Текст книги "После запятой"

Как она дрожит. Давно я не обнимала ее. Пусть прижмется покрепче. Вот так. Я перетяну на себя часть ее горя. Я когда-то так делала. Надо только самой расслабиться, освободить в себе побольше места, а ту часть, которой касаешься другого, сделать похожей на воронку, безостановочно перекачивающую неперевариваемую обузу. А если она слишком твердая и не поддается давлению, надо вначале через прикосновение, наоборот, выпустить из себя нечто, растворяющее или раздробляющее эту глыбу. Тогда она, правда, делается больше по объему, и другой человек начинает ощущать себя переполненным сверх меры, но только в первую минуту… Дальше начинается вытягивание. Вот и сейчас получилось. Началось. Кажется, что мы обе полностью хлынули в точку соприкосновения, и она вся ширится, разбухает, выходит за свои пределы и начинает жить своей отдельной жизнью. И хоть она придвинулась ко мне вплотную, расстояние между нами пульсирует, и когда оно раздвигается, становится понятно, что оно состоит из живой массы, если и не мыслящей, и может даже не ощущающей, но безусловно размножающейся. Она кишит между нашими телами. И даже различима на глаз, а не только в ощущениях. Но, Боже, это – моя кожа? Какая она стала чудовищная! Что это со мной? Я заболела! Постой – я умерла, все время забываю об этом. Я уже разлагаюсь? Но боли я не чувствую. Просто ощущение одеревенелости. Но меня же закопали. Я что, забралась к себе сквозь землю? Как я туда провалилась, что-то я не уловила этого момента. Последнее, что помню – мама… Вот же она! Я ее вижу. И люди кругом стоят, что-то говорят. Звуки какие-то издают. Зачем? Что происходит? Ей стало вроде бы легче. Тело у нее теперь не такое напряженное. Чем же я недовольна? Да, моя кожа. Что с ней? Боже, я, кажется, понимаю. Этого не может быть! Но это так. Это не… Это кора. Я – в дереве. Нет, я – дерево. Что-то знакомое. Уже было. Совсем недавно. То ли мне это снилось, то ли вправду было. Не вспомню. Наверное, кажется. Так бывает. Что-то происходит впервые, а ты уверен, что уже испытывал это. У людей так. Почему я продолжаю думать, как человек? Потому. Что. Я. Что? Что. Я? Я. Я. Да. Я. От них. Я. Тут. Стою. Они. Появляются. Мельтешат. Как. Они. Суетливы. Да… Приходят. Прислоняются. Истерли. Меня. В этом. Месте. Совсем. Неприятные. Издают. Звуки. Частоты. Какие… Забираются. В меня. Не спросив. Одни. Наглые. Другие. Исчезают. Снова. Появляются. Те же. Другие. Все равно. Мне. Все. Равно. Я остаюсь. Остаюсь. Я – вечно… Они – преходящи. Появляются. Неожиданно. Длятся миг. Машут. Руками. Пищат. Потом. Пропадают. Бесследно. Немногие. Очень немногие. Обладают. Свойством. Вновь возникать… Из небытия. Я их. Запоминаю. Их мало. Они самые тихие… Объявившись снова. Они. Становятся. Как я. Стоят. Неподвижно. Беззвучно. Почти как я. Но. Ни у кого. Из них. Нет. Моей. Стойкости… Они уходят снова. Одни навсегда. Не нужно. Никого. Не жаль. Жаль… Что это значит? Не помню. Слово. Слово? Не понимаю. Не симулируй! Ты можешь думать и на другой скорости, чем дерево. Не могу. Можешь! Ну и что? – не хочу. Если будешь потакать себе – еще немного, и оно тебя поглотит. Ты застынешь надолго. Прекрасно. Ты разучишься думать. Замечательно. Я отдохну. Мне нравится. Быть деревом. Ты потеряешь время! Время? Что это такое? Пойми – быть деревом – это не то, что тебе нужно. Ты уже достаточно отдохнула. Если ты сейчас застрянешь, потом тебе все равно придется выбираться. Ты не сможешь задержаться навсегда. Почему? Потому что ты изначально не была деревом. У этого дерева своя душа, она вертится на других оборотах, чем твоя, но именно поэтому способна зачаровать тебя. На время. Потом тебе придется удалиться, так или иначе. Это не твоя обитель. До того как ты сюда вселилась, тут спала душа другого человека. Ей не удалось в свое время самой выбраться. Ты своим вторжением поневоле потревожила ее. Сама того не замечая. Ее вышвырнуло из дерева, и пробуждение ее было изматывающим. И ей продолжать путь с прерванного места. Так что если ты надеешься таким способом избежать боли, то обольщаешься. Откуда ты все это знаешь? Откуда? – не могу объяснить. Просто вижу. Как ты раньше видела, что трава зеленая, а небо голубое. Почему же я этого не вижу? Тоже видишь, просто не можешь пока осознать. Ты – это я. То есть я – это ты. Решайся же. Они сейчас уйдут, и у тебя больше не будет стимула выбираться. А как мне это сделать? Сперва перестань думать об этом. Как только начинаешь думать, сразу все умения теряешь. Сосредоточься просто на том, что ты уже за пределами дерева. Не получается. Легко сказать – просто на том. Отвлекись пока на что-нибудь другое. У меня сейчас необычайная ясность мысли, кажется, я могу узнать доподлинно обо всем, о чем пожелаю. Узнать не только разумом, но и всеми способами познания. Оказывается, есть еще много других способов, не требующих ни малейшего усилия, – достаточно только захотеть. Раньше такое было немыслимо. И невозможно было представить. Потому что это не из области мысленных представлений. Как можно чем-то объять что-то, не входящее даже в одну с ним сферу? Если бы мне кто сказал, что существует такой способ восприятия, я бы не поняла и не поверила. Я понимаю, что все это мне дается благодаря тебе. Тебя прежде со мной не было? Я всегда была, ты – всего лишь часть меня. В каком-то смысле я была задолго до тебя. Тебе пока не удается объять это сообщение полностью. Не думай, что ты сейчас всесильна. Тебе еще многое трудно усвоить. Хотя кое-что уже стало доходить…

Да, я удивительно четко различаю вещи, которые были за пределами моего познания. Многое я воспринимала сквозь густой туман. Иногда я понимала это, а временами думала, что вижу истинные очертания вещей. Обычно я двигалась в потемках, а то и в кромешной тьме. Теперь, например, смешно такое понятие, как обман. Он просто не существует без нашего попустительства. Он становится возможным только из-за нашего желания его. От нашей слабости, не дающей взвалить на себя все таким, как оно есть. И еще от нашей близорукости – если бы мы видели все отчетливо, правда не отпугивала бы кажущейся грозностью, а привлекала бы своей благородной уникальностью. Я могу сейчас рассматривать всю свою жизнь целиком и в то же время в каждой ее мельчайшей подробности. Можно сейчас близко и со всех сторон рассмотреть каждую деталь, даже если еще при жизни начисто о ней забыла сразу при ее происшествии или вообще ее не заметила, когда она происходила. Сколько интересного можно обнаружить, если открыл способность оглядывать жизнь таким образом. Не нужно больше копошиться и барахтаться вслепую, тыкаясь носом, а то и со всего размаху ударяясь лбом то в один фрагмент, то в другой и тужась определить его место и значимость для общей картины. Теперь можно любоваться законченностью и монолитностью всей сложно выполненной мозаики, а можно и по отдельности оценить филигранную точность соединения всех ее фрагментов, которые раньше назывались случайностью, а сейчас выявили единственность и непреложность своего местонахождения. Это относится не только к моей жизни, но и ко всем людям, с которыми мне доводилось общаться. Я вспоминаю ясно все забытые разговоры, я их вижу так же, как и разговоры, которые я искаженно запомнила, зашторенная своими оценками, желаниями, ожиданиями и подозрениями. Теперь я понимаю, ощущаю, вижу, вспоминаю – Господи, как это назвать? – знаю, что мне конкретно говорилось, что при этом говорящий хотел выразить, какие цели он преследовал и какие мотивы им двигали. Интересные вещи все же выясняются. Выходит, в большинстве случаев все было проще, чем я представляла. Или было сложней, но по-другому, чем мне виделось. Многое дурное я сама спровоцировала, тогда я этого не понимала. Но сколько мне, оказывается, пакостей было сделано, которых я не смогла оценить, и поэтому они отскочили, не оставив следа. Значит, все, что меня задело, я сама схватила, заметив. А сколько я боли причинила другим! Иногда сама того желая, не возражаю – штучка я была еще та, но чаще и не намереваясь, влекомая добрыми побуждениями. Но тогда я не виновата? Это смотря кто судит и откуда. Если ты сама судишь, зная, почему так поступила и при этом никакого реального вреда не причинила, то – нет. Есть еще просто поступок твой сам по себе, и каждый желающий волен истолковывать его в меру своих способностей и потребностей. И есть еще человек, на которого было направлено твое действие и который воспринял его в неблагоприятном свете. Почему? – вот в чем вопрос. Потому же, что и ты обижалась почем зря на людей, как я сейчас вижу, оттого что думала о них хуже, чем они есть, и исходя из этого неверно оценивала их поведение или была не способна их понять – их намерения были слишком возвышенны для тебя. Или чувствовала истинную подоплеку их действий, хотя они искренне обманывались на этот счет. Я уж не беру те случаи, когда обидеться входило в твои интересы, хотя при этом ты честно старалась испытать как можно более правдоподобную боль. Да, но при этом сколько еще настоящих колкостей, завуалированных и не очень, было выпущено в мой адрес. Вот что они имели в виду, когда так говорили! А ведь тогда я не увидела, что это колкости, и поэтому они, невостребованные, прошли сквозь меня и без препятствий вернулись бумерангом к хозяевам. Отравив их ядом, который предназначался мне. Жаль, что я была настолько глупа, чтобы не понять истинный смысл их слов, – я бы им ответила. Ты не видишь разве, что только оттого, что они для тебя реально не существовали, эти удары, – они не достигли цели. Так что не расстраивайся. Получается, что, если бы я не растопыривало свои ветви, а сложило бы их обтекаемо, – огорчениям не за что было бы уцепиться и повиснуть. Но я выросло такое, это не от меня зависит. Надо иметь безукоризненную форму, чтобы неприятности проносились мимо. То же относится и к обманам. Если в тебе нет магнита, их притягивающего, они к тебе не пристанут. И страхи, страхи – чем они сильнее, тем скорей случается то, чего боишься. Извини за несколько канцелярский язык. – Наконец-то! Надеюсь. Что тебе удалось выговориться до конца. А косноязычность твоя простительна, все-таки ощущения пока не совсем сформированы. – Но ты понимаешь, о чем я? – Не совсем. – Отчего же? – Хотя бы оттого, что мне чужды эти чувства. – Тогда, быть может, ты – мой Ангел-хранитель, который явился после смерти? Наверное, только Ангелам неизвестен страх. – Не говори, пожалуйста, пошлостей. Я тебе уже сказала, что мы – одно. – Почему же тогда эти чувства тебе незнакомы? В свое время я очень тесно с ними сталкивалась. – Потому же, что и твои недавние изречения явились для тебя новостью, хотя я и пыталась их тебе и раньше втолковать. Я вкладывала гораздо больше, чем ты смогла извлечь. Но раньше ты почти ничего не усваивала. – Когда раньше? – Тогда, когда ты еще имела возможность действовать. Но ты ее практически полностью упустила. – Разве мы тогда общались? – Да. Но не мы, а я пыталась до тебя достучаться. Почти всегда с нулевым успехом. Мне приходилось тебя за уши вытаскивать из твоих мелких страстишек и переживаний, но ты окуналась в них обратно, почти ничего не усвоив. Когда я тебя поднимала повыше, чтобы ты смогла увидеть, что кроме привычных тебе нравится – не нравится, полезно – не полезно, хочу – не хочу, существуют и другие способы контакта с миром, то ты прекрасно все понимала, но, возвращаясь, почти ничего с собой не уносила. – Почему? – Потому что ты не устанавливала связи между этими двумя уровнями. Когда ты была со мной наравне, тебе казалось, что ты уже все знаешь и теперь начнешь жить по-другому. Нужно было каким-то образом эти знания застолбить, закодировать чем-то, чтобы потом, спустившись, можно было по этим знакам опознать и расшифровать свой опыт. А ты вместо этого наслаждалась знанием и думала, что теперь оно навсегда твое, а потом, странствуя обратно в прежнее состояние, ты опять принималась за стравливание между собой своих стра-хов, стра-даний, стра-стей и стра-нностей. возвращалась в засиженную нору вместо того, чтобы продвигаться вперед. Когда ты мучилась на предмет всяких там несоответствий происходящего твоим ожиданиям, мне раз двадцать приходилось встряхивать тебя, чтоб до тебя дошло, что все, воспринимаемое тобой как обман, предательство, несправедливость, на деле – необходимое орудие производства для шлифовки твоих, деликатно выражаясь, шероховатостей. Что ты должна не сопротивляться, а, наоборот, принимать как дар, как помощь в работе, которую, по большому счету, ты сама должна была проделать. А ты тратила время, отпущенное на это, на свои завихрения, да еще, вместо того чтобы сотрудничать, тормозила процесс. Ведь тебе оставалось только довести начатую полировку до блеска, чтобы удары не увечили тебя, а соскальзывали, отражаясь, как в зеркале. Каждый раз мне казалось, что теперь-то уж мои старания увенчаются успехом, но ты погружалась обратно в свой маразм, девственно-первозданная. Ты, кстати, тогда принимала ванну. И я сообразила остановить наш взгляд на мыльной пене, на пузыре, который находился от тебя на расстоянии тупо расслабленного взгляда, так что, вернувшись, ты не могла его не заметить. Я увязала его с достигнутым тобой уровнем понимания, и потом, когда ты снова низко пала, он вытянул тебя, и ты сделала скачок в своем развитии. – Да, я помню, о чем ты говоришь. Почему же сейчас я лучше тебя слышу? Ведь тогда я не думала, что это ты мне передаешь знания, мне казалось, что я сама до всего дохожу. – Перегородка между нами стала тоньше. Но и ты сейчас сможешь сделать вещь, мне недоступную. Ты можешь спуститься до той нашей части, которая сейчас слилась с деревом, и через нее ощутить мир. Многое из ее переживаний ты неточно почувствуешь, многое сама не сможешь доходчиво объяснить, но осознанное взаимодействие возможно.

– Да, действительно, я чувствую, как оно развивалось. Вначале у него были очень простые, но приятные ощущения. Оно мало что могло различать, кругом была как бы серая плотная вата, потом стали прорываться более сложные переживания – яркий солнечный луч, порыв ветра, летящий снег – все это не называлось, а было дано как приемлемое изменение. Потом стали появляться голосящие люди – оказывается, это кладбище недавно образовалось – если соотнести его представления о времени с моим привычным – всего каких-нибудь пятьдесят лет. Еще я понимаю, что оно не очень их дифференцировало из окружения – они появлялись, выводя его на время из равновесия, а потом начисто забывались до следующего раза. Первое сильное потрясение наступило, когда в него переместилась чья-то человеческая душа. Оно тогда было в панике от непривычного сумбура и хаоса, соучастником которых его заставили стать, но не могло дать отчета в происходящем. Только со временем, благодаря нашествиям, оно научилось у них зачаткам более тонкого различения предметов и способности или свойству давать всему названия. Сейчас оно благодушно воспринимает все переселения внутри себя и вообще, попросту говоря, ему ровным счетом ничего не нужно, оно абсолютно самодостаточно. – Что ж, замечательное достижение, оно доступно только дебилу или божеству. Но ты не покупайся на это, я думаю, в нашем случае мы имеем скорее первый вариант. – А по-моему, все является божеством, а какие лица оно при этом принимает – несущественно. – Ты права, только не думай, что ты сможешь воспользоваться плодами чужого совершенства. Оставшись в нем, ты привнесешь свою собственную сумятицу и будешь с этим жить дальше. Лучше наберись мужества идти предначертанным путем, чтобы прийти к тому же самой. – Здорово, как ты все понимаешь и можешь объяснить! А выше тебя есть кто-нибудь или ты предел моего совершенствования? – Прислушайся, что-то изменилось! – Да, но это не в мыслях, а в ощущениях перемена. Что-то бок захолодило. А, это она отодвинулась. Они уходят! Когда это они кончили речи говорить, я задумалась о чем-то и упустила момент.

Как забавно снова оказаться без тела. Состояние самое легкомысленное. И легкочувственное. Как будто я – воздушный шарик, и меня ведут на ниточке. Я не делаю никаких усилий, чтобы перемещаться вслед за ними… Кажется, что я вишу в воздухе, а они, передвигаясь, каким-то образом плавно смещают с места и меня. Все мое участие в этой процедуре состоит в том, что я не сопротивляюсь. Снег пошел. Им же, наверное, ужасно холодно, они столько времени простояли на морозе, произнося речи. И зачем это нужно было! Несчастные. Я большую часть их речей пропустила мимо ушей. – Тебе пора бы отучиться от накатанных словесных оборотов. И этот твой махровый эгоизм – люди стояли, мерзли, говорили – нет чтобы из благодарности хоть в последний раз быть человеком и выслушать их до конца, а не прикалываться к какой-то ерунде. – Вот уж нет. Никогда не терпела, чтобы вокруг ломали дешевую комедию, а на этот раз тем более не буду ее участником. Зачем они столько лишнего наговорили про мои несуществующие заслуги – чтоб мне стыдно стало, что ли? По-моему, у меня и существующих достаточно, чтобы ничего не надо было выдумывать. Меня воротит от преувеличенности их высказываний – оказывается, я и любимая была у них самая, и жить они без меня не смогут теперь – и все это чередовалось с самыми натуральными слезами. Я понимаю, они несколько взвинчены, но зачем же до такого себя накручивать? Что, собственно, катастрофического произошло? По крайней мере, для многих из них? С большинством из присутствующих я виделась в лучшем случае раз в полгода, и мы ограничивались обменом сухой, а иногда и приторно неправдоподобной информацей. Ну не увидимся мы больше – ну и что? – почему они возводят это в ранг вселенской трагедии? Разве это не спектакль? Ну пусть некоторые изображают не для других, а для самих себя – суть от этого не меняется. Я еще понимаю – близкие, и мне тяжело с ними прощаться, а остальные-то что? И потом, я что-то не припомню, чтоб кто-то устраивал публичные рыдания по поводу перехода из одного возраста в другой. А мне лично гораздо больше жаль ту маленькую девочку, которой я когда-то была… Как-то нечаянно я обнаружила, что она исчезла, и по всей видимости, безвозвратно, – как будто ее и не было. Кроме меня, этого никто не заметил, разве что родители. Но если и так, они приняли эту потерю как не заслуживающий размусоливания факт, тем более недостойный скорби. У меня появляется ощущение, что все они живут по негласному, но общеизвестному предписанию, регламентирующему качество и количество надлежащих переживаний во всех случаях жизни. О, вот интересную вещь она сказала! Как будто мысли мои читает. Не зря мы с ней дружили. Примерно то же, что я думала, но немного другими словами. Как она выразилась? – «мы потеряли связь с традицией, и теперь не знаем, как переносить такие вещи. Раньше существовали ритуальные действия, помогающие на тормозах спустить боль от потери. Это происходило автоматически. А сейчас мы не знаем, как это делается. Последние два дня я просто разрываюсь на части». Умные у меня друзья все-таки. В жизни я бы с ней согласилась. Значит, я пока могу повторять услышанное. Отметим пока что про себя. Вот если бы можно было вести записи! Наука бы оценила. А что у меня вообще изменилось, кроме как отсутствия тела? Скажем прямо, при жизни на его присутствие я не так чтобы часто обращала внимание. А сейчас у меня пошли странные видения происходящего. Это не образы и не мысли, которыми я привыкла думать, а видения закономерностей. Они текут, переходят одно в другое, но вместе составляют законченную картину. Если я сейчас увлекусь, то смогу увидеть всю историю человечества, как она протекала в действительности. Это так просто. А историки все врали. Даже современники событий. И не всегда нарочно. Просто они не видели всю картину целиком, описывали только одну часть и тут же делали далеко идущие выводы. Да, про традиции она правильно увидела. Они облегчали жизнь. Теперь я поняла – они и есть те предписания, которые управляют людьми, регулируя их поведение. В каком-то смысле они очень удобны, освобождают от необходимости думать, сомневаться, выбирать. Очень многих они даже учат вначале проявлению, а затем и постепенному возникновению кое-каких чувств. Но это всего лишь помочи, сооруженные нашими предками для облегчения наших первых шагов и предохранения от падений. Каждый новый предок, обладающий даром изобретательства, совершенствовал по своему разумению их конструкцию. Если он был в душе художником, то украшал всякими финтифлюшками, в зависимости от вкуса; обладатель морализаторского темперамента придумывал приспособления, затрудняющие возможность далеко убежать и потеряться. Тут же появлялся снобствующий с предписаниями, кому с кем можно водиться в зависимости от совершенства помочей. Вслед за ним ученый производил классификацию. Приспособления усложнялись, затрудняя любой новый шаг. Благодаря этому кое-кто начал понимать, что, научившись самостоятельно ходить, неуместно пользоваться ими. Время от времени обнаруживались смельчаки, делающие самостоятельные шаги. У них, как водится, появлялись последователи и преследователи. Они боролись между собой и побеждали с переменным успехом. Были целые эпохи под флагом самостоятельности каждого обывателя. Они все плохо кончались. И вслед за ними наступали эпохи жестких предписаний, возврата традиций. Они тоже все плохо кончались. И во все эпохи появлялись борцы против существующего строя. История показывает, что они были правы, пока оставались в меньшинстве. Только благодаря им что-то менялось и развивалось. Главное, не стоять на месте. Сколько у них у всех впереди разных возможностей! Как я им завидую! Всего-то им и нужно – стряхнуть с себя оцепенение и двинуться. Ведь уже сколько веков знающие люди заверяют – путь в тысячу лье начинается с первого шага, а их мало кто слушает. Дорогу осилит идущий, говорят они, но мало кому есть до этого дело. Вот и мы наконец осилили путь до автобусов.

Куда они сейчас? А я куда? Только хотела подумать, что сейчас согреемся в автобусах, как поняла – мне-то ведь не холодно! Почему-то одни ощущения сохранились, а другие – нет. Я вижу, слышу, переживаю, что еще? – испытываю какие-то новые ощущения, не могу пока дать им названия, – но нет чувства боли, холода, тяжести, я не ощущаю запахов – вот еще что. Раньше меня всегда ведь немного подташнивало от запаха бензина, а сейчас я ехала и, кажется, совсем его не заметила. Но все же нет, что-то я почувствовала. Каким-то образом он давал о себе знать. И сейчас тоже. Он исходит от автобусов в виде непрерывно вращающейся спирали, на вид обычной, металлической, и в то же время это беспорядочно проплывающие конусовидные образования, возникающие одно из другого и сделанные из чего-то непрозрачного, но не тверже воздуха. Как это может быть? Не знаю. Надо быть поосмотрительней – глюки, что ли, уже начались? Глюки – это когда что-то кажется, а я уверена, что это – существует и я вижу на самом деле. Откуда такая уверенность? – это верный признак помешательства – ты же читала соответствующие книги! Мне говорит об этом чувство настоящего – в смысле времени и в смысле качества. Если ему не доверять, значит, оно способно подводить, но в таком случае и вся жизнь мне померещилась, ничего и не было, или было не то, что я себе вообразила. Подожди, не путай меня! Ведь раньше твое чувство настоящего не отличалось от чувства реальности – это было одно и то же. Я хочу сказать, что если ты раньше видела что-то, то не было сомнений в том, что и все остальные видят это таким же образом. Это почему же? – у меня как раз такие сомнения были. Да я вообще временами не была уверена в существовании других, не исключалась и возможность, что все они – плод моего воображения. А временами думалось, то есть подозревалось, что я сама – лишь чья-то прихоть, кому-то захотелось меня придумать для каких-то своих целей, – впрочем, единственная цель по тем временам заслуживающая моего внимания, была – поиграть. Вот как я играла со своей куклой, и она в эти минуты была живая без дураков, а потом я о ней забывала, и она сразу же переставала чувствовать до следующего моего соизволения, вот так и мне вдруг подумалось – наверное, на самом деле моя мама – это большая девочка, а я кукла, она играет мной, и я тогда оживаю, а потом забрасывает меня на время, но я этого не помню, потому что перестаю тогда существовать, и помню только те минуты, когда она мной занимается, и потому мне мое существование кажется непрерывным. Ну ладно, когда это было! – потом-то ты уразумела, что и ты, и другие одинаково реальны. Ну да, когда меня начали кормить ядом – фантомы при всем желании не могут ощутимо отравить, точно так же и тому, что недействительно, не бывает так больно. Ну ладно, опять ты за свое! Пострадать – пожалуйста, сколько угодно, а вот немножко подумать – увольте, это не про нас. Тогда как именно сейчас от тебя требуется максимальная собранность, каждая минута решающая – шаг в сторону – и от тебя ничего не останется. Вернемся к началу – вот это здание, например, мимо которого мы сейчас проезжаем, – все, посмотревшие в окошко, единогласно выскажутся в пользу того, независимо от своего настроения и состояния, что это десятиэтажный жилой дом, облицованный желтовато-розовыми кирпичами, прямоугольной формы, стандартной планировки – слова-то какие! – короче, обычный дом в обычном микрорайоне, а не летающая тарелка, к примеру. Вот именно, это хороший пример. Сколько человек видело своими глазами летающую тарелку? – а как она выглядит, знают все и, впервые увидев, так и подумают: а, вот и летающая тарелка, наконец-то и я ее увидел! Небось первый человек, ее увидевший, не пришел в такое воодушевление, он не подумал радостно – вот нечто, похожее на тарелку, летает себе по небу непонятно каким образом, надо рассказать всем, вот удивятся! Он даже не заметил, какой она формы, а был напуган непонятностью происходящего – не дай Бог, люди узнают – засмеют ведь! А скольким до него она попадалась на глаза, но они ее не увидели, потому что не знали о ее существовании и не ожидали ничего подобного. Чтобы разглядеть что-то непривычное, нужно иметь не только желание, но и смелость. Я бы даже сказала – наглость. Чтобы перешагнуть систематизированную договоренность людей о том, как выглядит все вокруг. Не то чтобы она очень сильно влияла на окружающее, но на восприятие действует со страшной силой. Как мне удалось лишь незначительно изменить свою внешность с помощью волевых усилий, да и то в сторону искажения гораздо более гармоничного замысла, так и людям, несмотря на мощное давление массового упорства, сдвинуть мир в сторону своих представлений о нем возможно, только изуродовав его. Сколько они ни настаивали на своем, им не удалось даже изменить форму своего пристанища. Как бы ни были они уверены в той или иной гипотезе, Земля не видоизменялась, только рушился до основания один миф, уступая место другому, и только тень от старого продолжала еще некоторое время шмыгать вокруг в поисках более сердобольных существ, таких, как дети, через них обретая свое былое могущество с тем, чтобы со временем уступить место новой тени, более жизнеспособной. А может, и менялась форма Земли с каждой новой версией? Конечно же. Когда думали, что она плоская и имеет край, так оно и было, и люди, дошедшие до конца, проваливались в туман и больше не возвращались, так что некому было рассказать остальным, что там – за чертой. Как люди думали, так оно и было, но в то же время все совсем по-другому. Скоро они избавятся от предрассудка, что она круглая, но и это не будет окончательной истиной. К ней им еще идти и идти, но каждая новая остановка будет не менее реальна, чем цель пути, может, и более – остановка ощутима, а истина только предполагаема. Куда это опять меня занесло? Все равно здесь пока ничего не происходит.

Все молчат, придавленные темным сгущением, нависшим над нами. Одни называют его своим горем, другие – страхом; я могу видеть, кто – как, третьи никак не называют, но все чувствуют его давление. Оно очень тяжелое, хоть и бесплотное. Такое свинцовое облако. Если обратить на него внимание, то оно начинает темнеть. Что это? Кажется, под его воздействием из них выдавливается что-то сходное по составу с ним. И оно вбирает это в себя, делаясь еще массивней и еще больше выжимая из них. Это как раз то самое, я поняла, что удерживает меня, иначе я оторвалась бы и улетела, я вязну в этом. То, что выдавливается – или выкачивается? – из них, тут же загустевает и виснет вокруг. Оно их очищает – делает светлее, и, кажется, они становятся прозрачными – я могу видеть сквозь них, например, стенки автобуса. Сквозь автобус я тоже могу видеть, но он прозрачен по-другому – я просто сознательно его убираю, чтобы видеть за ним, а их можно и не исключать, они не мешают, не заслоняют. Я чувствую, что происходящее сейчас – хорошо, но эта масса не только отделяет от них ненужные наслоения, но и отделяет нас друг от друга. Они сейчас стали такими легкими, почти как я, и без усилия могли бы меня увидеть. Но они даже друг друга не видят – их слишком занимает процесс. Обидно, я бы хотела поделиться с ними своими открытиями, они сейчас могли бы их вместить – вон сколько места внутри них освободилось. Но эта темная завеса заслоняет все, она такая основательная, что и мои новые способности не позволяют удерживать их все время на виду. Они то есть, то их нет, то есть, то – нет. Настолько нет, что я успеваю забыть напрочь об их существовании, пока они снова не проявятся, но уже смутными очертаниями, в скудных тонах. Не сравнить с теми вещами, которые сейчас выделяются на передний план. Они намного занимательней. Какое наслаждение смотреть и больше ничего. Вот в чем смысл всего. Ничего больше не надо. И это невозможно растранжирить. Столько возникает небывалых предметов и деталей – вечности не хватит, чтобы все это разглядеть как следует. Так что надо уже приступить к делу, не откладывая. Вот только бы решить, с чего начать. Все одинаково занимательно. Может, пока не надо, а? Не то ты совсем забудешь, где ты. А главное – кто они. И боюсь, тогда не сможешь вспомнить, кто ты. Ну, я совсем немножко. Только пока мы едем. И я все время буду напоминать себе, кто я, чтобы не забыть. Они же сейчас могли бы запросто присоединиться ко мне, не моя вина, что они предпочитают идти по проторенному пути переживаний, хотя им достаточно было бы сделать совсем небольшое усилие, чтобы видеть все со мной. Я не собираюсь приносить такую жертву, отказываться от того, что и им доступно, но они не берут. Я буду держаться их, обещаю. Смотреть только на то, что рядом, далеко не пойду. Они ведь тоже заняты собой, а не мной. А самое смешное – они все это тоже видят, только не знают, что видят, и поэтому не видят. Если бы им кто-нибудь сказал. Хотя бы – посмотрите, вы стали прозрачными, они бы тут же сами это поняли. Если бы говорящий был для них авторитетом, конечно. А если бы не был, тогда ему пришлось бы сказать это не один раз. Кто-то мне рассказывал – был какой-то святой, если я ничего не путаю, который сидел на берегу пруда и без конца повторял: «Рыбки, не нужно ссориться, живите мирно!». Все, конечно, над ним смеялись, а он считал, что выполняет свой долг и, если непрерывно повторять эти слова, рыбки когда-нибудь на минутку отвлекутся от своих насущных дел и тогда смогут его услышать. Когда я услышала эту историю, я восприняла ее как метафору. Теперь-то я понимаю, что метафор вообще нет – все происходит на самом деле. Наверное, то, что удалось увидеть только нескольким людям, остальные называют метафорой, а то, что стало доступно восприятию большинства, уже считается реальностью – вот и вся разница. Вот когда импрессионисты заявили, что тени бывают цветными, а не черно-серыми, как все думали, у всех сразу пелена спала с глаз. Все увидели, что это так, и это стало так. И теперь даже те, что ничего не знают об этом заявлении, только родившись, уже видят их цветными и думают, что это одна из данностей, изначально существовавших. Но нужно, чтобы человеку, посилившемуся увидеть что-то новое, хватило еще сил на то, чтобы это новое обозначить словом, иначе он первый же забудет, что произошло. Не забывай напоминать себе. О чем? – ах да, мы едем в автобусе. Тут сидят мои друзья, я помню, кто я.