Текст книги "Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия"

Наши представления о себе регулируют гораздо больше аспектов нашей жизни, чем мы думаем. Воспринимая себя полными сил, эффективными и компетентными, мы тем самым мотивируем себя на решение сложных задач. Когда же представление о себе в основном фокусируется на собственной беспомощности и бессилии, как происходит во время депрессии, мы грустим. На наши чувства и мотивацию оказывает влияние и то, как, по нашему мнению, нас воспринимают другие: проецируемый социальный (межличностный) имидж. Преобладание в нем тех или иных характеристик влияет на то, как мы реагируем на окружающих. Если мы воспринимаем других людей как настроенных по отношению к нам недружественно и критически, то следуем стратегиям самозащиты. Личность, которая настроена скорее уклоняться от конфликтов, просто минимизирует социальные контакты с целью сохранения самооценки. Склонный к враждебным реакциям человек с воинственным характером проявляет повышенную бдительность на предмет возможного пренебрежительного отношения к себе, неважно, имеющего место в действительности или мнимого, находится в состоянии готовности к атаке. В обоих случаях индивидуум проецирует некий недружественный образ на других людей и пытается защитить уязвимое представление о самом себе. Поэтому люди могут стать критически настроенными по отношению к первому типу личности и избегать контактов с ней, а по отношению ко второй просто испытывать раздражение и гнев.

Рассмотрим следующий пример. Эл отказывается от приглашения Боба пойти с ним на какое-то шоу. Мысль Боба: «Он думает, что я недостаточно хорош». При этом Боб чувствует себя плохо, поскольку этим «запущен» его негативный социальный имидж. Под это подводится следующая обобщающая основа: «Люди не считают, что я достоин находиться в их обществе». Обида Боба происходит скорее вследствие его униженного социального имиджа, представления о самом себе, чем собственно из-за потери Эла в качестве компаньона на этом событии. Например, если бы Боб потрудился удостовериться в том, что Эл болеет или просто достаточно плохо себя чувствует, чтобы идти на шоу, он мог бы отправиться один с минимальной досадой на отсутствие компании и не чувствовал бы, что его достоинство ущемлено.

Поскольку наши представления о других людях вписываются, точнее, оказываются втиснутыми в определенные рамки, и мы видим в них (в других людях) лишь те характерные черты, которые согласуются с находящимися в этих рамках образами, мы просто отбрасываем прочь все иные человеческие черты. Вообще говоря, упростить и гомогенизировать явление, которое одновременно является сложным, изменчивым и нестабильным, – это возможность сэкономить собственные ресурсы, но при этом наши интерпретации другого человека могут быть искажены построенными нами же рамками. Аналогичным образом мы загоняем в подобные рамки самих себя и получаем в лучшем случае неполное, а в худшем – искаженное восприятие.

То, как мы в общем и целом воспринимаем себя, в значительной степени является функцией того собственного воображаемого образа, который превалирует в нашем сознании. Если Боб решил, что Эл просто не хочет с ним иметь дела, то он расстроен, потому что предполагаемое негативное отношение Эла отражается на его самооценке. Но если он думает: «Я вообще никому не нравлюсь», – и далее находит объяснение этому в формуле «скорее всего, я просто непривлекателен», активируется негатив в воображаемом образе самого себя и происходит заметное падение самооценки. С другой стороны, если образ себя у Боба стабильно позитивен, случившееся не повлияет на его самооценку. В принципе, Боб действительно может объяснить отказ Эла эгоизмом последнего и рассердиться на него. Рассматривая Эла в негативном свете, Боб будет защищать свою самооценку. А в другом случае, если самооценка Боба никак не пострадает вследствие поступка Эла, то он, Боб, может просто не обращать на это внимания без необходимости самозащиты. Кратко суммируя: персонализированное придание того или иного значения объекту или событию, а также то, в какой степени оно имеет отношение к проблемам самооценки, определяют характер реакции.

Это проясняет позицию, согласно которой в любое межличностное взаимодействие вовлечены минимум шесть образов: мой имидж в моих собственных глазах, твой имидж в моих глазах, мой спроецированный имидж в твоих глазах (мое представление того, как ты воспринимаешь меня), мой имидж в твоих глазах, твой спроецированный имидж в моих глазах (твое представление, как я воспринимаю тебя) и твой имидж в твоих глазах. Взаимодействие этих имиджей отражается в поведении каждого индивидуума. Если я воспринимаю себя как слабого, а тебя как сильного, и одновременно ты воспринимаешь себя как сильного, а меня как слабого, то единственный представимый вариант развития наших взаимоотношений – твое доминирование надо мной. Или хотя бы попытки этого. Возможны многие комбинации всех этих образов, что в какой-то мере будет определять дружелюбное или недружелюбное поведение, действия людей по отношению друг к другу.

Глава 4
Давай посчитаем все способы, которыми ты меня обидел

У вас когда-нибудь получалось не думать о тех угрозах, с которыми мы сталкиваемся на протяжении всей жизни? Человеческое общество особенно изобилует потенциальными опасностями. Даже отодвинув в сторону беспокойства, связанные с риском попасть в какой-нибудь несчастный случай или подвергнуться физическому нападению, подумайте о чувствах тревоги, сопровождающих человека во время публичных выступлений, собеседований (например при приеме на работу) или любовных отношениях. Чтобы лучше понимать природу всех подобных реакций и их связь с гневом и проявлениями враждебности, полезно присмотреться к тому, как они развиваются.

В детстве мы боялись грома и молнии, животных и высоты, но по мере взросления осознавали, что более уязвимы перед лицом психологических травм: оскорблений, отвержения, контроля со стороны других и всяческих препятствий. Мы приучены воспринимать подобные психологические воздействия на себя как не менее угрожающие, чем физическая опасность. По большей части наши проблемы в межличностных взаимоотношениях проистекают от лиц, которые совершенно необязательно представляют угрозу для нашего выживания, и, тем не менее, вызывают у нас серьезную психологическую боль. Независимо от того, какую форму принимает угроза, или от природы боли мы обращаемся к стратегиям, которые служили нашим предкам в их стремлении выжить и избежать физических травм: драться, бежать или замирать[66]66
  A. T. Beck and G. Emery, with R. L. Greenberg, Anxiety Disorders and Phobias: A Cognitive Perspective (New York: Basic Books, 1985).


[Закрыть]. Маленький ребенок, напуганный большой собакой или хулиганом на школьном дворе, отреагирует чувством беспокойства и либо окаменеет, либо мобилизуется для бегства и поиска помощи. Однако, будучи загнан в угол, он может оказаться вынужденным сражаться.

Находясь под угрозой физической боли, которую может причинить острый предмет или инструмент, или боли психологической, которую могут вызвать резкие слова, индивидуум автоматически готовится к нападению. В первом случае боль оказывается локализованной и ограниченной некими понятными пределами. Во втором она носит нелокализованный и аморфный характер. Общим знаменателем обоих видов агрессии являются неприятные переживания, страдания. Нанесенный психологический «урон» может вызвать расстройство столь же интенсивное и острое, как и физическое повреждение. Эмоциональные страдания на нашем языке иллюстрируются многочисленными аналогиями с физической болью: ущемленное эго или гордость, травмированная психика. Поскольку физическая боль не доставляет удовольствия, а как раз наоборот, люди готовы пойти на многое, чтобы предотвратить физические повреждения и сохранить свои физические функции. Аналогично важность предотвращения психологической боли подчеркивается предпринимаемыми мерами крайней предосторожности, благодаря которым люди стараются избежать попадания в положение униженных или отвергнутых. Жертва может отомстить физическими действиями или словесно либо просто ретироваться для залечивания физических или психологических «ран».

Какие конкретно факторы приводят к тревоге или гневу? Наш ответ на угрозу зависит от того, как мы применяем своеобразную формулу, которая выводит баланс между предполагаемым риском и нашей уверенностью в своих силах справиться с угрозой. Путем быстрейших расчетов в уме мы оцениваем: в угрожающей ситуации риск получить какой-то ущерб перевешивает наши ресурсы, необходимые для подавления агрессии, или нет. Если приходим к выводу, что грозящий урон превышает нашу способность его как-то скомпенсировать, то ощущаем тревогу и вынуждены спасаться бегством или как-то еще уклониться от более-менее прямого столкновения с угрозой. Если же догадываемся, что, возможно, способны сдержать нападение без того, чтобы понести неприемлемый урон, то с большей вероятностью будем ощущать гнев и настраиваться на контратаку. В случае чрезвычайной ситуации все эти расчеты носят автоматический характер и производятся за долю секунды; они не являются продуктом рефлексивного мышления. Некоторые «стандартные» случаи, например если человек оказался перед лицом разъяренного быка, достаточны, чтобы вызвать немедленную реакцию. Другие же, особенно те, которые завязаны на взаимодействие между людьми, могут потребовать более долгого осмысления. Процессы оценки рисков или потенциального ущерба, а также имеющихся в нашем распоряжении ресурсов, чтобы как-то со всем этим справиться, могут идти параллельно, а затем объединяться для выработки приемлемой стратегии реагирования.

Рассмотрим следующий пример. Вы видите человека, который идет вам навстречу, размахивая дубиной. Если вы считаете, что он может причинить вам вред (он физически крупнее и выглядит угрожающе), то испытаете тревогу. Если же вы уверены, что у вас «все под контролем» (он «мелкий» и кажется не слишком уверенным в себе), то фокусируетесь на его слабых местах, уязвимостях и мобилизуете свои ресурсы с целью обезоружить потенциального агрессора или отразить возможное нападение. Часто ситуация сама дает нам достаточно информации, для того чтобы немедленно понять, хватит ли у нас ресурсов для отражения нападения, чтобы пойти на риск получения каких-то повреждений при этом. Если вы не считаете себя уязвимым, то можете начать думать о том, что поведение другого человека неправомерно. Хотя вы и можете ощущать некоторую тревогу, превалирующим вашим чувством будет гнев, и вы, вероятно, захотите наказать потенциального агрессора и разоружить его.

Точно так же в ситуации ординарного, не носящего насильственный характер конфликта ваше суждение об уязвимости как вас самих, так и противника будет влиять на ваш ответ. В дополнение ко всему вы сделаете очень быстрый расчет (не всегда аккуратный) преимуществ и недостатков сопротивления и действий, направленных на наказание оппонента. Даже если вы отмобилизуетесь для атаки и будете уверены в победе, то совершенно не обязательно решите, что стоит довести дело до реального «боя». Вы подумаете, будет ли такой «бой» (обычно на словесном уровне) наилучшим образом соответствовать вашим интересам, или все-таки лучше подавить внутренний импульс к отпору. Например, жена может перестать орать на мужа в ответ на его словесную агрессию, так как из своего опыта «общения» с ним в похожих ситуациях она знает, что ответные вопли лишь подстегнут ссору и могут вылиться в рукоприкладство. Поэтому, несмотря на то что ее мускулы напрягаются, кулаки непроизвольно сжимаются, и ощущаются сильные позывы разразиться еще большей бранью, она подавляет в себе этот импульс с целью предотвратить эскалацию конфликта.

В повседневной жизни обстоятельства, которые нас в большей мере беспокоят, вызовут скорее психологическую, а не физическую боль. Мы стремимся к отмщению, когда унижены, обмануты или когда к нам относятся с пренебрежением, третируют. Подобные ситуации «поднимают на бой». В общем и целом те «неправильности», которые задевают нас больше всего, – трансгрессии, направленные на ущемление наших прав, принижение нашего статуса, на вторжение в наше личное пространство, снижение нашей результативности. Мы ожидаем, что нашу свободу, репутацию, глубоко личные, интимные потребности будут уважать. Какая-либо угроза этим ценностям, какое-либо вмешательство во все, связанное с ними, является нарушением наших прав, оскорблением или хотя бы проступком. Множество из этих предполагаемых негативных моментов не связано с реальными, фактическими нарушениями и трансгрессиями, а вытекает только из значений, приписываемых конкретным событиям.

Боб, двадцатипятилетний специалист по продажам, периодически выказывал приступы идиосинкразической ярости в ситуациях, когда не было даже предлога, чтобы почувствовать себя оскорбленным. Обычно мягкий и покладистый в общении, с легким характером, он начинал сходить с ума, если вдруг чувствовал для себя какую-то угрозу. Обычно он вскипал лишь от направленного на него взгляда полисмена. Становился очень напряженным и при общении с каким-нибудь клерком в магазине; или когда жена спрашивала его, куда он потратил деньги; или даже когда в поликлинике вокруг него собиралось несколько докторов или медсестер.

Ни в одной из этих ситуаций не просматривалась заметная вероятность того, что другой индивидуум намеревается его унизить; была только (принципиальная, теоретическая) возможность того, что его заставят замолчать или будут им командовать. И это его сильно тревожило, он чувствовал свою уязвимость в присутствии обладающего какой-то властью лица. Становился готов «напасть» на другого человека еще до того, как последний нанесет ему предполагаемый вред. Бобу казалось, что любой человек, обладающий некоторыми полномочиями, посягает на самостоятельность его личности. В первый момент он чувствовал себя так, будто его начинают душить, при этом он обездвижен и слаб; затем в нем закипала ярость, и он начинал искать «защиту» в нападении на предполагаемого агрессора.

Вспыхивавшие под действием таких обстоятельств реакции Боба иллюстрируют еще один аспект наших эмоциональных ответов. Для таких людей, как Боб, полицейский олицетворяет угрожающую власть; для других тот же полисмен является символом защиты и защищенности. Уязвимость Боба заключалась в его принципиальном убеждении: если я предоставлю другим людям свободу действий, они меня задушат. Поэтому я должен всячески от них отбиваться, если они будут оказывать на меня какое-либо давление – или даже если я только думаю, что они начнут «давить».

Множество угроз, так же, как и обид, могут быть результатом нашей гиперчувствительности. Большинство из нас имеют особую восприимчивость такого рода к специфическим видам поведения, которые мы считаем грубым, но которые не волнуют наших друзей или близких. Эти виды индивидуальны для каждого человека. Некоторые люди подобно Бобу реагируют просто на фигуру облеченного некой властью лица скорее как на потенциального карателя, а не на помогающего и даже защищающего человека. Другие могут считать, что им что-то навязывают или их эксплуатируют, когда другой просто хочет заручиться их помощью или что-то одолжить. Есть люди, особо чувствительные к оскорблениям, интерпретирующие добродушное подшучивание как вербальную атаку. А еще существуют те, кто боится отказов и всю жизнь оценивает любое взаимодействие с окружающими по модели «любит – не любит». Наши реакции часто базируются не столько на истинных намерениях других людей, сколько на том, как их поведение заставляет нас «чувствовать себя»: управляемым, использованным, отвергнутым. Эти чувства есть выражения значений, которые мы придаем событиям.

Определить значение конкретного события не так уж сложно. Просто спросите себя: какая мысль мелькнула у меня в следующее мгновение после того, как это событие произошло, а также за мгновение до того, как я почувствовал обиду, оскорбление, боль (или даже в сам момент этого)? Такие автоматические мысли – интерпретации события – и откроют значение трансгрессии. Примеры подобных событий и соответствующие им автоматические мысли приведены ниже в таблице. Они взяты не только из моей психотерапевтической практики, но и из описаний других людей, которых научили отслеживать когнитивные ответы на обеспокоившие ситуации, в результате чего они ощутили гнев.

Межличностный конфликт – не просто вопрос о том, кто победит, кто выиграет или проиграет. В нем критично то, какое воздействие на представление о себе «жертвы», на ее образ себя и свой спроецированный социальный имидж (что, по мнению «жертвы», о ней подумают другие люди) окажет этот конфликт. В некоторых случаях индивидуум чувствует угрозу, видя перспективу создания представления о своей неполноценности и нежелательности (каких-либо контактов с собой). Мы так чувствительны к критике не из-за самих обращенных к нам критических слов, а потому, что, по нашему мнению, эти слова отражают ментальное представление другого человека о нас. Хотя нам не нравится быть уязвимыми, мы не знаем, как бороться с беспомощностью и ее последствиями.

Возьмем, например, студента или аспиранта, сдающего устный экзамен комиссии, состоящей из нескольких профессоров. Очевидно, что последние обладают некоей властью, а экзаменуемый находится в подчиненном, уязвимом положении. Если у экзаменаторов наличествует предвзятое представление о нем и они могут быть совсем небеспристрастны, наш студент не имеет ни малейшего шанса дать им отпор. Любое открытое выражение своего раздражения или гнева может обернуться против него. Его основная реакция на складывающуюся ситуацию – тревожность. Но после экзамена, когда возможная негативная оценка экзаменаторов уже не сильно волнует, он может позволить себе испытать злость и, возможно, непрямым образом отреагировать – например, пожаловавшись одногруппникам или другим преподавателям. Когда наличествует такая разница во властных полномочиях, а человек обеспокоен возможностью «наказания», он может просто подчиниться. Подчинение доминантной личности, фигуре может ликвидировать ощущение угрозы и снять тревогу. Подобная стратегия часто наблюдается в иерархии у приматов[67]67
  C. Sagan and A. Druyan, Shadows of Forgotten Ancestors: A Search for Who We Are (New York: Random House, 1992).


[Закрыть].

Хотя важно понимать, что и гнев, и тревога – потенциально адаптивные реакции, они могут и не быть таковыми, если мы преувеличиваем степень опасности или размах предполагаемой агрессии против нас. Студент, которому кажется, что на устном экзамене он совсем беззащитен, может вдруг осознать, что от страхов у него в голове образовалась пустота. В результате он продемонстрирует – как и опасался – очень плохой уровень знаний.

Нам всем знакомы люди, которые слишком болезненно реагируют на несогласие с ними или на критику в свой адрес. Мы склонны считать их слишком «тонкокожими» и «вспыльчивыми». Однако склонность неверно истолковывать или преувеличивать угрозы и критику может быть осознанной стратегией самозащиты. В ситуации жизни и смерти лучше ошибочно принять какое-то нейтральное действие за агрессию, чем пропустить реальную угрозу, не придав ей должного значения. В доисторической, практически дикой жизни острая реакция на некоторые специфические угрожающие раздражители была, видимо, очень важна для выживания. Так как оценка угрозы является ключом к мобилизационному типу поведения, гиперреактивность, излишне острые реакции на когнитивном уровне описываются такими терминами, как «преувеличение» или «катастрофизация»[68]68
  A. Ellis, Reason and Emotion in Psychotherapy (New York: Carol Publishing, 1994).


[Закрыть].

Слишком чувствительные люди, характеризующиеся чрезмерно острыми реакциями, обречены стать психиатрическими пациентами с соответствующими диагнозами, которые будут являться основанием для получения медицинской помощи для смягчения этих реакций. Их расстройства обычно вращаются вокруг почти неуловимых психологических моментов – например, как, по их мнению, они оцениваются другими и как они оценивают себя сами. Интересно, что есть другой тип людей, у которых наблюдаются «психологические слепые зоны»: они зачастую не видят потенциальных угроз или не осознают негативный характер реакций других людей, поэтому ими легко манипулировать, они нередко оказываются в положении преследуемых и обираемых.

Существует широкий спектр переживаний, которые мы рассматриваем как оскорбления и которые, как следствие, нас злят. В самой конкретной форме трансгрессия приводит к реальному физическому ущербу, боли либо к угрозе причинения вреда, например удушения или применения огнестрельного оружия. В повседневной жизни типичная трансгрессия – нанесение вреда нашему психическому «я» или угроза этого. У различных видов агрессии, которые мы претерпеваем, есть общий знаменатель: мы ощущаем себя неким образом униженными или чувствуем принижение своей чести, достоинства, и в результате чувствуем обиду, печаль или тревогу. Мы истолковываем эти переживания как оскорбление, если считаем, что все это не обосновано. Затем втискиваем личность обидчика в рамки того, что считаем неправильным или даже зловредным – за причиненную нам боль.

Когда нам говорят, что мы не можем сделать то, что хотим, иногда это приводит к тому, что мы опускаем руки. Отсутствие явных знаков внимания со стороны партнера способно породить чувство отвергнутости, критика – заставить нас ощутить, что мы не принимаемы обществом, социумом. Мы также чувствуем себя лично униженными, когда кто-то другой нарушает наши стандарты поведения, или отвергает, подвергает сомнению наши ценности, или просто не оправдывает наших ожиданий. Иногда даже относительно незначительное нарушение может привести нас в ярость – обычно потому, что неприятное событие вызывает чувство потери или беспомощности.

Когда кто-то делает что-то, снижающее наш статус, подрывает самооценку, уменьшает наши ресурсы, мы в первый момент можем почувствовать обиду. Но если согласимся с критикой и поймем, что нас отвергли «по делу», или смиримся с тем, что не можем ничего сделать (опустим руки), мы вряд ли будем гневаться – только опечалимся. И далее, если в произошедшем неприятном событии мы обвиним самих себя, то возможна временная депрессия. Однако, по всей вероятности, какая-то степень озлобления в ответ на эти переживания появится – если только мы не особо склонны к депрессии по поводу и без.

Широкий спектр злоупотреблений, с которыми мы можем столкнуться, иллюстрируется огромным количеством отрицательных оценочных слов в языке. Глаголов, имен прилагательных и существительных, относящихся к межличностным отношениям и несущих негативный заряд, гораздо больше, чем тех, что настраивают на позитив. Большое число такого рода глаголов (например, обесценивать, унижать и отвергать) соответствуют различным оттенкам одного и того же: умаление другого человека в смысле снижения его самооценки или положения в обществе. Большинство прилагательных носят оценочный характер, добавляя в описание общественных явлений многочисленные нюансы широких понятий «хорошее» и «плохое».

Наш язык явно отдает должное огромному количеству несправедливостей, которые мы можем пережить, и неоправданных травм, которые можем получить, позволяет нам идентифицировать и различать их, а также помогает идентифицировать огромное количество естественных опасностей, с которыми мы можем столкнуться. Возможно, такой широкий спектр несущих негативные смыслы слов демонстрирует значимость, которую мы придаем возможности точно определить природу поведения других людей, приносящего нам вред. Такие понятия, как любовь и привязанность, хоть и имеют важное значение, не представлены таким разнообразием слов – и не требуют его. Человек может жить нормальной жизнью, если ограничен в количестве слов, доступных для описания привязанностей или дружеских действий, но у него возникнут трудности, если он для себя не сумеет ранжировать большое разнообразие форм негативного поведения, с которыми может столкнуться. Очевидно, что адаптивный ответ на ситуацию, когда чувствуешь себя в ловушке, отличается от реакции на то, что тебя бросили, хотя переживаемые эмоции – гнев и злость – могут быть одними и теми же. Точного описание, в чем состоит направленная на человека агрессия, помогает ему выбрать правильную стратегию поведения: игнорировать или сдержать агрессора, а может, принять ответные меры.

Хотя невозможно перечислить все негативные проявления, с которыми мы сталкиваемся, я могу выделить несколько их категорий и привести примеры для каждой. Обратите внимание, что все эти негативные проявления направлены на те элементы личности или личного пространства, которые нам особенно дороги: на жизнедеятельность, общественные связи, права, ресурсы, собственность и физическую целостность. Если мы ошибочно проинтерпретируем нейтральное поведение или доброжелательное к нам отношение и примем его за трансгрессию, то почувствуем такую же обиду, будем столь же оскорблены и разгневаны, как если бы столкнулись с реальной агрессией.

Мы немедленно реагируем на грубые посягательства на личность, такие как попытки доминирования и контроля, критика, унижение достоинства или, например, когда мы оказываемся отвергнутыми либо нас бросают. Однако посягательство может быть замаскировано; посмотрите, как часто люди жалуются, что их обманывают, используют или ими манипулируют. Неважно, является негативный характер направленных на нас действий очевидным или скрытым – в результате мы учимся сразу относиться ко всему подобному настороженно и таким образом защитить свои интересы, сохранить благополучие.

Отнести определенные негативные действия к конкретным категориям не так уж и сложно, хотя очевидно, что у этих категорий могут быть некоторые пересечения. Если какого-то человека «контролируют», им «манипулируют», над ним «доминируют», то это элементы описания его подчиненного положения по отношению к другому лицу и его воле, что ограничивает свободу выбора и действий первого. Оказаться загнанным в угол, обездвиженным, неработоспособным означает снижение возможности действий. Мы особенно чувствительны к потере ресурсов, когда нас обманывают, обводят вокруг пальца, грабят или иным способом лишают денег либо личных вещей, личного пространства. Как членов каких-то групп нас можно поднять на борьбу с властями, запускающими руку в наш карман, присваивающими себе наши экономические ресурсы – например, таким было восстание в американских колониях против британского владычества, вызванное введением пошлин на чай[69]69
  Речь о так называемом Бостонском чаепитии, которое послужило толчком к американской революции и войне за независимость от британской короны.


[Закрыть], или «восстание виски»[70]70
  Протестные выступления 1791 года в США, вызванные введением налога на алкоголь.


[Закрыть], а также сопротивление воинственно настроенных групп граждан нововведениям в налогообложении личных доходов. В теории политической психологии большое количество особенностей может быть описано в терминах психологии индивидуума. Коллективное представление об оскорбленности, униженности, противопоставленности и подверженности угрозе со стороны другой нации очень похоже на то, как некий индивидуум реагирует на аналогичные выпады другого человека.

Важность близости и стабильности в отношениях отражается в том, как мы воспринимаем ситуации, в которых нас отвергают, покидают, бросают или изолируют. А понимание того, что тебя заменили кем-то другим, может породить смертельную и смертоносную ярость, как это частенько описывают массмедиа, рассказывая об убийствах жены и ее любовника ревнивым мужем[71]71
  M. Daly and M. Wilson, Homicide (New York: Reed Elsevier, 1988).


[Закрыть].

Распространенный источник углубляющейся тревоги, обеспокоенности, боли и гнева – это обмен оскорблениями. Вы делаете что-то, прямо или косвенно, намеренно или случайно снижающее мою самооценку, а я – движимый стремлением компенсировать нанесенный мне ущерб путем отмщения – чаще всего отпускаю в ваш адрес едкие комментарии, которые, в свою очередь, понижают вашу самооценку. Если вы разозлены моими оскорблениями, попытаетесь восстановить ваш социальный имидж местью. Так образуется порочный круг взаимных и встречных обвинений. И пошло-поехало. Все очень чувствительны к действиям других людей, которые приводят к тому, что мы выглядим менее привлекательными или адекватными, теряем влиятельность. В стремлении прекратить подобные нападки и предотвратить их в будущем мы полагаемся на собственный арсенал средств отмщения. К сожалению, все эти взаимные акты часто ведут либо к скрытой, либо даже к неприкрытой враждебности в отношениях между противниками.

Любое вмешательство в деятельность человека, направленную на достижение его целей, может привести к гневу; низкий порог толерантности к фрустрациям – особенно часто встречающийся источник враждебности. Индивидуум, не уверенный в своих способностях получить результат, начнет ощущать еще бо́льшую неуверенность в себе, если столкнется с персонифицированными препятствиями. В таком случае он будет расположен наказать того, кто ему мешает, чтобы восстановить свое самоощущение как обладающего некоторой силой и властью. Другой источник подобных расстройств – подверженность повышенной опасности: быть тем, кого предали, запугали или бросили, покинули. И, конечно, физическая агрессия – очевидный катализатор злобы и гнева.

Другие посягательства, не упомянутые в приведенных списках, но приводящие к появлению чувства потери, направлены на ожидания – личные или общего характера, которые не сбылись, либо на общественные стандарты, которые оказались нарушенными. Мы склонны претендовать на лояльное отношение и уважение других людей – на своего рода социальный контракт, поэтому если они безответственны или совершают ошибки, мы чувствуем себя разочарованными и раздражаемся, будто они не выполнили взятое на себя обещание. Нарушение стандартов общественной жизни, включая поведение, не приносящее непосредственного вреда другим индивидуумам, но рассматриваемое социумом как нежелательное, тоже может вызвать раздражение и злость. Под эту градацию подходят шесть из семи смертных грехов: жадность, обжорство, похоть, леность, гордыня и зависть (седьмой грех – гнев). Кроме того, ненормативная лексика, пошлость, хамство, агрессивность и разгильдяйство вызывают особую форму неприязни – презрение, которое часто ассоциируется с желанием унизить нарушителя (стандартов общества). Перечисленные человеческие качества оскорбляют нас из-за своей эгоцентрической природы, отдающей нечувствительностью к потребностям других и нежеланием вносить вклад в благополучие своей группы. Потакание собственным слабостям и эгоизм осуждаются особенно сильно, потому что они ставят интересы отдельных лиц выше интересов группы.

Разные формы предполагаемых злоупотреблений в одних случаях определяются культурой, в других являются специфическими для данного человека. В большинстве случаев убеждения и связанные с ними доктрины, которые носят условный характер, склоняют к интерпретации конкретных случаев взаимодействия как оскорбительных. В уличной культуре есть формула, определяющая отсутствие уважения: «Если кто-то не смотрит мне в глаза, этим он меня оскорбляет». Идиосинкразическое убеждение в супружеских отношениях определяет неуважение следующим образом: «Если мой/моя супруг(а) со мной не соглашается, это значит, что он/она меня не уважает». Практически для всех вышеперечисленных видов психологических травм можно привести подобные формулы и глубоко засевшие внутренние убеждения (или убежденности).