Текст книги "Карп, который мечтал стать драконом"

Глава 8
Прошлое и настоящее

Катаси

То, что в доме появились гости, Катаси узнал неожиданно. Он вышел как-то вечером в сад, чтобы по сложившейся уже привычке прогуляться в компании госпожи Сойку. В этот день, когда босые его ноги ступали по деревянным доскам пола в коридоре, он думал о том, что намеревается поговорить с хозяйкой. Ему казалось, что Юкия будто бы не учится каллиграфии под его руководством, а вспоминает давно забытое. Ему было интересно узнать: кто учил её до него. Он уже пытался спросить девушку об этом, но та, и без того немногословная, замолкала после этого окончательно. Она лишь послушно выводила нужные штрихи, не осмеливаясь поднять взгляд на своего учителя. Её отстранённость удивительным образом расстраивала Катаси.

О своём намерении художник позабыл сразу же, как вышел на крыльцо. Под ветвями слив, уже начавшими терять первые листья, Сойку сидела не одна. Две женщины, одетые в заморские шелка, расположились подле неё. Когда Катаси ступил на землю, взгляды всех трёх обратились к нему. Губы Сойку расплылись в кокетливой улыбке.

– Вот и дорогой мой гость. Катаси, мои сёстры ждут знакомства с тобой!

Реплика Сойку была чересчур торжественной, оттого показалась ему неестественной. Впрочем, не так часто он прежде общался с дамами богатыми и образованными, может, ему всё кажется из-за недостатка опыта?

Он склонился в поклоне перед сёстрами Сойку, стараясь ничем не выдать внезапно охватившей его тревоги.

Слабость накатила на него. Сердце принялось стучать за ушами громко и отчётливо. Его стук заглушил все прочие звуки. Он звучал в его голове как нечто инородное, даже враждебное. Смятение его усилилось. Он пошатнулся.

– Ах, Катаси! – воскликнула Сойку.

В тот же миг женщина поддержала его под локоть. Для женщины слишком уверенная и сильная рука не дала ему упасть. Катаси не удивился, когда лицо его опалил аромат цветов. Всё происходящее показалось ему неправильным, лживым и наигранным. Шрам над бровью кольнуло, точно туда угодила острая льдинка. В тот же миг он понял ясно: так и было задумано. Сойку откуда-то знала, что ему станет плохо, знала она и о том, что, тронутый её заботой, он побоится говорить с ней о чём-то неприятном. Например, о племяннице или о скором своём отъезде…

– Дорогой мой гость, ты всё ещё нездоров. Я прикажу принести чай из дикой сливы: он приятно увлажняет губы и придаёт сил, а толчёные финики, которые я в него добавляю, очень питательны.

Женщина усадила Катаси подле себя непозволительно близко. Он хотел было отодвинуться или возразить, но не сумел.

Ладонь её легла на его щёку, а глаза её оказались слишком близко от его собственных. На мгновение молодому человку вспомнился театр. Короткая пьеса, где женщина горевала над болезнью мужа, тонким голосом оплакивая их ужасную судьбу. Аромат цветов стал нестерпимым. Пионы, багульник, яблоки, тронутые грибком и плесенью… Или это прелый запах осеннего сада смешался с дыханием госпожи? Катаси вдруг заметил, что сегодня губы её не ярко-алые. Такие же идеально пухлые и притягательные, они напоминали теперь цветом скорее плоды каштанов с толикой нежности лепестка хризантемы. Разве имел он право усомниться в искренности их обладательницы? Катаси устыдился своих мыслей.

– Ты должен беречь себя, Катаси, – говорила она. – Если не ради себя, то хотя бы ради моего покоя. Не хочешь же ты, чтобы бедная Сойку плакала ночами из-за того, что не уберегла тебя?

Одна из женщин усмехнулась, заслужив сердитый взгляд Сойку. Она опустила руку. На мгновение она замерла в нерешительности, но всё-таки отодвинулась.

– Твой художник и впрямь весьма хорош собой, сестрица, – сказала та, что посчитала произошедшее смешным.

– Асура! – воскликнула Сойку.

Возмущение её и впрямь было неподдельным. Сам Катаси тоже непременно посчитал бы такое заявление возмутительным. Однако тело его стало тяжёлым и сонным. Потому он и сумел только улыбнуться да сказать:

– Я буду считать это похвалой, прекрасная госпожа.

Он произнёс эти слова, вспомнив, как несколько недель назад Сойку сказала ему, что женщины её круга будут ждать комплиментов. Пусть слова его и не были изящными, а смысл их был до ужаса прямолинеен, Катаси посчитал, что сказать их куда лучше, чем молчать.

– Да он ещё и воспитан как следует! – воскликнула женщина, ударив сложенным веером о колено.

Её манеры были по-мужски грубыми, но, чего уж лукавить, она и впрямь была красива. Не настолько, как Сойку, и тем более не так, как нежная и невинная Юкия. Однако художник видел их родство.

Вторая гостья была молчалива и сдержанна. Катаси несмело взглянул на неё и невольно присмотрелся: а дышит ли она?

– Мои старшие сёстры редко навещают меня, дорогой мой, – проворковала Сойку голосом медовым и мягким. – Однако я с каждым днём люблю их всё больше. Асура живёт на западе, у подножия горы. Кику – на востоке, недалеко от горной реки.

Молчаливая Кику кивнула, когда услышала своё имя. Лицо её также оставалось бесстрастным.

Служанка принесла чай. Руки девушки заметно дрожали, когда она ставила поднос на лаковый столик. Катаси заметил, каким взглядом проводила её Асура. Заметил, но не смог истолковать его: этот голод в глазах, внимательная алчность недостойны были женщины.

– Позовите сюда Юкию, – велела Сойку.

Девушка почти подпрыгнула на месте прежде, чем сорваться выполнять просьбу. Похоже, хоть какая-то возможность уйти из сада была для неё желанной…

Разговор потёк совершенно обычный. Сойку просила Катаси рассказать сёстрам о постановках, которые он видел в Эдо, об актёрах и поэтах, о которых слышал, о том, что нынче в моде. Он рассказывал и подмечал, что сестёр Сойку совершенно не заинтересовало упоминание становившейся модной ткани в полоску, из которой многие делали повседневные наряды. Зато те заметно оживились, когда он упомянул летние сладости. Идея есть лёд, поливая его сиропом и мёдом, показалась им забавной.

Молодой человек подумал: как странно, что эти женщины не слышали ни о чём подобном прежде. Могло ли быть так, что они, подобно Сойку, тоже живут затворницами в своих домах? Тогда как же они добрались до сестры? Кто стерёг их, красавиц, облачённых в китайский шёлк? В волосах женщин мерцали серебряные заколки, а одежды были искусно вышиты.

Катаси читал стихи, когда стремительно изменившееся выражение лица Кику заставило его запнуться. Он забыл окончание фразы, наблюдая, как губы женщины расплываются в улыбке, ей совершенно не подходившей. Если Сойку вела себя неподобающе и откровенно, а манеры Асуры были грубы, то здесь же было совсем другое. Губы её разъехались в улыбке широкой, почти уродливой. Зубы её, чернённые железным порошком, показались Катаси острыми, хотя мгновением позже он уже не увидел в них ничего необычного. По спине побежали мурашки. Он вспомнил: стоило лишь увидеть Кику, он засомневался, жива ли она вообще.

– Юкия! – воскликнула Асура. – Дорогая племянница!

Девушка замерла, так и не надев на ногу второй гэта. Она только сейчас поняла, что в саду её ждёт не одна тётушка.

Катаси мог поклясться: Юкия была в ужасе.

Юкия

Сёстры Сойку были такими же чудовищами, как и она сама. Юкия знала, что эти трое не были кровной роднёй, их родство было другого рода. Схожая сущность, ненасытная и мстительная, делала их ближе друг другу.

Сойку, хотя и младшая из сестёр, была куда более искусна в притворстве. Теперь, когда госпожа сама рассказала девушке немного о собственном прошлом, Юкия догадывалась: Сойку просто лучше помнила, каково это – быть человеком. Значит, и морочить голову путникам ей было не в пример проще. Средняя, Асура, не могла играть эту роль долго, а Кику, самая старшая, и вовсе не умела притворяться полной жизни женщиной…

Появление гостей в доме не было для Юкии неожиданностью. Ей, способной видеть незримое, становилось тяжелее дышать всякий раз, когда Сойку приглашала своих сестёр «поиграть». От мысли, какие именно развлечения предпочитали демоницы, Юкию передёрнуло.

Девушка выходила из своей комнаты, как ей казалось, готовая к тяжёлому испытанию. Однако стоило ей лишь уловить на себе взгляд Кику, взор, полный ликования и голода, она больше не могла пошевелиться.

– Кику, не смущай Юкию, – сказала Сойку тоном жеманным, а оттого показавшимся девушке особенно противным. – Наш гость подумает, что мы плохо о ней заботимся.

– Дорогая племянница, подойди же, дай посмотреть, какой красавицей ты стала, – вмешалась Асура.

Они решили поиграть в семью. Юкию затошнило. Она с трудом преодолела сковавший ей страх, надевая гэта[14]14
  Гэта – сандалии с деревянной подошвой.


[Закрыть]. Ей даже не хотелось убегать. Ей хотелось лечь и умереть прямо на этом месте.

– Добро пожаловать, тётушка, – дважды повторила Юкия, старательно изображая вежливый поклон.

Служанка за её спиной издала взволнованный писк.

«Молчи, – молила она её мысленно, – как бы страшно тебе ни было! Ради твоего же блага!»

Она знала, что работницы Сойку ужасно боялись её сестёр. Куда больше, чем она сама. Если быть честной, Юкия прекрасно знала причину этого страха. Знала, что почти всякий раз, как Кику появлялась в доме Сойку, кто-то из них исчезал. Несмотря на то что Сойку заключила договор с ними, обещавший защиту и девушкам, и их родне, старшая из чудовищ умудрялась обойти его. «Это просто», – говорила она как-то Сойку, когда Юкия была ещё маленькой.

Улыбалась она тогда совершенно так же, как в тот миг, когда Юкия вышла из дома.

– Как твои уроки каллиграфии? – спросила Кику, будто бы и впрямь была заботливой тётушкой.

Юкии было тошно из-за необходимости поддерживать обман, но она ответила:

– Катаси – хороший учитель.

– Ещё бы! Тебе достался в учителя такой прекрасный поэт и художник! Мы все знаем: его ждёт особенная судьба.

Кику рассмеялась, Юкии стало страшно. Только она не успела обдумать причину своего страха.

– Мы слышали, ты сильно преуспела в пении, – сказала Асура, и в голосе её сквозило ехидство. – Спой же для нас, девочка.

Юкия почувствовала, как сердце подпрыгнуло куда-то в горло и перевернулось. Петь? Сейчас? Когда душа её так неспокойна? Она была уверена: голос её подведёт.

– Ты слышала, что хочет моя дорогая сестра, – сказала Сойку.

Тон её не оставлял места сомнению: если Юкия не споёт, то будет наказана. Сойку же выдумывала для неё наказания с удовольствием.

Девушка закрыла глаза. Пока так сильно бьётся сердце – ничего не выйдет. Однако, может, ей удастся укротить страх? Она постаралась вспомнить детство так ярко, будто не было этих лет, разделявших её и залитую светом лужайку, где она любила играть в мяч. Она вспомнила мягкие и тёплые руки нянюшки и гладкие бока духа чашки, доверчиво усевшейся на её ладони. Она вызвала эти картинки в своём сердце, и удивительно, но внутри будто бы сверкнул солнечный луч. Там, где была пустота, засияло солнце. Она улыбнулась и запела.

Это была колыбельная, единственная песня, которую она помнила ещё от приёмной матери. Нежная и тихая мелодия рассказывала о том, как морской змей полюбил рыбачку и, обратившись в прекрасного юношу, посватался к ней. Они жили в согласии долгие годы, но однажды девушка отыскала его змеиную шкуру и попыталась её сжечь. Гнев охватил её мужа, и, обратившись зверем, он исчез из её дома. С тех пор девушка ходит по берегу моря, пытаясь отыскать любимого.

В детстве Юкии казалась эта история странной: если девушка продолжала любить змея даже после того, как узнала, кто он, зачем ему было уходить? Не проще ли было рассказать всё сразу?

– Достаточно, – прервала её Сойку.

Юкия открыла глаза и часто заморгала. Она и впрямь сумела позабыть, где находится. Те недолгие минуты, что длилась песня, были замечательными. Девушка обвела мутным взглядом слушателей. Когда глаза её нашли Катаси, она оцепенела. Дело было не в том, что тот смотрел на неё с искренним восхищением, совершенно не таясь. Ей показалось, что следы действия дурмана исчезли. Даже кожа его, до того болезненно бледная, теперь приобрела здоровый вид. Что за наваждение?

– Иди к себе, можешь отдохнуть сегодня, – велела Сойку.

Судя по тому, как та посматривала на гостя, госпожа тоже заметила, как подействовала песня Юкии на юношу. Неужели её голос и впрямь ослабил действие дурмана? Как такое возможно?

– Что ты стоишь, разве не слышала, что тебе сказала сестра? – воскликнула Асура.

Её заплетённые в сложную причёску волосы едва заметно зашевелились, потянувшись к девушке. Она не была уверена, способен ли видеть это Катаси, но, по всей видимости, тот ничего не заметил. Он смотрел теперь на Сойку, а лицо его было до того решительным, что Юкия испугалась, что тот, чего доброго, начнёт за неё заступаться. Потому девушка поспешно поклонилась и как можно скорее вернулась к себе.

В этот вечер она осталась голодной. Служанки, напуганные присутствием сестёр, куда-то попрятались. Должно быть, приняв свой истинный облик, разбежались по щелям и сидят под половицами. Девушка могла бы попробовать отыскать их с помощью внутреннего взора, но не стала тратить на это силы.

Она свернулась калачиком на футоне, так и не сняв кимоно. Футон был немного сырым оттого, что его давно не проветривали, но девушка не замечала этого. Она думала о своём учителе, оставшемся в саду. Юкия надеялась, что Сойку не соврала, когда сказала, что он доживёт до конца осени. Ведь пора листопада только началась… Юкия пыталась вызвать в себе дрёму, но у неё не выходило. Ей вообще стало сложно проваливаться в сон с тех пор, как Катаси появился в её жизни. Будто бы близость художника пробуждала в ней то, что, как думала Юкия, давно умерло. Ночь медленно погружала комнату в темноту. Девушка знала: ночью тёмные твари становились сильнее. Яркий свет делал их слабыми, оттого они не любили полдень, но ночные тени были им приятны. Глубокие и вязкие, они давали чудовищам преимущество. Юкия не любила ночи.

Не в силах заснуть, она встала. Столик для каллиграфии всё так же был в её комнате. Она поставила его поближе к ширме. Рисунок на белом фоне, всё такой же живой и прекрасный, не был способен отвлечь её от тревог, но всё так же радовал взор.

– Если бы я могла спасти тебя, – прошептала она в темноту и тут же испуганно заозиралась.

Будто бы её смелая мысль, озвученная вслух, могла накликать несчастье. Она ведь знала, что не способна помочь. Зачем же продолжает травить себя? Вдруг какой-то шорох привлёк её внимание. Топот крохотных лапок мыши? Может, многоножка заползла под циновку, а теперь безобразничает?

Створка сёдзи внезапно отъехала в сторону, заставив Юкию замереть. На пороге стояла одна из работниц дома. Её лицо было настолько бледным, что, казалось, светилось в полумраке. Она приложила палец к губам и улыбнулась. Юкия никогда не видела, чтобы служанки Сойку улыбались. Однако она была уверена: ей не показалось!

Девушка вошла внутрь. С колен её упало что-то маленькое и покатилось в сторону Юкии. Крохотный предмет подскочил на циновке пару раз и остановился у ног девушки. Она склонилось, чтобы поднять гладкую бусинку, показавшуюся ей смутно знакомой.

Тем временем ночная гостья поклонилась и положила перед ней свёрток ткани. Юкия безмолвно кивнула, глядя на него, хотя совершенно не понимала, что происходит.

Девушка по-звериному прытко выскочила в коридор. Створка сёдзи закрылась за ней будто бы сама собой.

Свёрток зашевелился. Юкия едва сумела сдержать вскрик. Что-то пыталось выбраться, запутавшись в складках ткани. Что-то слишком большое для мыши и слишком маленькое, например, для котёнка. Хотя глупо было ожидать, что работница принесёт ей именно котёнка: Юкия полагала, что кошек она боится даже больше, чем Сойку…

Свёрток замер. Послышалось тихое бормотание. Юкия сама не понимала, откуда в ней взялось это бесстрашие, когда, встав на четвереньки, она потянула край ткани. Она всё-таки не смогла удержать изумлённый вскрик, хотя вышел он тихим оттого, что она пыталась. Из свёртка с едва слышным стуком выкатилась чайная чашка. Чашка с маленьким сколом на краю. Мгновение спустя она вскочила на ножки и, затопав на месте, потянула к ней ручки. Её умные тёмные глазки были такими же, как она помнила.

– Не может быть, – прошептала Юкия. – Чашечка, это ты?

Существо пуще прежнего затопало ножками и улыбнулось. Юкия вновь посмотрела на бусину в ладони. Теперь она узнала и её. Дух столетней чашки принялся танцевать и проситься на руки, поняв, что его узнали.

Девушка подставила ладони, и, совсем так же как шесть лет назад, чашечка забралась на них и уютно устроилась, точно птенец в гнёздышке.

– Невозможно, – вновь прошептала Юкия.

Она почувствовала, как из её глаз покатились слёзы. Облегчение заполнило её сердце. Она, прежде уверенная, что в том пожаре исчезло всё, что ей дорого, поняла: это не так. Давно потерянный друг вернулся к ней невредимый. Может, и дорогие ей люди выжили? Может, всё не так безнадёжно, как казалось прежде? В этот миг её прошлое и настоящее наконец-то оказались связанными друг с другом. Ей больше не казалось, что та девочка, подарившая бусинку духу, была сном.

– Как же я рада тебе, милая моя! Какое же это чудо!

Юкия шептала, плакала, улыбалась и баюкала маленькое существо, ластившееся к ней.

Эта ночь не была страшной.

Глава 9
Пора листопада

Юкия

– Ты сегодня невнимательна, Юкия, – заметил Катаси.

Строгое выражение лица вдруг сделало его старше на несколько лет. Неловкость охватила её. Она поправила свёрток ткани, спрятанный за пояс оби. Чудо, что он вообще туда помещался, не привлекая лишнего внимания.

– Простите меня, учитель, – поспешно извинилась она.

Не было ничего удивительного в том, что Юкия всё время отвлекалась. Чего уж там: когда у тебя под одеждой спрятан дух, едва ли остаётся хоть один шанс на изящные движения кисти. Пусть Чашечка и спала сейчас, утомлённая ночной игрой со своей хозяйкой, девушка то и дело ощущала, как под поясом шевелится цукумогами.

Она попыталась повторить упражнение, но в этот самый момент маленькая ручка высунулась из-под ткани в попытке сонно потянуться. Юкия уронила кисть, поспешно прикрывая ладонью пояс. На бумаге проступили чернильные кляксы.

– Простите, пожалуйста, – пролепетала она новые извинения, пытаясь поправить ткань.

Девушка не знала, способен ли Катаси видеть её маленькую подружку, но проверять это прямо сейчас не стремилась. Она осторожно заправила за пояс уголок платка, служивший для духа и одеялом, и укрытием. Чашечка завозилась, заставив сердце девушки подскочить, но вскоре утихла. К счастью, она просто перевернулась на другой бок. Даже нефритовая бусинка, подвязанная теперь на крепкую нитку, не зазвенела… Юкия поняла, что учитель её молчит слишком долго. Она осмелилась посмотреть на него.

В детстве её учили, что смотреть на чужого мужчину воспитанной девушке неприлично. Позже, в заточении, она и вовсе отвыкла смотреть на людей, а на Сойку и её сестёр лишний раз и взглянуть не хотелось. Оттого у Юкии появилась эта странная привычка: взгляд её блуждал по половицам, по ноготкам на собственных пальцах, по краю циновки, но лишний раз не устремлялся на собеседника. Катаси, она догадывалась, думал, что это проявление природной робости девушки, а может, и жёсткого воспитания Сойку. В этом и впрямь была доля истины, если уж честно! Правда, едва ли художник и впрямь догадывался о настоящем положении дел, когда смотрел на неё с нескрываемым сочувствием. О чём он думал в такие мгновения? Уж точно не о том, что Сойку растит её на убой, будто молочного поросёнка.

Сейчас же он не смотрел на неё вовсе. На лице его застыло отрешённое выражение, он думал о чём-то своём, не замечая её пристального внимания.

Юкия позволила себе рассмотреть своего молодого учителя. Он был высок и строен, плечи его были широки, а лицо, задумчивое и немного строгое, имело тонкие и в то же время чуть угловатые черты. Тёмные волосы его были острижены коротко, а кожа была светлой: должно быть, из-за работы в мастерской она не успела покрыться загаром за прошедшее лето.

Девушке нечасто доводилось видеть молодых мужчин прежде. Она не представляла, считали бы его красивым её сверстницы. Однако она призналась себе: ей его облик приятен.

Именно в этот момент Катаси посмотрел в её сторону. Взгляд его тёмных, почти чёрных глаз встретился с её собственным. На секунду ей даже показалось, что он знает, о чём она думала только что; знает, что она оценивала его, хотя не имела на это никакого права; знает, что она любовалась им.

Щёки её теперь пылали, а смущение заставило отвернуться.

– Знаешь что, Юкия, – сказал он, – я всё-таки твой учитель. Единственный, насколько я могу судить. Так что обязан заботиться о твоём образовании и благополучии. Разве можно достичь чего-то, сидя в четырёх стенах всё время? Тем более солнечный день в пору листопада – настоящая редкость.

Несколько мгновений Юкии понадобилось для того, чтобы понять, к чему ведёт Катаси.

– Вы хотите сказать, что мы выйдем отсюда?

Казалось, он и не заметил недоумения девушки.

– Да, – сказал он. – Не дальше садовой ограды, так что гнева своей тётушки можешь не опасаться.

Юкия с трудом справилась с подступившей тревогой. Она совершенно не понимала, как именно прогулка по саду может быть связана с каллиграфией. Потому девушка была уверена: Сойку узнает. Узнает, и тогда… Что будет тогда, Юкия, если честно, не представляла. В последнее время решения госпожи были непредсказуемыми. Поэтому даже близившийся полдень не добавлял её сердцу спокойствия.

Она пыталась найти хоть одно верное слово, чтобы отговорить Катаси от его идеи, но не нашла.

Как так вышло, что она позволила увести себя прочь из комнаты? Как так получилось, что она, ведомая предупреждением Катаси, прошла на цыпочках мимо задремавшей у дверей служанки? Может быть, дело было в том, что на самом деле в уголке своего сердца, который ещё не поглотил страх, она ужасно хотела этого?

Солнце ослепило Юкию, когда она вышла из дома. Небо было пронзительно-голубым даже здесь, над садом Сойку, искалеченным присутствием тёмных созданий. Сама госпожа, должно быть, спала в доме вместе со своими сёстрами. Катаси знал это. Ведь пока солнце было в зените, хозяйка всегда скрывалась в своей комнате. Юкия подозревала, что эта привычка не казалась художнику странной. Она ещё в детстве слышала: бывать на солнце вредно для кожи женщины, стремившейся сохранить красоту и юность подольше.

– Твоя тётушка бережёт кожу от солнца, – сказал Катаси, пока Юкия надевала сандалии, чем подтвердил её догадку – многие благородные женщины и даже дочери зажиточных горожан тоже так делают. – Ты не знаешь, откуда Сойку родом?

Юкия не ожидала расспросов, тем более о прошлом Сойку. Слова её рассказа вспыхнули в голове, точно бумажный фонарик. «Может, ты и не поверишь, девочка, но когда-то я была человеком. Девушкой, на тебя очень похожей…» Ей было что ответить, только нужно быть осторожной: едва ли Сойку будет рада, если она расскажет о её прошлом ремесле.

– Киото, – сказала она с неохотой. – Она не очень любит говорить о прошлом.

– Вот как? – ответил Катаси. – Киото, говорят, очень красив в это время года. Его окружают склоны гор. В ясные дни, как этот, они точно покрыты рубиновой пылью… Киото – лучшее место, чтобы любоваться красной листвой клёнов. Правда, сам я не видел этого.

Катаси рассмеялся, будто бы очень удачно пошутил, хотя Юкия так и не поняла причину его веселья.

– Пойдём, – сказал Катаси. – Расскажи мне, как ты научилась так искусно петь?

Юкия смутилась.

– В этом нет моей заслуги, учитель, – сказала она.

Поняв, что девушка не будет говорить что-то ещё, Катаси принялся рассказывать о растениях. Теперь Юкия поняла, как прогулка по саду могла быть связана с искусством письма.

– Ты знаешь, как называются эти цветы? – спросил он.

Девушке пришлось приложить усилие, чтобы рассмотреть то, что видел Катаси. Её взгляд, распознававший истинный облик вещей, говорил ей: не было здесь никаких цветов. Однако тень того, что создала Сойку с помощью колдовства, ускользающая и зыбкая, всё-таки осталась.

– Это космея? – несмело спросила она.

Катаси кивнул.

– Скажи мне, слышала ли ты когда-нибудь выражение «десять мужей – десять цветов?»

Юкия улыбнулась. Фраза показалась ей чудной.

– Нет, – ответила она. – Что же это значит?

– Это значит, – с откровенным удовольствием ответил ей Катаси, – что каждый человек по-своему видит этот мир. Каждому по душе свой цветок. Понимаешь, о чём я?

– Думаю, да: чтобы угодить кому-то, нужен свой подход.

– Верно. Такие изречения несут в себе мудрость. Оттого их полезно знать. Я расскажу тебе о некоторых сегодня. Потом мы выберем то, что тебе по душе, и я покажу, как его начертать. Согласна?

Она кивнула.

Солнце поднималось всё выше, и вскоре его полуденные лучи уже заливали сад. Даже бурая листва слив и яблонь казалась золотой в его лучах. Сухой малорослый бамбук, казавшийся почти безжизненным, оказалось, дал кров крохотной божьей коровке, ползущей по его стеблю. Голос Катаси был мягким и низким. Юкии нравилось его слушать. Когда солнце падало на её лицо, девушка улыбалась. Впервые за долгое время она делала это искренне. Здесь и сейчас, в залитом солнечным светом саду, она позволила забыть себе обо всём плохом. Будто бы последние годы – лишь страшный сон, приснившийся ей в безлунную ночь. Спроси у неё кто, как ей удалось поверить в это, хоть и ненадолго, она не сумела бы ответить.

Ей было легко рядом с Катаси ровно до того мига, когда он произнёс:

– Ты знаешь, что госпожа очень боится пауков?

– Что? – не сдержала изумления Юкия.

Катаси рассмеялся, истолковав её удивление по-своему.

– На днях она сильно испугалась паука, – сказал Катаси. – Правда, его съела сорока, так что… Почему ты смеёшься, Юкия?

Девушка и впрямь смеялась. Что за вздор: Сойку боится пауков! Да она никогда в жизни бы не испугалась ни одного из них, а вот птицу… Как же Катаси со всей его наблюдательностью сделал настолько неверный вывод? Что за нелепость!

– Плохо смеяться над слабостью тётушки, – строго сказал Катаси, – даже если она бывает к тебе строга.

Юкия только покачала головой, не в силах ни взять себя в руки, ни объяснить, что же так рассмешило её.

Катаси

Он знал, что долго это продолжаться не может. Однако не мог не признаться себе: ему хотелось бы оставаться в саду вместе с Юкией как можно дольше. Увы, дело было не только в долге учителя.

Юкия, такая рассеянная в этот день, в саду преобразилась. Когда солнечный свет падал на её лицо, девушка улыбалась. Катаси никогда прежде не видел такой её улыбки. Он любовался ею, он хотел, чтобы девушка больше улыбалась. Потому он раз за разом откладывал миг возвращения в дом, вспоминая новую идиому…

Так продолжалось до тех пор, пока девушка, кажется, не споткнулась. На землю упало что-то. Она потянулась за потерей, но Катаси опередил её.

Это была маленькая нефритовая бусина. Её утрата, кажется, вызвала в девушке былое беспокойство.

– Возьми, – сказал Катаси.

Она поспешно забрала её. Интересно, почему ей так дорога эта безделица: всего-то бусина из недорогого нефрита? Такими часто украшают заколки девочек, пытаясь защитить дитя от дурного глаза. Может, она досталась ей от матери?

– Ты, должно быть, устала, – сказал Катаси. – Вернёмся?

Она кивнула, прикрывая рукой пояс. Этот жест он замечал за ней в этот день уже не впервые, совершенно не понимая, что бы тот означал. Может, ей нездоровится? Да нет – во время прогулки она не выглядела больной.

Они вошли в дом и вернулись в комнату. Служанка не спала, но и шум поднять не успела. Катаси не особо волновало то, что работница могла рассказать об их отлучке госпоже. В конце концов, ничего предосудительного они не делали.

– Скажи мне, какое изречение ты выбрала? – спросил он, когда они вошли в комнату.

Ему и впрямь было интересно, что именно понравилось девушке больше прочих. Он предполагал, что это будут слова о цветах и красоте или, возможно, о воробьиных слезах. В конце концов, её изрядно повеселил рассказ о том, как Сойку испугалась паука, съеденного птицей.

Она сумела его удивить.

– «Упади семь раз, встань восемь», – ответила она.

– Никогда не сдавайся, как бы трудно тебе ни было, – произнёс Катаси. – Давай я покажу тебе штрихи.

Тем вечером Катаси не видел ни Сойку, ни её сестёр. Хозяйка, сославшись на плохое самочувствие, попросила Катаси поужинать в своей комнате. Так и вышло, что в этот день Катаси не виделся с прекрасной госпожой, а аромат пионов и багульника, пропитавший, казалось, даже его волосы, стал почти неощутим. Минула ночь, а утром Катаси почувствовал себя на удивление полным сил. Он встал с рассветом, но таким отдохнувшим и здоровым, каким не ощущал себя уже давно.

Завтрак он съел охотно, а после служанка протянула ему письмо. Сойку извинялась перед ним: ей всё ещё нездоровится, а сёстры отправились к ближайшему святилищу в лесной чаще, чтобы помолиться… Однако к вечеру она сумеет составить ему компанию. С Юкией он увидится не раньше обеда, а значит, утро у него оказалось свободным. Тем лучше!

Он взял краски и короб с кистями, написал записку для Сойку и отправился за ворота сада. Пусть путешествие его прервалось самым неожиданным образом, пусть планам его сбыться было не суждено, но у него было это утро. Горы в пору листопада стоили того, чтобы их увидеть. Здесь и сейчас он чувствовал, как пустота внутри заполняется, как глаз его подмечает игру света в кронах деревьев, переливы теней у их корней.

Лес был полон золота, охры и багрянца. Сухие травы шуршали, вторя поступи его ног. С каждым шагом, казалось, тело становилось легче, а движения – увереннее. Будто чем дальше он уходил от сада Сойку, тем проще ему было дышать. Слишком он долго сидел взаперти! Потому он и не мог больше работать в мастерской. В нём всё ещё жило то, что мальчишкой заставляло его раз за разом убегать к реке, то, что дарило ему радость в момент бега в далёком детстве. Мятежный ли это был дух или жажда чувствовать нечто новое и яркое? Он не знал.

Пора листопада полнилась красками. Чем дальше он уходил в лес от дома Сойку, тем светлее становилось вокруг. Как-то так вышло, что дом красавицы расположился в самой лесной чаще, где кроны деревьев были столь густы, что тени в её саду никогда не пропадали.

Он шёл по тропе, уходившей вверх по склону. Ноги уверенно ступали по ней, и вскоре Катаси позабыл, какая слабость была в нём ещё день назад, будто бы быстрая ходьба, свежий воздух и вся эта красота вокруг изгнали из него остатки болезни. Художник смотрел на белые стволы берёз, убегающие к небу, такому голубому, что жёлтая их листва будто бы становилась ещё ярче на его фоне. Сердце его наполнялось упоительным ощущением свободы вперемешку с восхищением. Именно этого так не хватало ему в Эдо: дома с черепичными крышами не оставляли места деревьям. Он всё ещё намеревался рисовать, когда найдёт подходящее место, но он не спешил. Осень наполняла его силой.