Текст книги "Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия"

Распространенное представление об эгоцентричности как о простом погружении или уходе в себя ведет к недооценке важной роли этого свойства человеческой личности в интерпретации ощущаемого и переживаемого индивидуумом, а также в защите и продвижении его жизненно важных интересов. Поскольку каждый человек является носителем генов, передаваемых следующим поколениям, природа эволюционного механизма приводит к приоритетному закреплению в геноме склонности к эгоизму, стяжательству и самозащите. Придание (на сознательном и неосознанном уровне) собственному «я» ведущего положения и определение себя как находящегося в центре всего подкрепляется не только испытываемыми в разных обстоятельствах удовольствиями или болью физического характера, но и ощущениями психологического плана. Например, переживаемый нами восторг после своего триумфа отражает рост нашей ценности в собственных глазах – явление, которое мы называем самооценкой. С другой стороны, боль, ощущаемая после неудачи, – это следствие снижения самооценки.

Переживание такого рода боли или удовольствия укрепляет наше ощущение собственной индивидуальности, которое в еще большей мере консолидируется тем, что окружающие думают о нас, поощряют или наказывают. Так как они обозначают свои границы, тем самым способствуют и развитию нашего ощущения себя как отдельных личностей. Гнев, который мы вызываем у другого человека, когда вторгаемся «на чужую (его) территорию», определяет также периметр «нашего личного пространства». У каждого есть определенное ментальное представление о себе, включая чувство персональной идентичности и восприятие своих физических и психологических характеристик. Мы осознаём наши серьезные вложения в себя, а также во «внешние» компоненты того, что считаем «своим жизненным пространством», в других людей или социальные организации, которые ценим; видим те материальные ценности, которыми обладаем. Расширенное представление о личном пространстве – о том, где пролегают границы нашей личности, – может вообще-то распространяться на все, что так или иначе с нами связано: расу, религию, политическую партию, правительство. Поэтому мы можем толковать любую агрессию, направленную на эти компоненты «нашей личности» или «нашего личного пространства», как нападение собственно на нашу личность. Если поддерживать в себе подобное расширенное представление о «территории, или пространстве, своей личности», это, к сожалению, способно вылиться в гиперчувствительность к великому множеству разных оскорблений.

После того как рудиментарное ощущение собственного «я» сформировано (вероятно, ко второму году жизни), индивидуум начинает мыслить и строить планы, отталкиваясь от своих интересов. Эта программная ориентация может быть – и бывает – отвергнута и замещена под давлением со стороны социума, направленным на воспитание необходимости соответствовать и подчиняться правилам и законам общества. Самооценка выполняет роль внутреннего барометра, который заставляет нас стремиться к увеличению ресурсов и расширению «личного пространства» и сообщает нам о флуктуациях при оценке границ последнего. Мы радуемся, когда границы нашей личности раздвигаются, и испытываем боль, если они, наоборот, сжимаются, а личность девальвируется. А чувствуя боль, используем разные стратегии повышения самооценки. Когда наши попытки достичь желанных целей и «раздвинуть границы личности» сталкиваются с препятствиями, мы можем испытать чувство обиды и неудовольствия, а затем может появиться стремление напасть на обидчика и наказать его.

Наши убеждения и верования, как и системы обработки информации, играют решающую роль в определении чувств и поведения. Мы интерпретируем – правильно или нет – сигналы, которые нам посылают другие люди, в соответствии с нашими ценностями, внутренними правилами, убеждениями и верованиями. Преувеличивая значение личного успеха или национального превосходства, мы попадаем в ловушку, считая индивидуальных соперников, членов иного сообщества или группы, граждан, принадлежащих другой нации, менее значимыми, чем мы сами. Примитивные механизмы обработки информации, которые возникли в ходе эволюции, предполагают предвзятость наших суждений о чем-то в отличающихся от нас людях. Когнитивные предубеждения также могут привести к приписыванию злого умысла всем подряд – тем, чьи убеждения, верования и действия конфликтуют с нашими. Когда мы оказываемся в постоянно сжимающихся тисках нашего когнитивного аппарата, появляется тенденция впихивать всех подобных людей в категорию Врагов: раздраженного супруга, представителя религиозного или расового меньшинства, искреннего политического революционера. Становится все сложнее воспринимать других объективно, с рефлексией и с учетом перспективы.

Склонность предаваться чрезмерному или неуместному гневу и прибегать к насилию может быть понята в терминах первобытного мышления. Эти паттерны первичны не только в смысле того, что являются базовыми, но и потому, что, вероятно, берут начало в первобытные, доисторические времена, когда данные шаблоны были полезны нашим предкам (находившимся в полуживотном состоянии и ставшим людьми в настоящем смысле этого слова) при решении опасных проблем с другими индивидуумами или группами.

Людям кажется, что – в общем случае – их гнев является первой реакцией на внешнюю агрессию. Однако первоначальная интерпретация (чего-то внешнего, направленного на них. – Примеч. пер.), предшествующая гневному ответу, оказывается настолько быстрой и часто настолько неуловимой, что они могут не осознавать сам факт того, что интерпретация ими сделана. После размышлений и самоанализа люди оказываются близкими к признанию факта, что их первоначальная эмоциональная реакция – чувство беспокойства и тревоги, а не гнева. Если приучать себя к подобной рефлексии, постепенно становится возможным «ухватывать» значение события, приведшего к дистрессу.

Последовательность шагов, ведущих к появлению неприязни, таким образом, состоит в переходе от интерпретации трансгрессии к чувству гнева и далее – к словесным или физическим действиям враждебного характера. На протяжении многих лет я считал, что гнев возникает сразу после восприятия и осознания (т. е. интерпретации произошедшего) того, что оскорбили. Однако несколько лет назад я, отталкиваясь от моих наблюдений, отметил, что пациенты, которые сосредоточивались на своих чувствах, возникавших сразу после неприятного момента, отмечали короткое мимолетное чувство тревоги и ущемленности еще до того, как чувствовали прилив гнева[48]48
  A. T. Beck, Love Is Never Enough (New York: HarperCollins, 1988).


[Закрыть]. Детальное рассмотрение этого явления выявило некую общность того, что вело к расстройству и тревожности, предшествовавших гневу: ощущение, что тебя тем или иным образом унизили. Если индивидуум оценит такое причиняющее страдание расстройство как вызванное кем-то несправедливо, его система, контролирующая поведение, мобилизуется и готовится к контратаке. Упрощенная картина всех стадий развития враждебности может быть представлена в виде диаграммы:

Событие → Огорчение, страдание → «Обида» → Гнев → Мобилизация для нападения

Если мы воспринимаем угрозу или потерю как следствие чего-то неперсонифицированного – например, болезни или экономического кризиса, – то чувствуем себя расстроенными и несчастными, но гнев не возникает. Если же мы приходим к заключению, что в беде виноваты другие люди или их группы, то злимся и считаем себя вынужденными принять ответные меры, чтобы исправить ошибку. Мы можем злиться даже на неодушевленные предметы, которые, по нашему мнению, несправедливо посягают на личные границы (скажем, на стул, который стоит в неположенном месте, или на стакан, который не должен был выпасть из рук). Субъективные чувства варьируются по своим качествам и интенсивности – от простого раздражения до крайней ярости. Хотя слово «гнев» часто употребляется в повседневной речи, для того чтобы обозначить не только чувство, испытываемое человеком, но и его или ее деструктивное поведение, я применяю данный термин исключительно по отношению к чувству. И буду использовать термин «враждебная агрессия» для обозначения поведения.

Мобилизуясь для боя или контратаки, мы способны удержать себя от определенных действий, понимая их возможные последствия. Тем не менее, до тех пор пока у нас перед глазами стоит образ трансгрессора, наша заложенная на биологическом уровне система остается активированной, что проявляется в таких физиологических признаках, как повышенные пульс и давление, возросшее напряжение мышц. Мобилизация для драки видна в угрожающем выражении лица, хмуром или пристальном взгляде.

Проблемы в межличностных отношениях возникают, когда мы неверно интерпретируем или преувеличиваем значимость того, что кажется трансгрессией. Скажем, мы сочли, что кто-то нас унизил, обманул или бросил вызов нашим высоким ценностям. Это посягательство поднимает нас в контратаку с целью прекратить нанесение ущерба и покарать обидчика. У каждого есть свои специфические уязвимости, которые предрасполагают к излишне острой реакции на ситуации, в которых слабые места оказываются под ударом. Эти болевые точки на самом деле представляют собой проблематичные убеждения типа «Если кто-то не выказывает уважения, это значит, что я выгляжу слабаком», или «Если моя жена не выражает мне свою высокую оценку и признательность, это значит, что я ей безразличен», или «Если мой супруг / моя супруга отвергает меня, я беспомощен/беспомощна».

Чтобы защититься от актов дискриминации и принуждения, ощущения несправедливости и покинутости, мы создаем для себя правила – что есть равенство, свобода, справедливость; когда возможно неприятие или отторжение. Если ощущаем, что к нам относятся несправедливо или наша свобода ущемлена, чувствуем, что не только унижены этим, но и уязвлены возможностью дальнейшего пренебрежительного отношения. Мы можем начать поиск пути, как отомстить и наказать обидчика – даже если по факту нам не нанесли никакого ущерба, – чтобы восстановить баланс сил. Понесли какой-то урон или нет, мы определяем природу враждебного действия, взвешиваем все за и против, связанные с желаемым отмщением, и решаем, какую форму должны принять наши исправляющие ситуацию действия.

Мы используем эти принципы для оценки наших межличностных отношений и контроля за ними, но поскольку они (эти принципы) носят излишне экстремальный и жесткий характер, все это приводит к ненужному негативу и даже страданиям. Ложные убеждения встроены в сеть компенсаторных, направленных на самозащиту требований: «Люди должны выказывать уважение» или «Моя жена должна постоянно демонстрировать, что я ей небезразличен». Если предписания не выполняются, активируется еще один набор внутренних убеждений карательного характера, направленных на принуждение к подчинению: «Я должен наказывать любого, кто не демонстрирует в явном виде уважение ко мне» или «Я должен уйти от жены, если она недостаточно отзывчива». Убеждения, защищающие то, что мы считаем жизненно важным для самого нашего существования или идентичности, принимают примитивную форму типа «Тот, кто оскорбляет мою честь, есть мой враг».

Первобытные убеждения часто являются экстремистскими и могут выливаться в насилие. Хэнк, строительный рабочий, полагал: «Если кто-то не проявляет уважения, я должен его поколотить», – и оказался вовлечен в серию драк на рабочем месте, в барах и других местах скопления народа. Иногда он распространял свое правило на жену и поднимал на нее руку в ответ на брань в свой адрес. Один из таких случаев привел его в кабинет семейного терапевта, где он осознал, что чувство уязвленной гордости – глубинная причина его стремления во что бы то ни стало сохранить образ мачо. Когда до него, наконец, дошло, что, поддаваясь внутреннему импульсу наказать и причинить вред, он выглядит в глазах других людей слабаком, а не сильной личностью, у него появилась бо́льшая мотивация следить за своим поведением. Клиническая практика привела нас к заключению, что у достаточно многих людей, склонных к вызывающему поведению, наблюдается ошибочное представление о себе как об ущербных личностях, которое они компенсируют попытками запугать других.

Подобные наборы убеждений могут послужить благодатной почвой для появления злобы и враждебности в отношениях между группами людей и разными нациями. Что неудивительно, так как групповое поведение представляет собой кумулятивный результат образа мыслей каждого отдельного индивидуума, принадлежащего этой группе. Еще сильнее убежденность, что члены другой группы и по отдельности представляют опасность, что ведет к ощущению своего уязвимого положения и стремлению к самообороне. Когда между двумя группами возникает конфликт, убеждения подобного рода крепнут, в результате чего противоположная группа начинает рассматриваться как Враг. И у какой-то группы может возникнуть желание нанести предупреждающий, превентивный удар. Убеждения такого свойства, по всей видимости, лежат в основе и массового насилия: бунтов на расовой почве, войн, геноцида.

Хотя враги из доисторического прошлого – хищные животные, банды мародеров – уже не представляют повседневной угрозы для нашего существования, мы обременены наследием предков, которые были подвержены таким опасностям и страхам, и бессознательно создаем фантомный мир, полный стремящихся доминировать, обманывать и эксплуатировать нас индивидуумов. Особенно подозрительно мы относимся к любым актам, хоть немного намекающим на попытки манипуляции и обмана, поэтому в своем сознании можем трансформировать тривиальные или невинные события в нечто, угрожающее нам. Происходящие «на автомате» чрезмерные процессы самозащиты ведут к совершенно необязательным трениям и боли в современной жизни. Возможно, на каких-то прошлых стадиях эволюции было необходимо реагировать по принципу «или-или» при оценке того, кто перед нами – друг или враг, добыча или намеревающийся съесть хищник. Возможно, для адаптации к внешним условиям, когда на кону стояло выживание, было важно все время оставаться начеку по отношению к слишком сильно задевающему личное пространство поведению других членов клана. Но в настоящее время нам, как правило, не нужен запас прочности, который обеспечивают архаичные механизмы в повседневных взаимодействиях.

Результаты нашей работы с людьми во время индивидуальных сессий можно применить и к анализу коллективных черт в мышлении индивидуума в составе группы. Тенденция к предвзятости относительно персонального соперника, возникающая у отдельно взятой личности, находит отражение в обобщенных предубеждениях против чуждого сообщества, характерных для всех членов группы, к которой эта личность принадлежит. Мы знаем, что с помощью психотерапевтических методов в состоянии изменить мышление индивидуума, чтобы смягчить проявления направленного на самозащиту гнева и враждебного поведения[49]49
  J. L. Deffenbacher, E. R. Oetting, M. E. Huff, G. R. Cornell, and C. J. Dallager, “Evaluation of Two Cognitive-Behavioral Approaches to General Anger Reduction,” Cognitive Therapy and Research 20, no. 6 (1996): 551–73; J. L. Deffenbacher, E. R. Dahlen, R. S. Lynch, C. D. Morris, and W. N. Gowensmith, “Application of Beck’s Cognitive Therapy to Anger Reduction” – доклад, сделанный на 106-м ежегодном собрании Американской ассоциации психологов (Сан-Франциско, ноябрь 1998).


[Закрыть]. Но можно ли применять эти же принципы к решению проблем, приводящих к конфликтам между группами и этническим раздорам?

Противовесом внутренним правилам, которые мы вырабатываем для самозащиты от посягательств со стороны окружающих, являются законы, принимаемые обществом в целях сохранения его целостности. Мы их принимаем и признаём, поскольку понимаем их значимость для защиты, хотя лично можем им и не подчиняться. Однако видя, как кто-то другой нарушает закон, мы, скорее всего, испытаем гнев к нарушителю и захотим его наказать. Например, проезжая на красный свет, вы подвергаете меня опасности – я могу стать жертвой в следующий раз, когда вы совершите подобное. Поэтому мы коллективно соглашаемся с необходимостью настаивать на соблюдении правил, но в основном это относится к другим людям (склонны считать, что сами являемся особым случаем, исключением из принятых обществом правил).

Хотя мы обычно терпимо относимся к своему эгоистичному поведению, в той же мере мы настроены осуждать всех других людей, которые ведут себя точно так же. Отнесение алчности, тщеславия и праздности к семи смертным грехам – результат попыток социальных и религиозных институтов обуздать врожденные человеческие склонности к раздуванию величины и значимости собственной личности и к потаканию своим слабостям за счет других. То, что выгодно для отдельного индивидуума, может оказаться невыгодным всем остальным, относящимся к той же группе. Я могу получать удовлетворение от раздвигания границ того, что считаю своим (алчность), или от сохранения своей энергии (лень), но эти в общем-то «естественные» тенденции приходят в противоречие с интересами общества, поэтому они не поощряются, а, наоборот, осуждаются. Налагаемые общественные санкции призваны вызвать чувство стыда (если не вины) и привести к изменению поведения того, кто бросает вызов социуму.

Своекорыстное, эгоистическое отношение ко всему окружающему и соответствующее поведение отражают, однако, лишь одну сторону человеческой природы. Оно оказывается смягчено и сбалансировано могущественными силами эволюции: привязанностью, добротой, сочувствием и эмпатией. Таким образом, мы проявляем нашу базовую амбивалентность: в одной ситуации потакаем нашим слабостям, выражаем самолюбие и эгоизм, а в другой – выказываем готовность к самопожертвованию, скромность и щедрость. Отношения между индивидуумами могут быть охарактеризованы контрастной метафорой: разделение и слияние. В то время как индивидуализм и эгоизм разделяют людей и ведут к вражде, например в семье или в группе, жажда любви, возникновение привязанностей, забота и солидарность могут их объединить. Перечисленные объединяющие процессы также являются результатом «реализации генерального плана» эволюции. Тенденции к объединению, социофилии очевидным образом проявляются в ряде примеров близких отношений между людьми, например между родителями и детьми, влюбленными, супругами, родственниками или друзьями. Близость, взаимопонимание и товарищество подкрепляются и поддерживаются чувством удовлетворенности и даже удовольствия. Сильные, хотя порой временные связи также формируются между членами клубов по интересам, политических организаций, школ, а также групп, объединенных по этническим, расовым и национальным признакам – когда у них есть одна общая цель или поставленная задача. Наполненные всеобщим энтузиазмом празднования Дня Земли – тому пример. Групповая солидарность может углубляться как соображениями «чести мундира», так и переживаниями общих потерь, что выливается в проявление общей скорби и взаимной поддержки.

Чувство (и вырастающие из него узы) верности и преданности по отношению к другим людям в группе, а также к группе как к единому целому, придает ей сплоченность, определяет ее базовые принципы и границы. Однако, как указывал Артур Кестлер, эта сплоченность имеет явные недостатки с точки зрения человеческого рода, поскольку заставляет нас – сплоченных членов группы – относиться к другим людям, не принадлежащим «нашему кругу» и иным группам, как к чужакам, потенциальным противникам и даже врагам[50]50
  A. Koestler, The Ghost in the Machine (1967; reprint, London: Pan Books. 1970).


[Закрыть]. Комбинация из стремления членов одной группы к общности и их же индивидуализма закладывает основы агрессивной конкуренции, нетерпимости и вражды к чужакам. Когда люди отождествляют собственные индивидуалистические и социофильные позывы и стремления с целями своей группы, им не только становятся в принципе доступны выгоды от членства и идентификации себя с ней, они оказываются в плену у таких темных проявлений, как ксенофобия, шовинизм, предубежденность и нетерпимость, демонстрируя по отношению к другим группам тот же тип мышления, характерный для взаимоотношений с членами своей группы, которые чем-то их обидели или оскорбили. Это включает в себя такие ошибочные явления, как чрезмерные и излишние обобщения, дихотомия мышления, зацикленность на «однозначных» и простых объяснениях: ви́дение в чужой группе единственной причины собственных расстройств и бед, что иначе можно назвать «поиском козла отпущения».

Объединение в группу часто приводит к попаданию в психологическую ловушку: отождествлению своего хорошего настроения и состояния с ощущением собственного превосходства (то есть к убеждению, что именно ты более достоин всего-всего). Проще и легче причинить другому вред, унизить, если считать его не очень стоящим человеком. Предвзятость мышления закрепляется в памяти о формах и сути прежних конфликтов с чужой группой. Эта память может стать исторической (с помощью разных средств культурного обмена), передающейся из поколения в поколение. Тогда двуглавое чудовище мышления, искаженного индивидуализмом и стремлением к социализации (которое Кестлер назвал Янусом), неизбежно выливается в национализм, крестовые походы и политические баталии.

Настроенные на конфронтацию или постоянную оценку чьей-либо значимости, люди склонны негативно относиться к своим противникам. Одной из причин того, что религии и другие менее формализованные моральные кодексы раз за разом оказывались неспособными нейтрализовать наш врожденный эгоизм и стяжательство, является то, что они не устраняли недостатки процесса обработки информации в человеческом сознании или существенно не меняли убеждения относительно «чужаков». Действительно, со своим упором на абсолютные (дуалистические, чрезмерно обобщенные) оценочные суждения многие религии часто укрепляли тенденции предвзято и пристрастно судить себя и других: в терминах добра и зла, благожелательности и злонамеренности. Подобного рода мышление очевидным образом порождало проблемы как в межличностных, так и в межгрупповых взаимоотношениях.

Для исключения насилия и проявлений крайнего гнева и злобы, вместо того чтобы опираться только на моральные кодексы и религиозные каноны, нам следует постараться понять суть когнитивных заблуждений, аберраций и ложных убеждений, которые служат движущими силами межличностных и межгрупповых конфликтов. Это знание сможет стать базисом для соответствующего вмешательства на уровне и индивидуумов, и их групп, которое будет средством, решающим проблемы, лежащие в основе чувств гнева, враждебности и ненависти.

Социофилические тенденции необязательно ограничиваются сознательным и добровольным превознесением групповых интересов. Они также могут являться основой для сотрудничества, взаимопонимания и эмпатии членов группы. Более того, социализирующие тенденции могут оказаться полезными для наведения мостов между разными группами (например, совместные богослужения). Люди использовали моральные кодексы, этические и религиозные принципы, пытаясь преодолеть индивидуальные и групповые границы, нейтрализовать вражду. По злой иронии, такие догматы, как всеобщее братство иногда принуждали «неверующих» делать выбор: либо принять верования группы, либо быть из нее изгнанными – или даже уничтоженными в случае сопротивления. Например, пуритане были вынуждены бежать из Англии под враждебным давлением других религий, а затем – в Новом Свете – демонстрировали точно такую же нетерпимость по отношению к не согласным с ними, которую сами до этого претерпели.