Текст книги "Нумерология"

Иногда ей казалось, что она выходит из своих границ и расплывается в бесконечности. Таким образом воображение ее проникало в невидимый мир, и те следы его, которые она находила в своей собственной душе, говорили ей, что в нем – истинная реальность, а физический мир не более чем одна видимость. И она чувствовала, что ее внутренние глаза скоро раскроются, чтобы непосредственно читать в невидимом.

С этих высот Учитель возвратил ее внезапно на землю, заговорив о несчастиях Египта. Развернув перед ее сознанием все величие египетской науки, он показал затем, как Египет подвергся вторжению персов, какие ужасы проникли в Египет вместе с полчищами Камбиза, как разрушались храмы, сжигались на кострах священные книги, как убивались и разгонялись жрецы Осириса, как чудовище персидского деспотизма собрало под свою железную руку все варварские азиатские племена, явившиеся из центра Азии и из глубины Индии для того, чтобы ринуться на Европу. Да, этот растущий циклон должен был разразиться над Грецией так же неизбежно, как из скопившихся в воздухе туч неизбежно появляется гроза.

Могла ли раздробленная Греция противостоять этому страшному напору? Народы не могут избежать своей судьбы, если они не бодрствуют беспрерывно и неослабно. И сам мудрый народ Гермеса и его Египет, не разрушился ли и он после шести тысяч лет процветания?

Жизнь Греции, красавицы Ионии, должна быть еще скоротечнее!… Придет время, когда солнечный бог покинет этот храм, когда варвары разрушат его, так что не останется камня на камне, и когда пастухи поведут свои стада пастись на развалинах Дельф.

При этих мрачных пророчествах лицо Феоклеи изменилось. Она склонилась к земле и, охватив руками ближайшую колонну, с остановившимися глазами, погруженная в свои внутренне видения, походила на гения скорби, плачущего над погибшей Грецией.

«Но, – продолжал Пифагор, – эти тайны должны быть погребены в глубине храмов. Посвященный привлекает смерть или отдаляет ее по своему произволу. Образуя магическую цепь соединенной силы воли, посвященные могут воздействовать и на продление жизни народов. От вас зависит задержать роковой час, от вас зависит процветание Греции, вы можете вызвать в ней сияние Аполлона. Народы формуются по воле своих богов, но боги открываются лишь тем, которые их призывают.

Что такое Аполлон? Глагол Единого Бога, вечно проявляющийся в мире. Истина есть душа Бога, а свет есть Его тело. Мудрецы, ясновидящие и пророки видят Его; обыкновенные люди видят лишь тень Его. Прославленные духи, которых мы называем героями или полубогами, пребывают среди этого света. Вот истинное тело Аполлона, этого солнца посвященных, и без него не совершается ничто великое на земле. Подобно магниту, привлекающему железо, мы нашими молитвами, словами и деяниями привлекаем божественное вдохновение. От вас зависит осиять Грецию глаголом Аполлона, и тогда Греция преобразится в бессмертном свете!»

Подобными речами Пифагор старался внушить жрецам Дельфийского храма их великую миссию. Феоклеа поглощала эти речи с молчаливой и сосредоточенной страстью. Она видимо преображалась под чарами мысли и воли Учителя. Среди изумленных старцев она стояла, вся – вдохновение и духовный восторг, с глазами расширенными и сияющими, словно перед ней проносились чудные видения светлых духов.

Однажды она погрузилась в глубокий ясновидящий сон.

Пять старших жрецов окружили ее, но она не чувствовала их прикосновения и не отзывалась на их голоса. Пифагор приблизился к ней и сказал: «Встань и иди, куда посылает тебя моя мысль. Ибо отныне ты будешь пифией!»

При звуке голоса Учителя дрожь пробежала по ее телу, но глаза ее оставались закрытыми. Она видела внутренним взором.

– Где ты находишься? – спросил Пифагор.

– Я поднимаюсь… все выше и выше.

– А теперь?

– Я плаваю в свете Орфея.

– Что видишь ты в будущем?

– Великие войны… медные люди… белые победы… Аполлон возвращается в свое святилище, и я буду его голосом!… Но ты, его посланник, ты покинешь меня… И ты понесешь его свет в Италию.

Ясновидящая с закрытыми глазами говорила еще долго, и звук ее голоса был музыкальным, прерывающимся, ритмичным. Затем – внезапные рыдания, и она упала, как мертвая. Так вливал Пифагор свое чистое учение в ее сердце и настраивал его подобно лире для восприятия дыхания богов. Поднятая им на такую высоту вдохновения, она и для него стала факелом, при свете которого он мог измерять свою собственную судьбу, проникать в возможное будущее и направляться в безбрежные пространства невидимых миров. Это животрепещущее доказательство истинности его учения поразило жрецов, вызвало в них энтузиазм и оживило их веру. Отныне храм имел вдохновенную пифию и жрецов, посвященных в божественные науки и искусства. Дельфы могли снова стать центром жизни и духовной деятельности.

Пифагор оставался среди них целый год и лишь после того, как жрецы были посвящены во все тайны оккультного учения и Феоклеа была вполне готова для своей миссии, он направился далее, в Великую Грецию.

Город Кротон занимал оконечность Тарентского залива. Вместе с Сибарисом Кротон был наиболее цветущим городом южной Италии. Он славился своим дорийским общественным строем, своими атлетами, побеждавшими на Олимпийских играх, своими врачами, соперничавшими с асклепиадами. Сибариты прославились своей роскошью и негой; кротонцы, несмотря на свои добродетели, были бы вероятно забыты, если бы они не дали приюта эзотерической философии, известной под именем Пифагорейской секты, которую можно рассматривать как мать школы платоников и как праматерь всех идеалистических школ. Хотя, несмотря на все благородство последних, праматерь во многом превосходила их. Школа платоников уже не владеет полным посвящением, а школа стоиков и совсем утеряла истинное предание. Другие системы древней и современной философии – лишь более или менее удачные умозрительные теории, тогда как учение Пифагора было основано на опытном знании и всесторонне проникало в самый строй жизни.

Подобно развалинам исчезнувшего города, мысли Пифагора и тайны его ордена погребены глубоко под землей. Попробуем, несмотря на это, вновь оживить их. Это даст нам возможность проникнуть до самого сердца теософской доктрины, до святая святых религии и философии и, при свете эллинского гения, приподнять край покрывала Исиды.

Было несколько причин, почему Пифагор избрал эту колонию в качестве центра своей деятельности. Его целью было не только передать свое учение группе избранных учеников, но и применить идеи этого учения к воспитанию юношества и к жизни государства. Этот план требовал основания школы для посвящения мирян, чтобы этим путем постепенно преобразовать политическую организацию городов по образцу его религиозного и философского идеала.

Несомненно, что ни одна из республик Эллады или Пелопонеса не допустила бы такого новшества. Философа обвинили бы в заговоре против государства. Греческие города Тарентского залива были менее заражены демагогией, и поэтому там допускалась большая свобода. Пифагор не ошибся, надеясь найти благоприятное отношение к своим реформам в Кротонском сенате. Следует прибавить, что намерения его шли далее Греции. Предвидя эволюцию идей, он угадывал падение эллинизма и намеревался внести в человеческое сознание начала научной религии.

Основав свою школу у Тарентского залива, он распространил эзотерическое учение в Италии и, вместе с тем, в драгоценном сосуде своего учения сохранил для народов Запада самую суть восточной мудрости. Появившись в Кротоне, который склонялся уже к изнеженной жизни своего соседа Сибариса, Пифагор произвел там истинную революцию.

Порфирий и Ямблих описывают его первое выступление в Кротоне скорее в роли мага, чем в роли философа. Он призвал молодых людей в храм Аполлона и силою своего необыкновенного красноречия вырвал их из сетей распутства. Он собрал женщин в храм Юноны и убедил их принести все золотые одежды и драгоценные украшения в дар этому храму как доказательство полной победы над тщеславием и изнеженностью. Он облекал необыкновенным очарованием строгость своих поучений; из его мудрости вырывалось пламя, вдохновлявшее и заражавшее всех. Красота его облика, благородство осанки, очарование его выразительного лица и голоса, довершали победу. Женщины сравнивали его с Юпитером, а молодые люди с Аполлоном гиперборейским. Он покорял и увлекал толпу, которая изумлялась, слушая его, и против воли начинала любить правду и добродетель.

Сенат Кротона, или Совет тысячи, встревожился этим влиянием Пифагора. Он призвал его, требуя отчета, какими средствами достигает он такого поразительного господства над умами. Это было для него случаем развить свои идеи воспитания юношества и доказать, что они не только не грозят дорийской конституции Кротона, но, наоборот, помогут укрепить ее.

Когда он склонил к своему плану самых богатых граждан и большинство сената, он предложил им создать новое учреждение для него и для его учеников. Это братство посвященных мирян должно было вести общую жизнь в здании, приспособленном для этой цели, но не уклоняться от гражданской жизни. Те из них, которые заслужат звание учителя, допускаются к обучение физическим, психическим и религиозным наукам. Что касается молодых людей, то, оставаясь под контролем главы ордена, они могли быть допущены к различным степеням посвящения в соответствии с их развитием и выработанной волей. Они должны были начать с подчинения правилам общественной жизни, проводя весь день в школе под наблюдением учителей. Те, которые пожелали бы вступить формальным образом в орден, должны были передать свое имущество попечителю, оставляя за собой право получить его обратно. В ордене предполагалось отделение для женщин с параллельным посвящением, но видоизмененным и приспособленным к обязанностям их пола.

Этот проект был принять с энтузиазмом советом Кротона и через несколько лет в окрестностях города возникло здание, окруженное обширными портиками и прекрасными садами. Кротонцы назвали его храмом муз; и действительно, в самом центре поселения, рядом с скромным жилищем Учителя, возвышался храм, посвященный этим богиням.

Так возник институт пифагорейцев, который сделался одновременно и коллегией этического воспитания, и академией наук, и образцовой общиной под руководством великого посвященного. Путем изучения теории и практики, соединением наук и искусств подходили ученики Пифагора к этой науке всех наук, к этой гармонии души и интеллекта со Вселенной, которую пифагорейцы считали скрытой основой и философии, и религии. Школа пифагорейцев представляет для нас высочайший интерес как наиболее замечательная попытка посвящения мирян.

Предвосхитив синтез эллинизма и христианства, она имела целью привить науку к «древу жизни»; она владела внутренним осуществлением истины в душе человеческой, которое одно способно создать глубокую веру. Осуществление этого было делом чрезвычайной важности, так как оно создавало живой пример.

Чтобы представить себе, каким образом достигалась эта цель, проникнем вместе с дельфийским учеником в пифагорейскую школу и проследим шаг за шагом его посвящение.

Белое жилище посвященных возвышалось на холме среди кипарисов и олив.

Снизу, идя по берегу моря, можно было видеть его портики, его сады, его гимназиум. Храм муз возвышался своими полукруглыми колоннами, воздушными и изящными, над обоими крыльями главного здания. С террасы наружных садов открывался вид на город, на его гавань и на место общественных собраний. Вдали, окруженный острыми прибрежными скалами, расстилался залив, словно в чаше из агата, а на горизонте сверкало Ионическое море, замыкая его своей лазурной линией. Время от времени из левого крыла здания выходили женщины в разноцветных одеждах и, следуя одна за другой по кипарисовой аллее, спускались к морю. Они направлялись к храму Цереры. Из правого крыла выходили мужчины в белых одеждах, направляясь вверх к храму Аполлона. И в этом крылось очарование для молодого воображения искателей истины: школа посвященных находилась под покровительством двух божеств, из которых одна, великая богиня, обладала глубокими тайнами женщины и земли, а другой, солнечный бог, раскрывал тайны мужественности и неба.

Эта маленькая община избранных как бы освещала собой раскинувшийся внизу многолюдный город. Ее светлая ясность привлекала благородные инстинкты юности, но нелегко было проникнуть в ее внутреннюю жизнь, и все знали, как труден доступ в среду немногочисленных избранных.

Простая живая изгородь служила защитой для садов, прилегавших к пифагорейским зданиям, и входная дверь оставалась весь день открытой. Но у двери возвышалась статуя Гермеса, и на цоколе ее виднелась надпись: «Eskato Bebeloi«(прочь, непосвященные!). Все подчинялись этому приказанию.

Пифагор с большим трудом допускал новичков, говоря «что не из каждого дерева можно вырезать Меркурия». Молодые люди, желавшие вступить в общину, должны были пройти через испытания. Рекомендованные или родителями, или одним из учителей, они получали вначале доступ лишь в пифагорейский гимнастический зал, где новички упражнялись в различных играх.

С первого же взгляда молодой человек замечал, что занятия в этом зале совсем не походили на такие же гимнастические упражнения в городе: ни громких криков, ни буйных проявлений, никакого признака бахвальства или тщеславного выставления своей силы, своих мускулов атлета; здесь царствовали вежливость, изящные манеры и взаимная доброжелательность среди молодых людей, которые или прогуливались парами под сенью портиков, или предавались играм на арене. С ласковой простотой приглашали они новичка принять участие в их беседах, никогда не позволяя себе любопытных взглядов или насмешливой улыбки.

На арене упражнялись в бегах и в метании дротиков. Там же происходили воинственные упражнения в виде дорийских танцев, но Пифагор строго запрещал в своей школе единоборство, говоря, что наряду с развитием ловкости это вводит в гимнастические упражнения элемент гордости и озлобления; что люди, стремящиеся к осуществлению истинной дружбы, не должны позволять себе сваливать друг друга с ног и кататься по песку, подобно диким зверям; что истинный герой должен биться с мужеством, но без ярости и что озлобленный человек предоставляет все преимущества над собой своему противнику.

Новичок узнавал эти правила из уст юношей-пифагорейцев, которые спешили сообщить ему эти крупицы усвоенной мудрости. Одновременно с этим они приглашали его свободно высказаться и не стесняясь оспаривать их мнения. Поощренный их предупредительностью, новичок не замедливал раскрыть свою истинную природу. В восторге, что его так любезно слушают, он начинал разглагольствовать.

В это время начальники зорко наблюдали за ним, не останавливая его никаким замечанием. Неожиданно появлялся и сам Пифагор, чтобы незаметным образом следить за его жестами и словами. Он придавал особенное значение смеху и походке молодых людей. Смех, говорил он, самое несомненное указание на характер человека, и никакое притворство не может украсить смех злого. Он был таким глубоким знатоком человеческой наружности, что глядя на человека, мог понять, что скрыто у него в душе.[30]30
  Ориген предполагает, что Пифагор был творцом физиономики.


[Закрыть]

Благодаря подобным наблюдениям, учитель составлял точное представление о своих будущих учениках. Через несколько месяцев приходила очередь для решающих испытаний.

Испытания эти были взяты из египетского посвящения, но смягчены и применены к натуре греков, впечатлительность которых не вынесла бы смертельных ужасов мемфисских и фивских склепов.

Стремящегося к посвящению заставляли провести ночь в пещере, находившейся в окрестностях города, в которой – по слухам – появлялись чудовища и привидения. Не имевших силы выдержать зловещие впечатления одиночества и ночного мрака, отказывавшихся войти или обращавшихся в бегство признавали слишком слабыми для посвящения и отправляли назад.

Нравственное испытание носило более серьезный характер. Внезапно, без всяких предупреждений, ученика заключали в келью, печальную и обнаженную. Ему давали доску и короткий приказ: найти внутренний смысл одного из пифагорейских символов, например: «Что означает треугольник, вписанный в круг?» или «Почему додекаэдр, заключенный в сферу, является основной цифрой Вселенной?»

Он проводил 12 часов в пустой келье наедине со своей задачей, имея лишь кружку воды и кусок хлеба вместо обычной пищи. Затем его вводили в залу собраний, где все ученики были в сборе. Они должны были беспощадно поднимать на смех испытуемого, который, голодный и в дурном настроении, появлялся перед ними подобно осужденному.

«Вот, – кричали они, – явился новый философ! Какой у него вдохновенный вид! Он сейчас поведает нам о своих открытиях! Не скрывай же от нас свои мысли! Еще немного – и ты станешь великим мудрецом!»

В это время учитель наблюдал за всеми проявлениями молодого человека с глубоким вниманием. Удрученный постом и одиночеством, раздраженный сарказмами, униженный своим бессилием разгадать непонятную задачу, он должен был сделать огромное усилие, чтобы овладеть собою. Некоторые плакали слезами ярости; другие отвечали грубыми словами; третьи бросали доску, вне себя от гнева, осыпая бранью и школу, и учителя, и его учеников.

После этого появлялся Пифагор и спокойно заявлял, что юноша, выдержавший так плохо испытание в самообладании, не мог оставаться в школе, о которой он такого нелестного мнения. Изгнанный уходил пристыженный и иногда делался опасным врагом для ордена, как тот знаменитый Килон, который позднее вызвал мятеж против пифагорейцев и привел школу к роковой катастрофе.

Те же юноши, которые выдерживали нападение с твердостью, которые на дерзкие вызовы отвечали разумно и с присутствием духа, заявляя, что они готовы сто раз подвергнуться испытаниям, если это даст им хотя бы малую частицу мудрости, – такие юноши торжественно объявлялись вступившими в школу и принимали полные энтузиазма поздравления от остальным сотоварищей.

Только с этого момента начиналось послушничество, называемое подготовлением (paraskeie), которое длилось не менее двух лет и могло продлиться до пяти лет. Послушники, или слушающие (akoustikoi), должны были соблюдать во время уроков абсолютное молчание. Они не имели права ни возражать, ни расспрашивать своих учителей. Они должны были принимать их поучения с молчаливым уважением и долго размышлять над ними в одиночестве. Чтобы внедрить это правило в сознание нового слушателя, ему показывали статую женщины, окутанную белым покрывалом, с пальцем, приложенным к губам, музу молчания.

Пифагор считал молодежь еще не готовой понимать происхождение и конец вещей. Он думал, что упражнять молодых людей в диалектике и в рассуждении прежде, чем они не прочувствуют смысл истины, значило подготовлять софистов, исполненных претензий. Он стремился прежде всего развить в своих учениках высшую способность человека: интуицию.

Но он не брал для этой цели предметом своих толкований чего-либо трудного и таинственного. Он исходил из естественных чувств, из основных обязанностей человека при его вступлении в жизнь и показывал соотношение последних с мировыми законами. Запечатлевая в сердцах молодых людей прежде всего любовь к родителям, он расширял это чувство отождествлением идеи отца с идеей Бога, великого Творца Вселенной.

«Ничего нет почетнее звания отца, говорил он. «Гомер называл Юпитера королем богов, но желая показать все его величие, он называл его отцом богов и людей». Пифагор сравнивал мать с природой, великодушной и благодетельной; как небесная Цибелла производит светила, как Деметра зарождает плоды и цветы земли, так питает мать своего ребенка всеми радостями, доступными для него. Поэтому сын должен почитать в своем отце и в своей матери земных представителей этих великих божеств.

Он доказывал, что любовь к родине происходит из любви, которую человек питал в детстве к своей матери. Родители не даются нам случайно, как думает несведущий, но благодаря тому высшему порядку, связанному со всем предшествующим человека, который можно назвать его судьбою. Родителей нужно уважать, какие бы они ни были, а друзей своих нужно выбирать.

Вступающим в пифагорейскую школу предлагали соединяться по двое, сообразно душевному сродству. Младший должен был искать в старшем те качества, к которым сам он стремится, и оба товарища должны были побуждать друг друга к лучшей жизни. «Друг есть наше второе я. Его нужно почитать, как бога», – говорил Учитель.

Насколько по отношению к Учителю пифагорейские правила требовали абсолютного подчинения, настолько же в дружеских отношениях они предоставляли полную свободу; более того, Пифагор делал из чувства дружбы стимул всех добродетелей, поэзию жизни, путь к идеалу.

Таким образом будилась в учениках индивидуальная энергия, мораль оживотворялась и принимала характер поэзии, с любовью принятые правила жизни переставали быть стеснением и служили – наоборот – к утверждению индивидуальности. Пифагор добивался, чтобы послушание было добровольным.

Кроме того, преподавание морали подготовляло к восприятию философии, ибо связь, которая выяснилась между общественными обязанностями и гармонией Космоса, вызывала предчувствие всемирного закона аналогий и соответствий. В этой связи и заключается основа мистерий, оккультного учения и всякой философии. Ум ученика привыкал видеть печать невидимого порядка на всей видимой действительности. Общие правила и краткие предписания раскрывали перспективы этого высшего мира. Утром и вечером ученики пели под аккомпанемент лиры золотые стихи:

 
Воздай бессмертным богам благоговейное поклонение
И сохрани затем твою веру…
 

Комментируя это правило, ученику разъясняли, что боги, различные с виду, были в сущности одни и те же у всех народов, потому что они соответствуют тем разумным силам, которые действуют во всей Вселенной. Благодаря такому пониманию, мудрый мог почитать богов своей родины, имея в то же время совершенно иное представление об их сущности, нежели человек невежественный.

Терпимость ко всем культам, единство всех народов в человеческой эволюции, единство религий в эзотерической науке – все эти новые идеи начинали возникать в уме вновь вступившего. А золотая лира продолжала свои глубокие поучения:

 
Почитай память благодетельных героев,
Почитай бессмертный дух полубогов.
 

За этими стихами вступивший начинал различать – как бы сквозь покрывало – божественную Психею, душу человеческую. Небесный путь загорался перед его внутренним взором. Ибо в культе героев и полубогов посвященный созерцал учение о будущей жизни и тайну мировой эволюции. Эта великая тайна раскрывалась перед учеником не сразу; его подготовляли к ее восприятию, говоря ему о целой иерархии превышающих человека существ, называемых героями и полубогами, которые и являются его руководителями и покровителями его жизни. К этому добавляли, что они служат посредниками между человеком и божеством, что через них, проявляя героические качества, он может достигнуть приближения к божеству.

«Но каким образом войти в сношение с этими невидимыми гениями? Откуда происходит душа? Куда уходит она? И зачем эта мрачная тайна смерти?» Вступающий не смел задавать этих вопросов, но их можно было угадать по выражению его лица; вместо ответа, учитель указывал ему на борющихся на земле, на статуи в храме и на просветленные души в небесах, этой «огненной крепости богов», куда проник Геркулес.

В глубине античных мистерий все боги сводились к единому верховному Богу. Это откровение, понятое до конца, становилось ключом Космоса. Идею эту сохраняли в тайне до посвещения в собственном смысле этого слова. Вступивший не знал о ней ничего. Ему давали лишь предвидение этой истины в отражениях, перенесенных на музыку и на числа. Ибо числа, поучал Учитель, заключают в себе тайну вещей, а всемирная гармония есть совершенное выражение Бога. Семь священных ладов, построенных на семи нотах семиструнника, соответствуют семи цветам света, семи планетам и семи видам существования, повторяющимся во всех сферах материальной и духовной жизни, начиная с самой смиренной и кончая самой великой. Мелодии этих ладов, введенные в душу ученика, должны были настраивать ее и делать гармоничной, чтобы она могла ответно вибрировать на каждое дуновение истины.

Этому очищению души соответствовало и очищение тела, которое достигалось правильной гигиеной и строгой дисциплиной нравов. Побеждать свои страсти было первым долгом посвященного. Кто не привел свою собственную природу в гармонию, тот не может отражать и божественную гармонию.

Но в идеал пифагорейской жизни не входил аскетизм, так как брак рассматривался у пифагорейцев как нечто священное. При этом от учеников требовалось целомудрие, для посвященных же воздержание служило источником силы и совершенства. «Уступать чувственности, значит соглашаться на унижение перед самим собою», – говорил Учитель. Он прибавлял, что сладострастие есть иллюзии, что его можно сравнить «с пением сирен, которые, как только приблизишься к ним, исчезают, а на месте, откуда раздавалось пение, оказываются поломанные кости и окровавленные куски тела на скале, изъеденной морскими волнами; тогда как истинная радость подобная концерту муз, который оставляет в душе следы небесной гармонии».

Пифагор доверял добродетели посвященной женщины, но относился с большим недоверием к женщине обыкновенной. Одному ученику, который спрашивал Пифагора, когда же ему можно будет приблизиться к женщине, он отвечал: «Когда тебя утомит твой покой».

Пифагорейский день распределялся следующим образом: как только пламенный диск солнца выплывал из голубых волн Ионического моря, золотя колонны храма муз, который возвышался над жилищем посвященных, молодые пифагорейцы пели гимн Аполлону, исполняя в то же время священный дорийский танец, одновременно и мужественный, и торжественный.

После обычных омовений совершалась прогулка по храму в полном молчании. Каждое пробуждение рассматривалось как воскресение в новую жизнь. Начиная свой день, душа должна была сосредоточиться, чтобы в целомудренной чистоте внимать последующему уроку. Под сенью священной рощи ученики группировались вокруг самого Учителя или вокруг его представителей, и урок происходил в тенистой свежести деревьев или под портиками храма. В полдень произносилась молитва героям и доброжелательным гениям. Эзотерическая традиция утверждает, что добрые духи приближаются к земле вместе с солнечными лучами, тогда как злые духи ищут темноты и появляются только с наступлением ночи. Умеренный обед состоял обыкновенно из хлеба, меда и олив.

Послеобеденное время посвящалось гимнастическим упражнениям, затем урокам, медитациям и внутренней подготовке к уроку следующего дня. После заката солнца происходила общая молитва, пели гимн космогоническим богам, небесному Юпитеру, Минерве, Провидению, Диане, покровительнице мертвых. В это время ладан или иные фимиамы сжигались на алтаре под открытым небом, и звуки гимна, соединяясь с волнами ароматов, тихо поднимались в потемневшем воздухе, когда первые звезды зажигались в глубокой лазури неба. День заканчивался вечерней трапезой, после чего самый молодой из учеников читал вслух, а самый старший пояснял прочитанное.

Так протекали дни пифагорейцев, чистые и ясные, как утреннее небо без облаков. Год вычислялся по большим астрономическим праздникам. Так, возврат Аполлона гиперборейского и празднование мистерий Цереры соединяли всех, и вновь вступивших учеников, и посвященных всех степеней, как мужчин, так и женщин.

На этих празднествах молодые девушки играли на лирах, замужние женщины в пеплумах пурпурного и шафранного цвета исполняли чередующиеся хоры, сопровождаемые песнями с гармоническими переходами строф и антистроф, которые впоследствии переняла трагедия.

Во время этих торжественных празднеств, на которых, казалось, божественное отражалось и в грации движений, и в проникающей мелодии хоров, молодой ученик проникался предчувствием оккультных сил, могучих законов оживотворенной природы, глубоких тайн прозрачного неба.

Брачные церемонии и погребальные обряды носили более интимный, но не менее торжественный характер.

Иногда устраивалась оригинальная церемония, вероятно для того, чтобы поразить воображение учеников: когда кто-либо из них покидал добровольно школу и возвращался к прежней жизни, или когда ученик выдавал тайну эзотерического учения, что случилось один лишь раз, посвященные воздвигали ему гробницу в ограде святилища, как для умершего. Совершая эту церемонию, Учитель говорил: «Он более мертв чем мертвецы, ибо он возвратился к дурной жизни; его тело двигается среди людей, но душа его умерла; будем оплакивать его». И эта гробница, воздвигнутая живому человеку, преследовала его подобно неотвязной тени, подобно зловещему предзнаменованию.