Текст книги "Корона Подземья"
Автор книги: А. Говард
Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 4
Между дьяволом и морем грязи
«Найдут труп»? Я хочу закричать, но не могу издать даже стона: мой рот залепляет чья-то ветвистая рука.
Морфей встает, свесив крылья до лодыжек. Он поправляет шляпу, что-то приказывает цветам жестом и превращается в ту самую бабочку, которая не дает мне покоя во сне: черные крылья, синее туловище. Махаон размером с птицу.
Лозы тянут меня вниз, грязь напоминает липкий сироп. Все внешние звуки кажутся приглушенными. Ничего не осталось, кроме моих собственных рыданий и биения сердца. Ничего, кроме дрожания в горле и в груди.
Невозможно поднять веки. Ресницы приклеились к щекам так крепко, что я не в силах открыть глаза. Предметы одежды давят, как будто они намазаны клеем. Я парализована.
Не только физически, но и психологически.
Слишком тесно… слишком давит. Клаустрофобия, которую я, казалось, победила год назад, обрушивается на меня волной.
Чернота. Мертвая тишина. Беспомощность.
Я стараюсь не дышать, боясь, что грязь забьется в нос. Но она в любом случае просачивается в ноздри. Я давлюсь и чувствую, как сжимаются легкие, когда грязь проникает в них. Пытаюсь барахтаться, двигать руками и ногами, но получается только судорожное подергивание. От моих движений грязь лишь плотнее смыкается вокруг, как зыбучий песок.
Сердце колотится, все нервы вопят от страха.
«Не делай этого!» – мысленно кричу я Морфею.
Я никогда не думала, что он зайдет так далеко. Я, как дурочка, верила ему, когда он говорил, что неравнодушен ко мне.
«Разве ты что-нибудь исправишь, убив меня?» – пытаюсь я урезонить Морфея.
Но тут включается логика. Морфей ничего не делает без причины. Он провоцирует. Ожидает, что я попробую освободиться.
«Морфей!» – мысленно зову я еще раз.
Эхом отзывается бешеное биение пульса.
Нарастающее давление в легких мучительно. Под сомкнутыми веками собираются слезы, которые не могут пролиться. Тело, сдавленное грязью, болит. Голова кружится, я уже ничего не понимаю…
Измучившись, я начинаю терять сознание. Так безопаснее. Нет ни боли… ни страха…
Мышцы расслабляются, и боль отступает.
Меня пробуждает крик, который раздается в моей голове:
«Ты будешь бороться или нет?!»
Я снова напрягаюсь.
«Но как? Я в ловушке».
«Будь находчивее, – голос Морфея звучит ласковее – нежно, хотя и побудительно. – Ты не одна там».
Разумеется, я одна. Зомби-цветы ускользнули, как только затянули меня вниз. Несомненно, они сейчас на поверхности и смеются вместе с Морфеем. Единственные живые существа, разделяющие со мной мою могилу, – это насекомые, которые копошатся вокруг.
Насекомые…
Много лет я слушала их шепот, но никогда не пыталась с ними разговаривать, по-настоящему общаться. Может быть, они не откажутся помочь, если я попрошу.
Достаточно одной мысли, проблеска надежды, немой мольбы выкопать меня – и тут что-то пробуравливает грязь вокруг.
Насекомые ползут по моим ногам. Давление слабеет. Я уже в состоянии двигать ступнями. Потом обретают свободу запястья. И наконец, руки и ноги. Я копаю вверх, пробиваясь сквозь толщу земли.
Вверх, вверх, вверх. Грязь становится жидкой, и я плыву.
Но что-то идет не так. Насекомые и черви разворачиваются и забиваются мне в ноздри. Мое горло переполнено ползущими, извивающимися телами. Я давлюсь, пытаясь вместить их всех…
Морфей снова кричит: «Борись… борись, чтобы жить! Дыши! Дыши!»
Нет, это не Морфей. Это Джеб. И я плыву не в грязи. Меня окружает вода. Я вижу облачное небо и врачей. В глотку мне что-то суют. Я судорожно делаю вдох – и втягиваю сквозь трубку кислород. В следующее мгновение я уже лежу на носилках, накрытая одеялом, и меня катят к машине «Скорой помощи».
Я дрожу и хлопаю мокрыми ресницами – это единственная часть моего тела, которой не слишком больно двигать.
Надо мной возникает размытое лицо Джеба – он сидит рядом. Наши пальцы переплетаются. С его волос мне на руку течет вода. Глаза у Джеба красные то ли от слез, то ли от борьбы с потоком.
– Эл… прости.
Он утыкается лицом мне в плечо и всхлипывает.
– Прости…
И замолкает.
Я хочу сказать Джебу, что он не виноват, но трубка в горле не позволяет говорить. Да это и неважно. Всё равно Джеб не помнит, кто такой Морфей. Он решит, что у меня бред от недостатка кислорода. Поэтому, вместо того чтобы ответить, я соскальзываю в беспамятство.
Такое ощущение, что кто-то касается родимого пятна у меня на лодыжке. Всё тело охватывает тепло. И тогда я просыпаюсь – в больничной палате.
Вдоль правой стены тянется окно. Сквозь жалюзи льется закатный солнечный свет, розоватой дымкой озаряя радужную гирлянду из воздушных шариков с надписью «Поправляйся скорей!», мягкие игрушки, букеты, цветы в горшках на полочке.
Все остальное кажется бесцветным. Белые стены, белая плитка, белые простыни и занавески. В воздухе витает запах дезинфекции, а еще – фруктовый аромат маминых духов. Он смешивается с запахом лилий на подоконнике.
Свежесрезанные цветы ворчат, что ваза слишком тесная, но их заглушает мамин голос:
– Ему нечего околачиваться здесь день и ночь. Выйди в коридор и скажи, чтобы он ушел.
– Перестань, – отвечает папа. – Он ее спас.
– Да, а сначала чуть не убил. Ничего бы не случилось, если бы он не повез Элли туда, чтобы…
Мама понижает голос, но мне все равно слышно.
– Бог знает что они там собирались делать. Если ты не велишь ему уйти, то велю я.
Джеб. Я вздрагиваю, и трубка капельницы натягивает нежную кожу на предплечье.
Такое ощущение, что я в плену. Как в грязевой могиле. Борясь с неприятным ощущением в животе, я хочу попросить родителей вынуть иглу, но горло горит и связки не слушаются. Трубки, которую всунули мне в трахею, уже нет, но от нее осталась память.
Родители продолжают спорить. Очень приятно слышать, что папа защищает Джеба, но я закрываю глаза и надеюсь, что они уйдут и оставят меня наедине с шепчущимися растениями. Особенно с белыми розами в вазе. Необязательно читать прикрепленную к букету открытку, чтобы догадаться, что это от Джеба.
– Мама… – Я сама не узнаю звук, который срывается с моих губ. Он больше похож на свист воздуха, выходящего из проколотой покрышки, чем на голос.
– Элли?
Светлые, длиной до подбородка волосы обрамляют мамино лицо, когда она склоняется надо мной. Она всегда выглядела моложе своего возраста. Тридцать восемь лет – и ни одной морщинки. Черные ресницы обрамляют синие глаза, испещренные бирюзовыми крапинками – точь-в-точь павлиний хвост. Белки обведены красными кругами – ясно, что мама устала или плакала. Но она по-прежнему красива – хрупкая, гибкая, горячая, как будто внутри у нее солнце.
Так и есть. Там светится магия, которой она никогда не пользовалась.
Та же магия, что и во мне.
– Милая моя девочка…
Ее нежные черты расслабляются от радости. Мама гладит мою щеку, и от этого прикосновения становится так хорошо… Много лет она боялась ко мне прикоснуться… боялась причинить вред, как в тот раз, когда ранила меня ножницами.
– Помидорчик, дай лед, – говорит мама.
Папа выполняет ее просьбу и стоит рядом, пока она пластмассовой ложкой кормит меня из картонного стаканчика. Лед тает, и горлу становится легче. Вода на вкус как амброзия. Кивком я прошу еще.
Они оба молча и встревоженно наблюдают, как я глотаю лед, чтобы умерить боль в горле.
– Где Джеб?
От усилия горло саднит, и морщусь. Мамино лицо напрягается.
– Он был со мной в воде, – продолжаю я. – Я должна знать, что с ним всё в порядке.
Для пущего эффекта я кашляю, хотя ощущаю не притворную, а настоящую боль.
– Пожалуйста…
Папа кладет руку на мамино плечо.
– Джеб цел и невредим, Бабочка. Позволь нам сначала позаботиться о тебе. Как ты себя чувствуешь?
Я расправляю ноющее тело.
– Всё болит.
– Да уж наверное.
Темные папины глаза полны слез, но он блаженно улыбается, когда, протянув руку, гладит меня по голове.
О лучшем отце не стоит и мечтать.
Если бы только бабушка с дедушкой дожили до моего рождения. Они гордились бы своим сыном, таким заботливым и верным.
– Я скажу Джебу, что ты очнулась, – продолжает папа. – Всё это время он был здесь.
Невозможно не заметить, что мама тычет папу локтем под ребра, но он ничуть не смущается. Проведя рукой по своим темным волосам, папа выходит в коридор и закрывает за собой дверь, прежде чем мама успевает возразить.
Она вздыхает, ставит чашку на тумбочку у кровати, придвигает из угла зеленый мягкий стул и садится, оправляя шелковое платье в горошек.
Когда ее только выпустили из лечебницы, мама буквально не отходила от меня, наверстывая всё то время, которое мы упустили. Мы вместе готовили, занимались стиркой и уборкой, возились в саду. Вещи, которые большинство людей сочли бы скучными и неприятными, казались сущим чудом, потому что наконец я делала их с мамой.
Однажды в субботу я привела ее в «Нити бабочки» – винтажный секонд-хенд, где я работаю. Там мы вместе перебирали вешалки с одеждой.
Большинство нарядов в магазине – в моем вкусе, и мы спорили чуть ли не над каждой вещью, пока не нашли оригинальное атласное темно-фиолетовое платье в горошек с ярко-зеленым поясом и точно таким же подъюбником, выглядывающим из-под подола. Я уговорила маму его купить. Она привезла платье домой, но до сих пор не желала его носить, пусть даже папе оно безумно понравилось. Мама утверждала, что она в нем слишком бросается в глаза. Я спросила, почему она не хочет порадовать папу хотя бы одной мелочью после всего, что он для нее сделал. Тогда мы впервые поссорились после ее возвращения из больницы. Теперь я уже потеряла счет нашим стычкам.
Не могу не заметить, что мама надела это платье сегодня.
– Привет, мам, – хрипло говорю я.
Она улыбается и заправляет прядь волос мне за ухо.
– Привет.
– Отлично выглядишь.
Она качает головой и подавляет всхлип. Прежде чем я успеваю понять, что сейчас будет, мама вдруг наклоняется и утыкается лицом мне в живот.
– Я думала, что потеряла тебя…
Ее голос звучит сдавленно, неровное горячее дыхание проникает сквозь одеяло.
– Врачи никак не могли привести тебя в чувство.
– Ох, мама… – говорю я и глажу мягкие волосы у нее на виске, там, где их держит блестящая фиолетовая заколка. – Всё хорошо. Благодаря тебе. Понимаешь?
Она смотрит на меня и приподнимает левую руку, на которой виднеется родимое пятно, похожее на круглый лабиринт. Точно такое же – у меня на левой лодыжке, под татуировкой. Соединяя их, мы способны исцелять друг друга.
– Я поклялась, что больше никогда не буду пользоваться своей силой, – шепчет мама.
Она имеет в виду прошлый год, когда вылечила мою растянутую лодыжку и спровоцировала некоторые неожиданные события.
– Но ты так долго лежала без сознания. Все боялись, что ты не выйдешь из комы.
То небольшое количество макияжа, которое есть у нее на лице, стекает тонкими ручейками по коже. От этого зрелища мне становится не по себе: размазанная тушь слишком похожа на узоры, которые проявились у меня в Стране Чудес. Но я отгоняю воспоминания. Сейчас не время для откровенных разговоров о том, что произошло год назад.
– Как долго я была без сознания? – спрашиваю я.
– Три дня, – немедленно отвечает мама. – Сегодня понедельник. День памяти.
От ужаса у меня перехватывает горло, которое и без того болит. Всё это время я спала без сновидений, погрузившись в темноту. Странно, что Морфей не появился, пока я лежала в коме.
– Прости, что напугала тебя, – шепотом говорю я. – Но… ты неправа.
Обводя пальцем жилки на моей руке, от которой отходит трубка, мама вопросительно наклоняет голову:
– В чем я неправа?
– Насчет Джеба.
Ее розовые губы искривляет гримаса. Мама переворачивает мою руку и рассматривает шрамы. Некоторое время назад я спросила, почему она сама не залечила мне ладони – тогда, в детстве. Мама сказала, что слишком испугалась, когда ранила меня, и ни о чем не могла думать.
– Джеб хотел, чтобы мы побыли вдвоем, – продолжаю я. – Он принес мне подарок. Подвеску…
Я нащупываю цепочку, но ее нет. Мой взгляд лихорадочно мечется по палате.
– Успокойся, Элли, – говорит мама. – Твои подвески в полной сохранности. Обе.
Ее голос дрожит. Не знаю, в чем дело – в моих шрамах или в подвесках. Мама предпочитает не вспоминать о безумии, кроющемся за дверью, которую отпирает мой рубиновый ключик. Но она не станет и отбирать его, особенно после того как мы поссорились из-за яшмовой гусеницы, которую мама попыталась спрятать.
– Мы поехали в старый район, – говорю я, полная решимости доказать, что у Джеба были благородные намерения. – Потому что он знает, как я люблю этот заброшенный кинотеатр. Пошел дождь, и в поисках укрытия мы забрались в трубу.
– А поблизости не было какого-нибудь магазина или другого общественного места, куда бы ты могла зайти, чтобы не промокнуть? – насмешливо спрашивает мама. – Парни не затаскивают девушек в сточную трубу ради чего-то приличного.
Нахмурившись, я прячу руку под одеяло. От локтя до запястья простреливает горячая боль.
– Он хотел уединения, но не для того, о чем ты думаешь.
– Неважно. Он подверг тебя опасности. И будет то же самое, если ты поедешь с ним в Лондон.
Я стискиваю зубы.
– Что? Ты теперь будешь проедать нам мозг? Конечно, папа предпочтет, чтобы я надела колечко, прежде чем с кем-нибудь съезжаться. Для него я по-прежнему маленькая девочка. Но ты всегда говорила, что не надо торопиться со свадьбой. Что сначала нужно попробовать жизнь. Ты что, передумала?
– Дело не в этом.
Мама протягивает мне картонный стаканчик, встает и подходит к цветам на подоконнике. Она гладит коралловые лепестки лилии. Раньше сквозь жалюзи лился розовый свет, теперь его сменили сумерки, которые окрасили мамины волосы в фиолетовый – под цвет платья.
– Ты слышишь их, Элли?
Я чуть не давлюсь льдом.
– Цветы?
Она кивает.
Я слышу, как лилии мурлычут в ответ.
– Они молчат.
– Сейчас да. Но они разговаривали, пока ты спала. Насекомые тоже. И мне не понравилось то, что они говорили.
Я жду объяснений. Мы с мамой уже заметили, что порой слышим разные вещи. Как будто растения и насекомые могут индивидуализировать свои послания, говорить с нами порознь, в зависимости от того, чем они хотят поделиться.
– Они предупредили меня, что самый близкий к тебе человек совершит ужасное предательство.
– И ты решила, что это Джеб? – недоверчиво спрашиваю я.
– А кто еще это может быть, если не он? С кем ты еще проводишь всё время, когда не спишь? Разговариваешь с ним, гуляешь, думаешь о нем…
Когда не сплю. Ни с кем, кроме Джеба.
Но во сне…
Я закрываю глаза. Конечно, речь о Морфее. Он уже однажды совершил предательство, попытавшись вторгнуться в мою жизнь среди людей. Он хотел завлечь меня в Страну Чудес и втянуть в войну, которую я не в состоянии выиграть.
В моей душе поселяется страх, от которого начинает болеть голова.
– Джебедия был с тобой в прошлом году, когда ты спустилась по кроличьей норе, – говорит мама, стоя у окна.
Порыв воздуха из кондиционера раскачивает лилии и доносит до меня их сладкий аромат.
– Страна Чудес, возможно, воздействовала на него. Не исключаю, что ее магия… ждала. Ждала, когда представится случай до тебя добраться.
Я фыркаю.
– Чисто технически его там не было. То, что ты говоришь, нелогично.
Мама поворачивается, шурша юбкой.
– В Стране Чудес нет логики. Ты это знаешь, Элли. Никому не удается выбраться оттуда без клейма. Пребывание там… меняет любого. Особенно если он целиком и полностью человек. Джеб не говорил, что ему снятся странные сны?
Я качаю головой.
– Мама, ты всё усложняешь.
– Не я, а ты. Почему ты не хочешь остаться в Америке? В Нью-Йорке есть прекрасные художественные колледжи. Позволь Джебедии ехать в Лондон одному. Вам обоим так будет лучше.
Я ставлю стакан на тумбочку.
– Позволить ему? Но я им не управляю. Он сам решил подождать, пока мы не сможем поехать вместе.
Мама стискивает рукой подоконник.
– Если хочешь жить нормальной жизнью, придется оставить в прошлом всё, что ты пережила. Всё, что хоть как-то с этим связано.
Судя по решительно выдвинутому подбородку, мама не намерена уступать.
Я даже не пытаюсь сдержаться, хотя горло и возражает.
– Он не по доброй воле отправился туда! Нечестно с твоей стороны ненавидеть Джеба!
Краем глаза я замечаю какое-то движение, поворачиваюсь и вижу Джеба, стоящего на пороге. Мы не слышали, как он открыл дверь, но, судя по уязвленному выражению лица, Джеб, видимо, слышал мой хриплый крик.
Вопрос в том, что еще он услышал.
Глава 5
Спутанная паутина
За спиной у Джеба появляется папа. Хотя он на несколько сантиметров ниже моего возлюбленного, именно Джеб кажется маленьким и беззащитным, когда вот так стоит на пороге, как будто сомневается, хотят ли его здесь видеть.
Мама разглядывает подол платья. Кто-то кашляет в палате напротив, по внутренней связи раздается голос медсестры. Единственные звуки, нарушающие неуютную тишину.
– Медвежонок, – говорит папа маме, беря ситуацию в свои руки, – мне кажется, пора выгулять это платье. Как насчет ужина?
Он стискивает плечо Джеба и проходит мимо, погладив меня по лодыжке по пути к окну.
Между папой и Джебом что-то явно изменилось. Они снова стали добрыми приятелями, совсем как раньше.
– Пусть они побудут вдвоем, – просит папа.
Мама начинает возражать, но он смотрит на нее так, что она заставляет себя улыбнуться и берет его за руку. Папа целует ее запястье.
Мама кладет телефон на тумбочку рядом с картонным стаканчиком.
– Если что-то будет нужно, позвони папе, – говорит она, не глядя на нас с Джебом. – Посещения разрешены до восьми, Джебедия.
Джеб заходит в палату, пропуская их. Папа одобряюще хлопает его по спине и закрывает за собой дверь.
Сунув руки в карманы, Джеб смотрит на меня зелеными глазами, полными муки.
– Прости…
Я пытаюсь придумать извинение. Если он слышал мамины слова насчет Страны Чудес, мне придется отвечать на непростые вопросы. Невозможные вопросы.
Джеб качает головой:
– Не тебе надо извиняться.
Он не сводит с меня взгляда. Джеб садится в кресло, где раньше сидела мама, и мы сплетаемся пальцами. Он подносит мою руку к своим теплым, мягким губам.
– Это я должен просить прощения. Я обещал всегда ставить тебя на первое место, но отошел ради какого-то идиотского звонка, а ты чуть не погибла.
Его губы плотно сжимаются, пальцы тоже.
– Нет, Джеб, нет, – отвечаю я, гладя его лицо, нежное как шелк.
Он чисто выбрит и к тому же одет наряднее обычного – серые брюки, черная спортивная рубашка с коротким рукавом. Видимо, пытается завоевать мамино расположение. Единственная дань обычному небрежному стилю – высокие армейские ботинки.
Да уж, Джеб привел себя в порядок. Проблема в том, что маму меньше всего заботит, как он выглядит.
Я провожу пальцем по его подбородку; Джеб внимательно наблюдает за мной. Я задерживаю палец на латунном лабрете под губой. Он размером с божью коровку, но, если присмотреться, у него форма кастета. Я подарила эту штуку Джебу два месяца назад, на день рождения, сказав в шутку, что ему нужно что-нибудь гангстерское, чтобы выглядеть по-настоящему крутым.
Впрочем, Джеб всегда был крут, пусть даже теперь он беззащитен, как маленький мальчик. Как-то раз он отлупил одного парня, который обозвал меня любовницей Мартовского Зайца. Джеб служил мне опорой каждый раз, когда я чувствовала отсутствие мамы. А когда Джеб последовал за мной в Страну Чудес – взял и прошел сквозь зеркало, даже не задумавшись, – он чуть не расстался с жизнью ради моего спасения. Жаль, что Джеб не помнит о своем тогдашнем самопожертвовании, тогда бы он прекратил упрекать себя.
– Ты ни в чем не виноват, – говорю я. – Папа сказал, ты спас меня. Поэтому я должна тебя поблагодарить. Иди сюда.
Я беру Джеба за ворот рубашки, притягиваю ближе и прижимаюсь губами к его губам.
Он опускает длинные ресницы, касается свободной рукой моей шеи, зарывается пальцами в волосы. Этот поцелуй с закрытым ртом болезненно нежен, как будто Джеб боится, что я сломаюсь.
Он отстраняется и прижимается ко мне лбом, так что мы соприкасаемся носами.
– Я никогда в жизни так не боялся, Эл. Никогда. Даже когда мой отец…
Он замолкает. Но Джеб может и не договаривать. Я знаю, что ему пришлось перенести. Нельзя жить в двухквартирном доме и не быть в курсе соседских проблем. Разве что ты сознательно их игнорируешь.
– Так что случилось в трубе? – спрашиваю я, держа его за руку. – Я не помню ничего после того, как хлынула вода.
Джеб опускает голову.
– Когда гирлянда обвилась вокруг твоих ног, я тоже в ней запутался. Она связала нас вместе. Я плыл на спине, пока не оказался у выхода из трубы, где воды было меньше, потом подтянул тебя. Но ты…
Он вздрагивает и бледнеет.
– Ты была вся синяя. И не приходила в себя. Не двигалась. Не дышала.
Голос Джеба обрывается. Он смотрит на наши руки, всё еще сцепленные.
– Я пытался сделать искусственное дыхание, но это не помогло. Я никогда так не пугался…
На самом деле Джеб просто не помнит. Был один случай, когда я чуть не утонула… и тогда он попросил меня никогда больше так его не пугать. В другое время, в другом месте.
– Я теперь всё время это вижу, – негромко произносит он. – Как страшный сон, от которого не могу очнуться.
Сон.
– Подожди, – перебиваю я. – Я не понимаю. Ты не терял меня в воде? Я никуда не пропадала, а потом не возвращалась к тебе?
– Я всё время тебя видел. – Джеб замолкает, и челюсти у него словно сводит судорогой. – И зачем только я заставил тебя прибираться? Если бы ты не осталась одна в туннеле, то не запуталась бы…
– Джеб, перестань. Ты меня не заставлял.
Он внимательно разглядывает мое лицо, словно отмечая, пункт за пунктом, все ли его черты остались прежними.
– Ты, наверно, ударилась головой, когда хлынула вода. Твоя одежда вздулась и держала тебя на плаву… – Джеб с трудом сглатывает. – Но ты продолжала тонуть. Я не выпускал провод…
Он смотрит на меня еще пристальнее.
– Ты это понимаешь? Я бы ни за что тебя не выпустил.
– Понимаю, – отвечаю я, тычась лицом ему в ладонь.
Значит, то, что произошло со мной и Морфеем, было просто сном. Ну конечно. Он не в силах передвинуть кроличью нору. Никто этого не может. И я не воспользовалась ключом, чтобы отпереть портал. Я без сознания бултыхалась в воде. Мне померещилось, что я вошла в Страну Чудес.
А значит, то, что я видела, неправда. Значит, дела не так плохи, как пытался представить Морфей.
А главное, он соврал, и его нет в моем мире.
В кои-то веки я радуюсь, что Морфей врет. Я не обязана чувствовать себя виноватой. Потому что всё это ложь.
«Твоя мозаика лжет?» – всплывает на поверхности моего сознания вопрос Морфея. Мои работы – тоже ложь, да? Он каким-то образом стоит и за ними?
Я слышу, как поворачивается дверная ручка. Джеб, очевидно, тоже это слышит, потому что откидывается на спинку кресла. Входит медсестра, привлекательная молодая женщина с каштановыми волосами, в очках, украшенных стразами. Вместо халата на ней белое платье, похожее на маскарадное, только не такое короткое и облегающее. Я впервые вижу в реальности такую униформу. Если бы не брошка с американским флагом на лацкане, это была бы воплощенная мужская фантазия, помесь строгой библиотекарши и шаловливой медсестры. Она пишет свою фамилию на дощечке и представляется приятным голосом.
Мы с Джебом переглядываемся и улыбаемся.
– Ванну? – шепотом спрашивает он, поигрывая бровями.
Я закатываю глаза и сдерживаю хохот. Если Джеб дразнится, это хороший знак. Значит, он пытается простить себя.
Сестра Терри подходит к кровати. За стеклами очков я вижу серые глаза. В них грусть, которая вселяет в меня желание сделать что-нибудь, чтобы приободрить ее. И вскоре я уже встаю. Пол холодит босые ступни. Каждая мышца ноет после борьбы с потоком. Ноги дрожат, и я придерживаю края больничной рубашки, волнуясь за трубки, которые торчат из руки. Джеб подмигивает и выходит в коридор, чтобы поискать бесплатный телефон.
Когда он уходит, я отправляюсь в ванную и отваживаюсь взглянуть на себя в зеркало. Отчасти я боюсь, что в отражении позади меня окажется Морфей. Но его там нет, и я чувствую огромное облегчение, пока не замечаю рыжую прядь, которая, точно пламя, выделяется на фоне моих платиново-светлых волос. Это единственное напоминание о воздействии Страны Чудес на мою жизнь, которое мама не в силах игнорировать. Мы пытались обесцветить прядку, но напрасно. Срезбли, но она отрастала, оставаясь такой же яркой. И мама, в общем, смирилась.
Но она не в состоянии принять мою эмоциональную связь со Страной Чудес. Принять, что даже теперь я иногда скучаю по хаотическому подземному миру. Если я скажу маме об этом, она сойдет с ума от беспокойства.
В моей груди оживает чувство вины. Возможно, Морфей и пытался одурачить меня, показывая гибнущую Страну Чудес, но это не значит, что там правда не происходит чего-то очень плохого. Я не могу просто взять и отказаться от волшебного мира; не могу позволить ему погибнуть под пятой Червонной Королевы. Не могу покинуть тех, кто мне дорог там. Я не знаю, как следовать одной стороне своей натуры, не отринув другую.
Я плещу себе в лицо холодной водой.
«Поправляйся скорей, выйди из больницы и узнай правду». Тогда я решу, что делать.
Когда я возвращаюсь в постель, сестра Терри приносит пригоршню травяных леденцов от кашля. Я сую один в рот не колеблясь, просто чтобы увидеть ее улыбку. Ваниль и вишневая свежесть успокаивают горло.
Она берет у меня немного крови для анализа. Я задерживаю дыхание, боясь, что моя темная сторона оживет, как во время работы над мозаикой. Но сестра Терри без проблем наполняет и закупоривает три пластмассовые колбочки, и я выдыхаю. Она обещает скоро прийти и принести мне бульон и печенье.
Пока я жду возвращения Джеба, снаружи поднимается ветер. Я слышу его завывания сквозь стекло – к этому звуку все в Техасе привыкли, но сегодня он тревожит меня. Я смотрю на свою руку и наблюдаю за тонкой красной струйкой крови, которая течет по прозрачной пластмассовой трубке. Струйка дрожит, как бечевка воздушного змея. Я уже собираюсь нажать кнопку вызова медсестры и спросить, когда из меня вынут иголку, но тут входит Джеб.
– Привет еще раз, – говорю я.
– Привет, – отвечает он и закрывает дверь.
Сев, Джеб берет меня за руку и опирается локтем о подушку. Свободной рукой он перебирает мои волосы, разметавшиеся по простыне. Измученное тело испытывает несомненное удовольствие. Мне нравится безраздельно пользоваться вниманием Джеба – настолько, что я не сразу решаюсь задать следующий вопрос. Но все-таки я должна знать.
– Как там твое интервью?
– Перенесли, – отвечает Джеб.
– Но двухстраничный разворот… это серьезно.
Джеб жмет плечами, хотя очевидно, что его беспечность напускная.
Я прикусываю губу и пытаюсь сменить тему. Найти что-нибудь позитивное.
– А вы с папой помирились.
Джеб вздрагивает.
– Да… но твоя мама меня просто ненавидит.
Я смотрю в окно у него за спиной.
– Ты же знаешь, это гиперопека.
– Только не надо лгать в мою защиту. Я слышал, что ты сказала.
Я хмурюсь.
– А что ты слышал?
– Ты прикрыла меня. Сказала, что я оказался там не по своей воле. Но мы с тобой оба знаем, что это я всё устроил. Я привез тебя туда, даже не подумав про дождь – и про то, что может случиться.
Я стискиваю его руку, отчасти от безысходности, отчасти от облегчения.
– Она злится не поэтому.
– А почему тогда?
Я смотрю на мягкие игрушки на окне – медвежонок, огромный клоун в клетчатой шляпе на затылке, коза, жующая жестянку с надписью «Поправляйся скорей!». Клоун выглядит зловеще знакомым, но я решаю, что это из-за неверного света молний. В палате царит полумрак, и кажется, что у игрушек не хватает глаз, рук или ног. Я вспоминаю кладбище Страны Чудес и вздрагиваю.
– Эл, – говорит Джеб, слегка подталкивая меня. – Ты не хочешь рассказать, почему вы с мамой ссорились, когда я вошел?
– Мама хочет, чтобы я думала о своей карьере и не отвлекалась. Она считает, что потеряла талант фотографа после того, как побывала в лечебнице. Дело не в тебе. Просто ей кажется, что я должна реализоваться, но мне что-то мешает.
Я тереблю край одеяла. Лгать отчего-то до отвращения легко.
Джеб кивает.
– Но я же не мешаю, а помогаю. И я не меньше, чем твоя мама, хочу, чтобы ты добилась успеха.
– Знаю. Просто она смотрит на вещи по-другому.
– Сегодня я встречусь с Розой и получу столько денег, что нам хватит на первое время в Лондоне. Это будет доказательство того, как сильно я хочу тебе помочь.
Моя рука вздрагивает в его ладони. Вот почему Джеб побрился и нарядился. Чтобы произвести хорошее впечатление на богатую клиентку. В памяти всплывает мамино предупреждение о предательстве, но я отгоняю эту мысль. Я знаю, что могу доверять Джебу. И все-таки, прежде чем я успеваю спохватиться, с моих губ срывается:
– Ты бросишь меня ради работы в первый же вечер, после того как я вышла из комы?
В моем голосе звучит такое отчаяние, что самой тошно.
Джеб накручивает мои волосы себе на пальцы.
– Твоя мама сказала ясно. Я должен уйти до восьми. Роза в городе, поэтому я с ней встречусь и покажу картины, чтобы она могла выбрать. Она нечасто здесь бывает. Надо пользоваться такой возможностью.
– Но сегодня выходной. Разве галерея не закрыта? Мистер Пьеро ждет тебя там?
– Нет. Но он дал мне ключ от выставочного зала.
Я поджимаю губы. Мне не нравится, что Джеб пойдет туда один, хотя ума не приложу почему. Может быть, дело в моей темной стороне. Недаром эмоции кажутся одушевленными… телесными. Темный, слепой инстинкт, размывающий узы доверия, которые мы выковали за минувший год.
Джеб мой. Мой, мой, мой.
Губы искривляются в злой усмешке, но я ее подавляю. Да что со мной такое?
Игрушечный клоун с металлическим лязгом падает на пол, и мы с Джебом оба подскакиваем.
– Хм, – говорит Джеб, подняв клоуна и усадив его на подоконник.
Он щупает причудливую клетчатую шляпу.
– У него в голове что-то железное. Вот он и опрокинулся.
– От кого эта игрушка? – спрашиваю я.
– От одного парня, который помог мне в пятницу, когда я вытащил тебя из трубы. Я пытался сделать тебе искусственное дыхание, а он появился как будто из-под земли… сказал, что видел в конце улицы «Скорую помощь» и помахал ей, чтобы она подъехала. Мобильник я потерял в трубе. В общем, он сделал то, что не смог сделать я.
Есть что-то такое в этом клоуне. Помимо того, что он выглядит странно знакомым… и что он больше других игрушек. Он кажется почти живым. Я всё время жду, что он сейчас шевельнется.
Клоун смотрит на меня, и выражение его лица как будто меняется. Вместо улыбки – злобная ухмылка. Даже виолончель в руках не делает его добродушнее.
Минутку.
Моя подозрительность тянет за еще одну нитку. Виолончель – единственный инструмент, на котором я умею играть и к которому не притрагивалась с прошлого лета. Откуда незнакомцу это известно?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?