Текст книги "Корона Подземья"

– Меня зовут Эм, – поправляет он. – И говорить нам не о чем.

Я качаю головой, раздосадованная не только его хамством, но и дурацким именем, которое он себе придумал.

– Почему ты не назвался именем Финли?

– А вдруг встречу кого-нибудь, кто с ним знаком?

– Ага! – говорю я, грозя пальцем. – Значит, у него есть родные.

Морфей хватает меня за запястье.

– У каждого человека в вашем мире есть семья, Алисса. К несчастью для Финли, его родные больше не заботятся о том, где он. Зато такой, как он, просто обязан завести врагов. Мне не нужны неприятности. Поэтому я принял его облик. Но не стал им.

– Мне тоже не нужны неприятности, – отвечаю я, вырываюсь, поднимаю рюкзак и шагаю к двери. – Я не готова отправиться в Страну Чудес. Здесь у меня дела.

Морфей с безразличным видом поворачивается к зеркалу, чтобы поправить шляпу.

– Ах, ты занята. Тогда, может быть, пока ты не выкроила время для Страны Чудес, я развлекусь с прелестной малюткой Джен, у которой розовые волосы и яркие зеленые глаза… – его голос звучит низко и с намеком. – Глаза совсем как у брата.

От дурного предчувствия у меня перехватывает горло, и я резко разворачиваюсь.

– Держись подальше от тех, кто мне дорог. Слышишь?

Морфей не отвечает, и я хватаю его за локоть, чтобы повернуть к себе.

Прежде чем я успеваю опомниться, он ловит меня за талию и усаживает на холодную раковину. Оказавшись лицом на уровне его груди, я пытаюсь вывернуться, но Морфей наваливается своим весом, держась руками за раковину, – и от этой близости мне неуютно.

– Посмотрите-ка, – насмешливо говорит он. – Кажется, твои границы резко сократились.

Я оглядываюсь, но отодвинуться некуда – иначе я свалюсь в раковину.

– Если ты действительно хочешь защитить тех, кого любишь, – продолжает Морфей в прежнем издевательском тоне, – придется внимательно послушать. Или твое спокойствие дороже их безопасности?

И тут до меня доходит, ясно и горько.

– Ты говорил не о Финли, так? Это я – душа, которую ты желаешь принести в жертву ради Страны Чудес. Верно?

Наши взгляды встречаются, и его решимость лишь укрепляет мой страх.

Поигрывая моим шарфом, Морфей выпячивает губы.

– Война не бывает красивой, Алисса.

Я подавляю рыдание. Мама не ошиблась, говоря, что цветы и насекомые предостерегают меня. Я вновь стала козлом отпущения.

– Ты знаешь, что я бессильна, и все-таки гонишь меня сражаться с Червонной Королевой!

Я толкаю Морфея, но он не двигается с места.

– Или ты отправишься к ней, или она придет к тебе. Лучше пусть битва состоится в Стране Чудес – по крайней мере твои родные и близкие не окажутся на линии огня.

Морфей рассматривает мою шею, на которой висят ключик и медальон, подаренный Джебом.

– Вспомни, что случилось с твоим парнем в последний раз, когда он в это вмешался. Как близко он подошел к…

– Не надо, – умоляюще говорю я.

Морфей жмет плечами.

– Я просто напоминаю. Если он вновь окажется в Стране Чудес, может быть, ему уже не повезет.

Край раковины врезается мне в бедра.

– Отойди.

Мой голос, негромкий и ровный, эхом отзывается в пустой душевой.

С серьезным и внимательным видом Морфей помогает мне слезть с раковины, поднимает с пола мой рюкзак и надевает на меня, как мать, собирающая ребенка в садик.

– У нас много дел впереди. Нужно подготовить тебя к встрече с Червонной Королевой, – говорит он, и его дыхание греет мой затылок. – Ты еще не готова к схватке. Но будешь готова. Не забывай: ты лучшее, что есть в обоих мирах. Надо только поверить в себя.

Не сказав больше ни слова, Морфей выходит. Дверь за ним захлопывается.

Я рассматриваю колышущуюся паутину на окне. Если вспомнить дешевый фокус, который я пыталась проделать со своими волосами, Морфей прав. Я совершенно не готова к магической битве.

Но вдруг он тоже ошибается? Каким образом половинка может быть лучше целого? Никакая подготовка, никакая вера в себя не поможет мне оказать достойное сопротивление Червонной Королеве, набравшейся новых сил.

Меня охватывает дурное предчувствие. Путешествие в Страну Чудес будет концом всему. Снова ввязавшись в это дело, я потеряю не только возможность жить нормальной, обычной жизнью.

На сей раз я потеряю голову. И всё остальное.

Глава 7
Убежище

Папа говорит, что на ужин я могу заказать что угодно – в награду за то, что сегодня сдала два экзамена. Поскольку это, возможно, наш последний семейный ужин, я прошу папиных знаменитых блинчиков с кленовым сиропом и большой стакан холодного молока.

Надев синие клетчатые лосины и серебристый свитер, я пробираюсь на кухню и наблюдаю, как родители вместе готовят. Они так делают каждый вечер. Мама, держа чашку муки, чихает. Белая пыль покрывает папино лицо, и на кухне разыгрывается настоящее сражение. Оба, засыпанные мукой, смеются. Папа притягивают маму к себе, аккуратно вытирает ей губы полотенцем и целует.

Я отступаю в тень, улыбаясь так, что щекам больно. Когда я вижу, что они флиртуют, как школьники, у меня буквально сердце разрывается. После стольких лет разлуки они это заслужили. И я не хочу, чтобы сегодняшний день был последним, когда я видела их счастливыми.

Мы садимся за стол. Блины легкие, ноздреватые, щедро политые сиропом. Это вкус дома, уюта, безопасности. Я глотаю блины, наслаждаясь каждым куском.

Пока родители моют посуду, я ухожу в спальню и кормлю ручных угрей мелко нарезанным крутым яйцом. Афродита и Адонис изящно танцуют, свиваясь, и подхватывают кусочки, совсем как влюбленная парочка, которая ловит снежинки на язык.

Эта сцена напоминает мне стеклянный шар, который в моем сегодняшнем сне держал в руке клоун, и тут же меня накрывают воспоминания, такие яркие, что кажется, будто я вновь попала в Страну Чудес. Я, пятилетняя девочка, смотрю на моего восьмилетнего друга и наставника и чуть не плачу, ведь он держит в руках стеклянный шар, не позволяя до него дотянуться.

В тот раз мы с Морфеем посетили Лавку Человеческих Причуд. Во сне он всегда переносил меня в Страну Чудес, но мы редко общались с другими подземцами. Без позволения Морфея они не могли заглянуть за завесу сна, разделяющую нас. Зато мы могли наблюдать за ними, как за рыбками в аквариуме.

Но в тот день Морфей хотел, чтобы я кое-чему научилась, поэтому он временно снял завесу.

– Я занят, – сказал он своим нахальным детским голосом, снова тряся передо мной стеклянным шаром. – Хочешь игрушку? Найди к ней дорогу.

Мазнув черными крыльями по моим босым ногам, он повернулся спиной ко мне и принялся рассматривать магазин.

– Но я ведь не умею летать, – буркнула я, засовывая кончик косички в щель между передними зубами.

Морфей посмотрел на меня через плечо и закатил глаза, обведенные черными узорами; тогда я поняла, что он уже всё решил. Я окинула взглядом свою красную пижаму. Штаны были покрыты пятнами грязи – недавно мы играли в салочки под гигантскими грибами. Морфей выиграл, даже не запачкав белую атласную рубашку и черные бархатные брючки. Как надоело вечно проигрывать!

Надувшись, я принялась бродить по магазину. Потолок представлял собой переплетение веток и гниющих листьев; пол и стены были сложены из потрескавшегося камня. Сквозь расщелины пробивался мох. Здесь пахло сыростью, ногам было холодно.

Массивные деревянные полки стояли рядами, образуя проходы. На них теснились блестящие новенькие тарелки, столовые приборы, лампы, зубные щетки, гребни и тысячи других вещей из мира людей. Наши обычные предметы высоко ценятся в Стране Чудес.

Мое внимание привлекла верхняя полка в дальнем углу магазина – слишком высоко, чтобы дотянуться. С края свесилась красивая муслиновая лоскутная кукла с глазами, как васильки, и блестящими розовыми губами. На семи нижних полках тоже лежали блестящие новенькие вещицы – серебристый елочный шар, увеличительное стекло, чучело канарейки в клетке (так искусно сделанное, что птичка казалась живой), белые глиняные кувшины, на которых были нарисованы улыбающиеся божьи коровки, затейливые пузырьки из-под духов, дверная ручка, конфетницы с кукольными головками на крышечках. Но всё это было гораздо менее притягательным, чем лоскутная кукла.

Морфей ушел к другим полкам, нарочно не обращая на меня внимания.

Я робко иду туда, где за кассой сидит Овца. Это странное существо как будто слеплено из тех диковинок, которые стоят на полках. Ее почти человеческое лицо покрыто бело-серыми заплатками, как плесенью; губы, брови и волосы состоят из грибов, зеленых и ворсистых, как потертый фетр, а туловище – старый манекен – снабжено двадцатью парами тонких, как карандаш, ручек и ножек, прикрепленных к телу при помощи петель и ржавых гвоздей.

– Мисс Овца, я нашла игрушку, которая мне нравится. Пожалуйста, достаньте ее, – говорю я самым вежливым голосом.

Нижняя часть ее туловища, полая и плоская, покачивается на высоком табурете. Овца смотрит на меня сквозь квадратные очки своими острыми, блестящими, как морские камушки, глазами. И резко отвечает:

– Нет.

В ее латунных пальцах щелкают спицы; она вплетает бабочкины крылья в полосы сверкающего радужного полотна. С помощью многочисленных конечностей Овца прибавляет всё новые спицы, и вязание растет с угрожающей быстротой. Груда крыльев, которая касалась потолка, когда я вошла в магазин, теперь лишь чуть выше ее головы. Я с тоской смотрю на них, мечтая о паре крылышек, хотя и знаю, что мне никогда не придется ими воспользоваться, потому что я боюсь высоты.

– Мое дело… – гортанный голос Овцы отдается у меня в ушах. Такое ощущение, что кто-то ногтями скребет по крышке гроба. – Мое дело – следить, чтобы клиентов не покусали. Забрать покупку – твое дело. И смотри, не обижай полки. Они сделаны из дерева тумтум. А теперь ступай. Я занята – вяжу себе новое платье.

Я задумываюсь, что такого необычного в дереве тумтум и почему клиентов здесь могут покусать. Но у меня проблема посерьезнее. Единственный способ добраться до игрушки – влезть на шкаф, но мне делается дурно всякий раз, когда я куда-то поднимаюсь.

По лабиринту полок я вернулась к кукле. Мягкая и чистенькая, она смотрела на меня. Ее хорошенькое личико сулило уйму интересных игр дома. В моей душе что-то пробудилось – тихая уверенность, что я справлюсь с поставленной задачей.

Я осторожно встала босыми ногами на нижнюю полку, цепляясь руками за следующую. Я лезла медленно, словно карабкалась по приставной лестнице. Две полки, четыре, шесть. Мерное пощелкивание спиц в руках у Овцы задавало ритм моим движениям.

Не осмеливаясь посмотреть вниз, я сосредоточилась на своей цели, до которой оставалось всего две полки. В их глубине мне мерещились норы, которые я замечала только краем глаза. Стоило посмотреть прямо, и я видела только темный узор древесных волокон.

Наконец я добралась до самого верха. От волнения у меня дрожали руки. Чтобы подбодрить себя, я погладила волосы куклы, сделанные из мягкой пряжи. От нее пахло стиральным порошком и ванилью. Я улыбнулась и тут заметила рядом клоуна, который сидел, прислонившись к задней стенке полки. Чем-то его веселая улыбка привлекла меня. Я потянулась к клоуну, ногтями свободной руки вцепившись в дерево, чтобы не потерять равновесие.

– Ты щиплешься! – раздался крик из-за спины клоуна, строгий и хриплый. Он звучал так, как будто кто-то потер друг о друга два куска наждачной бумаги.

Темные линии, которые я по ошибке приняла за древесные волокна, приобрели форму губ. Они раздвинулись, превратившись в огромную пасть с зубами, похожими на щепки, и бугристым серым языком. У полки был рот…

– Эй, полегче, слышишь? – рявкнула она.

От испуга я чуть не упала, но вовремя вцепилась в полку обеими руками, еще крепче прежнего.

– Решила похулиганить, да? – завопила та.

Из пасти пахло, как из выгребной ямы. Неровные зубы, сидящие в черных деснах, без предупреждения выскочили из дерева, точь-в-точь вставные челюсти. Ухватив обе игрушки, они вернулись на место; тряпичная кукла и клоун исчезли. И рот тоже – остались только древесные волокна и пустая полка.

От ужаса я потеряла равновесие. Морфей поймал меня в воздухе, прежде чем я успела закричать. Пока мы спускались, зубастая пасть как будто гналась за нами, перескакивая с полки на полку и проглатывая всё, что там лежало.

– Обязательно надо было разбудить полки, – ворчливо говорит Морфей, когда мы приземлились. – Ты разве не знаешь, что дерево тумтум самое обидчивое из всех? Теперь надейся, что игрушки, которые ты так отчаянно хотела заполучить, не будут тебя преследовать.

– Преследовать? – повторяю я, еще не придя в себя от страха. – Но их же съели!

– Нет. Эта пасть – двусторонний портал в другое измерение, в мир под названием Гдетотам… мир Зазеркалья.

Морфей нервно постукивает пальцами по коленке.

– Вещь, которая прошла через портал, могут отвергнуть у ворот. Тогда она вернется обратно, но вряд ли останется такой, какой была. Она изменится. Навсегда.

– Черт побери! – доносится до нас недовольный голос Овцы.

Мы не видим ее за разделяющими нас полками, но щелканье спиц затихло, и механическое гудение тоже. Железные ступни скребут по каменному полу: Овца появляется из-за угла.

Она бросает взгляд на пустые полки, а затем сразу несколькими латунными пальцами указывает на дверь и требует:

– Убирайтесь вон!

Чье-то громкое рыгание за нашими спинами заглушает эхо ее голоса. Мы поворачиваемся к нижней полке и видим, что на ней появился рот. Рыгнув еще раз, она выплевывает то, что проглотила.

Игрушки изуродованы и чудовищно изменились. Елочный шар обуглился, в середине появился огромный, налитый кровью глаз, который злобно смотрит на нас. Шар катится ко мне, но Морфей отпихивает его прочь. Увеличительное стекло разбилось, и из трещин сочится кровь. Серебристая дверная ручка завывает так, что меня охватывает дрожь. Чучело желтой канарейки – теперь розовое и без перьев – открывает клюв и издает пронзительный крик. В основании клетки появляются восемь проволочных ножек, и разгневанная птица приближается к нам.

Мы пятимся. Овца произносит слово, за которое мама бы наверняка ее отшлепала, и возвращается к кассе, бормоча что-то про сети.

Морфей взлетает, оставив меня одну среди полок.

– Помоги мне! – кричу я.

Сердце бешено колотится, так что трудно дышать.

– Я не всегда буду рядом, чтобы унести тебя, – говорит он, и драгоценные камни у него под глазами горят синим цветом искренности. – Ты сама должна придумать, как спастись.

Кто-то клюет меня в ногу. Я с криком отскакиваю, увидев отчаянно вопящую канарейку, и отталкиваю клетку. Та опрокидывается, железные ножки дергаются в воздухе, всё вместе напоминает перевернутую на спину черепаху.

Меня окружают новые и новые чудища.

Из белых кувшинов лезут тысячи жуков, щелкающих клешнями; они ничуть не похожи на веселых божьих коровок, нарисованных снаружи. Дверная ручка превратилась в старческую руку, которая подползает ближе и ближе, помогая себе скрюченными пальцами. Кукольные головки на крышках конфетниц лязгают зубами, крохотными и острыми, как булавки.

Я боязливо отступаю на несколько шагов, к двери магазина, стараясь не выпускать чудовищ из виду.

– Морфей! – снова кричу я, но его нигде не видно.

Изуродованные вещи расступаются, образуя проход. Появляются моя лоскутная кукла и клоун – они пришиты друг к другу окровавленной ниткой, как будто над ними поработал спятивший хирург. Вместо четырех глаз у них на двоих – три. На четвертый пришелся шов.

– Помоги мне найти глаз! – умоляет кукла. – Пожалуйста! Пожалуйста! Мой глаз!

От ее детского голоска и от приглушенного смеха клоуна меня пробирает дрожь. Я всхлипываю и, ослепленная слезами, пячусь дальше.

Овца стоит на прилавке и расправляет большую сеть.

– Прячься, глупая девчонка! – кричит она.

– Алисса, сделай что-нибудь! – возникнув над головами жутких тварей, приближающихся ко мне, кричит Морфей. – Ты – лучшее, что есть в обоих мирах. Используй то, что есть у тебя – и чего нет у них! Сделай что-нибудь, спаси нас всех!!!

В поисках убежища я ныряю за груду бабочкиных крыльев. Вязальные спицы валяются на полу, и я, протянув руку, хватаю несколько штук. Сидя в своем ненадежном укрытии, я не обращаю внимания на приближающиеся завывания и лязг. Я беру два крыла, прикладываю их к спице и представляю, что они срастаются. Получается совершенно новая порода бабочек – с металлическим туловищем, острым и смертоносным.

Бабочка-спица оживает в моих руках и трепещет крыльями. Ахнув, я выпускаю ее, и она летит к наступающим чудовищам. Я слишком потрясена, чтобы двигаться.

Крики Овцы вновь побуждают меня к действиям. Я делаю всё новых и новых бабочек, отправляя их вслед за первой.

Мои бабочки бомбят наступающих жуков, загоняя их обратно в кувшины; они пикируют на кукольные головки, хватают их за волосы и дергают.

Вскоре все мутанты отступают, шипя и ворча. Сидя в своем укрытии, я представляю, что оставшиеся крылья, прикрепившись к моей пижаме, могут поднять меня. И уже через несколько секунд я парю в воздухе рядом с Морфеем, закрыв лицо руками, чтобы не смотреть вниз.

– Ты это сделала, – говорит он и обнимает меня.

Я не вижу гордость в его глазах, зато слышу в голосе.

Прежде чем Морфей вновь окутывает нас пеленой сна, Овца кричит «ура» в честь моих стальных бабочек.

Я спасла ее. Я спасла всех.

Водяная помпа в аквариуме булькает, и я возвращаюсь в настоящее. У меня подгибаются ноги, и я упираюсь руками в шкаф, чтобы устоять. Вот почему Морфей прислал мне клоуна, точную копию того, что я видела в лавке Овцы. Это должно было оживить мою память.

Я отхожу от шкафа и сажусь на кровать, совершенно потрясенная. Поскольку я была совсем маленькой, когда Морфей впервые начал меня навещать, и по большей части он являлся во сне, наши приключения хранятся глубоко в недрах моего подсознания.

Он мастерски умеет вызывать их.

Очень хочется поговорить с мамой. Выяснить, знает ли она что-нибудь про дерево тумтум. Может быть, она сумеет объяснить, отчего Морфей напоминает мне о нем теперь.

У них с Морфеем тоже было общее прошлое, прежде чем его настойчивость привела маму в лечебницу. Но я не знаю, навещал ли он ее во сне или просто общался с ней через цветы и насекомых. Я нередко задумывалась, какого рода воспоминания их связывают.

Мама никогда не бывала в Стране Чудес. Сама мысль о том, чтобы спуститься по кроличьей норе, приводит ее в ужас. Это страх неведомого. Вот почему я никогда не настаивала, чтобы она рассказала о своих впечатлениях. Мама всегда казалась такой хрупкой. Поэтому выяснить нынешние мотивы Морфея – моя задача.

«Пользуйся тем, что имеешь, – сказал он. – Тем, чего нет у нас».

Но он себе противоречит. Если подземцы, по словам Морфея, так могучи, каким образом люди могут обладать чем-то, чего нет у них?

Я встаю и роюсь в ящике, где лежат старые книги Льюиса Кэрролла. Я открываю «Алису в Зазеркалье». В отличие от «Алисы в Стране Чудес», в которой мама оставила множество пометок и примечаний на полях (они выцвели и сделались неразборчивы), в этой книге страницы чистые. От старости они пожелтели.

Я просматриваю стишок о Бармаглоте в поисках упоминаний дерева тумтум, но там ничего не говорится о летающих зубастых пастях, которые выплевывают проглоченное в жутком виде. Добравшись до третьей главы и зазеркальных насекомых, я ищу хоть какие-то намеки на Гдетотам – альтернативное измерение, которое упомянул Морфей. Опять-таки – ничего.

Наконец я дохожу до пятой главы – «Вода и вязание». В этой главе Алиса заходит в магазин Овцы. Я вижу некоторое сходство с тем местом, которое посетила во сне, но есть и разница. Разумеется, всё не совсем так, как у Кэрролла. Полных совпадений никогда не бывает. В прошлом году я узнала, что его книги – приглаженная, менее жуткая версия подлинного безумия Страны Чудес.

В варианте Кэрролла магазин держит овца, которая любит вязать. А я помню хозяйку Лавки Причуд по фамилии Овца, которая буквально одержима вязанием. Полки играют шутки с клиентами, совсем как в книжке, хотя шутка, жертвой которой стала я, оказалась гораздо страшнее, чем у Кэрролла.

Звонят в дверь, и я захлопываю книжку. Я пригласила Джеба на ужин. Сунув книги обратно в ящик, я выбегаю в коридор.

Мои ноги всё еще подгибаются, и мама успевает первой.

Джеб ждет на крыльце, под фонарем. Мы встречаемся взглядами; очевидно, что он хочет вбежать и обнять меня, точно так же как я хочу броситься к нему. Мы не виделись целую вечность, и беда в том, что и правда может пройти вечность, прежде чем я увижу Джеба вновь.

Мама вклинивается между нами.

– Извини, Джебедия. Элли сегодня достаточно поволновалась. Поговорите по телефону.

Я махаю из-за ее плеча, чтобы привлечь внимание Джеба. Подняв ладонь с растопыренными пальцами, я беззвучно произношу: «Убежище».

Он кивает, вежливо желает маме приятного вечера, спускается с крыльца и исчезает в сумерках. Мама закрывает дверь и идет вслед за мной в гостиную. Я вытаскиваю из рюкзака учебник по химии.

– Как это было вежливо с твоей стороны, мама, – ворчу я.

Не хочу ее обижать, но, если я не притворюсь сердитой, она может заподозрить неладное.

– Твой парень должен помнить, что иногда тебе нужен отдых, – отвечает она.

– Он не единственный, кому надо об этом помнить, – отвечаю я и весьма убедительно хмурюсь. – Ладно. Пойду в сад готовиться.

В последние несколько месяцев мы с мамой потратили уйму времени, чтобы создать лунный садик, который светится ночью. Мы посадили лилии, жимолость и серебристую лакрицу. Есть даже маленький подсвеченный фонтан. Плеск воды помогает заглушать шепот насекомых и растений. Этот садик – мое любимое место, чтобы заниматься и думать.

Мама хочет последовать за мной, но я резко поворачиваюсь.

– Мне не нужно сопровождение. Пожалуйста.

– Тебе нужна помощь по химии, – настаивает она.

Я хмурюсь.

– Я вполне способна справиться в одиночку.

Папа выходит из кухни, с посудным полотенцем на плече. Его одежда по-прежнему в муке. Он переводит взгляд с мамы на меня.

Я прикусываю губу, изо всех сил стараясь не взорваться.

– Пожалуйста, можно мне чуть-чуть побыть одной, чтобы развеяться перед экзаменами?

Этот вопрос обращен к папе.

Мама вытирает руки о фартук.

Через кухонную дверь видны настенные часы в виде кошки – ее хвост дергается, отмеряя секунды. Нельзя, чтобы мама потащилась за мной. Я не могу завтра спуститься в кроличью нору, не поговорив с Джебом. Не оказавшись еще раз в его объятиях.

Папа, наверно, видит, что я на грани срыва.

– Пусть идет, Медвежонок, – говорит он. – Завтра ей некогда будет уединяться.

Наконец мама соглашается, настояв, чтобы я взяла второй плед, потому что погода сырая и вечера сделались холоднее, чем обычно. Но у меня свои планы.

На заднем дворе стоит увитая фонариками беседка, в которой висят качели. Из заднего окна внутренность беседки просматривается плохо.

Я взбиваю подушки на качелях и накрываю их одеялом, которое уже там лежит. Потом пристраиваю сверху книжку. Если мама выглянет из окна, она увидит за решетчатой стенкой беседки смутный силуэт и подумает, что это я.

Прихватив плед, я спускаюсь с крыльца. В сыром воздухе сильнее чувствуется аромат цветов. Лунный свет и сияние фонариков отражаются от бледных лепестков и листвы. Всё кажется расслабленным и сонным. Полная противоположность тому, что я чувствую.

Я расстилаю плед в самом темном уголке двора, чтобы не было видно из окна и с крыльца. Это – единственное место, не заросшее цветами и травой. Ветви плакучей ивы спускаются пологом, образуя пещеру. Они свешиваются над забором, который разделяет наши с Джебом дворы. Мама неоднократно пыталась там что-нибудь сажать, но цветы не приживались, и она решила, что под ивой слишком темно.

Она понятия не имеет, сколько раз мы с Джебом проводили ночи под этим деревом, выбравшись из дома после того, как родители отправлялись спать. Мы разговаривали, считали звезды и так далее…

Тут наше убежище.

Мы вытаптывали здесь все семена. И я об этом не жалею.

Я ложусь и сжимаю в кулаке медальон, подаренный Джебом.

Лунный свет струится сквозь переплетение ветвей над головой, шумит фонтанчик. Всё напоминает о том, отчего год назад я предпочла остаться в мире людей, отчего мне нравится быть человеком. А Морфей хочет, чтобы я это бросила ради битвы в подземном королевстве.

Я начинаю понимать, что он прав. Если я хочу спасти тех, кого люблю, придется пойти с ним.

Но сначала надо поговорить с Джебом. Я не хочу больше скрывать правду. Возможно, потому, что знаю: он попытается убедить меня, что никуда отправляться не надо. Во всяком случае, что мне не нужны опасные приключения. Такие, из которых я могу не вернуться. Пусть даже я надеюсь на лучшее.

Моя рука касается цепочки с ключом, и в голове возникает образ гибнущей Страны Чудес. Сердце ноет – так мучительно, как будто рвется посередине.

Где-то слева слышится пение сверчка. В промежутках он поддразнивает меня. «Подбодрись, Алисса. Тебя ждет много перемен… самых невероятных. Они пробудят в твоей душе королеву».

Я замираю, схватившись за обе цепочки. Какой-то стук по ту сторону забора заставляет сверчка замолчать. Надо мной шуршат листья. Несколько штук слетают вниз, щекоча мое лицо. Я отмахиваюсь от них и замечаю темный силуэт на заборе.

– Ты потрясающе выглядишь в лунном свете, – голос Джеба, низкий и шелковистый, отгоняет эхо дурных предчувствий, которые пробудили слова сверчка.

Я прячу подвески под ворот свитера и чувствую, что мне недостает сил ответить.

Ветки разделяются, и я вижу лицо Джеба и его растрепанную шевелюру. Он улыбается – лукаво и сексуально.

– Я знаю, что опоздал на две минуты. Надо меня отшлепать.

Я фыркаю, окончательно успокоившись.

– Считай, что тебе повезло.

Я справлюсь. Всё расскажу ему. В конце концов, это же Джеб.

Он хватается за ветку одной рукой, повисает и спрыгивает, изогнувшись в воздухе. Это приемчик, который он использовал, когда мы в детстве играли в «царя горы».

Одно ловкое движение – и Джеб оказывается сверху, прижав меня к мягкому пледу.

– Ничего? Я не слишком тяжелый?

Я крепко обхватываю его руками, пока он пытается сохранить равновесие, стоя на четвереньках.

– Так и оставайся.

Он садится на пятки, и я радостно ерзаю. Нет ничего приятнее и уютнее, как лежать под ним, затаив дыхание.

Рука Джеба скользит по моей грудной клетке, останавливаясь на каждом ребре, как будто он хочет удостовериться, что я цела и невредима.

– Наконец ты в моем распоряжении, – шепчет он, и я чувствую его горячее дыхание и запах одеколона.

– Джеб, я должна кое-что тебе сказать.

– М-м… слушай, спортсменка, а подождать это никак не может?

Он касается губами моей шеи.

Услышав свое прозвище, я таю – и притягиваю Джеба к себе, чтобы поцеловать. Один-единственный раз – прежде чем я до основания разрушу то, во что он верит. Мои пальцы путаются у него в волосах. Джеб перекатывается, так что я оказываюсь сверху. Мы лежим так. Я прижимаюсь к нему всем телом и касаюсь губами шеи, ушей, лица. Мы целуемся под звездами, за гранью мира, и не прекращаем, пока оба не выбиваемся из сил.

Тяжело дыша, мы отстраняемся и смотрим друг на друга, переполненные эмоциями и драматическими событиями последних нескольких дней. И вот-вот станет еще хуже.

– Ну? – Джеб первым прерывает молчание. – Ты просто решила отвлечь меня, чтобы выиграть?

Я улыбаюсь при этом воспоминании.

– Всё настолько очевидно?

Джеб притягивает меня к себе, укладывает рядом на одеяло, отводит волосы с лица.

– С ума сойти, мы часами играли в шахматы под этим деревом, пока твой папа был на работе.

– Ты злишься, потому что я всегда выигрывала.

Он кладет голову на вытянутую руку.

– Оно того стоило, потому что потом я тебя щекотал.

Джеб проводит пальцем по моим губам.

– Приятно было иметь повод прикоснуться к тебе.

Я целую его палец.

– Ты даже тогда думал, как бы меня потрогать?

– Когда проводишь целый день в окружении рисунков, для которых ты послужила музой, трудно думать о чем-то еще.

Я подавляю тоску при мысли о той простой жизни, которую мы когда-то вели. В те времена я и понятия не имела, как легко нам жилось.

Как сказать Джебу, что я ухожу? Разве можно проститься в такую минуту?

Я обвожу пальцем его ухо, подбирая слова.

Он вздрагивает и смеется.

– Кстати, о рисунках, – произносит он, прежде чем я успеваю начать. – Надо поговорить насчет Розы. Мы слегка ошиблись насчет денег, которые она готова выложить.

Я поджимаю губы, когда слышу имя богатой клиентки. Неудивительно, что по телефону Джеб был так уклончив. Он рассчитывал, что этот гонорар поможет нам начать новую жизнь в Лондоне.

Отличная возможность. Сейчас я скажу, что это неважно. Что деньги – меньшая из проблем.

Я открываю рот, но Джеб укладывает меня на лопатки словами:

– Она предлагает на десять тысяч больше.

Он садится и смахивает с футболки и джинсов листья.

Я с трудом поднимаюсь. Голова кружится. Свитер сползает с плеча, и оно начинает мерзнуть.

– Двадцать тысяч баксов?! За один рисунок?

Джеб проводит пальцем по моему плечу.

– Не совсем. Она хочет серию… три новых рисунка. Погорячее.

Когда Джеб рисует меня, то помогает принять нужную позу, изучает все контуры моего тела, наблюдает, как свет и тени скользят по коже, и зачастую вместо сеанса мы начинаем заниматься совсем другими делами. Я скучаю по нашим сессиям. Было бы так здорово снова их начать. Я думаю об этом, и мне совсем не хочется никуда уходить.

Я сглатываю, собираясь попрощаться. С огромным сожалением.

Джеб наклоняется, чтобы поцеловать мое обнаженное плечо – нежно, тепло, ласково. Потом он возвращает сползший рукав на место и говорит, глядя мне в глаза:

– Но есть одно условие. Роза просит, чтобы я нарисовал ее. Она хочет быть моей моделью.