Текст книги "Инфолиа: становление мирового сознания. Том I–III"

Думаю, мне следует разграничить некоторые положения, обращаясь к аналогии и приведения примеров, ведь ясно что для герменевтического аспекта оное служит разительной специфичностью к естеству осознающего разума, чтобы разрядить повисшую в строках градацию созерцания.

Я понимаю, бывает чрезмерно сложно и трудно пробираться по прямолинейной последовательности. Оно словно время и осязание его, когда оно мимолётно и незаметно мчится, срывая календарные листы одни за одним или вообще эти несколько минут, когда хочется выспаться, а тот миг закрытия глаз переносит нас сквозь мгновенно проливающееся время. Особенно мне нравится поведение суток, запуская таймер и каждый раз глядя видишь то двадцать часов к счёту и думаешь, что это только начало, затем какие-нибудь пятнадцать часов и говоришь весь день впереди, и уже после, в самом конце эти несколько часов в развалку и не спеша будто бы намерено и играючи подтискивают и только звук, неожиданный и внезапный привносит новые двадцать четыре часа. Ведь жизнь наша не придерживается традиции бодрствования дня и ночным левитациям по снам и сновидениям, отнюдь, мы сведуем о превращении отношений, когда владеем сутками, мы продлеваем наше время множа его и тогда, в распоряжении твоём уже не существует приемлемое прежде, ибо приобщаешься к владениям большего, чем тебе отведено по признанию общественного устоя, кои с тобой в протяжении всей жизни, говоря, что верно и неправильно. А задумавшись, рисуются особые мозайки, начинающие извергаться от познания причин по койторым оное установилось и действительно ли оно по принципу верно?

Короче говоря, чтобы привнести обращение к аналогичному и выразить примером, здесь, я вновь повторю, что в каждом и любом отношении, не стану демонстрировать synthesis (от лат. синтез), а буду следовать мудрости и следствиям. Поскольку, ты помнишь, выбирая архетип трактата он в опыте предназначен исчерпать, а повествующее здесь содержание в смысле предопределения благого подскажет подсказками и сакраменталией, ведь и мы разделяем градацию изрекаемых положений, в койторых одни мотивированы исследованиями и выражениями их, а другие наставляют наше рациональное могущество, через множество сентенций и как-раз-то тех мудростей, влекущие непосредственно в пространство истин.

Отсюда, существует великое предрассудочное сосредоточение того, каков мир действительной реальности, то есть тот мир, который лично я не может оспорить, опровергнуть, выдворить из сомнения. Не мало важным здесь является и то, что личные истязания к притязанию обеспечивают борьбу и противостояние interior (от лат. внутреннего) для рациональности истины восприятия exterior (от лат. внешнего). В этом поиске антитезы того и другого не только в общем, но и с целеполаганием вещи в себе, обеспечивается прямой путь в миропознание посредством миросозерцания, где мировосприятие страдает от вибрации, от колебания гармоничного потому что внутреннее я хочет это решить, а оно не может выбрать из того аккомпанемента который сформирован у объекта, более того, ровно тем же образом не может согласовать одни или другие внутренние устои восприятия мировоззренческий сокровенний, обладающие не полноценностью, что выражено, а точней не достигает абсолюта при котором личное я не только скажет, что то или другое действительно истинно потому, что я это вижу собственными глазами, поэтому оно и будет занимать истину восприятия и, в этой причине, противопоставляется внутреннее и внешнее, при чём остаётся не определённость in erga (от лат. по отношению) кой-то либого персонального элемента восприятия. Беспрепятственно следует, что из-за не достаточности фактов аспектизации которая окажется основополагающей регуляцией для того, чтобы воссозданный диссонанс посредством манипуляции и вбирающей силы в себя, трансфигурировав, смог породится сам из себя, словно это энтелехия и гармония того, как прежде всего внутреннее проецируется во внешнее и сообразуется, с одной стороны.

Отсюда, я отсылаю и обращаюсь к хроникам прошлого: история о процессе над Салемскими ведьмами который сопровождался обвинениями, казнями и жертвами. Самое основное из того, что требуется, это вера или не вера в то, что действительно было приложено воздействие ведьмовских сил и колдовства или оно лишь только оказывалось поводом для личных целей отдельных лиц, что не сведует о их благородстве. Потому, в этом отношении и воплощается порождение диссонанса истины мировосприятия в антитезе утверждать наличие и причастие волшебного in erga (от лат. по отношению) быть в мире действительной реальности и, противопоставляя, ссылаться лишь только к иррациональным и не гуманным аффектациям, в следствие которых и неиспровергается рациональность этого события конца семнадцатого века. Иначе, обнажая и опошляя изречения, предстоишь подле отчуждения таинства или сокрытия мотива: одно вопрошает мистическое, другое отождествляет человеческое.

Публий Овидий Нозон «Метаморфозы», повествует:

«Говорят, восхотели небесного царства гиганты.

И к высокому небу, содвинув, подстроили горы

Тут всемогущий отец Олимп расколол, посылая молнию…»

От этого остаётся верить или говорить о ниспадающей герменевтики, иначе интерпретации, при которой открывая смысл, судим о событиях конфликта и войны, приукрашенное пёстрыми куплетами мифологических зарниц.

Обобщая последнее, довольно очевидно то, как хроники истории участвуют к порождению столкновений внутреннего мировосприятия к достоверности истинны мироощущения мира действительной реальности. Только исходя из самой конструкции толкования той, что мы устремляемся знать явственность мистификаций тогда, когда они по факту не имеют отношения к литературным вымыслам. И как-раз-то от сингамизации приращения основных положений в нас преобладает вражда интересов между реальностью и вымыслом. Более того, когда человек пребывает при поверхностном ракурсе рассмотрения достоверности чуда, он занимает весьма критичную точку зрения в абсолюте уверенности или же отверженности идей лиха, химер и всяких прочих не естественных природ, но когда же он погружается в нём укрепляется великое чувство неуверенности в то, что оно действительно истинно, как и то, что разумность не совладает со знанием лишь поскольку отсутствует необходимая уверенность, превосходящая границу познания и конгруэнтная непосредственному подтверждению факта не из уст, а собственными глазами, поэтому весьма драматично иметь то, что укрепляется опосредованностью разделения явного и иллюзорного.

Открыто говоря, подобных примеров как явственных, но и в качестве параллелизации, как и фэйрителизмичных огромно колоссальное число. Наиболее интересные, которые, здесь, я хочу низлагать, имеются истории поиска священного Грааля, библейских артефактов, волшебных предметов: философский камень, золотое руно.

Когда совершенно другое, отправляет меня к чудесам жизни, а именно к случайностям, говоря то всё то, что случайность есть маленькое чудо.

Теперь, следует повествовать о целом, сливая притоки последовательности в одно единое и элегантное русло к манере проекции внутреннего и к согласованию внутреннего с точки зрения истины достоверного, чтобы не сеять конструктивное несоответствие между разными частями одного и того же объекта изречения, хоть и с отрицанием иногда подразумеваемое, дабы в следствии манипуляций не отрекаться от уравновешенности гармоничного.

Дальше повествуя о внутренних мыслях и то какое внутреннее действительно истинно, при этом не обязательно для внешнего мира действительного, а проводя аналогию того, что и мысля о чём-то превосходящем и фантасмагоричном оно и есть истинно, но в отношении к проявлению в мире действительном быть может и иллюзорным. То есть, воображая и фантазируя, создаётся архетип восприятия непосредственно в глубинах лоно сознания.

Оно может быть совершенно различным в степени свободы in-limitati (от лат. предопределения), где вовсе искореняются любые ограничения широты и инвариативной суперпозиции, кои можно и возможно мыслить в себе, и прежде всего из себя, в следствие которого, как это становится зримо при аутентичном диалекте все сторонности разума продуцировать изображения, картины, иллюстрации, звуки, процессы или полноценные антуражи сцены, какие-нибудь этюды спектакля. При чём, следует достаточно и довольно чувствовать принадлежность к бессознательному и сознательному. В этом смысле, здесь говориться про последнее, покуда с точки зрения сновидений, в качестве параллелизации необходимо добавить разграничение того, что оно для не многих оказывается не контролируемым и более того, не подвластное для запоминания и уж тем более особенно важно для анализа целых частей, впрочем, как и в меньшем проявлении, особо не внушаясь к намеренью сна и сновидения, койторые часто игнорируют и определяют бессмысленным. Вопрос же, коим мы задаёмся: «воспроизведение внутреннего к видимому». Довольно сложно уразуметь как осуществляется трансплантация образа, особенно тогда, когда мы учитываем хаос сочетающихся частей, ведь уму не постижимо то, как игла, царапающая трек, способна симулировать звук и более того его воспроизводить, что первопричино кажется удивительным волшебством.

Вообще, безграничность внутреннего, а иначе сила способности воссоздавать нечтое посредством воображения и фантазии, сопряженно с неопределённостями и парадоксами, ссылающие нас к истинности по отношении ноэзиса рассматриваемого феномена проистекающего далеко за пределы референтных определений и вторгающиеся к нейротеологическому фундаменту в части непосредственного осуществления познания истин провиденциального, способные открыться или противопоставляя последнему забвенно кристаллизироваться в извечности. Тем самым, отсюда, то всё то которое порождается внутри a prior (от лат. до опыта) достоверно для себя. Однако, в сочетании с этим, при второй части разделительного назидания, вызываемые образы и действия изначально в корне принадлежат только измерению внутреннего. Тем не менее и вопреки, частичные аффекты можно и нужно воплощать в мир действительной реальности, отбрасывая мысленные образы и представления из себя – изнутри, для себя – во внешнее. Ещё, из этого следует отчётливо понимать то, что некоторое принадлежит фантасмагоричности и в силу причины невозможного остаётся в причастном ему измерении.

Здесь, во-первых, фантазия есть образ события, случая и эвентуальности, могущие быть осуществлены, а воображение есть образ мысли, предмета и вещи, которые видишь сами по себе и, сообразно, могущие быть осуществимы, как например тогда, когда мы мечтаем, при этом мы индуцируем объект вожделения и устремляемся отыскать цепочки по койторым последует осуществимость, что сведует нам о способности воображать, иначе мыслить в том русле событий, кажущиеся нам теми путями по койторым достигается мечта, а если мы плаваем по инициируемым события проекций сознательного акта действия, то и как следует по смыслу, мы пребываем во внутренних грёзах мира фантазий и ими сладострастно одурманиваются, как-бы переживая события и подсознательно утверждая отсутствие осуществимости только потому, что целеполагание интенции сходимо к чувствам сопереживания, вместо того, чтобы подходить к решению судьбы.

Однако, говоря о силах владеть искусством сновидения, то я не могу с точностью и абсолютной достоверностью сказать то, что кто-то может покидать собственное измерение, вместе и с тем, что оное действие вовсе невозможно. Покуда ещё не знаем потенциал и пределы талантов мира воображения и фантазии в царстве богов Гипноса и Морфея. Потому, пусть оно будет, в качестве предписания и преднамеренной апологетики.

Во-вторых, отвергать то, которое существует и то которое явственно, абсолютно не рационально, не взирая о общем знании феномена с тем, чем он лимитирован или противоположен тому, что он имеет из себя истину внутреннего восприятия, как оно чувствуется и зримо. Но не в отношении достоверности импульса из внутреннего во внешнее, поскольку только в истинности внутреннего к внутреннему мы вырежем непоколебимую и монументальную истину, по крайне мере до того момента извержения из измерения в мир действительный, обусловленное аномалиями осознанных сновидений.

А непосредственное осуществление к жизни, чрезвычайно и кратно сложная организация, заключённая мотивом и волей, но и прежде всего силой собственного я с силой духа. Ведь большинство может и не знать судьбу, считая её не известной и не изведанной, либо игнорировать, часто действуя бессознательно. В любом из случаев, и она поможет лишь только потому, что любое in naturae (от лат. в природе) хочет усовершенствоваться, эволюционировать.

По наитию свыше, никто не против того, чтобы ты воображал или фантазировал, а любое то которое оно создаёт – истинно, ведь суждение не развеивается по входящим в неё признакам действия в том смысле, что не способны отвергнуть являющееся нам в нас.

Куда более сложней и трудно формализованней отношение истины знания к её достоверности, вплоть к постулированию и причислению к принципам фундаментального. Впрочем-то диалектика дискурса и раскрывается в формулировке «любое быть может доступно a priori или a posteriori», взывая к изречениям Иммануила Канта.

И в манер полемичного исказания – истинность знания, прежде чем стать фундаментальным, требует его неиспровержимого исследования, и оно не может выражаться истинным, до того покуда его ещё нет, а находясь лишь только в образе идейного или мысленного и мыслимого, хотя и уже имеет место быть её энтелехичный мотив чувства выражения, но прежде всего не знания того, что может ли оно оказаться истинным, а более того быть надлежаще отражено к миру действительной реальности, в противном случае оно только в себе и преобладает отношениям всеобъемлемого ареала Нус в формах причастных эйдосу, блуждая в океанах беспамятства одних и восходящих эврик мыслителя.

Однако, тем не менее и вопреки, здесь надо более корректно отображать концентрацию проекции, как-раз-то immediate in erga (от лат. непосредственно в отношении) повествования.

Зачастую, существует виденье феномена, покуда оно зримо или полагается видимым, то и характеризуется его монументальностью для истинности знания, но оно лишь только подразумевающе исходит и отвращается к познанию, хоть и оккупирует приверженность достоверного, а чтобы перейти из с низвержения, очевидно, что оное исключительно изучается со стороны прикладного и фундаментального, дабы исследование аспекта не только завершённого знания in completione (от лат. в конечности), а как раз-то в особом изъятии из природы естественной по разительности его следствия и только после этого, сочетая ответвления приходим к полноценности.

К последовательности я прибавляю ещё и отличимую дифференциацию, что прежде сильна особенность выражения из себя с интуитивными образами до опыта, а следующий этап постижения для завершающего абсолюта, есть соответствующее действие, исходящее из опыта, когда оное способно быть укреплено выражениями истинного естества, что часто в вопросах метафизического характера вовсе не воспроизводит превалирования совмещений, ибо в познания наисложнейших из истин мы ссылаемся к закономерностям и к вере, что некое соглашается быть тем кажущимся. А эти преображения и трансформируют истинность знания от самого в себе к самому из себя. Иначе интерпретируя последнее, феномен становится достоверно истинным, покуда вырождается знание не только общего и поверхностного, а целого – внутреннего и внешнего, вплоть до контроля явления и следующих за этим последующих возможных манипуляций, если когда оно подразумевает и может быть отдано эволюционированию и ли либо спряжению только и только тогда, когда две атрибуты воспроизводящей способности сопрягаются во единое и находят свой переход от прежнего инобытия к миру материальному и вещественному.

Я понимаю, довольно порой бывает сложно понять, когда рассказываем о отстранённом и отречённом. Здесь, следует обращаться к частным положениям, то есть полюбившейся нам аналогии, привнося разграничение для твоего осмысления.

В примере социальной коммуникации, быть может быть правда и ложь. В этом смысле и в этом событии есть участники. А прежде создаётся само положение, койторое мы называем процессом конъюнктуры, определяя фрагмент некоторым казусом, в котором рождается либо нечто позитивное и нейтральное и ли либо что-то негативное. По большей части, очевидно, если оно доброе и хорошее или не затрагивающее личные убеждения предрассудочного толка, тогда и расценивается безвредным для того, чтобы этим пренебрегать, отдавая сокрытию, то отнюдь в манере социального общения и отношения свойственно подобным делиться, сразу раскрывать и открывать событие, порождённое участниками, в отношении пассивного. Следовательно, истинность знания есть изначальное открытие некоторого факта, предназначающийся для кого-то другого, при чём в любом из противопоставлений, будь-то оповещение и ли либо сокрытие.

Другое, не смотря в то, что изначально в корне истина знания есть сущее, быть может положено начало к сокрытию событию, от чего и порождается ложь. В этом смысле, оно занимает истинность знания для участников, оказавшиеся создателями прецедента, который может и будет затрагивать, и посягать к личным переживаниям другого, который не знает о произошедшем. От того-то и олицетворяется мотив сокрытия события, покуда оно быть может расценено чем-то задевающим к достоинству или чувствам.

А сама истинность этого знания, быть может либо открыться и ли либо познана.

Первое исходит от участников, породивших положение области и последующего признания.

Второе принадлежит совокупности событий, приводящих к узнанию истины.

Каждое из которых до опыта существует в действительности и непоколебимо.

Ссылаясь к другой аналогии, достаточно опошлять исторические события. Довольно очевидно то, что и для социальной жизни и для хронологии исторических казусов архетипы конгруэнтны, что значит между собой aequabilis (от лат. равноценны), справедливы тем, что, сообразно в частном случае, имеет место быть участникам и действию в ходе которого источником истины знания, как этом можно понять, имеет в себе непосредственно участник и лишь затем после, в силу некоторых сокрытых мотивов и открытых намерений, они – участники, преподносят информативную опосредованность достоверного, побуждаясь тем, которое считают и выбирают нужным от общего виденья, а то всё то, отождествляющееся в лике истины знания остаётся с ними. В другом случае, esse quod in locum quod (от лат. имеет место быть), намеренное или вынужденное искажение, сообразно с внутренними целями и мотивами влияет к выбранной интерпретации, где то и то ниспровергает наличие быть сущему истинности знания, хоть оно живёт для многих и согласовывается, как достоверное, являясь со-сущем.

К примеру энциклопедия тайн истории предлагает скандал заговора кардиналов, произошедший в шестнадцатом веке, когда Джованни Медичи, наследника правителя Флоренции, избрали папой римским, нарекая его Львом Х. Кардиналы, во главе с Альфонсо Альберто Петруччи, устроили сговор, подкупив личного врача папы, однако затея обернулась тем, что Лев Х, неожиданно или интуитивно сменил лекаря. Тогда, кардинал Петруччи, вызвался лично убить папу, но покушение было сорвано, а заговорщиков схватили. Кардинала Петруччи и врача Льва Х задушили шёлковой нитью, соучастников лишили сана и конфисковали имущество.

Ещё, другая история преподносит тайну завещания Петра Великого, а именно в отношении наследника престола и о незаконченном завещании со словами «отдайте всё». Самое примечательное то, что завещание подлинное или поддельное, неоднократно появлялось то там, то сям. Особенно примечательное содержание предлагает Ф. Гайярде, текст которого в большинстве пунктов позиций – чрезвычайно устрашающ. Включающий в себя агитацию и призыв, покорение и подавление, поддержание расприй и конкуренции, помимо рекомендаций для высшей выгоды.

Для эпилога, я, пожалуй, добавлю в угодство назидательного чрезмерность воодушевлённых кастических и догматических учений и устоев, ведь они составляют мультиобразие и многоликость мировосприятия. Особенно учитывая то, что для этого феномена есть истина одна и только одна, а то всё то прочее лишь порождения пыли, осколков скрижаля, открыто говоря, оно быть может понято, опираясь к незнанию и отдалённости достоверного, когда то всё то прочее, по наитию свыше, действительно быть может оказываться чрезвычайно правдивым, покуда не может быть разрушено поныне, ожидая уничтожения впредь. Основоположения и законоположения которого основываются только с верой в то и ли либо иное из учений или философий.

Обобщая повествование: «Любое порождение есть истина, а подтверждение порождения – достоверная истина».

Здесь, мы вложили истину метафизики истинности, всё дальнейшее наше повествование продолжит озарять светом то, что пребывает в тьме. Тут мы прямыми указаниями способствуем понимать каждому, чтобы в нём первое проистекало во второе и к дальнейшему, ибо если отсутствует первопричина, то ясно, что истоки никогда не изольются.