Текст книги "Русская нация в ХХ веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России)"

Угрозы Гитлера и закрепление поворота к патриотизму в СССР

Закреплению поворота в СССР к громадной значимости национального вопроса, к признанию великой роли отечественной истории и патриотических чувств в сплочении общества способствовали известные события в Германии. 30 января 1933 года А. Гитлер стал рейхсканцлером, а в августе следующего года, после смерти президента П. Гинденбурга, сосредоточил в своих руках всю законодательную и исполнительную власть в качестве «фюрера и рейхсканцлера». Произошло это в стране, на революционность и интернационализм пролетариата которой российские большевики возлагали особые надежды, видя в классе-собрате явного лидера в грядущем социалистическом переустройстве мира. И вот эту-то страну, с ее просвещенным населением и мощным, как казалось, рабочим классом Гитлеру удалось завоевать с помощью национальных лозунгов и знамен.

Развертывая борьбу против нацизма, профессиональные интернационалисты в СССР поначалу не верили в долговременность успеха гитлеровцев, полагая, что они вот-вот «начнут терять свою кратковременную устойчивость», поскольку национализм, «последняя твердыня отживающего капиталистического мира», в их представлении, никак не могла быть прочной. Редактор советского журнала «Революция и национальности» С. М. Диманштейн говорил в этой связи: «Правительство Гитлера так прямо себя именует: “правительство национального возрождения”, а тех, кто выступает против этого правительства, они клеймят контрреволюционерами, считая себя совершающими национальную революцию»[395]395
  Диманштейн С. Большевистский отпор национализму // Революция и национальности. 1933. №. С. 12.


[Закрыть]. Гитлер, однако, явно преуспевал. Сознание исходящей из этого опасности не могло не наталкивать идеологов в СССР также и на мысль о том, что национальный фактор, пожалуй, не слабее интернационального, списывать его со счетов не следует, а подавлять и не использовать – неумно.

Развитие германских событий, без сомнения, ускорило эволюцию сталинского режима в национал-большевистском направлении, все более отклонявшемся от курса на мировую революцию. 4 декабря 1933 года прозвучал доклад М. М. Литвинова на IV сессии ЦИК СССР (на следующий день опубликован в газете «Известия»), который означал отказ советского руководства от ультрареволюционной доктрины, которой оно руководствовалось со времен Гражданской войны и, согласно которой, любое обострение международной обстановки воспринималась как надежда на его перерастание в мировую революцию. Теперь нарком иностранных дел, как представитель государства – члена международной системы, выступил с требованием ко всем странам, имеющим представительства в СССР, не вмешиваться во внутренние дела страны. Такую же политику, подчеркивал он, мы проводим и будем проводить впредь в отношении других стран.

19 декабря 1933 года Политбюро ЦК ВКП(б) заявило о готовности СССР вступить в Лигу Наций и заключить в ее рамках региональное соглашение «о взаимной защите от агрессии со стороны Германии». 18 сентября 1934 года СССР был принят в эту международную организацию. Вскоре после этого Сталин начал говорить и вовсе неожиданное. К примеру, американский журналист, спросивший Сталина, правильно ли он понимает, что СССР «в какой-либо мере оставил свои планы и намерения произвести мировую революцию», получил ответ: «Таких планов и намерений у нас никогда не было»[396]396
  Беседа товарища Сталина с представителем газетного объединения «Скриппс-Говард Ньюспейперс» г-ном Рой Говардом 1 марта 1936 г. // Правда. 1936. 5 марта.


[Закрыть]. Смертные приговоры в 1936 и 1938 годах недавним руководителям Коминтерна Г. Е. Зиновьеву и Н. И. Бухарину должны были, помимо всего прочего, создавать впечатление о действительности намерений руководства СССР отказаться от непосредственного курса на мировую революцию.

Осуждение национал-нигилизма в политике Коминтерна

Дальнейшему отходу от левацкого интернационализма способствовали решения VII конгресса Коминтерна. Более чем за год до конгресса, 7 апреля 1934 года Г. Димитров в разговоре с членами Политбюро ЦК ВКП(б) поставил вопрос: почему в решительный момент миллионные массы идут не с коммунистами, а, скажем, как в Германии, с национал-социалистами? Поиски ответов на этот вопрос привели к принципиальному выводу: причина кроется в неправильном подходе к национальной психологии народных масс и национальным традициям, к которым коммунисты проявляли явное пренебрежение. Ранее в документах Коминтерна о патриотизме говорилось обычно в критическом смысле, нередко это понятие отождествлялось с шовинизмом.

По предложению Сталина Димитров был избран генеральным секретарем Исполкома Коминтерна. Новое руководство Коммунистического Интернационала вместе с Политбюро ЦК ВКП(б) начало возвращать международную организацию, как впоследствии стало говориться, «к марксистско-ленинским взглядам на отечество, патриотизм и идеям, оказавшимся забытыми или искаженными в практике революционной борьбы предшествующих лет», не допуская какого-либо нигилизма по отношению к национальной проблематике своей страны. «Мы, коммунисты, – подчеркивал Димитров на VII Всемирном конгрессе Коминтерна 2 августа 1935 года, – непримиримые, принципиальные противники буржуазного национализма во всех его разновидностях. Но мы не сторонники национального нигилизма и никогда не должны выступать в качестве таковых»[397]397
  Димитров Г. Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма: Доклад на VII Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала 2 августа 1935 г. // Избранные произведения: в 3 т. М., 1983. Т. 2. С. 124.


[Закрыть]. Поворот казался столь крутым, что многим пораженным левизной коминтерновцам поначалу казалось: «Москва ликвидирует пролетарский интернационализм и начинает культивировать в рабочих массах преувеличенный патриотический национализм»[398]398
  Лейбзон Б. М., Шириня К. К. Поворот в политике Коминтерна: историческое значение VII конгресса Коминтерна. М., 1975. С. 308, 310. С. 362.


[Закрыть].

Исправление левацких ошибок в отношении к патриотизму и национальной психологии народа в самом СССР началось со снятия проклятия с «великорусского национализма». Партийное постановление 1921 года решало этот вопрос однозначно: из двух возможных уклонов в национальном вопросе главную опасность представляет великорусский национализм[399]399
  КПСС в резолюциях… М., 1984. Т. 3. С. 88.


[Закрыть]. Презумпция была снята на XVII съезде партии, который предписал всем парторганизациям руководствоваться «положениями и задачами, выдвинутыми в докладе т. Сталина» от 26 января 1934 года. В докладе значилось, что «главную опасность представляет тот уклон, против которого перестали бороться и которому дали, таким образом, разрастись до государственной опасности»[400]400
  Сталин И. В. Соч. М., 1951. Т. 13. С. 362.


[Закрыть]. Как показали дальнейшие события, репрессии в последующем чаще всего сопрягались с обвинениями в местном национализме.

«Дело славистов»

Избавление от догматизма, признание значимости национального фактора и патриотизма Коминтерном и правящей элитой СССР не могли свершиться в одночасье, требовали целого ряда лет, если не десятилетий. Наряду с начавшимся поворотом в реальной жизни страны начала 1930-х годов уживались тенденции прямо противоположной направленности. Официально признанной главной опасностью для большевистской власти оставался в то время «великорусский национализм», искоренение его возможных носителей нанесло неисчислимый ущерб русскому народу, его интеллигенции. Особая роль в нейтрализации национализма отводилась карательным органам. Так, в конце 1933 – начале 1934 года в Москве, Ленинграде и ряде других городов «славными чекистами» были арестованы «члены широко разветвленной фашистской организации», именующейся «Российской национальной партией». В общей сложности ими оказались (с учетом параллельных дел на периферии) более ста интеллигентов-гуманитариев, значительную часть которых составляли русисты и слависты-филологи – специалисты по истории древнеславянской письменности, славянскому фольклору, сравнительной грамматике и истории славянских языков[401]401
  См.: Бернштейн С. Б. Трагическая страница из истории славянской филологии (30-е годы XX века) / Советское славяноведение. 1989. № 1. С. 79–80; Горяинов А. Н. Славяноведы – жертвы репрессий 1920–1940-х годов // Советское славяноведение. 1990. № 2. С. 78–89; Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело» М. Н. Сперанского // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52. № 2. С. 77–86; Они же. Николай Николаевич Дурново // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 1993. № 4. С. 54–68; Они же. Арест и ссылка академика В. Н. Перетца // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 1994. Т. 53. № 2. С. 74–81; Они же. «Дело славистов»: 30-е годы. М., 1994; Крылов В. В. Мартиролог исследователей древнерусской литературы // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 2. С. 147; Кулешов С. Неучтенный великий народ // Родина. 1994. № 8. С. 12; Гуськова А. В. В. Виноградов и «дело русских фашистов» (1933–1934 гг.) // Наш современник. 1995. № 1. С. 183–192; Славянская идея: история и современность. М., 1998.


[Закрыть].

На этот раз события развертывались следующим образом. В декабре 1933 года один из обвиняемых в участии в «эсеровской организации» дал показания против выдающегося ученого, члена-корреспондента АН СССР Н. Н. Дурново и его сына, также слависта, А. Н. Дурново, назвав их участниками «националистической организации, ведущей активную антисоветскую работу». 28 декабря они были арестованы. За ними через несколько дней последовали невеста А. Н. Дурново Варвара Трубецкая и ее отец, В. С. Трубецкой (брат Н. С. Трубецкого). Затем в январе и феврале 1934 года арестовали еще ряд славистов и русистов, связанных тем или иным образом с семьей Дурново: Г. А. Ильинского, А. М. Селищева, В. В. Виноградова, В. Ф. Ржигу, И. Г. Голанова, П. А. Расторгуева, В. Н. Сидорова, Ю. М. Соколова, А. И. Павловича, Н. И. Кравцова и других. По ходу следствия к ним подключались новые московские и ленинградские интеллигенты. Среди них были искусствовед, директор Русского музея Н. П. Сычев и известный реставратор П. Д. Барановский, решительно протестовавший против планируемого уничтожения храма Василия Блаженного и демонстративно отказавшийся от подготовки памятника к сносу[402]402
  В сентябре 1933 г. П. Д. Барановский был вызван к заместителю председателя Моссовета Усову и услышал: «Будем сносить собор, просторнее надо сделать Красную площадь. Вам поручаем сделать обмеры…» Вспоминая об этой минуте, реставратор позднее зафиксировал: «У меня тогда комок в горле застрял. Не мог говорить, не мог сразу поверить, а потом сказал: “Это преступление и глупость одновременно. Можете сделать со мной, что хотите. Будете ломать – покончу с собой”». Протест против сноса он выразил и в телеграмме И. В. Сталину. Возможно, это подействовало. Собор устоял. Вернувшись после трехлетнего пребывания в заключении, Барановский на свой страх и риск делал обмеры, зарисовки и фотографии сносившегося летом 1936 г. храма Казанской Божьей матери на Красной площади. В 1980 г., на 89-м году жизни, он передал эти материалы своему ученику, архитектору и реставратору О. И. Журину. По этим документам храм был восстановлен в 1990-е гг. (Можаев А. Б. Верноподданные России. М., 2010, раздел: Красная площадь Петра Барановского. URL: http://www.golos-epohi.ru/?ELEMENT_ID=1577).


[Закрыть]. 29 марта 1934 года все они (33 человека) были осуждены как члены «контрреволюционной фашистской организации».

В московских и ленинградских следственных делах был собран обильный «компромат» на новых «руководителей и членов организации». Среди них значились крупнейшие ученые страны – академики В. И. Вернадский, М. С. Грушевский, Н. С. Державин, Н. Д. Зелинский, В. М. Истрин, Н. С. Курнаков, Б. М. Ляпунов, В. Н. Перетц, М. Н. Сперанский. Вопрос об аресте академиков решался на самом высоком уровне, и там сочли нужным ограничиться лишь двумя учеными-славистами старой школы, сохранявшими независимость взглядов, – М. Н. Сперанским и В. Н. Перетцем. Последний был объявлен националистом, и русским и украинским одновременно. Обоих арестовали в ночь на 12 апреля 1934 года. Историк М. С. Грушевский, очевидно, избежал ареста лишь в связи с кончиной (25 ноября 1934 г.), поскольку посмертно его объявили главой «контрреволюционного центра», но уже не российского, а украинского. Слависты оказались в особо невыгодном положении еще из-за того, что в то время шла борьба с «панславизмом», отношения со славянскими странами «санитарного кордона» были крайне напряженными и даже общее происхождение славянских языков и народов было «опровергнуто» академиком Н. Я. Марром, «доказавшим», что русский язык «оказался по пластам некоторых стадий более близок к грузинскому, чем… к любому индоевропейскому, хотя бы славянскому»[403]403
  Марр Н. Я. Избранные труды. М.; Л., 1936. Т. 2. С. 455.


[Закрыть].

Первоначально обвинения арестованным сводились к следующему. На рубеже 1920–1930-х годов в Москве под руководством академика М. Н. Сперанского группа славистов якобы начала готовить свержение советской власти и восстановление монархии. Среди арестованных были лица только со славянскими фамилиями. «Инородцев» в связях с монархистами не подозревали. В своих действиях группа Сперанского руководствовалась-де указаниями «закордонного русского фашистского центра, объединяющего эмигрантские группы и возглавляемого князем Н. С. Трубецким». Имелись в виду, конечно же, евразийцы. Обнаруженное во время ареста у одного из обвиняемых собрание статей Н. С. Трубецкого «К проблеме русского самопознания» (Париж, 1927) расценивалось как «платформа русского фашизма». Координация действий московского и венского центров была инкриминирована члену-корреспонденту АН СССР Н. Н. Дурново, который в середине 1920-х годов находился в заграничной командировке, его сын к тому же стал родственником князей Трубецких.

Однако М. Н. Сперанский, по ходатайству младшего брата, Г. Н. Сперанского (в те годы – директор Института охраны материнства и детства и, что важнее всего, главный кремлевский педиатр, лечивший детей членов Политбюро), был вскоре вызволен из тюрьмы и содержался до суда дома. Может быть, и в этой связи с апреля 1934 года следствие приняло «уточненное» направление: славянская филология – реакционная наука, которая получила широкое распространение в фашистской Германии; читая лекции в университете, обвиняемые толкали молодежь в объятия религии; публикуя книги и статьи в буржуазных странах, они наносили большой вред нашей идеологии. Такие же обвинения содержал и «научный доклад», оглашенный в Ленинграде, в Институте языка и мышления в конце 1934 года. Славянская филология, утверждалось в нем, «была всегда наукой заведомо и насквозь пронизанной зоологическим национализмом», а в настоящее время в качестве своей теоретической базы имеет «идеализм фашистского толка». Из сказанного видно, что все, относившееся к собственно русскому и славянскому вопросам, вплоть до середины 1930-х годов, маркировалось в СССР как фашизм. Из осужденных по делу «Российской национальной партии» одиннадцать были расстреляны в местах заключения в 1937–1938 годы, в том числе Н.Н. и А. Н. Дурново, Г. А. Ильинский, В.С. и В. В. Трубецкие. Лишенные академических званий и приговоренные к ссылке академики прожили недолго. В. Н. Перетц скончался в сентябре 1934 года, М. Н. Сперанский – в апреле 1938-го. Результатом «очищения» славяноведения от «фашистов» стало прекращение исследований по славистике и преподавания славяноведческих дисциплин. Подготовка славяноведов была возобновлена в Москве лишь в 1939-м на историческом и в 1943 году – на филологическом факультетах МГУ[404]404
  См.: Бернштейн С. Б. Указ. соч. С. 80–81; Кулешов С. Послесловие // Звезда и свастика: большевизм и русский фашизм. М., 1994. С. 301–202.


[Закрыть].

Война заставила изменить отношение и к славянофилам. Вплоть до начала Второй мировой войны они чаще всего изображались советскими историками как группа «националистически настроенной буржуазии»[405]405
  См.: Дудзинская Е. А. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983. С. 15.


[Закрыть], требовавшая объединения славян под русским царем. На приеме правительственной делегации Чехословакии во главе с Э. Бенешем И. В. Сталин, открестившись от родства со «старыми славянофилами», тем не менее заявил: «Мы, новые славянофилы-ленинцы, славянофилы-большевики, коммунисты, стоим не за объединение, а за союз славянских народов… Вся история жизни славян учит, что этот союз нам необходим для защиты славянства»[406]406
  Цит. по: Малышев В. А. Дневник наркома [запись от 28 марта 1945 г.] // Источник. 1997. № 5. С. 128.


[Закрыть]. Надо, однако, принимать во внимание время, когда стали возможны такие речи. На дворе стоял март 1945 года.

Возвращаясь от этой даты в довоенное советское прошлое, мы снова оказываемся в обстановке преследований режимом носителей национально-патриотических идей и борьбы за преодоление культурного наследия русского народа. Видимо, одно из первых судилищ над русскими патриотами, объявленных фашистами, состоялось за десять лет до «дела Российской национальной партии». 1 ноября 1924 года в Москве был арестован писатель Алексей Ганин. При аресте у него были изъяты тезисы, называвшиеся «Мир и свободный труд – народам»[407]407
  См.: Ганин А. Мир и свободный труд – народам: Тезисы // Наш современник. 1992. № 1. С. 168–171.


[Закрыть]. На допросах писатель уверял, что тезисы подготовлены для романа, над которым он начал работать. Поскольку в этом «документе» русские люди призывались на борьбу с интернационально-коммунистическим режимом во имя спасения национальной России, то ссылки на роман писателя не спасли. Мировоззрение Ганина было квалифицировано как фашистское. Чекисты арестовали еще 12 человек – начинающих поэтов и журналистов, вчерашних крестьян, мелких служащих, группировавшихся вокруг А. Ганина и разделявших патриотические убеждения. В ЧК эта группа получила название «орден русских фашистов». Главу «ордена» с шестью товарищами расстреляли 30 марта 1925 года. Остальные семеро пошли на Соловки, откуда вернулись лишь двое[408]408
  См.: Куняев С. Растерзанные тени // Наш современник. 1992. № 1. С. 166–168; Он же. Пасынок России // Наш современник. 1992. № 4. С. 159, 169.


[Закрыть].

«Мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому»

Свой «вклад» в борьбу с культурным наследием народов России во имя грядущей «светлой жизни» вносили в 1920–1930-е годы борцы с традициями прошлого в литературе и культуре. С вульгарно-классовой точки зрения традиции эти расценивались не иначе как феодально-помещичьи и буржуазные. Образчиком такого понимания дореволюционной культуры и ее творцов может служить выступление Вс. Вишневского на одной из армейских партконференций в июле 1921 года. «Старая культура, – внушал он красноармейцам, – была фактически насквозь пропитана буржуазным духом»[409]409
  «Под контроль масс…»: Политработники 1921 года о литературе и искусстве // Литературная Россия. 1995. 7 июля. С. 12.


[Закрыть]. И пояснил это на конкретных примерах. Взять Пушкина. Он был камер-юнкером его величества царя и гордился своим дворянством. Не признавал никаких революций – следовательно, был контрреволюционером. Лермонтов был аристократом в полном смысле этого слова. Некрасов – из помещиков. Лев Толстой – граф. Писать-то он писал хорошо, но народ в «Войне и мире» является лишь фоном, а главное разыгрывается между немногими аристократами, для которых слово «мужик» было бранным, почти неприличным. Чехов – происхождением из мещан и, безусловно, также один из последних представителей упадочничества. Его герои бесятся от жира в провинции, скучают от безделья, ноют без конца. Кольцов считался народным поэтом, но на самом деле это типичный представитель кулачества. Горький, правда, в значительной степени близок к народу, но и у него встречается немало высказываний далеко не пролетарской идеологии. В музыке – то же самое. Глинка – помещик; достаточно сказать, что у его отца был собственный оркестр из крепостных. Римский-Корсаков – придворный капельмейстер, писал лженародные оперы, непонятные крестьянину. Музыка Чайковского – яркий образец безысходного упадочничества и пессимизма, чуждого рабочему классу. Все эти симфонии, сонаты, балеты совершенно непонятные народу. Что касается балерин, певиц в опере, оперетте, то все или почти все они фактически работали в роли привилегированных проституток и зарабатывали неплохо. Трамплином же у них, конечно, была кровать дирижера или какого-нибудь князя[410]410
  «Под контроль масс…»: Политработники 1921 года о литературе и искусстве // Литературная Россия. 1995. 7 июля. С. 13.


[Закрыть].

Естественно, таким образом представленная культура и традиции не заслуживали ничего другого, как быть сломанными и отброшенными с тем, чтобы дать простор развитию социалистического содержания интернациональной культуры. Например, Н. И. Бухарин не только думал, что «“завоевать” буржуазную культуру целиком, не разрушая ее, так же невозможно, как “завоевать” буржуазное государство», но и требовал: «Старый театр надо сломать, и кто не понимает этого, тот ничего не понимает»[411]411
  Цит. по: Любомудров М. Извлечем ли уроки? О русском театре, и не только о нем // Наш современник. 1989. № 2. С. 175.


[Закрыть]. Любителей ломать оказалось предостаточно. Не последним среди них был Вс. Мейерхольд с его девизом «К искусству всего земного шара, к отречению от России». Как отмечали театроведы, в своих спектаклях он стремился показать русскую жизнь в самом «пошлом безобразии»[412]412
  См.: Любомудров М. Указ. соч.; Постол М. Веселятся ныне враги России // Молодая гвардия. 1994. № 5–6. С. 26.


[Закрыть].

С этой же точки зрения роман Льва Толстого «Война и мир» представлялся не более чем попыткой «реабилитировать дворянство», Чайковский объявлялся «квасным патриотом», Горький – «псаломщиком русской культуры»[413]413
  См.: Нусинов И. Л. Н. Толстой // МСЭ. М., 1930. Т. 8. Стб. 845; Троицкий Е. С. О русской идее: очерки теории возрождения нации. М., 1994. С. 91.


[Закрыть]. А. В. Луначарский в 1924 году заявил, что если Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого и признавать великими, то только с условием, что они-де велики «вопреки этой проклятой старой России, и все, что в них есть пошлого, ложного, недоделанного, слабого, все это дала им она»[414]414
  Цит по: Кожинов В. Судьба России: вчера, сегодня, завтра. М., 1990. С. 102.


[Закрыть]. О великом Репине писали, что он как «свой» (для дореволюционного режима) художник «умел скрывать объективную классовую сущность буржуазии»; Сурикова объявляли защитником «реакционно-монархического национализма, опиравшегося на кулачество». Смысл подобных писаний, как отмечалось после известного отрезвления середины 1930-х годов, «сводился к тому, чтобы, прикрываясь “борьбой” против великодержавного шовинизма, под шумок объявить целиком всю русскую культуру и искусство помещичье-буржуазным, реакционно-националистическим»[415]415
  Кеменов В. О национальной гордости русских художников // Правда. 1937. 13 авг. С. 4.


[Закрыть].

Особенно впечатляющим был изобретенный литературоведом В. Б. Шкловским способ использования произведений классиков русской культуры не во вред, а к благу советских людей. Он полагал, что «Капитанская дочка», «Герой нашего времени», «Бесы» – «все это запас неправильных фактов»[416]416
  Шкловский В. Как ставить классиков // Советский экран. 1927. 16 августа (№ 33). С. 10.


[Закрыть]. Опровергать их в предисловиях – занятие непосильное: «Дать написать Машбиц-Верову предисловие к Александру Блоку – это значит выписать мухе путевку на право управления паровозом». Однако задачу решать надо, ибо «каждая эпоха имеет право переделывать предыдущую», а уж советская тем более. Поэтому, предлагает Шкловский, «с Толстым, Пушкиным, Лермонтовым и Достоевским нужно бороться по линии изменения сведений, которые они сообщают». К примеру, в кино, которое обладает огромной силой внушения, мы должны «создавать вещи, параллельные произведениям классиков… вдвинуть в сознание не ложь, а новый материал. Кинокартина будет существовать рядом с литературным произведением, пользуясь его материалом и в то же время вытесняя его. Иначе и быть не может. Гражданский мир – удел кладбища»[417]417
  Там же.


[Закрыть]. Как здесь не вспомнить исторический отдел министерства правды, созданный воображением Джорджа Оруэлла, в полной мере реализовавшего идею В. Б. Шкловского[418]418
  Оруэлл Дж. 1984. Скотный двор. Пермь, 1992. С. 33 и далее.


[Закрыть].

В резолюции Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей (январь 1925 г.) «контрреволюционным» объявлялось не только все прошлое литературы. Контрреволюционерами считались и «попутчики» – непролетарские писатели, в том числе и стоявшие на платформе советской власти, но якобы застывшие перед «гранитным монументом буржуазно-дворянской литературы», «проникнутые духом национализма, великодержавности, мистицизма»[419]419
  См.: Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры: в 3 т. М., 1994. Т. 2. Ч. 1. С. 375.


[Закрыть]. «Монумент» предстояло разрушить до основания. Как это делать? Недостатка в советах не было. «Во имя нашего Завтра, – призывал еще в 1918 году Владимир Кириллов в своем знаменитом стихотворении «Мы», – сожжем Рафаэля, / Разрушим музеи, растопчем искусства цветы»[420]420
  Грядущее. 1918. № 2. С. 4.


[Закрыть]. Газета «Искусство коммуны», издававшаяся в Петрограде, утверждала: «Следует больше жалеть о сошедшем с нарезки винте, чем о разрушении храма Василия Блаженного»[421]421
  Искусство коммуны. 1919. 23 февр.


[Закрыть]; «Разрушать это и значит создавать, ибо, разрушая, мы преодолеваем свое прошлое»[422]422
  Там же. 1919. 23 марта.


[Закрыть]; «Мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому»[423]423
  Там же. 1919. 30 марта.


[Закрыть]. Владимир Маяковский в стихах с мрачным названием «Радоваться рано» (1918) и выговаривал за нерадивость, и наставлял одновременно, намечая разнообразнейшие цели для уничтожения: «Белогвардейца / найдете – и к стенке. / А Рафаэля забыли? / Забыли Растрелли Вы? / Время / пулям / по стенкам музеев тренькать». «А царь Александр / на площади Восстаний / стоит? / Туда динамиты! / Выстроили пушки по опушке… / А почему / не атакован Пушкин?»[424]424
  Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: в 12 т. М., 1939. Т. 2. С. 32–33.


[Закрыть] У поэта были и соображения о том, как решать международные и межнациональные проблемы. Так, на Генуэзскую конференцию (1922) Маяковский советовал ехать, «осматривая хозяйскими глазами грядущую Мировую Федерацию Советов»[425]425
  Маяковский В. В. Моя речь на Генуэзской конференции [1922] // Избранные произведения. М., 1956. С. 77.


[Закрыть], в исторической перспективе – «в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем»[426]426
  Маяковский В. В. Товарищу Нетте – пароходу и человеку [1926] // Избранные произведения. С. 145.


[Закрыть].

Маяковский, постигавший законы истории не иначе как по трудам главных «пролетариатоводцев» планеты, не затруднялся и с ответом на вопрос о характере общности, появляющейся в СССР после 1917 года. В социалистическом отечестве, полагал он, трудясь над поэмой «Хорошо» (1927), и нация соответствующая – социалистическая. И никаких других. «Разнедоуменные» вопросы на этот счет, дескать, «что это за нация такая “социалистичья” / и что это за “социалистическое отечество”?.. Такого отечества, такой дым / Разве уж настолько приятен?.. У вас и имя Россия утеряно. Что это за отечество у забывших об нации? / Какая нация у вас? Коминтерина?»[427]427
  Маяковский В. В. Хорошо // Избранные произведения. С. 341, 342.


[Закрыть], – могли, по Маяковскому, возникать лишь у «национальных трутней» старой формации – у богатых, буржуев и прочих врагов социалистической республики. Таким втолковать новое понимание отечества и нации способны лишь «лубянская лапа Че-ка»[428]428
  Маяковский В. В. Хорошо // Избранные произведения. С. 351.


[Закрыть] да «товарищ Маузер»[429]429
  Маяковский В. В. Левый марш [1918] // Избранные произведения. С. 54.


[Закрыть].