Текст книги "Инфолиа: становление мирового сознания. Том I–III"

Книга 2. Прологи начала и архетипы знания

Перво побуждающее, что взывает нас ввергнуться в пучину хроник исторического той, что имеет могущество Нус и со приложенное её сиятельству тому, кои именуется Логосом и Эйдосом из койторых, само знание для себя имеет начало познавательного, часто сопровождающее жаждой собственного я объяснить феномен и явление, процесс и действие тем образом, чтобы многое из нас тогда, когда оное порождается посредством умозрительного или же рефлексивного и в резолюции доходит до своего собственно непосредственного акта совершеннейшего ровно в той мере воплощающегося и ли либо в меньшую степень свободы повторяющегося, ибо указанное направлено к интеллигибельному, что по определению атрибутивно сопряжено узнанию вещи из себя и вещи в себе, естественным образом отделяя две константы и в явность указывая бифуркацию: первое то, что инканувшие мудрецы ликом возвеличили априори, а то всё то происходящее в начале другого непременно совмещено значением слова апостериори. Никогда не стоит исключать возможность трансгрессии между ними, что видим мы оное тогда, когда мыслитель, мудрец, учёный, думающий в конце-то концов растёт и в нём начинает возобладать опыт к коему он в последствии часто ссылается. И здесь же, ключевая особенность подражена эутелии обращения только потому, что качество опыта пресыщено порой предрассудком, при этом не только тогда, когда объект направлен в разумении сложного, как первопричины или же субстрата, метафизики или неизведанной природы естественной, что утаена в глубинах незримости и тьмы, но и тех, кто допускает являть антиципацию в дела социального значения, когда устремляется разрешить некие конфликты, происходящие в среде межличностных коммуникаций и тому подобному там, где диалоге выстраивается между ораторами, но не отнюдь никак при первом, то есть когда созерцаем в себе о начально абстрактном. Соответственно, если объект сосредоточает в себе ложное и предрассудочное, тогда часто его нутро к нему обращается и конструирует проекции искомо определяемые не верными, хоть и крайне исключительно способны образовывать кажущееся верным. То дело обстоит и с тем и другим, поскольку ясно, что, опираясь к признанному, всё же возможно продолжать множить сущее предрассудочного. А поверьте мне, что когда мир обладает многими деятелями, философами и прочими карьеристами, то и многое, откровенно говоря, подавляющее большинство есть ничто иное как пшик, блёстки, коими те деятели пробивают себе вымощенную дорогу к статусу и почёту. Что не особо нас тревожит, куда более разительно само то, что явилось из-под этого апофеоза тогда, когда узнаёшь, а там внутри одни клише и ни единой мысли, ни одного суждения, а рассуждают над тем, что верно оно или не верное, игнорируя сам принцип философии в явном познании знания. Как же они, мня себя просветителями, ведают нам о том, что везде пестрит и то, как эти коты Шрёдингера перетекают повсеместно и всякие апории, подобные феномену убийства дедушки в прошлом, что запускают события, ведь смысл только лишь в условности и условиях. Изрекают они новости койторым целый век и продолжают, но что в них нового? Масса их есть народ подражателей, что уцепились за источник, словно пиявки присосались жадными губами. Ведь не познают они, а пересказывают то, что ими было прочитано, но никак не познано. Посему да пусть будет сказано, что последнее послужит для тебя предостережением тогда, когда познаёшь нечтое из других, в том числе и литературы и сможешь ты это признать, когда познаешь хроники истории, кои сведают и сосредоточают в себе тотальное.

Раз уж мы порицаем о нераздельности знания, то задаёмся вопросом о том, что есть познать знание?

Во-первых, познавательное есть фигура, состоящая в подчинение результирующего исхода подлежащее знанию, кои, несомненно полагать, вбирает акт, прежде всего внутреннего чувства сознания коим-то образом объяснить самому себе гложущую жилу, в частном случае то, что означает то и ли либо иное по формациям любым: абстрактные, конкретизированные, задачи граничного случая и тому подобно кои есть составляющее композицию мысленного и мыслимого, внутреннего и внешнего. Второе есть в себе исчерпание modi res (от лат. меры явления) или согласия для убедительного, удовлетворяющего и не могущего быть чем-то опровергнутым в части умозрительной резагнации при сводимости к генерации неопределённостей, парадоксов и противоречий, кои взываются в нас от следствия многоликости предрассудочного. Одно подтверждается посредством доказательства, другое занимает позицию согласованности убеждений внутреннего я и восприятия мира действительной реальности, считая некоторое неиспровержимым. Потому оно максимально приближается к тому, чтобы быть достоверным, при чём не исключая совместность аккомпанемента различных исходов в отношении того, койторого нет в силах обоснованного доказательства и подтверждения, вопреки самого наличества существовать многому и всегда сочетая с естественной природой, а тогда, когда мы зрим зорче, часто знание научное отпадает, но к нему мы ссылаемся только в тех частях, где нет и не быть может никаких сомнений, при чём, в качестве параллелизации то, что продолжается в развитиях теории: непререкаемо часто выказывает определённое только из причины поведения установленных взаимосвязей в согласии, что сравнительно с поведением искусственной нейронной сети, койторой скармливают информацию и она её и индуцирует.

Отсюда, если что-то либо исчерпано и, соответственно, доказано и подтверждается, оно есть знание и не важно предрассудочное, койторое часто нами используется для того, чтобы развивать когнитивные способности, или же истинное и ли либо истинно достоверное. Другое же имеющее быть основательным в меру преткновения коллизии внутренней жажды знать и impossibilis (от лат. невозможности) нечтое свести к контролированию и использованию, либо отражению выражения естества природных основоположений к их не однозначности достоверного, из-за трудности или не хватки образа познания. То есть всегда мы устремляемся посредством знания создать нечто новое или найти то к чему приводят сочетания, подобно алхимическим смесям.

Здесь крайне и весьма следовательный ряд порождённых серий из которых по смыслу лишь одно могущее быть в себе из себя в заключающейся достоверности, а пристанища многоликого лишь вырождают и отбрасывают то, которое рождено первопричиной и лишь оно то всё то одно властно знанию.

Пожалуй, сглаживая рябь, привнесём аналогию разграничения мысли повествовательного.

Существует самое первопричинное знание, вложенное ещё с рождением и передаваемое наследственностью от предка к предку через поколения, оно не осознанное, но осознающееся, являющееся автоматизмом. Иначе интуитивные, жизни естественные, инстинктивные знания, которые использует новорождённый: дыхание, моторика, элементные чувства, вплоть, тем же образом, как и знание отдельно внутренних систем к поведению и, следовательно, обеспечению их правильного и алгоритмичного действия. Источником этого знания, для кого-то естественный ход эволюционного развития любого к усовершенствованию и достижению завершающей стадии, адаптации к окружающей среде и изменчивости, а кому-то усладно красивое изречение: «создатель вдохнул жизнь».

То всё то, есть знание, полученное вне опыта, оно вложенное точно, как и экзистенциональная энтелехия субстрата всего мироздания. Последующее в этой аналогии имеет в себе усовершенствование и открытие первопричинного к тому, чтобы уметь использовать и применять фундаментальные действия: речь, прямохождение, мимика, эмоции, сознательность и осознанность, когда ими владеют.

Иначе говоря, первое знание – природное. И оно имеет из себя то, как которое составляет всецело неотъемлемое, метафизическое, олицетворяясь его частью целого и самопроизвольного развития из и от самого себя, достигает завершения и предела, отстраняя ошибки, которые, очевидно, порождают дефекты.

Следующее порождается в самом себе, вызывая как-раз-то чувство объяснить невозможное в познании некойторого неизвестного, обеспечивая само познание знания самим желанием, волей и мотивом познания познать знание и являющиеся страстью души. Тогда-то оно исходит из созерцания трансцендентального и одновременно метафизического о не доступном и не изведанном, покуда не знаем то которое возможно, а которое невозможное. Ведь мы знаем, что одно выражает последующее то, что превосходит всякое разумное измышление и основывается с даром проницания – это есть трансцендентальное познание, а метафизическое то, что всегда отзывается с законами естественной природой и даже тогда, когда они не детерминированные, хоть и по существу совместно схожи, но только одно отличие в том, что метафизическое постигает причину порождения чёрной дыры, а трансцендентальное предвосхищается её действием неизвестного того, что непосредственно демонстрируется как явственно воспроизведённое в природе и обладающее сокрытым феноменализмом самого действия по себе.

Приводящая аспектизация ниспровергается жаждой любопытства потенциала и предела этого мира, мира действительной реальности. Потому оно побуждается из возжелания до опытного познать, а прежде угомонить чувство, разделённое между иллюзорным и достигаемым, что преференциально тем персонам, кои устремляются к эрудиции и разуму или же тех, кто не только интересуется, но самовольно хочет узнать весь необъятный мир в коем он рождён.

Совершенно другое повествование то, когда существует нечтое в виде систематичного, оно есть формация что и становится интересным для вопроса почему, в следствии которого воспроизводится вопрос как, следовательно, оно имеет завершающую стадию, но не сам процесс и причастие affectationis (от лат. страстного стремления), а иначе мы знаем, что при смежности до опытного представления со вместо с опытом, мировоззрением и мироощущением, элементы которого, стало быть, формируют общий импульсирующий потенциал к поиску взаимосвязей, причин и следствий. Иначе претворять к действию рефлексию и структурировать семантические и семиотические фигуры. Одно есть следствие проявления установленного знания тем, как оно проявляется и демонстрируется, и, если оно проявляется, то и существует, а если когда оно существует, то и быть может познано.

Познание явления, феномена и процесса, действия требует его исследования, при чём не имеет значения чем оказывается объектное, ведь оно легко стратифицируется и проистекает, даже, например, тогда, когда персона желает знать то, почему окружающие его близкие ведут себя ровно тем, как они себя проявляют, то есть иначе, как и почему оное происходит. Короче говоря, соотносимо к любому роду вещей объективных и субъективных, где олицетворяется в нас эйдос и логос. Если же оно истощено и исчерпано тем, что детерминированы закономерности, а затем доказано тем, что оно подтверждается безошибочно, что говорит о полноценном, достоверном знании, изначально которое лишь было зафиксировано до опыта, вместе с опытным представлением его систематичного отождествления. Эта лишь одна из стадий того, коим образом знание истинного становится знанием достоверной истины. Попросту мы его проецируем и множим по суперпозитивным инвариациям и в конечности приходит к результирующему исходу, подтверждающийся непосредственно наяву из того, что мы антиципационно возвели в ранг знания, тем самым не только познав, но и по мере развития претерпевания действия, как-бы знаем будущее, пути фатализма, если угодно, чем часто пользуются системные аналитики или же экономисты и те все карьеристы, где требуется с достаточным основанием вывести закономерность, но разительность лишь в том, что последние строго ограничены самой задачей и параметрами в неё входящими.

И как-раз-то, возвращаясь к начальной модели что-почему-как, и составляется полноценное знание о объекте познания. Однако, не взирая во внутреннее строение, ведь тогда всплывает зачем оно делает это, куда оно идёт, откуда оно исходит, кого вбирает с собой, кому то и то предназначается и кем оно обеспечивается.

Последнее наиболее примечательное, покуда привносит изворачивание, вывертизацию детализации непосредственно мерой размерного погружения к составу и организации процессов механизма, посредством отдельно частного в реорганизации элементов низшего порядка, которое объединяясь в одно единое и цельное, вновь сворачиваясь в тотальное высшего порядка.

Отсюда, само из себя метафизическое созерцание только в отношении того которое не существует и нет в сущем, в том смысле, причём в корне изначала нет ни цельного виденья объекта, ни самого знания о возможности и ли либо невозможности быть объекту сущим во всём сущем. А до опытные представления с сочетанием всеобщего познания лишь только частично могут преподнести открытие воспрявшего разногласия, которое, элементарно, требуется предоставить выражением от мнимой иллюзорной опосредованности к обоснованности и уверенности быть из со-сущего, per transfigurationis (от лат. посредством приращения), материализуясь.

И здесь вопрошается сразу несколько довольно очевидных побуждений элоквенции в отношении повествования.

Для начала, продолжая речь, следует категазировать, в частном случае, неизвестное знание то, которое само не знает быть ему или не быть.

Самый вопрошающий пример ссылает нас к технологиям, инновациям и изобретениям, вторгая во внутренний смысл малую долю смысла признака того, что мир развивается весьма ропотно.

Когда-то давно был свет излучающий, озарявший дни. В этом смысле свет – это что. О нём думали о разном, о том, как он светит и почему светит. Почему он есть и днём, и ночью и почему днём более светлый не же ли ночью. Древнейшие задавались вопросом как он оказывается по разные стороны небосвода? Затем, обуздав свет опаляющий – пламя осветило окружение мерцающим дыханием обузданной страсти и в ночное время суток, и в столь мрачные места являлась она – лучезарная звезда, а где отсутствовало её одеяние и quaquam (от лат. вовсе) не было её любви. После начали думать, а как его переносить с собой и научились. И фонарик, как кажется, завершающая и исчерпывающая технология того, каким может быть факел, разве только что не научится испускать лучистое из себя, будто бы дивное волшебство во властие элемента света.

Обобщая, следовательно, выражая синтезирование, имеется нечтое то, которого нет, но об этом мыслиться. Причём ещё тогда, когда возбудилось осознание того, что ночью нет яркого света, кому-то захотелось обуздать это то, но которое ещё не понятное какое оно. И прежде чем стать общедоступным и обыденным в эонотеме канули эпохи.

Во-вторых, детализация знания в высшем и низшем ранге познания, включает в себя сингамию атрибутов. Поскольку аллегория свет-костёр-факел-фонарик довольна первобытная идиома с точки зрения её обнажения знания доступного и неотъемлемого, тем не менее, первопричинные созерцания точно направленны к достижению и реализации нечто конкретно материального, вещественного, предметного, что применяется в житейском быту и облегчает потребности, осуществляя некогда не могущее быть возможным. И с одной стороны высшее составлено причислением: энергия, геометрия, излучение, и, к параллелизации, допустим низшее для питания – химический источник тока для функционирования фонарика по его прямому назначению.

Однако, помимо того, а иначе говоря, подобный архетип сводится к методу и симуляции. Черпая основную концепцию мысли и фигуры из моделей, существующих в природе и природных явлениях, перенимая основу и преображая к созданию.

Однако, esse quod in locum quod (от лат. имеет место быть), нечто превосходящее. Здесь, сразу выражу примером.

Существует знание о телепортации. Подразумевая мгновенную материализацию из одной точки в сквозь пространство, минуя время, к определённому локусу локализации. Но оно привносит колоссальные проблемы и сложности, упирающиеся вообще в фундаментальные законы физики. То есть, в грубом и идеализированном осуществлении феномен находится с выражением, чтобы, находясь там где-то и посредством какого-то либо манипулирования мгновенно оказаться там-то. Причём, можно привносить совершенно безумные и выходящие за пределы разумного меры и способы реализации, вплоть до создания туннелированного пространственного измерения, способное перенести материальный объект, однако и оно подразумевает длину туннеля и, соответственно, время, которое потребуется преодолеть объекту в этом пространственном измерении, с учётом того, что возможны видимые соразмерные метричные изменения. То есть оно, если разложить детализацию, лишь обеспечивает некоторый кванторный путь, в котором и по которому осуществляется перемещение, но оно не есть идеализированная телепортация, покуда требуется дистанция, время и скорость перемещения. Допустим скорость света, которая в лимитированной системе, подобно планете, действительно выражается мгновенностью. Подобная технология сравнима с передачей данных и более того, ей и являющаяся. Вплоть до фиксированной отдалённой точки локализации куда требуется перенестись, заведомо зная маршрут. Но чтобы свернуть пространство, для начала его следует ухватить, но как ухватить то, кои составляет субатомарный субстрат? Да и наверняка оное бы действовало в согласии с желаемым, хоть и вопрос этот признаться честно остаётся не разрешённым.

В этом смысле, в качестве параллелизации, вопрошается герменевтика, интерпретация некоего к чему-то либому.

Однако, всегда хочется выжимать максимум из потенциала, даже если когда он быть может исчерпан. Тогда задаём вопрос, а можно ли перенести биологически живой организм? Да, если научимся сворачивать две точки пространства, словно лист бумаги. Autem illud si non difficulter id impossibiliter (от лат. А если оно не лёгкое, значит невозможно), ведь не зря говорят: «скажите что, а мы сделаем».

Потому, хоть и существует общая концепция знания, более того, могущая быть интерпретирована, и, следовательно, осуществлена, не означает и то, что каждое любое мысленное и мыслимое, способное быть в искомой задумке и проявляться в мире действительной реальности. Порой оно привносит нечто новое в совершенно другом назначении.

Короче говоря, обобщая последние вводимые здесь элоквенции, было зафиксировано знание первопричинное, оно интуитивное, а точней инстинктивное, стало быть, природное, наследственное, вложенное далеко внутри нас и передающееся с генами. Ещё характеризуем знание познать систематическое, посредством его изучения, исследования, доказательства и подтверждения. К тому ещё, знание создания, олицетворённое способностью рефлексировать сущие фигуры с целью конструирования.

Разграничивая абзац выше, знание первопричинное – лимитированное и изначально стабилизированное посредством специфичности её экзистенциональной природы, что в принципе в ней властвует.

Знание познать систематическое – мотивированность жажды внутреннего я к надлежащему установлению изучения того, что определяется и часто обладающее весьма исключительными атрибутивными параметрами и элементами, характеризующие объект познания.

Знание создания – эволюционная рефлексия искать возможное и невозможное, основанное с перенесением примерно зримого по конечному действию и часто сопряжённое с естественностью, что нас окружает и от неё же мы и черпаем вдохновение.

Однако первое может подвергаться мутации, apud comparativione (от лат. при сравнении) с другим и требуется для этого колоссальное время, чтобы заменить и модифицировать первоначальное, а оно ссылает к механизмам наследственной генетики, которые чрезмерно медлительны и весьма требовательные, порой даже случайны для ноэзиса частного, а по ту сторону, обобщая, то и выражаем то всё то, что относится к познанию метафизики.

Если же обобщать к антуражу философии, скажем, что эпистемология вбирает в себя генетику, когнитивистику и искусство, только по надлежащим качествам, койторые указывают о самой манере познания знания при ограничении задачи к выводу деятельности сознания.

Quivis archetypum scientiae (от лат. любой архетип знания), сводим и соотносим к одному из определённых шаблонов знания даже если, когда изучаем физику природы явления то, казалось бы, занимаясь физикой, но основополагающее здесь, задействованный мыслительный процесс познания систематического и в этом смысле само постижение обеспечивается языком науки и философии. Тем же, как и создание положений социального отношения, является лишь прообразом искусства общения, создавая событие и эвентуализируя его, licet erit (от лат. пусть будет).

То всё то прочее из себя выражается научным, творческим или жизненным, тем не менее и вопреки, существует ещё одно знание – знание эзотерические и духовное, сопряжённое с верой и религией, со внутреннем я и эго, с душой. Потому отдельно добавим эзотерический догмат, ибо многие верят и пользуются все различными духовными практиками, молитвами, ритуалами, шаманизмом. Но и во второстепенность, мы признаём величайшую силу, происходящую из нашего духовного мира.

Очень отчётливо необходимо осознавать причастие веры и религии к аспектизации аналитической философии, тем что она из себя есть изучение её влияния, её принципов, quando in erga collisiae, quando illud in se (от лат. когда в отношении коллизии, когда оно в себе), то оно не могущее рассматриваться для той философии и само знание затрагивается вне обособленно и отдельно постигается. Потому оное фрагментарно категазируем, отъединяя сопряжение и налагая принцип конъюнкции между одним и другим, и как-раз-то сама связь и олицетворяется философией.

Оно же при разграничении выражается способами и методами того, как познаётся это знание, то есть почему оно познаётся по-другому.

Иначе, первая категория имеет основанием доказательства и сопряжено с законом естественного и научного. Вторая категория отступает от научного основания, поэтому, здесь, следует отделять архетипы знания: научное знание и эзотерическое знание. Научное – исследовать, доказывать, подтверждать, применять. Эзотерическое – утвердить, постигнуть, эмоционально не сломаться, поскольку, имея сношения с духами требуется собственная потенция силы духа, а если сила духа твоя не гармонирует, то и персона способна быть дисгармоничной.

Одно знание особо не требовательное для эмоционального, психологического и духовного, но требующее исключительных знаний, навыков и способностей, в частном случае, для научной дисциплины и ли либо в кванторе философии – целые науки. От чего остаётся только лишь изучать и согласовывать с фундаментальным и разделять то, что определяется предрассудочным. Второе – духовное, эмоциональное, волевое, истязающее и гармоничное, требующее добродетелей и отказов от пороков, какими бы личинами они не оказывались, надлежащим образом вести себя сдержанно с окружением, но и более того с миром внутренним.

Постигая духовное знание, его невозможно изучать и исследовать тем образом, как стационарно делает наука и научный метод. То есть, к примеру, существует нечтое, которое будет препятствовать открытию познания превосходящего и то всё то одно не может стать возможным к проявлению без какого-то определённого основного выражения, атрибута. То есть для духовного открытия необходимо себя отцеплять от привычной обыденности: бодрствовать от двадцати часов или необходимо быть в одиночестве и изолированно от присутствия или разговаривать только с собой, занимаясь рефлексией, или необходимо не лгать, иначе говоря, идти по добродетели. Подобные моменты, побуждаются внутри, которые не следует игнорировать, и, если не слушать, то по крайней мере прислушиваться. Ведь то некоторое можно адаптировать, иначе привыкнуть к тому, что vix mox (от лат. только лишь) становиться не заметным и оно может сгладиться, а быть может и привносить искажения, ибо воспроизводящее из духа устремляется по тому следованию не привычного, открывая то сокровенное откровение, кои чрезмерно глубоко укрепляется в нас, потому и воззвать к провиденциальному и духовному требует особого усердия.

От того-то, многие синкретические учения говорят о пользе медитации и более того ведению расположения духа собственного по пути просветлений и тому подобное. В этом смысле, с одной стороны, возможно прощупать, есть ли связь или нет тогда, когда ты углубляешь своё нутро к уразумению и приближению себя к самому себе тому, кто сокрыт в самой глубине сокровенного и предстающий в непосредственной близостью подле Бога и в нём пребывающий. Быть может ты ликуешь себя Богом или Сатаной, одержимым или бессмертным, нимфой или музой, волшебником или чародеем, всего навалом того, что некойторые возводят в лик себя и тем самым персонифицируя эго тогда, когда ты его открываешь из мира внутреннего, отнюдь то, кои проистекающее из внешнего оперирует категориями благородный, храбрый, говоря «я герой» и тому подобное.

В общем-то мы делим научное знание и эзотерическое знание. Наука отвергает мистическое, покуда не удаётся постигнуть, соприкоснуться, однако то некойторое превосходящее, некогда бывшее душевным, интерпретируется к языку научному и более того, в некоторых отдельных её проявлениях изучается и способно предстать ad qualiae (от лат. к характеру описания). Эзотерическое благоприятствует науке потому, что делает мир более красочным и разнообразным. А философия, словно…

В общем-то философии важно совершенно другое, философия думает, когда она исчерпается и возможно ли это.

От всего этого, оно эфемерно к отождествлению вопроса философии: «как мы что-либо знаем и действительно ли мы это знаем?».

По наитию свыше, частичный ответ исходит из повествования прежнего тем, что для того, чтобы кой-то угодное знать, требуется его постигнуть, при чём само постижение быть может быть зафиксированное, образуя запечатление и память происходящего и повторяющегося, койторое формирует первичное знание о том, что оно некое существует, следовательно, то, койторое видим, и, соответствует знанию. Углубление в организацию, механизм и структуру знания посредством изучения и его познания привносит задачу у коей результирующий исход имеет абсолют знания, считая его полным, завершённым и изученным.

Здесь, имеет место быть основание эволюционного архетипа в отношении меры и манеры знания среди первичного и полного, абсолютного. Являющееся ответом для первой части вопроса, и прямо вытекающее для того основоположения в причастии оставшейся части тем, что знаем действительно, покуда оно не отдаётся деструктивности того, что оно некое кажущее и иллюзорное. Потому, само положение действительности знания носит чисто опосредованный характер, покуда нет оснований отрицать и уничтожать достоверность мироощущения, мировосприятия в отношении достаточно определённой фигуры знания религиозного, эзотерического и мистического аспекта. Иначе говоря, оно взаимоисключающее, взаимоуничтожающее для этой категории знания самого из себя. Покуда не входит в архетип поиска невозможного и как следствия его доказательства, а в корне первопричины сопряжено с сущим, здесь, принципиальное лишь только то, каковая манера и мера познания этого явления, феномена или системы, объекта. То есть достаточно лишь только зафиксировать, чтобы оно уже выразило зачаток, хоть и рудиментарный, но тем не менее и вопреки, начальный.

Из последнего, довольно очевидно заметить дальнейший элемент последовательности повествования, самое основное и фундаментальное имеет только в себе то, койторое не могущее быть зафиксированным. Оно, как это становится зримым, преподносит чрезвычайно и весьма экзотическое воззрение того, что является ли нечтое не подвластное восприятию знанием или не знанием, когда, несомненно полагать, то всё то существующее, но и пребывающее не запечатлённым. От того, оно витающее и продолжающее быть, имеющее в себе предел жизни и смерти, как и всякого рода любые вещи, предметы, фигуры и системы, объекты, феномены. Однако для наблюдателя и исследователя оно не доступное. Поскольку здесь ярко выраженная дихотомия, среди которой есть сущее, находящееся в неведенье, и оно то ниспровергается возможностью и временем, чтобы продемонстрироваться и быть зафиксированным. Основополагающий эффект отсылает прежде всего к отношению приближения общего мировоззрения и доступности зафиксировать посредством инструментария, а до прежде, оно пребывает в формальном знании, в философии и способности антиципации к прогнозированию того койторое могущее быть и, соответственно, ожидающее подтверждения.

Отсюда, обращаясь к древнейшему Аристотелю и его воззрениям о элементах, кои составляют целостный мир, прежде требовалось чрезмерно много познавать и создавать, чтобы действительно зафиксировать отношение форм для сущего. Разграничивается и детализируется воззрение в сочетании с основоположениями атомизма Левклиппа и Демокрита, когда последнее привносит продолжение, завершение касательно устройства объектов в глубине строения и начал атомизма. То всё то выражает то, как порождённое из представлений сочетается и образует действительное, подтверждающиеся атомной физикой. Аристотель же при этом умозрел целостную структуру подвластную объекту из себя. Он видел, как одно обладает текучестью, а другое испаряется, прочее же обладает элементом твёрдости, указывая, что и несомненность внутреннего содержания вещи по себе является нечто элементным и составленное в нём. А сформированный атомизм зрел ещё глубже, утверждая о концептрукторном составлении всего из более мелких частей – атомов, что наполняют предмет и сообразуются ему.

То есть оно вырождается сущей формой знания, лишь чтобы в результирующем прийти к подтверждению и, как следствие, отбросить прочие порождённые архетипы, что преобразуются от олицетворённой истины в достоверную истину. От того-то, подобного рода категории требуют времени, чтобы стать тем, что мы действительно знаем, а до той поры, они будут аккомпанировать и противостоять друг другу, ибо истинное противостоит предрассудочному.

И тогда, для подобного, включается процесс познания того, как мы что-либо знаем в обратном порядке. А оно исходит из восприятия, рефлексии и логики, здравомыслия, посредством аналитического и того, как максимально приблизить незримое к сведению прогнозируемого исхода.

Вопрошая аналогию, привносим положения нынешнего в отношении чёрной дыры и того, что она есть из себя. Будь-то она аномалия пространства – чёрная дыра или форма материализации – чёрная звезда. Особенно примечательны положения теоремы об отсутствии волос при коллизии электрического поля объекта и, как следствие, её природы поглощать материю, продуцировать энергию.