Текст книги "Александр I"

ГЛАВА XX

На обоих берегах реки Алле, вблизи Гейльсберга, двадцать девятого мая 1807 года произошло сражение между русской армией и французской. В этом сражении беспримерной храбростью отличился Багратион; под ним была убита лошадь, пули и картечи дождём сыпались вокруг героя. Атакованный Мюратом с фронта и обходимый Сультом, князь Багратион принуждён был отступить. Французы быстро преследовали наших, но были остановлены батарейным огнём. Далее произошёл жестокий рукопашный бой; французы, несмотря на то, что ими руководил сам Наполеон, не выдержали и побежали назад и были атакованы с фронта князем Горчаковым и генералом Дохтуровым. Почти весь батальон наполеоновских гвардейцев был убит. Один из французских полков принуждён был уступить русским свой полковой орёл; много пленных французов было взято нашим войском. У Наполеона выбыло из строя тринадцать тысяч человек убитых и раненых; но не легко досталась нам победа под Гейльсбергом: раненых и убитых насчитывали до шести тысяч человек; в том числе был убит храбрый генерал Варнек и ранено несколько генералов.

В этом сражении участвовал и Пётр Петрович, а также и Надежда Андреевна Дурова; несмотря на «жестокое дело», они не были ранены. В атаке один кавалерист-француз подскакал к Дуровой и занёс над её головой свою тяжёлую саблю, но Зарницкий подоспел и убил из пистолета француза.

– Пётр Петрович, вы мой спаситель! Я обязана вам жизнью, – с чувством благодарности проговорила отважная женщина, крепко пожимая руку подполковника.

– Ну, вот ещё выдумали… На войне это не принимается в расчёт… Всякий на моём месте сделал бы то же самое.

– Я буду этот день помнить во всю мою жизнь.

– Что же, помните, ваше дело…

По окончании сражения Дурова зашла в барак Зарницкого, чтобы ещё раз благодарить его за спасение жизни; она застала Петра Петровича лежащим с длинным чубуком в руках; при входе Дуровой он быстро вскочил с кровати и стал оправлять свой мундир.

– Пётр Петрович, ваше обращение совсем переменилось. Вы стали меня чуждаться. А я хотела бы, чтобы вы, мой добрый, были со мной по-прежнему, – проговорила Дурова.

– Этого нельзя-с, – ответил ей Зарницкий. – Теперь смотрю я на вас как на женщину, – добавил он, подвигая Дуровой табуретку.

– Теперь разве я не могу считать вас за моего лучшего друга? Вы не хотите моей дружбы, Пётр Петрович?

– Я этого не говорю-с. Быть другом такой женщины, как вы, – большое счастие.

– Никак вы пустились в комплименты?

– Я отроду никому не говорил комплиментов.

– А мне сделали исключение? – улыбнулась Дурова. – Спасибо вам, – добавила она, крепко пожимая руку у Зарницкого.

– Я говорю то, что чувствую.

Беседа их была прервана приходом ординарца князя Багратиона; ординарец подал Петру Петровичу приказ немедленно выступить с своим эскадроном к Фридланду и вытеснить оттуда неприятеля.

– Скажите князю, что будет исполнено, – проговорил Зарницкий и стал готовиться.

– Разрешите мне, Пётр Петрович, участвовать в этом деле, – обратилась к нему Дурова.

– Помилуйте, как же это?

– Пожалуйста, Пётр Петрович!

Но вы забываете всю опасность, – возражал ей Зарницкий.

– Вы сами знаете: я опасностей не боюсь.

– Знаю-с, вы – герой. Согласен, можете ехать. Извольте приготовиться.

– Вот спасибо, дорогой Пётр Петрович! – обрадовалась Дурова. – Что вы на меня так смотрите?

– Удивляюсь вашей храбрости… Вы не женщина – вы герой!

– Я так часто слышу от вас это, дорогой мой Пётр Петрович!

– Я готов тысячу раз повторять это… Вы заслуживаете похвалы.

Беннигсен с армиею продолжал своё движение к Фридланду. Город был занят французами. Зарницкий с пятью эскадронами улан должен был вытеснить из Фридланда неприятеля. Храбрый подполковник первым устремился в город; от него не отставала и кавалерист-женщина Дурова. Лишь только Пётр Петрович въехал на мост, во главе эскадрона, как увидал, что мост в середине разобран; град пуль посыпался на него с другого берега, пока поправляли мост. Зарницкий положил на отверстие доску и в сопровождении трубача и нескольких улан перебежал на ту сторону моста; мост был поправлен, и храбрецы-уланы ворвались в город и после кровавой схватки выбили из Фридланда французов, взяв в плен несколько офицеров и солдат. Русские войска расположились вблизи Фридланда, на левом и на правом берегу реки Алле. Наш главнокомандующий был болен и по совету врачей, чтобы хоть немного успокоиться, поехал ночевать в Фридланд. Это было накануне большого сражения при Фридланде, которое решило и кровавую войну.

ГЛАВА XXI

На шестой неделе Великого поста князь Владимир Иванович Гарин с княгинею и дочерью отправился в Каменки. Туда же на Пасху обещал приехать жених княжны Софьи – Леонид Николаевич Прозоров. Николай Цыганов не поехал в княжескую усадьбу, несмотря на приглашение старого князя; он отговорился тем, что не может оставить Москвы по причине одного денежного предприятия.

– Я, ваше сиятельство, намерен заняться торговым делом.

– Ты? – удивился князь.

– Так точно-с, магазинчик подыскал на Никольской, хочу торговать-с.

– Но ведь на это, мой милый, нужны деньги.

– Один богатый купец хочет отпустить мне товару-с в кредит, – как-то запинаясь, ответил Цыганов.

– Деньги, пожалуй, я могу тебе дать.

– Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, я и то вами облагодетельствован.

– Ты, братец, не стесняйся, бери.

Князь Гарин ссудил Николаю порядочную сумму на торговое предприятие, но отставному прапорщику нужны были деньги вовсе не для этого. В его душе таилась другая цель.

Николай до заставы провожал князя Гарина и его семейство. Сам князь и Лидия Михайловна с ним радушно простились. Княжна холодно, но вежливо на прощание протянула ему свою хорошенькую ручку.

Она не могла простить Цыганову его поступок с бедной Глашей.

– Ты смотри же, братец, на Пасху не успеешь к нам приехать, приезжай на свадьбу, – ведь на Красную горку у нас будет свадьба. Непременно приезжай! – прощаясь с Цыгановым, сказал Владимир Иванович.

– Если позволите, ваше сиятельство.

– Прошу, приезжай.

– За счастие почту, ваше сиятельство!

– Приезжай, братец, приезжай. Рады будем. Софи, что же ты не приглашаешь к себе на свадьбу? – с лёгким упрёком обратился князь к дочери.

– Приезжайте, – как-то нехотя промолвила княжна.

Этот зов тяжело отозвался на молодом человеке; он побледнел и от сильного волнения закусил себе губы.

Это не ускользнуло от проницательного взгляда княжны; она быстро спросила у Николая:

– Что с вами?

– Извините, раненое плечо часто даёт себя знать, ужасная боль, – немного растерявшись, ответил молодой человек.

– А ты, братец, берегись, весною в Москве плохое житьё, как раз простудишься. То ли дело у нас в Каменках! Скорее приезжай к нам.

– Несказанно благодарен вашему сиятельству.

Прозоров, жених Софьи, не провожал Гариных: его не было в Москве; Леонид Николаевич получил командировку в Тверь недели на две.

По той самой дороге, по которой ехал князь Гарин со своим семейством в свою усадьбу Каменки, по прошествии пяти дней ехала пара сытых лошадей, запряжённая в простой телеге с верхом, сделанным из клеёнки; в телеге сидел Николай Цыганов с какими-то двумя оборванцами подозрительного вида.

Один из оборванцев, с красным, отёкшим от перепоя лицом, с рыжей всклоченной бородой, с зверским взглядом, сидел рядом с Николаем; другой оборванец на козлах правил лошадьми; по смуглому цвету лица и по волосам, чёрным как смоль, он походил на цыгана; рыжего звали Петрухой, а чёрного – Кузьмой.

Николай был задумчив и мало говорил в дороге со своими спутниками.

Наконец рыжему Петрухе надоело ехать молча, и он обратился к молодому человеку:

– Ваше благородие, а ваше благородие!

– Ну, что тебе? – откликнулся недружелюбно Николай.

– Да скоро ли мы приедем?

– А ты, верно, соскучился ехать?

– Знамо, соскучился. И дорога, будь она проклята!

– Чем тебе, Петруха, не нравится?

– Да как же, ваше благородие, кабаков мало по дороге.

– А тебе бы, пьяница, всё вино лопать! – огрызнулся на рыжего Цыганов.

– В дороге, ваше благородие, вино услада. Потому скучища, а вино веселье сердцу придаёт. Напьёшься, ну и долгий путь покажется коротким.

– Ну, на кабаки, рыжая образина, ты не рассчитывай.

– А почему так?

– Потому пьянствовать тебе не дам.

– Ты-то, ваше благородие, мне пьянствовать не дашь? – нахально спросил Петруха у Цыганова.

– Хоть бы я!

– Ну, барин, это ты оставь, на тебя я не посмотрю.

– Силою заставлю! – крикнул на рыжего молодой человек.

– Ну, барин, не ври, я сильнее тебя!

– А вот этого гостинца хочешь? – Николай быстро вынул из дорожной сумки небольшой двуствольный пистолет.

– Ох, барин, не пугай – этой штуки я боюсь! – присмирев, покорным голосом проговорил Петруха.

– Ну, то-то же! Смотри! До тех пор, пока мы не кончим дело, пьянствовать ни ты, ни Кузьма не будете! Сделаете мне дело, за которым я вас везу в княжескую усадьбу, тогда опейтесь, мне всё равно!

– Зачем опиваться! Мы только вдосталь винца на радостях отведаем, а опиваться зачем?

– Там уж вы как хотите, а до тех пор ни-ни!

– Да уж ладно, мол.

– Ты молчи, Петруха, потерпи. Недолго осталось – скоро приедем. Обделаем барину дельце – тогда и гулять станем, – вставил своё слово дотоле не принимавший участия в разговоре черномазый Кузьма.

Не доезжая несколько десятков вёрст до княжеской усадьбы Каменки, Николай Цыганов остановился на ночлег на постоялом дворе; он не хотел ночевать в избе – там было душно и жарко, а лёг спать в телеге. Рыжий Петруха и черномазый Кузьма расположились на сеновале.

Ночь была апрельская, светлая. Голубое, безоблачное небо усеяно было миллионами звёзд. На дворе светло, как днём. Не спалось что-то Николаю; ему наскучило лежать в телеге – он встал и пошёл к сеновалу; ему захотелось узнать, спят ли Петруха и Кузьма.

Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.

– Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? – тихо говорит Петруха.

– А почём знаешь, есть ли у него деньги?

– Вона! Разве в дорогу едут без денег? Это не мы с тобой, – чай, сам знаешь, по сто целковых нам обещал, если устроим дела. Стало быть, деньги с ним.

Цыганов стал слушать внимательнее; он понял, что дело касается его.

– А как его ухлопаешь? А пистолет забыл? – возразил Петрухе черномазый Кузьма.

– Эх, Кузька, какой ты дурень, право! Чай, он спит. С дороги-то его пушкой не разбудишь.

– Гляди, Петруха, боязно!

– Ишь, чёрт! Ровно девка красная! Или отвык? – смеётся рыжебородый.

– От тебя, Петруха, не отстану.

– Вот и давно бы так! Чай, деньги-то станем поровну делить. Ну, думать нечего, пойдём прихлопнем его, оберём, коней отвяжем да верхом опять в Москву.

– А ну поймают!

– Вона! Ведь мы не пешком, не скоро изловишь, – лови ветра в поле!

Петруха заворочался, приготовляясь встать с сена. Но каково было их удивление и испуг, когда около них, как «по щучьему веленью», очутился Николай с двуствольным пистолетом в руках; лицо его было искажено гневом и злобою.

– Ни с места, дьявол, не то уложу! – крикнул он не своим голосом, прицеливаясь в Петруху.

– Помилуй, барин, за что ты убить нас хочешь? – испуганно отозвался рыжебородый.

– За то, разбойник, что убить меня собирался!

– Так ты слышал? Что же, мы только собирались.

– И убили бы, если бы я не услыхал ваш разговор!

– Это, барин, всё он, Петруха, – он меня уговаривал, – откровенно сознался черномазый Кузька.

– Убить я не убью, а созову сейчас народ, прикажу вас в цепи заковать и в город представить.

– Помилосердствуй, барин!

– Не погуби!

– Отпусти!

– Дай покаяться! – почти в один голос, чуть не плача, говорили оборванцы, стоя на коленях перед молодым человеком.

– Как вас помиловать! Прости вас – вы опять задумаете убить!

– Волоса с головы твоей не тронем!

– Волос-то, пожалуй, вы не тронете, а голову снесёте! – Николай не мог не улыбнуться, смотря на плаксивые рожи оборванцев.

– Возьми с нас клятву! – предложил Кузька.

– Что для вас, разбойников, клятва?

– Разве мы разбойники? – обиделся было Петруха.

– А кто же? Честные люди? На сонного с ножом идёте! Ну да чёрт с вами! На этот раз я вас прощаю, потому что вы мне нужны.

– По гроб твои слуги верные!

– Это вы-то, вы? – Цыганов расхохотался.

– Ну и барин ты! – проговорил Петруха.

– А что? – самодовольно спросил молодой человек.

– Орёл!

– А вы коршуны! Глядите, молодцы, пистолет всегда при мне! Я во всякое время успею размозжить вам головы! Ну, рассветает, спать теперь не время. Пора в путь. Пошли запрягать коней! – распорядился Цыганов, и не прошло часа, как из ворот постоялого двора выехала телега с нашими путниками.

Петруха и Кузьма были хмуры и мрачны; оба они молча сидели на телеге; зато весел был Николай Цыганов; он во всю дорогу острил и насмехался над оборванцами.

ГЛАВА XXIII

– Ваше сиятельство, несчастие! – задыхаясь от волнения, проговорила Глаша, бледная как смерть, вбегая в гостиную княжеского дома, где за чаем сидели князь и княгиня.

– Что? Что такое, Глаша? – в один голос спросили муж и жена, меняясь в лице.

– Ох, дух не переведу – бежала.

– Да что такое, говори хоть ты? – спросил князь у горничной, с которой вошла Софья.

– Княжну похитили, ваше сиятельство! – собравшись с духом, ответила молодая девушка.

– Как похитили? Что ты врёшь, глупая!

– Сущую правду говорю вашему сиятельству

– Она правду говорит, князь: в лесу напали на нас разбойники и княжну схватили и унесли, – задыхаясь, проговорила Глаша.

С Лидией Михайловной случилась сильная истерика. Князь и прислуга бросились приводить в чувство княгиню; её снесли в спальную и положили на кровать.

Один верховой поскакал в город за доктором, а другой к губернатору с известием о постигшем князя несчастии.

– Ваше сиятельство, распорядитесь сейчас же послать верховых в погоню. Может, догонят, – посоветовала Глаша растерявшемуся князю Владимиру Ивановичу.

– Ах, да, да! Федотыч, Федотыч! – позвал князь своего любимого камердинера. – Сейчас распорядись послать погоню за негодяями! Обещай дворовым мою милость, скажи им: я всё, всё отдам, только бы вернуть дочь. – Голос у старого князя дрогнул.

– Дозволь и мне старику, ехать на розыски, ваше сиятельство!

– Поезжай, Федотыч, поезжай вместо меня. Господи, какое несчастие, какое несчастие!

Старик слуга пошёл исполнять приказание своего господина.

– Ваше сиятельство, в этом деле не без греха Николай Цыганов, – сказала дочь мельника.

– Что? Что ты говоришь? – удивился князь.

– Истинную правду говорю, ваше сиятельство! Дело это рук Николая.

– Да объяснись, ради Бога!

– Извольте выслушать, ваше сиятельство!

Глаша рассказала князю, как она видела за несколько дней до происшествия Цыганова, ехавшего вместе с теми бродягами которые в лесу на них напали.

– Дело Николая, он подговорил похитить княжну Софью Владимировну, – закончила свой рассказ молодая девушка.

– Боже, новый удар! Но зачем? С какою целью он сделал это?

– Думается мне, ваше сиятельство, Николай влюблён в княжну, – покраснев, тихо ответила Глаша.

– Этого недоставало, чтобы подкидыш, безродный, приёмыш полюбил мою дочь! Один удар за другим! О, если это правда, Николай получит должное наказание!

– Я, ваше сиятельство поеду с дворовыми – я укажу им место, где напали на нас бродяги.

– Да, Глаша, поезжай, похлопочи – ведь Софья так тебя любила!

– Я отыщу княжну. Мне Бог поможет.

– Глаша, от моего имени вели запрячь тарантас и возьми себе человека три дворовых. Поезжай. Помоги тебе Боже! А я не могу, я так ослаб. Да и княгиню одну оставить нельзя…

Дочь мельника поехала в тарантасе, запряжённом тройкою, по дороге к мельнице; кроме кучера, с нею были трое дворовых, вооружённых ружьями и пистолетами, а человек двадцать тоже дворовых верхами под предводительством старика Федотыча, вооружённые с ног до головы, быстро выехали из княжеской усадьбы и, разделившись на четыре отряда, поскакали в равные стороны.

Приехал доктор; он нашёл Лидию Михайловну всё ещё без памяти. Наконец она очнулась, и первым её словом было:

– Где дочь? Нашли?

– Нет, Лида, но ты успокойся. По всем дорогам посланы верховые. Её найдут, – успокаивал князь свою жену.

По прошествии суток дворовые князя Гарина вернулись в усадьбу. Много вёрст объехали они, расспрашивали попадавшихся о княжне, ходили в деревнях и сёлах по избам, разыскивали в лесу, но нигде не нашли и следа похищенной девушки.

– Что, Федотыч, не нашли? – спросил князь у вернувшегося с поисков камердинера.

– И следа нигде не видно, князь! Ох, видно, за грехи Господь послал нам наказание! – чуть не плача, ответил верный слуга.

– Что будет с княгиней? Что я скажу ей? – с отчаянием говорил князь, закрывая лицо руками.

– А вы, ваше сиятельство, не отчаивайтесь; найдётся наша княжна.

– Одна надежда на Глашу! Может, ей удастся напасть на след злодеев.

– Может, и найдёт. Девка она шустрая, пронырливая.

– Дай Бог! Неизвестность участи Софьи убьёт и меня, и княгиню.

В Каменки прибыл из Костромы генерал-губернатор Сухов с двумя чиновниками.

– Какое несчастие, какое несчастие! – обнимая Владимира Ивановича, с участием проговорил губернатор. – Но, князь, ты не сокрушайся, злодеев найдут, – добавил он.

– Найдут ли?

– Непременно будут разысканы: у меня полиция образцовая – я отрядил целый штат в поиски за этими негодяями, и вот увидишь, князь, их отыщут.

– Спасибо тебе, Дмитрий Петрович!

– Как же, как же! Как только получил от тебя известие, я всю полицию поднял на ноги. Ведь это неслыханная дерзость!

– О, если бы только нашлась Софья!

– Поверь, князь, найдётся. Не будь я губернатор, если не отыщу похитителей твоей дочери!

– Помоги, друг Дмитрий Петрович, – крепко пожимая руку губернатора, взволнованным голосом проговорил старый князь.

Губернатор Сухов лично отобрал показание от горничной, которая находилась с княжной во время нападения на них оборванцев, списал их приметы, написал новый приказ городничим о розыске похитителей княжны, не мешкая отправил приказ с одним из чиновников, а с другим отправился в лес, где произошло нападение. Губернатора сопровождал сам князь с несколькими дворовыми.

ГЛАВА XXIV

Едва занялась заря второго июня, как завязалась сильная перестрелка в передовых цепях у Фридланда, на берегах маленькой жалкой речонки Алле. Две враждующие армии сошлись здесь. Силы были неравны. Неприятельскою армией командовал гений, «великан мира» – нашими солдатами руководил больной, усталый полководец Беннигсен, страдавший каменной болезнью; от страшной боли он едва мог сидеть на лошади.

Едва стало рассветать, Наполеон, в своём неизменном сюртуке и в треуголке, в сопровождении опытных маршалов Сульта, Ланна, Мюрата и других, объезжал позиции. Громко приветствовали солдаты своего императора.

Наполеон делает распоряжение, и начинается жаркая, кровопролитная битва. Особенно горячо было сражение на нашем левом крыле, у густого леса.

Не располагая атаковать неприятеля, Беннигсен не хотел и отступать. Он считал отступление противным достоинству русской армии, имея против себя, как он думал, неприятеля малочисленного.

В полдень Наполеон отдал приказание торопиться к самому Фридланду.

Наполеон удивился невыгодному расположению нашей армии.

– Не понимаю, чего Беннигсен хочет? Конечно, в каком-нибудь месте скрытно стоят у него другие войска. Надо разузнать, – проговорил Наполеон и послал свитских офицеров в разные стороны для обозрения местности.

Канонада началась с трёх часов утра.

«Кажется, наступает генеральное сражение. Оно может продлиться два дня. Оставьте Сульта против Кенигсберга и спешите к Фридланду с резервною конницею и корпусом Даву. Если я замечу, что русская армия многочисленна, то, может быть, в ожидании вас, ограничусь канонадою».

Так писал Наполеон Мюрату и сам руководил армией и показывал ей места.

– Ваше высокопревосходительство, неприятель приближается! – доносили Беннигсену офицеры; они поставлены были для наблюдения на одной из Фридландских высот.

– Что же, пусть их приближаются, мы их встретим, – хладнокровно ответил главнокомандующий.

«Беннигсен бездействовал, невзирая на получаемые им донесения о скоплении против нас больших сил». Главнокомандующий не выезжал из Фридланда и, наконец, убедившись в опасности своего положения, отдал приказ отступить на правый берег Алле. И, согласно распоряжению Беннигсена, князь Багратион приказал задним войскам отступить. Едва только наши солдаты тронулись, как страшный залп из двенадцати пушек потряс воздух. Это был сигнал маршалу Нею начать атаку. Багратион переменил фронт левым крылом назад. Русские батареи грянули картечью. Неприятель дрогнул и смешался. Багратион подвигался вперёд, пользуясь минутным успехом. Но положение дел вдруг переменилось: французская артиллерия открыла страшный, убийственный огонь. Посланная на помощь русская конница была осыпана огнём из неприятельских батарей, принуждена была обратиться назад и тем умножила смятение нашего войска. Картечь рвала ряды наши, а между тем французские колонны вышли вперёд одна за другою, восклицая: «Да здравствует император!»

Наши генералы Багговут[65]65
  Багговут Карл Фёдорович (1761–1812) – генерал-лейтенант, командир 2-го пехотного корпуса русской армии. Убит в сражении при Тарутине в октябре 1812 г.


[Закрыть] и Марков[66]66
  Марков (Морков) Ираклий Иванович (1750–1829) – граф, генерал-лейтенант. В 1812 г. начальник московского ополчения.


[Закрыть] были сильно ранены.

«Князь Багратион обнажил шпагу, что он делал очень редко. Московский гренадерский полк теснился вокруг героя, желая заслонить его от смерти. Не о личном спасении думал Багратион. Он напомнил гренадерам Италию и Суворова. При его голосе, при воззвании великого имени Суворова, московцы бросались вперёд, но без единства, и погибали. Сила всё ломала. До какой степени был губителен неприятельский огонь, направленный на войска князя Багратиона, видно из показаний французов: они пишут официально, что было выпущено под Фридландом две тысячи пятьсот шестнадцать боевых снарядов, триста шестьдесят два с ядрами, все другие были картечные».[67]67
  Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806–1807 гг. СПб., 1846.


[Закрыть]

Герой Багратион наконец вошёл в Фридланд, зажёг предместье и стал переправлять войска за реку Алле.

– Боже, сколько крови, – говорила Надежда Дурова, в числе прочих переправляясь через мост из Фридланда.

– Пожар, мост горит! – крикнул кто-то.

К несчастию присоединилось другое. Мосты через реку Алле, по которым должны были переходить наши солдаты, были зажжены по ошибочному приказанию, привезённому одним адъютантом начальнику мостов.

– Что, барынька, невесело! – сказал Дуровой Пётр Петрович, подскакивая к ней.

– Ужасно! Это какой-то ад! – ответила она.

– Хорошо распоряжение! Мосты подожгли! Это чёрт знает что такое! Эй, не напирай! Кто мостом, кто вплавь! – громко кричал Зарницкий своим уланам. – Вы, барынька, от меня не отставайте! А то как раз утонете! – обратился он к Дуровой.

Мостов уже не было – они сгорели; произошёл страшный беспорядок; солдаты кидались в реку, стараясь переплыть на другую сторогу; офицеры отыскивали брод. Много народу потонуло.

Наконец брод был найден. Войска устремились в реку под рёв батарей французских и наших, поставленных на правом берегу Алле.

Наполеон выиграл сражение под Фридландом, но не легко досталась эта победа. Свидетель боя, английский генерал Вильсон говорит следующее: «Мне не достанет слов описать храбрость русских войск. Они победили бы, если б только одно мужество могло доставить победу. Офицеры и солдаты исполняли свой долг самым благородным образом. В полной мере заслужили они похвалы и удивление каждого, кто видел фридландское сражение».

Под Фридландом убито и ранено до десяти тысяч человек убит генерал Мазовский,[68]68
  Мазовский (Мозовский) Матвей Николаевич – генерал-майор, командир дивизии.


[Закрыть] а генералу Сукино[69]69
  Сукино (Сукин) Александр Яковлевич (1764–1837) – комендант С.-Петербурга, генерал от инфантерии, позже член Государственного совета.


[Закрыть] оторвало ногу.

Наша армия, по окончании сражения, переправилась через реку Алле и грустно двинулась к Велау.