Текст книги "Живое знание. Часть 1. Живая психология Востока"

Мужская психология творчества

К. Маркс дает логико-теоретическое основание этому типу психологии в виде системно продуманной дефиниции предметной деятельности, которая по существу у него такова:

КОНКРЕТНЫЙ ТРУД – понятие, введенное К. Марксом для обозначения начально-простейшей, предметно = агрессивной, превращенно = отчужденной формы труда вообще. Сложность здесь в том, что конкретный труд умышленно выдается и, увы, воспринимается за труд вообще. Но попробуем понять ограничения конкретного. К. Маркс дает следующее общеизвестное определение этого понятия конкретного труда:

«Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью обуславливает, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того, чтобы присвоить вещество природы в известной форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы. Действуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней способности и подчиняет игру этих сил своей собственной власти… Он не только изменяет форму того, что дано природой: в том, что дано природой, он осуществляет в то же время и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю. И это подчинение не есть единичный акт.» (К. Маркс. «Капитал». Т. 1, гл. 5, 1. Выделено нами. – К. Ш., А. П.). Но выделено здесь двумя экологически разными способами: то, что показывает

1) сохраняющийся процесс общения между человеком и природой, процесс, в котором УЖЕ ЧЕЛОВЕК регулирует эту систему эко-общения; здесь человек сохраняет преемственность со всеобщим своим био-эко-основанием; т. е. это – полезный, экофильный труд (выделено п/ж). Но вопреки этому

2) устанавливается двойное насилие человека над природой и самим собой (выделено курсивом), в котором он а) подчиняет себя враждебной для него цели как силе, каковую представляет для него как рабочего другой человек – хозяин тех, предметных средств труда и производства, подчиняя себя которым, рабочий подчиняет себя тем самым их хозяину; б) а затем он уже как купленный товар (рабочая сила) подчиняет власти другого человека природу, превращенную во внешнюю для них обоих силу.

В целом это – уже отнюдь не изначальная, не первичная, совсем не сущностная, но явно противоестественная форма труда. Принимая ее за изначальную форму труда, за труд вообще, мы совершаем грубейшую подмену, обман-самообман, основанный на всеобщем товарном фетишизме всей цивилизации Запада. Самообман этот – всеобщ: он пронизывает всю философию-логику-образование-науку-психологию, всю систему эко-социальных отношений, преобразованных в системно «перекошенные» социетальные отношения предметной деятельности. Этот чудовищный самообман основан на обмане и привычном насилии над человеком и природой и стал ныне эко-катастрофически более опасным, чем насилие человека над собой: «Все предметы, которые труду остается лишь вырвать из непосредственной связи с землей, суть данные природой предметы труда. Например, рыба, которую ловят, отделяют от ее жизненной стихии, воды, дерево, которое рубят… Средство (орудие) труда есть предмет или комплекс [сочетание] предметов, которые рабочий помещает между собою и предметом труда и которые служат для него в качестве проводника его воздействий на этот предмет. Он пользуется механическими, физическими, химическими свойствами тел для того, чтобы в соответствии со своей целью заставить их как силы действовать на другие тела. Предмет, которым рабочий овладевает непосредственно… есть не предмет труда, а средство труда.» (Там же. Выделено нами. – К. Ш., А. Л.).

Это – общие теоретико-логические основания современной, предметно-деятельностно, субъект-объектно ориентированной, особой психологии со всеми ее пороками-ограничениями, свойственными психике молодого, агрессиво-потребительски ориентированного мужчины (типа Александра Македонского). Рубинштейн чувствует-понимает их, намекает на них, но не имеет достаточных возможностей прямо и открыто говорить о них в силу идеологически всеобщего (для того времени) господства предметно-деятельностной парадигмы, в т. ч. и в психологии.

Естественно, жестко необходимо снятие предметно-расчленяющеформальной психологии, неявно ориентирующей население Земли на тотальное умерщвление биосферы. Необходима ее замена путем совершенствования существующих типов психологии (в обоих ее смыслах: и как науки, и как массового феномена), выявление некоей «промежуточной» – между женской и агрессивно-мужской – формами психологии.

II a. Мужской интеллигентно-творческий потенциал Японо-Руссии

Это не простая, но все же решаемая теоретико-прогнозная задача. Ее решение заключается в следующем: женщина и мужчина составляют некое живое единство взаимодополняемых структур-функций одного гармоничного целого. И если мы выводим качества женщины из Живой Природы в их общении, то ту же, Живую логику можно применить и для выведения интеллигентно-мужской Живой логики как продолжения-развития Женской Живой логики, а также реального опыта софиемудрствования русских-россиян.

Так, Лев Толстой как четырехмерная творческая индивидуальность, обладая одновременно и Женской душой и мужским интеллигентным разумом, дает нам своим творчеством дополнительные художественные эмпирические основания для определения интеллигента-мужчины как творца качественно новой субкультуры Японо-Руссии.

Итак, человек как микро-вселенная является «резюме» – итогом-творением макро-мира в детском возрасте: в онто– и филогенезе, то есть еще и в качестве начала истории (бережно сохраняемого многими народами поныне, в т. ч. и японцами). Взрослые в современном мире – уже не только творения Природы, но и ее сотворцы (но это изменение качества эко-общения не зафиксировано традицией). Причем сотворцы разные: женщина непосредственно участвует в сотворчестве с Жизнью, мужчина (Запада) – творит мир неживой природы, мир предметов (потребления-властвования). Эту предметно-атомизирующую линию творчества гипертрофирует Запад, вынуждая женщин действовать, творить по логике мужчин. Япония в этом отношении развивает более фундаментальное – Женское творческое начало, формируя и мужчин по интуитивно-всеобщему образу и подобию женской творческой личности. Поэтому для японцев особо актуальна задача выделения, или «позитивной поляризации» мужского творческого начала из женского, а для Запада, наоборот, женского – из мужского.

Но обе задачи – сложные и «тонкие». Особенно – японская проблема: ведь глубочайшая экологичность японской художественной культуры как раз и покоилась на превалировании женской экологичной душевности над мужским, предметно-активистским, потенциально экофобным началом, что реализуется Западом в созданной им эко-катастрофе. Поэтому для Японии задача заключается в таком выделении мужского из всеобще-женского, при котором общая экологичность культуры Японии и Японо-Руссии не только сохраняется, но и развивается путем совершенствования агрессивного мужчины в интеллигента, чему поможет Россия. Итак, опыт решения этой проблемы позволяет сформулировать следующие выводы:

1. Мужчина есть и непосредственное, и опосредствованное (предметом по преимуществу) единство био-природного и собственно человеческого, био-социального начал. При этом он, прежде всего, индивид (как био-природное существо), а уж потом – социальное существо. Он творит и общество: интеллигентно-миролюбивое и предметно-агрессивного типа.

2. Мужчина – это творец, который вместе с женщиной творит Жизнь. Правда, в отличие от нее, он творит ее путем создания предметных средств, рационалистично. Для мужчины творчество – самореализация своих потенций, самоутверждение, тогда как для женщины – это самоотдача, и лишь в этом – самореализация.

3. Мужчина в состоянии поддерживать гармонию с Природой именно потому, что он сам – Природа (точнее: результат сотворчества Природы и Женщины, Неба и Земли). Эта уникальность мужчины заложена ему геном природного универсума в качестве программы его жизни и творчества. Он должен, становясь сотворцом Жизни, – следовать этой своей естественной программе, – а не иной, меняя ее с возрастом. Но мужчина более свободен от своих связей с жизнью Природы, – в чем и таится потенция эко-катастрофы, которую отныне необходимо предвидеть и блокировать, – тогда как женщина следует программе Жизни.

4. Активность мужчины направлена вовне и по преимуществу в сферу предметных средств творчества. Это обязывает его, как сотворца Природы, свою предметно-деятельную активность соотносить с самой жизнью, воздерживаясь в своем прагматизме от гипер-активности, ибо она идет во вред жизни Природы, других людей и социума. Существенно то, что японец, «вооруженный» экофильными средствами интеллигента-Творца Жизни, сможет делать это, а рацио-личность Запада – это не делает.

5. Мужчина-творец должен брать на себя ответственность за жизнь других людей, Природу, социум – как умный и мудрый человек. Чтобы стать таким, он должен овладеть особой, мужской Живой логикой творчества, которая включает в себя еще и гармонизированную, метаформальную логику.

6. Мудрость мужчины-творца должна проявляться и в понимании ограниченности прямоты, прямодушия, открытости, которые могут обернуться прямолинейностью, огрубленностью, одномерностью, опасными в общении с Природой, социумом и другими людьми. Что и происходит на Западе.

7. Мужчине-творцу должна быть присуща ориентация на гармонизирующее само-развитие, ибо он, как активный субъект творчества Жизни, динамичен, находится в постоянном становлении, как и Природа. Это неизменное свойство его как творческой индивидуальности. Женщина, наоборот, представляет собою в творческом отношении постоянство в изменчивом мире. Вот почему их общая задача: гармонизировать свои отношения в эко-общение-творчество Жизни, составляя гармоничное единство друг с другом и со всеми иными сотворцами Жизни.

8. Мужчина, в отличие от женщины, – ориентирован не на семью, а вовне, на более широкую, эко-социальную общность, что впрочем, вовсе не исключает, а прямо предполагает сугубую индивидуальность (=замкнутость творческого процесса отдельной творческой личностью), что дополняется творческими достижениями других творческих личностей. В этом плане может быть разрешен тот, казалось бы, парадокс, когда “женскость” Японии (=Востока вообще) развивает мужчина. Он вместе с женщиной должен выступить основным субъектом развития всей системы эко-социальных форм общения в Японии-Мире. Этот же принцип, но в своем перевернутом виде, осуществляет и Запад, вынуждая женщину действовать по логике агрессивных мужчин.

9. Именно опосредствованность творчества мужчины отличает его от женски-непосредственного созидания жизни. Это качество превращает мужчину в основного субъекта экофобно-катастрофичной предметной деятельности. Вот почему так важно для него решить задачу повышения уровня творческой самокритичности – по отношению к тенденции предметизации. Это означает и большую преемственность творческой индивидуальности мужчины будущего по отношению к традициям Японии и Востока в целом в смысле непосредственности = неопосредствованности предметом системы гармоничного эко-общения. Это означает еще и содействие неживой Природе в раскрытии = развертывании потенций ее превращения в момент, внутреннее средство (например, скелет) саморазвития жизни. Это – ревитализация неживого.

И все же, говоря в целом о мужчине-творце как идеале, которым для нас являются А. Пушкин, Лев Толстой и др. творческие индивидуальности России, необходимо подчеркнуть, что основная часть работы по японизации опыта Евразии и Запада должна быть проделана с жесткой необходимостью в ближайшем будущем. Самое большее, что удалось сделать на данном этапе – наметить стратегию-программу общего, экософски осмысливаемого процесса смены всех парадигм Востока-Запада-Евразии. Фундаментальным основанием для реализации данной Стратегии является творчество интеллигенции России, создавшей основания и для качественно нового типа творческого потенциала, возникающего в лоне классической русской культуры и, естественно, наследуемой и субкультурой Японо-Руссии.

К тому же, Лев Толстой, А. Пушкин и др. русские поэты-писатели, будучи четырехмерными творческими индивидуальностями, а значит, обладая одновременно женской душой и мужским интеллигентным разумом, дают нам своим творчеством дополнительные художественные эмпирические основания для определения того, что такое подлинные Детскость и Женственность по-японски и в будущем, и что такое интеллигентный мужчина как Творец качественно нового и новой субкультуры Японо-Руссии и Жизни в целом. Такое взаимоосмысление японски-женского и интеллигентно-мужского творческих потенциалов дает шанс осмыслить по-новому и Детский, и Женский варианты творческой индивидуальности будущего (например, Льва Толстого как идеала). Фундаментальные эмпирические основания для самой постановки данной проблемы дает Восток, прежде всего буддизм, а значит, и синтоистски-буддистская Япония. Но вот эко-осмысление этих реалий возможно скорее всего средствами классической русской культуры, а значит, и нашей Экософии Творчества Жизни.

III. Соборно-синтезирующая психология-культура Японо-Руссии: эко-нормативный прогноз созидания

Встретишь Будду – убей Будду!

Чань-буддизм

Данное изречение, свидетельствующее о креативности поэтично-буддистского мышления, – одно из самых «таинственных» положений дальневосточной мудрости. Часто оно трактуется как призыв к ниспровержению всех идолов. Однако смысл его гораздо глубже. Его можно понять, опираясь на положение: «мысль изреченная есть ложь» (Ф. И. Тютчев). Этот тезис точно передает акцент классических китайски-японских поэтов-мудрецов на глубинном уровне, скрываемом словами, но ими же и выражаемых. Не означает ли призыв «убей Будду!» призыва к устранению «Будды явленного» для обретения более глубинной любви к подлинному Будде (являющемуся в данном случае одним из символов многообразной Природы)? Тогда это призыв к раскованности, креативности мышления-поведения.

Но раскованность, как и творческая активность, тоже имеет свои измерения, и свою внутреннюю самоорганизацию. Лишь ребенок может позволить себе полнейшую «свободу без границ». Мудрец в своей свободе руководствуется творческими интересами, но не своими личными, а Жизни в целом. Поэтому названный принцип лучше переформулировать по-новому: «Встретишь Будду – пересотвори Будду!». Что, естественно, резко повышает меру ответственности: ребенок может безответственно «убивать Будду»; мы-то знаем, что это ему не под силу; а взрослый должен понимать это не буквально, мудрец – тем более.

Этот принцип пересотворения, досотворения, взаимотворчества и т. п. должен стать всеобщим, начинающим свое действие с самой беззащитной части жизни – с Живой Природы и детей. Эко-общение учетверяется, а точнее: вообще становится безмерным, ибо и познание жизни, и тем более ее созидание – не могут ее исчерпать. Жизнь – тайна, Творчество Жизни – тайна тайн, бесконечность в степени бесконечность. В этом – прелесть и бесконечная притягательность творчества жизни человеком – высшей, самой творческой формы творчества. Здесь человек и становится подлинной творческой индивидуальностью высшего уровня, человеком-Творцом = Богочеловеком (в русской культурной традиции), младшим соавтором самого Бога. Разумеется, по степени высочайшей ответственности за жизнь вообще (не по претензиям).

Эта духовно-творческая индивидуальность высшего уровня продолжает преемственность по отношению ко всем творческим индивидуальностям, обнаруживая новые, высшие уровни во всем творчестве их всех. Прежде всего, в том смысле, что она начинает творить их самих: ее творчество – это Творчество Творцов Жизни, а вместе с ними – и творчество самой Жизни тоже. Они – вместе с детским началом – должны быть гармонично уравновешены. Гармоничное объединение женского и мужского начал, а значит, и женски-восточной культуры и интеллигентно-мужской культуры России – наиболее очевидное основание уже трехстороннего синтеза культур и типов творческой индивидуальности, – что и позволит нам выйти на новый уровень. Для этого необходимо решение проблем в еще одном аспекте, который в чань-буддизме сформулирован в виде парадоксального афоризма: «Человек не может быть благоразумным и мудрым, если в нем слишком сильно мужское или женское начало». И здесь с самого начала можно увидеть следующий парадокс: творчество творцов, любовь к ним должны начинаться, естественно, с любви к природе = детям (что было декларировано и выше). Так это было исторически, сохраняется японской традицией и представляется самым естественным и неизменным для культуры Японо-Руссии.

Творчество творцов переворачивает эту историческую последовательность и, вопреки ей, начинает не «снизу», а как бы «сверху», с Творчества Творцов высшего уровня, с самосозидания духовно-творческой индивидуальности высшего уровня. И это, оказывается, наиболее продуктивно, ибо Творчество высшего уровня – всегда взаимно, есть взаимотворчество, взаиморазвитие творческих потенциалов всех и каждого. В определенном смысле это даже и легче, ибо опирается на саморазвитие = самосозидание творческой индивидуальности в интенсивно-динамично-творческом общении. А уж они, – как корни, – будут «ветвиться» детьми, в своеобразном генеалогическом древе. Но Творчество Творцов специфично еще и потому, что это творчество отношений с творческими личностями, а уж затем и их самих. И не просто субъект-объектных отношений, ныне принятых в качестве всеобщего-де эталона, но отношений субъект-субъектного общения при максимальном самоограничении, самосдерживании основным субъектом творчества своей собственной творческой активности, – во имя нарастания творческой активности иных (особенно младших) субъектов сотворчества. К тому же – при четкой «позитивной поляризации» (П. Сорокин) разных типов творческих потенциалов и не только типов, но и индивидуально-личностных различий. И при максимальном отмежевании всех и всяких «поползновений» в сторону предметной, рацио-эгоистичной формы творчества, ныне распространенной в качестве «эталона» творчества.

Первейшее, широко распространенное различение – женского и мужского начал «инь-ян». Для ноосферно-соборно-синтезирующего Творца Жизни это различение из внешнего становится внутренним, к тому же, как минимум, пятисторонним: Природа-дитя-женщина-мужчина-я сам, если я – соборно-синтезирующая личность. Эта «позитивная поляризация» совершенно необходима для осознанного созидания структур общения, качественно различных для каждого из субъектов сотворчества. В то же время вовсе не очевидно, что с мужчиной-Творцом нужно говорить «как мужчина с мужчиной», а с Женщиной-Созидательницей – «между нами = девочками», с детьми – по-детски, как потенциальными СоТворцами, чтобы показать перспективу творческого саморазвития каждому субъекту сотворчества персонально, которая, к тому же, увлекла бы его в его творческом саморазвитии, а оно, должно стать регулируемым саморазвитием, с осознанной перспективой перехода в саморегулирующееся самосовершенствование.

Здесь можно видеть общую преемственность и с Востоком по линии самосовершенствования, и с Россией-Евразией с их тенденцией гармоничного синтеза, и с Западом с его динамизмом, но при сдвиге акцента с управления на регулирование. Тем самым в этом трехстороннем синтезе и совершается выход на качественно новый уровень, прежде всего в личностно-творческом смысле. Это означает появление нового типа=уровня творчества и уж от самого субъекта творчества будет зависеть реализация возможности превращения его в ведущий, или системообразующий, тип не только творчества, но и всей системы эко-социального общения и самой Жизни.

Для этого нужно четко отличить данный тип Творчества (Творцов Жизни) от остальных типов творчества: детски-женского, мужского. Прежде всего, необходимо отличить творчество творцов от западно-предметно-мужского типа творчества, ныне господствующего в мире и, увы, также и в мире японской культуры. А так как выше была проделана попытка определить образ мужского типа творчества будущего, дальше попытаемся продвинуться в осмыслении образа духовно-творческой индивидуальности высшего уровня путем двойного, или двустороннего процесса: а) отличения его от образа мужчины-творца путем б) развития образа женщины-созидательницы, продолжающей линию преемственности с японской традицией (главным образом – лирики). Тем самым будет доразвит и образ мужчины-творца, который должен быть «встроен» в качественно новую систему творчества творцов, где он будет скорее определяемым, чем определяющим (как ныне).

Речь идет прежде всего о функции Творчества Жизни, – которая есть скорее свойство-функция Женщины-матери-созидательницы, чем мужчины-творца и тем более – мужчины как субъекта предметно-деятельностного творчества. Эта функция Творчества Жизни отныне существенно усложняется по сравнению с функцией рождения, воспитания детей (основной, самой естественной, но потому и относительно биологически более простой-привычной, нежели творчество жизни). Усложняется и функция воспроизводства следующих поколений: отныне мы должны будем творить в них творческие индивидуальности, или Творцов Жизни. И эта линия преемственности является прямым продолжением чадолюбия всей японской культуры: «Любовь к детям – один из основных мотивов японской лирики, она противопоставляется всему остальному»:

 
Для чего нам серебро, // Золото, каменья эти?
Все – ничтожно // Всех сокровищ
Драгоценней сердцу дети!“.
 

Яманоэ Окура (/29/, с. 50)

Для японской лирики любовь к предкам и детям, к Природе – близкие, если не тождественные образы. Как и природа, дети дарят ощущение радости бытия:

 
С детьми из дорогой моей деревни
Я встретился – и радость беспредельна.
И грусти больше нет!
 

(/29/)

Детская открытость миру Природы – одна из основных характеристик творческого мышления вообще. Дополняющая ее линия естественного чувства чадолюбия должна быть развита, на наш взгляд, за счет:

1) любви не только к самим детям, но сильнее – к тенденциям-потенциям их творческого саморазвития – с целью помощи в их реализации;

2) снятии ограничений этого развития рацио-эгоистичным типом творчества, но не путем прямого запрета, а более тонким, мягким, интеллигентным образом: путем переключения внимания на более перспективные и увлекательные сферы-формы Творчества Жизни и включения предметного творчества в более фундаментальный контекст Творчества. Это – как бы феминизация-японизация предметного (=мужского) творчества и в то же время – развитие обоих этих типов в нечто качественно новое: не только для Японии, но и для России-мира.

В этом смысле – японская классическая художественная культура – одно из фундаментальных оснований выхода человечества на уровень Творчества Жизни, – его мудрецами. Непосредственно в японской лирике эта тенденция наметилась в форме устремления к экологичному гуманизму. Для этого в ней можно выделить три аспекта:

а) тенденцию эко-синтеза традиционной экологичности с лучшими гуманистическими традициями, пришедшими в Японию из России и Запада;

б) критику буржуазной культуры без ее расчленения на собственную (японскую) и внешнюю (пришедшую из США, стран Западной Европы);

в) эклектичное соединение двух несовместимых начал.

Если говорить о тенденции синтеза, то эко-гуманизм соответствует традициям японской культуры, утверждающей принцип гармонии, а не борьбы старого и нового. Происходит смена формы эко-гармонии. Так, если в рамках японской традиции Природа рассматривалась как активное начало, а человек функционально лишь активно воспроизводил ее предначертания, то ныне человек становится организующе-ответственным и за себя, и за всю систему «Человек-Биосфера» в целом. Характерны в этом смысле строки из стихотворения Таро Никамуры:

 
Я люблю птиц… // Красивая, смелая, чистая…
И только ноги ужасны…
Я, мясорубка, перемалывающая ненависть и желания,
Потому так люблю эти сильные ноги птиц
 

(/5/, с. 133)

Высшая форма экологичного гуманизма, пожалуй, запечатлена Симпэй Кусано в строках стихотворения «Божья коровка» (/5/, с. 90):

 
Солнце, букашка и я.
Все собрались на одной ладони.
 

Тут Человек-Творец, созидая новый уровень Жизни, не отбрасывает предметности как одной из характеристик своей культуры, не фетишизируя ее. Однако далеко не всегда современные японские поэты выходят на такой высший уровень позитивного эко-общения, как это удалось Симпэй Кусано. Все же большая часть их творчества характеризуется как соединение экологичных традиций с фетишизацией предметно-вещного бытия человека, что отрывает его от Природы.

Такой акцент на человеке – приводит подчас к некоторому забвению природы. Этот «перехлест» можно видеть у современного поэта Сюнтаро Таникава (/5/, c. 178):

 
Что оставил мёртвый мужчина? // Жену // И ребёнка.
Что оставила мёртвая женщина? // Поникший цветок.
Все, что оставили мертвые, – // Это, живые, мы,
Только живые мы! // Ничего другого.
 

Это, частичное отступление от экологичных традиций можно видеть и в «Сотворении человека» того же автора (см. /5/, с. 90). Более полный эко-синтез разных (экологичных и гуманистичных) традиций таков:

Природа (Небо и Земля) породила Человека. Человек создал орудия труда, все свои предметы, общество и государство. Через Культуру и уж затем – через вещи Человек творит самого себя и как хозяина этих вещей. А ныне Человек начинает творить эко-гармонию в себе-Природе. Таково резюме Экософии как мировоззрения.

А СюнтароТаникава принял поверхностную, хотя и реальную зависимость от мира вещей… и государства за единственную и сущностную связь. Он забыл о порождении человека Природой, а им – вещей, а ныне уже и природы. Конечно, если принять эту картину… за истинную, то тогда действительно «все нужно было бы начать сначала»» (/28/, с. 223). Правда, государство на Востоке – организм, долженствующий жить в гармонии-со-Вселенной. И тогда это мировоззрение – экофильно. Японская культура создала в форме лирики глобально значимую сферу позитивного, гармоничного эко-общения. Поэтому стоит универсализировать эти ценнейшие достижения мировой значимости. Нужно лишь хорошо разобраться в них и синтезировать их с гуманизмом античной, русской и современной европейской культурами.

Рассмотрение современной японской лирики с позиции необходимой эко-гармонии убеждает в том, что она «шагнула» от первоначальной эко-гармонии человека с Матерью-Природой внутри Нее прямо в Будущую Эко-гармонию, когда уже человек (став соборной творческой индивидуальностью) стал ответственен и за себя, и за всю Природу и общество тоже. Японская лирика дает одну из возможных картин эко-гармоничного Будущего для всей глобальной культуры, которую предстоит развивать человечеству.

Таково наше понимание образа соборно-синтезирующей творческой индивидуальности, выходящей на уровень Творчества Творцов Жизни. В силу того, что она, как и все люди, как человек вообще, создана природным универсумом, а непосредственно – предшествующими поколениями, она имеет основание и возможность перевернуть эту историческую преемственность: Жизнь вообще → дети → женщина → мужчина – в качественно новую, нами творимую, переводящую эту «цепочку» на уровень его творчества всех этих «звеньев», – но уже как своих творений. Это тоже био-связь, но уже творимая современным человечеством в качестве этапов, сфер, форм самосозидания духовно-творческой индивидуальности и ею жизни. Ведь почти изначально человек, т. е. женщина + мужчина, будучи детьми Природы, сами становятся родителями, творцами следующих поколений. Отныне же этот эко-процесс креативизируется, то есть становится еще и процессом самовоспроизводства человека-творца: сначала, как Творец Жизни человек творит своих детей, а затем, вместе с ними, – внуков и вместе с ними – Жизнь Природы. Тем самым он и выходит на уровень Мета-Жизни, Сверх-Жизни, творимой Сверхчеловеком, или Метачеловеком. Итак:

1. Высшее предназначенье человека – Созидание Творцов Жизни.

2. В этом творчестве творцов необходимо развертывание уникальных творческих способностей каждого из творимых нами Творцов Жизни.

3. Нашу собственную творческую активность мы должны постепенно заменять повышаемой нами и спонтанно растущей творческой активностью следующих поколений творцов жизни. Иначе: моя творческая активность осуществляется в творчестве и через творчество моих учеников = детей и детей – творений моих творений. Здесь действует китайское «вэй-увэй»: действие через не-действие, через сдерживание своей активности в пользу Живой Природы.

4. Духовно-творческая индивидуальность высшего уровня добра, прекрасна, мудра не только сама по себе, в своем собственном творчестве, но и через Творчество Творцов Жизни.

5. Мудрец многомерен, многопланов, почти бесконечно многосторонен в творчестве своих творений.

6. Пророк постоянен в своих творческих, безгранично многообразных проявлениях.

7. Человек-Творец высшего уровня гармоничен не только сам по себе, в своем Творчестве Жизни, но еще и в Творчестве своих творений.

8. Человек-Творец – еще и субъект творчества социума особого типа – социума Творчества Жизни, или социума соборной совокупности творческих индивидуальностей.

9. Человек-Творец высшего уровня гармоничен не только сам по себе, и не только в своем творчестве – как субъект гармонии везде и во всем, но и в Творчестве своих творений.

10. У духовно-творческой индивидуальности высшего уровня имеется и еще одна форма-сфера – гармонизации общения между разными поло-возрастными группами субъектов Творчества Жизни и их – с Природою, самым изначально-фундаментальным субъектом самовоспроизводства, включая порождение человеком-Человека-Творца высшего уровня, становящегося ныне основным соавтором их совместного взаимотворчества.

Японская культура предрасполагает к выходу на этот уровень, ставший ныне столь необходимым. Но для реализации этой потенции нужна хорошо системно продуманная стратегия, вариант которой мы и предлагаем. Все эти выводы в их совокупности дают основания для коррекции следующего, широко распространенного положения, классически четко выраженного К. Марксом: «Мужчина не может снова превратиться в ребенка, не впадая в ребячество. Но разве его не радует наивность ребенка и разве он сам не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизводить свою истинную сущность?..» (/7/, т. 12, с 737). Таковы, по Марксу, древние греки как нормальные дети. Но «бывают… старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат в этой категории» (/7/, т. 12, с 737). Имеется в виду Восток.