением посмотрел на госпожу, Юкия с тем же изумлением смотрела на них обоих. Поняв, что художник не спешит ей возражать, женщина продолжила куда спокойнее:

– Юкия давно не упражнялась в каллиграфии, – сказала она. – Мне не хватает терпения для преподавания, дорогой мой гость, а ей нужно учиться достойно себя вести в обществе. Здесь, в глуши, у неё не так много возможностей для этого: настоящая беда для наставницы!

Она подошла к Катаси ближе. Юкия увидела, как ладони его сжались в кулаки. Не от злости, от волнения.

– Ты мог бы перезимовать у нас, раз уж так сложилось, – сказала Сойку тоном медовым и вкрадчивым. – Остаться здесь со мной до весны… Ради Юкии, конечно. Да и зимы в горах приходят внезапно. Если снегопад застанет тебя в пути? Такого и врагу не пожелаешь, поверь мне.

Девушка увидела, как с губ Сойку льётся дурман. Облачко розоватого тумана, источающего аромат цветов и гниения. Она отравляла молодого человека и завораживала, стремясь если не подавить его волю, то склонить к верному решению.

Сойку была не властна заставить кого-то сделать то, что ей нужно. Однако она могла запутать человека настолько, что тому было трудно противиться ей. Её яд был смертелен, если попадал в кровь, губителен, если вдохнуть его полной грудью. Однако он был сладок и вызывал тягу настолько неутолимую, что многие просто не хотели сопротивляться. Сейчас она использовала совсем немного дурмана, чтобы не навредить Катаси слишком сильно, но сделать себя привлекательнее в его глазах. У неё, похоже, получалось.

Катаси колебался недолго. Возможно, он был бы способен сопротивляться, если бы осознавал опасность. Юкия не представляла, как можно было бы предупредить его, не навлекая ещё большую беду. Он посмотрел на неё. Юкия встретила его взгляд, хотя очень хотела отвернуться. Она надеялась, что он сумеет прочитать мольбу в её глазах.

«Не верь ей, не соглашайся!» – шептала она про себя.

На лице его отчего-то проступила жалость. Внутри всё заледенело, когда он сказал:

– Хорошо, я останусь. Только до весны.

Глава 7
Я говорю только правду

Юкия

Они говорили что-то ещё, но Юкия плохо слышала. В голове её царил необъяснимо тяжёлый гул. Ей казалось, что случилось нечто непоправимое, и девушка совершенно не понимала, как это исправить. Позже, когда она останется одна среди ночных теней, она поймёт: странно, что у неё вообще остались силы на надежду. К тому же ей было сложно понять, что ошеломило её больше. Было ли это внезапное решение художника, поддавшегося колдовскому дурману чудовища, или всё же выражение искренней жалости на его лице, когда он смотрел на неё?

Катаси ушёл с поклоном в свою комнату. Когда створка двери с тихим шорохом закрылась за его спиной, Юкия тоже развернулась к выходу, полагая, что ей следует вернуться в свою.

– Куда это ты собралась? – спросила Сойку, доставая из-за пояса оби тонкую курительную трубку.

Юкия встала как вкопанная, а желудок рухнул куда-то вниз.

– Что же ты не отвечаешь? Язык проглотила?

В комнате будто бы стало темнее, а воздух наполнился сырой затхлостью. Краешком сознания, которым ещё не завладел страх, Юкия поняла, что чары иллюзии ослабевают: Сойку старательно поддерживала их для Катаси, но не для девушки, которая и так могла видеть сквозь них.

Юкия медленно развернулась. Комната, как ни странно, осталась почти такой же, просто в ней больше не было тепла, а воздух приобрёл привкус затхлости. Прекрасная шёлковая ширма выглядела здесь как что-то инородное.

– Я думала, что могу вернуться в свою комнату.

Сойку усмехнулась, она медленно раскурила трубку, прекрасно понимая, что девушка напугана и не посмеет и шелохнуться, пока она не ответит.

– Это и есть твоя комната, – сказала хозяйка.

Алые губы её сложились в улыбку, а все восемь пар глаз на миг зажмурились от удовольствия. Юкия не хотела смотреть на неё и в то же время не смела отвести взгляд.

– Ты вновь молчишь, – сказала Сойку. – Твоим воспитанием и впрямь занимались прискорбно мало.

– Я не понимаю, – произнесла Юкия несмело.

– Куда уж тебе понять, – сказала Сойку.

Она присела на сундук, расправив складки кимоно, которые почти не скрыли безобразные ноги.

– Присядь.

Юкия села напротив неё прямо на циновку. Голос Сойку хоть и звучал ласково, но девушка понимала: она не потерпит промедления. Несколько мгновений хозяйка разглядывала её пристально.

– Ты выросла красавицей, – сказала она.

Юкия ожидала чего угодно, но не этого. Отчего-то похвала Сойку напугала её ещё больше.

– Знаешь, я ведь тоже была красавицей в восемнадцать лет, – продолжила она, выпустив изо рта струйку тягучего дыма. – Многие ценили мою красоту. Может, ты и не поверишь, девочка, но когда-то я была человеком. Девушкой, на тебя очень похожей.

Юкия совершенно не понимала, отчего вдруг Сойку пустилась в эти откровения. Если честно, девушка никогда не задумывалась, откуда на свете взялось чудовище, державшее её в заточении. Тем более она не думала, что когда-нибудь услышит, что хозяйка полуразрушенной усадьбы не была рождена такой, какой знает её Юкия.

Сойку же продолжала. Казалось, её не волнует внимание собеседницы. Она неторопливо выпускала колечки дыма, прикладываясь то и дело к трубке. Сладковатый, почти приятный запах заполнил комнату. Теперь в ней и вовсе стало трудно дышать. Госпожа же выглядела так, будто бы рассказывала свою историю себе самой.

– Да, я была хороша собой, прекрасно пела, а танцевала так, что мужчины замирали, глядя на меня… Мне было семь, когда родители продали меня в дом удовольствий. Я не винила их: не долг ли это дочери позаботиться о родителях, которые дали ей жизнь? Да и какая бы ждала меня судьба в деревне, где всё зависело лишь от того, уродился ли рис или нет?

Киото знал моё имя, а Симабара[12]12
  Район Киото, известный чайными домиками и домами удовольствий.


[Закрыть] был полон жизни. Ремесло юдзё[13]13
  Юдзё – куртизанка (не путать с гейшей). Девушка, жившая в доме удовольствий и оказывавшая интимные услуги. Многие юдзё получали образование, выступали с танцевальными номерами и играли на музыкальных инструментах, разбирались в литературе и политике.


[Закрыть] давалось мне просто. Здесь главное было быть красавицей, прямо как ты, малышка Юкия. Я быстро научилась улыбаться, когда мне этого не хотелось, смеяться, когда мне было вовсе не радостно, и доставлять наслаждение тем, кто был мне противен. Мне всегда было чем утешиться, ведь мужчины часто неприлично щедры, если думают, что ты от них без ума. Красивые ткани, заколки и ароматное масло, которое я любила втирать в кожу рук… Я до сих пор помню его запах! Мой портрет заказывали у местного мастера не реже чем раз в месяц. Так было до тех пор, пока мой контракт не выкупил местный феодал, из-за которого я и умерла. Он убил меня в порыве гнева, а тело велел сбросить в старый колодец. Знаешь, что было потом, Юкия?

Девушка вздрогнула, услышав своё имя. Она догадывалась, к чему ведёт рассказ Сойку, но не произнесла свою догадку вслух. Это было и не нужно: хозяйка озвучила её сама, склонившись к девушке так близко, что смрадное дыхание вновь опалило её лицо.

– Я убила его. Вернулась и убила. Только вот легче не стало… Однако это ещё не всё.

Сойку встала со своего места. Она обошла неподвижную Юкию и направилась к двери. Девушка поняла, что рассказ её вовсе не закончен. Он оборвался. Да только Сойку не собиралась больше говорить о своём прошлом.

– Эта комната действительно твоя, Юкия, – сказала она прежде, чем уйти. – Может, я и чудовище, но тебе никогда не лгала. Какой в этом смысл?

Катаси

Катаси пожалел о том, что согласился остаться в доме Сойку, почти сразу, как створка двери в комнату закрылась за ним. Если честно, он до конца не понимал, почему именно позволил себя уговорить. То ли это смущающее поведение хозяйки так повлияло на него, то ли слишком мягкий и заботливый характер сыграл с ним злую шутку… Положа руку на сердце, он признался себе: мольба в глазах Юкии стала последней каплей. Отчего-то он был уверен: девушка отчаянно нуждается в помощи. Одиночество ли было виной её печали или старая незаживающая рана после трагических событий прошлого? Может, источником её отчаяния была ревнивая и требовательная наставница? Катаси не знал точно, но был уверен: он хочет помочь девушке. Он хочет увидеть, как она улыбается.

В чём была причина этого странного, такого сильного желания, Катаси не понимал. Вернее, не желал понимать, даже несмотря на то что имя того чувства, что пустило корни в его душе, напрашивалось на ум само. Он читал об этом в книгах и в стихах знаменитых поэтов, он видел подобное в пьесах и слышал в песнях деревенских прачек ещё в детстве… Он видел это чувство в глазах старшей сестры, когда она говорила о своём женихе. Он видел это в глазах своего отца, когда тот смотрел на мать.

Любовь? Но разве могла она возникнуть так стремительно, так внезапно занять его мысли? Может, он просто путает желание помочь с чем-то более значимым? Крик о помощи в прекрасных глазах Юкии (а они и впрямь были прекрасными) так свёл его с ума, что он позабыл о благоразумии?

Катаси не приходилось быть наставником. Однако ему доводилось быть учеником. Потому накануне первого урока с Юкией он прокручивал в голове воспоминания о собственных уроках, пройденных прежде. Он уснул, вопреки всему, быстро: усталость брала своё. Всё-таки он не до конца восстановился после падения, хоть и пытался всячески доказать обратное.

Минули ночь и полное сомнений утро. Вот уже наступило время занятий, назначенное сразу после полудня. Когда служанка пришла за ним, Катаси уже был готов. С отцовской кистью в руке и полный решимости, он вошёл в комнату Юкии, но оробел, стоило лишь взглянуть на девушку.

Та учтиво поклонилась и, не говоря ни слова, села на циновку у столика для каллиграфии. Здесь были ученическая бумага, как и обещала накануне ему Сойку, чернила и кисти.

Он старался не смотреть на ученицу лишний раз, лишь изучал принадлежности для письма, что были перед ним. Когда створка сёдзи за его спиной закрылась, он осознал, что остался с девушкой наедине. Паника охватила его, стоило лишь сделать это открытие.

Неслыханное дело: разве пристало незамужнюю девицу оставлять наедине с мужчиной, пусть даже это её учитель? Он в очередной раз убедился, что в доме госпожи Сойку очень странное отношение к правилам приличия.

Молчание затягивалось. Катаси понял, что голос может его подвести. Он откашлялся. Девушка несмело посмотрела на него.

– Как я могу обращаться к тебе во время наших уроков? – спросил он, поняв, что не знает её фамилии.

– По имени, – ответила девушка так тихо, что художник засомневался, что ему и впрямь не почудилось.

– Ладно, тогда ты тоже можешь звать меня Катаси, – ответил он.

Они помолчали. Неловкость в воздухе была густой, словно патока.

– Давай начнём, – сказал Катаси с наигранной бодростью. – Скажи, ты ведь училась письму прежде?

Девушка кивнула.

– Когда? – уточнил он.

– Шесть лет назад.

Катаси опешил.

– Ладно, – сказал он, переведя дух. – Давай посмотрим на то, что ты умеешь. Начнём с простого.

Катаси попросил девушку начертать любое слово по своему выбору. Юкия принялась за работу. Обмакнув кисть в уже растёртые чернила, она занесла её кончик над бумагой и замерла на мгновение, прежде чем тот коснулся её пока что чистой поверхности.

Он отметил, что держит кисть она правильно, а ещё то, что запястье её, выглядывавшее теперь из рукава кимоно, было тонким и нежным.

Она принялась делать штрихи. Получалось у неё плохо. Девушка неверно дышала и слишком старалась, а рука её вела кисть неуверенно и дрожала. Практики ей явно не хватало. Неужели все шесть лет она ни разу не занималась письмом? Такого быть просто не могло! Катаси дождался, пока она закончит. На бумаге появилась надпись «Зима», выполненная будто бы детской рукой.

– Зима? Почему ты написала именно это слово?

Взгляд девушки на мгновение метнулся к ширме. Однако она смутилась слишком сильно, чтобы ответить на, казалось бы, простой вопрос.

Катаси подошёл к ней ближе, сел рядом. Он достал свою кисть и написал аккуратным столбиком: «Три друга зимы».

– Сможешь повторить?

Юкия кивнула и взялась за кисть.

Её рука дрожала ещё больше, чем прежде. Неаккуратная клякса расползлась по бумаге из-за неловкого движения, и с губ её слетел тихий стон. Вопреки логике, по спине Катаси побежали мурашки.

Отогнав непрошеные мысли, он накрыл руку Юкии своей, как когда-то делал его отец. Девушка неуловимо вздрогнула, но руки не убрала. Он направлял её почти безвольную кисть, девушка затаила дыхание.

– Тебе нужно дышать, иначе штрихи будут неровными, – сказал Катаси. – В этом весь секрет. Вдохни, когда набираешь чернила на кисть, выдыхай, пока ведёшь её по бумаге.

Он так и не отпустил руку девушки, но теперь лишь поддерживал её. Она дышала и выглядела удивительно сосредоточенной. Вторая попытка вышла не в пример лучше.

Катаси заговорил. Он рассказывал о значении трёх друзей зимы, даже не догадываясь, насколько важным был для девушки рассказ о растениях, которые не теряют силу духа даже в самые лютые холода. Катаси не ждал от неё многословности. Он радовался уже и тому, что она внимательно слушала его. Любопытство в её глазах очаровывало. В какой-то момент ему даже показалось, что оно потеснило страх и робость…

В конце занятия девушка вывела надпись «Три друга зимы» уже самостоятельно. Рука её всё ещё дрожала, штрихам недоставало уверенности, но это было уже что-то!

– Думаю, на сегодня достаточно, – сказал Катаси, заметив, что ученица сильно устала, хоть и продолжает старательно выводить штрихи. – Ты молодец, Юкия!

Девушка посмотрела на него, и губы её тронула едва заметная улыбка.

– Спасибо, – сказала она, – спасибо, учитель Катаси.

Слова её звучали искренне.

Дни медленно потекли в усадьбе госпожи. Они стали похожи один на другой, и, положа руку на сердце, опасения Катаси оказались напрасными. Юкия была так же тиха, и порой ему казалось, что она хочет что-то сказать ему, но не решается. Было ли это связано с госпожой Сойку? Касалось ли это чего-то, что было важно для самой девушки и ему было неведомо? Новоиспечённому учителю оставалось лишь гадать. Девушка же старательно осваивала то, чему он её учил. Он даже позволил себе надеяться, что она с таким же трепетным нетерпением ждёт их уроков, как он сам.

Время от времени он ловил на себе странные взгляды Юкии. Это происходило в те мгновения, когда девушке казалось, что он на неё не смотрит. Однако тренированный взгляд художника замечал и это. Он много думал о Юкии, о госпоже Сойку, о положении воспитанницы в доме тётушки. Катаси чувствовал, что усадьба в горах хранит невероятно много тайн. Однако он и не подозревал, насколько они ужасны.

Осень захватила горы окончательно, заставив вспыхнуть кроны деревьев и позолотив траву. Катаси всё чаще выходил во двор, чтобы писать наброски: ветви, тяжёлые от слив и мелких, почти одичавших яблок, цветы космеи, розовые и белые, ветви низкорослых клёнов. Листья последних покраснели первыми и напоминали Катаси то мелких птичек, то бабочек, то падающие звёзды. И то и другое по какой-то причине веселило хозяйку, да он и не возражал. Сойку всегда стремилась составить ему компанию. Их разговоры давались ему легко, но ему казалось, что женщину он не узнал совсем. Она была загадочной, наигранно радушной и нарочито внимательной к нему, как и при первой встрече.

В то же время каждый миг с нею наедине притуплял его тревогу, а аромат пионов и багульника становился приятнее. Вскоре он и вовсе позабыл, что тот казался ему прежде приторным и удушающим.

Ему нравилось, как улыбается Сойку. Её лицо, всегда немного надменное, делалось особенно привлекательным, похожим на лики самых восхитительных дев, каких славили знаменитые поэты. Катаси и сам писал порой строки, полные изящества, в её честь, а Сойку слушала их с одобрением.

Однако всё чаще молодой человек ловил себя на том, что госпожа Сойку далеко не так весела в его присутствии, как прежде. Странная задумчивость порой овладевала ею. Тогда она замирала, точно изваяние, и, честное слово, на какие-то мгновения, короткие и неуловимые, художнику мерещилось, что весь облик её подёргивался зыбкой рябью. Точно отражение на поверхности воды, прозрачное и обманчивое. Однако стоило лишь моргнуть – наваждение проходило.

В конце концов Катаси пришёл к выводу, что хозяйке просто наскучило его общество. Потому она могла, к примеру, ни с того ни с сего уйти посреди трапезы, сославшись на плохое самочувствие, или потерять нить разговора. Что касается её облика, так то было лишь воображение художника, не в меру бурное благодаря творческому ремеслу. Так объяснял себе происходящее он.

Впрочем, странностей в поведении женщины не становилось меньше. Однажды, к примеру, он заметил паутину в её саду. Заметила её и она, так же как и большого паука, свившего её среди низких ветвей. Катаси знал, что женщины часто опасаются пауков и тварей, им подобных, однако первые мгновения Сойку просто смотрела на него молча, почти не моргая. Потом она закричала. Случилось это в тот миг, когда из кустов вылетела сорока, блеснув оперением.

Госпожа кричала так неистово и страшно, что Катаси даже не сразу понял, что произошло.

– Чудовище! – вопила хозяйка, прикрывая лицо руками.

Молодой человек закрыл женщину собой скорее по наитию, чем осознав опасность. Он развернулся и увидел, что паука уже нет, как и паутины. Сорока же улетает прочь, унося с собой свежую добычу.

– Успокойтесь, всё позади, этой твари здесь больше нет, – говорил Катаси плачущей женщине.

Он так и не понял, что причиной её ужаса был вовсе не паук, а ловкий пернатый охотник, им отобедавший.