Текст книги "Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия"

Если вы принимаете участие в военной операции, то находитесь в состоянии «красного уровня» тревоги и готовы быстро обрабатывать носящие неоднозначный характер внешние сигналы, по умолчанию считая, что они носят враждебный для вас характер (персонализация или отнесение всего на свой счет), фокусируясь на незначительных деталях (возможно, вне их контекста), которые с некоторой вероятностью могут указывать на имеющуюся угрозу (селективная абстракция). Вы можете выносить суждения дихотомического характера (чужак либо друг, либо враг), а также в своих оценках будете учитывать излишне широкий круг разных моментов и деталей, связанных с предметом этих оценок (сверхобобщение). В ситуациях присутствия очевидной опасности такого рода оценочные суждения являются адаптивными, потому что помогают нам подготовиться к действиям, которые, возможно, спасут нашу жизнь.

Сталкиваясь лицом к лицу с угрозой, мы должны быть способны очень быстро приписывать складывающимся обстоятельствам тот или иной смысл – чтобы задействовать соответствующую и подходящую стратегию (драться или бежать). Мыслительные процессы, активируемые угрозой, максимально быстро сжимают сложную информацию и придают ей упрощенную форму, однозначно ее категорируя. В результате этих процессов рождаются дихотомические оценки по типу вредоносный/безвредный или дружественный/недружественный.

Как уже отмечалось, для подобного рода фундаментальных когнитивных процессов я применяю термин «первобытное мышление». Этот тип мышления эгоцентрический по своей ориентации и работает в рамках оценки по принципу «хорошо это для меня (нас) или нет». Его первичность и первобытность заключается в абсолютности: он задействуется на самых первых, ранних стадиях обработки информации и особенно ярко проявляется на ранних фазах развития, когда, например, дети мыслят только в глобальных оценочных категориях добра и зла[78]78
  J. Piaget, The Moral Judgement of the Child, translated by Marjorie Gabain (1932; reprint, Glencoe, Ill.: Free Press, 1960).


[Закрыть]. Некоторые аспекты первобытного образа мышления весьма похожи на форму мышления, которую Фрейд называл «первичным процессом»[79]79
  S. Freud, The Basic Writings of Sigmund Freud, переведено и отредактировано A. A. Brill (New York: Modern Library, 1938).


[Закрыть]. Он описывал примитивные когнитивные процессы, которые обычно протекают в бессознательном, но могут проявлять себя в сновидениях, оговорках и вербальных коммуникациях внутри первобытных сообществ.

Подобная первичная обработка информации адаптивна в действительно чрезвычайных обстоятельствах, но неадаптивна в других. Когда мы скатываемся на уровень функционирования в режиме «опасности» или «обороны», этот мыслительный процесс вытесняет более рефлексивный подход. Если наши интерпретации становятся хронически ошибочными или преувеличенными, мы расплачиваемся за это психологическим дискомфортом и изнашиванием нервной системы. Устойчивое доминирование этого режима мышления типично для таких психопатологических расстройств, как паранойя или хроническая тревожность, а также для некоторых кардиоваскулярных недугов[80]80
  M. E. Oakley and D. Shapiro, “Methodological Issues in the Evaluation of Drug-Behavioral Interactions in the Treatment of Hypertension,” Psychosomatic Medicine 51 (1989): 269–76.


[Закрыть].

Процессы первобытного мышления активируются всякий раз, когда люди думают, что их жизненно важные интересы поставлены под угрозу. Когнитивные процессы извлекают наиболее важные для личности особенности ситуации и экономны благодаря своей эффективности. Из-за рефлекторной природы первобытный образ мышления хорошо соответствует чрезвычайным ситуациям, которые не дают времени для размышлений и раздумий и поэтому не позволяют разобраться в происходящем в деталях и тонкостях. Именно максимальное упрощение облегчает запуск соответствующих первичных стратегий по отражению угрозы.

Но то, что делает первобытное мышление эффективным и «малозатратным», оборачивается недостатками. Выборочное отбрасывание одних данных и втискивание других в небольшое число весьма грубо упрощенных категорий приводит к игнорированию многих важных деталей. Некоторые характеристические стороны складывающейся ситуации подчеркиваются, а их значимость преувеличивается, другие – наоборот исключаются из оценочного процесса или их значимость минимизируется. Относящиеся к делу детали произвольно вырываются из своего контекста, имеет место тенденция придавать им чрезмерно эгоцентричные значения и делать слишком широкие выводы. Следовательно, суждения становятся несбалансированными: они могут оказаться вполне удовлетворительными в случаях, когда речь идет о жизни или смерти, но в обычной повседневности они подрывают ее гладкое течение и препятствуют нормальному решению межличностных проблем.

Первичное, первобытное мышление часто возникает при межличностных или групповых конфликтах, которые воспринимаются с преувеличенным ощущением угрозы. Когда люди становятся противниками или врагами, их первобытное мышление может вытеснить адаптивные навыки – такие как способность вести переговоры, достигать компромиссов, просто спокойно решать проблемы. Проявления первобытного мышления наблюдаются в широком круге ситуаций: адаптивных реакциях экстренного характера, дисфункциональных межличностных конфликтах и конфликтах между группами людей. Механизмы реагирования на чрезвычайные обстоятельства, которые потенциально спасительны в случае опасности, скажем, на передовой военного сражения, зачастую совершенно неоправданно приводятся в действие в обыденных межличностных конфликтах. Поэтому мы не только подвержены мыслительным ошибкам, но можем оказаться и в состоянии значительного ментального расстройства и даже получить психологические травмы.

Мы особенно предрасположены к совершению подобных ошибок, если предвзято относимся к конкретному индивидууму или социальной группе, что может быть основано на собственном прошлом негативном опыте или на стереотипах этнического либо расового характера. Когда мы принимаем во внимание только те данные, которые соответствуют нашим предубеждениям, или с той же целью их искажаем, мы усматриваем агрессию там, где ее нет, и совершенно неправильно истолковываем невинное поведение. Такого рода избирательная предвзятость делает нас склонными к произвольным выводам, аналогичным тем, которые мы сделали бы при наличии реальных рисков. Даже предвзятость, кажущаяся безобидной, является основой многих межличностных конфликтов, а также серьезных проблем между разными группами людей, таких как предрассудки и дискриминация (будто это повторение прежних неподобающих агрессивных действий или преступлений).

Например, жена спрашивает мужа о причинах, побудивших его выбрать и купить именно эту модель пылесоса. Почему-то, вместо того чтобы все ей объяснить, муж резко раздражается и выходит из комнаты, неся в голове мысль: «Она мне не доверяет и с подозрением относится к моему выбору», – которая затем обобщается: «Она никогда мне не доверяла». Простой вопрос привел к (ложной) генерализации – «она не только сомневается в правильности моего выбора в конкретном случае, но и вообще весьма низкого мнения обо мне». Почвой для такой реакции послужили ассоциации с прошлыми случаями, когда жена задавала вопросы о покупках мужа. Его злость усилилась, когда он вспомнил об аналогичных, более ранних примерах, которые, как ему показалось, подкрепляли его интерпретацию только что произошедшего события.

Хотя вообще-то жена на самом деле могла рассматривать решение мужа как ошибочное, маловероятно, что в данном конкретном случае она именно так подумала. Отношения в этой паре были очень теплыми и дружелюбными. Очевидно, что толкование мужа было произвольным. Когда человек считает, что ему бросают вызов, кажется, что в ответ он извлекает из глубин своей памяти все прежние трудности, которые хоть немного напоминают происходящее в данный момент. Такие воспоминания, к сожалению, не обязательно отличаются точностью, но накапливаются и в конце концов выливаются в постоянные убеждения типа: «Она обо мне невысокого мнения». Данный тип чрезмерного обобщения, которое находит свое вербальное выражение в словах «никогда» или «всегда», можно наблюдать в жалобах подростков на родителей (и родителям): «Ты всегда позволяешь Саре делать то, что она хочет… Ты никогда не даешь мне то, что я хочу… Меня никто не любит».

Чем больше индивидуум делает неоправданных преувеличенных обобщений, тем более расстроенным и огорченным становится. Очевидно, что быть человеком, с которым «всегда» плохо обращаются, значительно обиднее и болезненнее, чем перенести любое «плохое обращение» в единичном случае. Именно излишне обобщенная интерпретация какого-то события, а не оно само, объясняет степень порожденного гнева. Ключевым фактором чрезмерного обобщения является то, что «жертва» отождествляет свое восприятие себя – как глупого, неприятного человека или «расходный материал» – со взглядом «агрессора» на нее. Именно этот фактор – «спроецированный образ самого себя» или «социальный имидж» – часто лежит в сердцевине проблем, возникающих между людьми. Нас провоцирует не столько то, что другие люди говорят и делают, сколько то, что, как мы считаем, они думают о нас и чувствуют в отношении нас.

Придание обезличенным по своей сути событиям или комментариям направленного на свою личность значения является частой причиной гнева и других эмоциональных реакций. Самые наглядные примеры этой тенденции к восприятию совершенно нейтральных действий других людей как направленных против себя, можно обнаружить, рассматривая ситуации поездок на машине по скоростным дорогам. Так, Оскар очень раздражался, когда его обгонял другой автомобиль. Однажды его обогнал большой грузовик, который затем перестроился в его ряд. В голове Оскара мелькнула следующая последовательность мыслей: «Он пытается показать мне, что может легко меня сделать, а затем подрезать… Я не дам ему просто так уйти с этим». В самый первый момент Оскар почувствовал себя униженным, что выразилось в мимолетном ощущении своей слабости. Затем последовала злость, сопровождаемая решением «Я ему сейчас покажу!» и ощущением прилива сил.

Оскар ускорился и, обгоняя фуру, нажал на гудок. При этом заметил, что водитель грузовика о чем-то увлеченно болтал с сидевшей рядом женщиной. Оскар внезапно осознал, что водителю «было совершенно на него плевать», так как тот, вероятно, был полностью поглощен разговорами, где и когда они остановятся пообедать или где лучше провести ночь. Оскар загнал сам себя в ситуацию воображаемой конфронтации с водителем грузовика; при этом было очевидно, что тот не обращал на него особого внимания. Последовавшее в сознании Оскара переосмысление инцидента, перенос его в другие рамки привели к быстрому угасанию озлобления, своего рода «высвобождению», описанному психологом Ирвингом Сигелом[81]81
  I. E. Sigel, E. T. Stinson, M.-I. Kim, Socialization of Cognition: The Distancing Model (Hillsdale, N. J.: Erlbaum Associates, 1993).


[Закрыть].

В другом случае, когда Оскар заезжал на парковку больницы, охранник машинально махнул ему рукой – жест, который Оскар интерпретировал как пренебрежительный: «Он думает, что я тот, кого можно прихлопнуть как какую-то муху». Когда же Оскара попросили посмотреть на происходившее тогда в другом ракурсе, он сказал следующее: «Я думаю, что, наверное, он вообще обо мне не думал. Просто регулировал дорожное движение». И опять осознание того, что в поведении охранника не было «ничего личного», «обнулило» враждебные чувства Оскара и, таким образом, ликвидировало его гнев.

В большинстве случаев Оскар был очень восприимчив к тому, что можно расценить как принижение его личности. Он постоянно опасался, что люди воспримут его как пустое место, нечто, что можно использовать и выкинуть. Всегда интерпретировал замечания любого облеченного малейшими полномочиями лица как оскорбление или умаление его достоинства. Эти ремарки – даже когда речь шла о совершенно других людях – он воспринимал как утонченным образом направленные против него. Еще у Оскара была привычка видеть в обсуждениях с другими людьми ориентированный лично на него антагонизм, например если кто-то в разговорах о политике или спорте просто с ним не соглашался.

В ходе психотерапии он стал осознавать, что произвольно и безосновательно воспринимал любые высказывания других в качестве выражения презрения, пренебрежения и неуважения к своей персоне. Я указал Оскару на то, что он «на автомате» приписывает умысел чьему-либо поведению, хотя оно лишено личностной направленности, а нейтральное взаимодействие в его голове становится серьезной конфронтацией. Ему следовало научиться отстранению от возникающих произвольных смыслов и умению принимать за чистую монету то, что говорят другие люди – так, как оно и есть.

Реакции Оскара не была уникальной. Важно отметить, что феномен отнесения всего на свой счет (или персонализация) наблюдается и у нормальных индивидуумов, а не только у тех, кто имеет проблемы клинического характера. Очень многие придают личностные, эгоцентрические смыслы своим отвлеченным взаимодействиям с чужими людьми, например с продавцами в магазинах или с другим обслуживающим персоналом, думая: «Я ему не нравлюсь» или: «Она смотрит на меня свысока».

Когда два (или более) человека вовлекаются в конфронтацию, для каждого становится важно, что тот, другой чувствует и думает о нем. Однако они могут «освободиться», если один из них вдруг решит, что на конфронтацию не стоит тратить силы и энергию, потому переводит разговор на нейтральную тему или просто уходит. Точно так же вмешательство третьего лица, говорящего «брейк» или «ну уймитесь и успокойтесь», может привести к аналогичному психологическому «разоружению» и разрядить атмосферу враждебности. Зацикленность на том, что думают другие, и персонализация их действий отчасти являются выражением придания чрезмерной важности тому, как эти другие оценивают данного человека.

Психотерапия способна помочь людям осознать степень зацикленности на своем социальном имидже и результирующую тенденцию оказаться вовлеченным, готовясь дать отпор в воображаемой или реальной конфронтации. В большинстве случаев анализ нашего образа, который могли сформировать у себя другие люди, особенно незнакомые, не имеет большого смысла и значения, поскольку они мало влияют на нашу жизнь. Открытое и прямое сосредоточение на совпадениях в оценках или разногласиях, которые могут быть связаны с деловыми переговорами, более продуктивно, чем беспокойство о возможных потерях и проигрыше. Однако вполне возможно, что в более ранние эпохи быть принятым или отвергнутым другими членами своего клана, столкнуться с чужаком могло выливаться в вопрос жизни и смерти. Сегодняшние остатки этих анахронизмов могут приходить в противоречие с нынешним пониманием тонких компромиссов в обычных взаимодействиях, будь то в личной жизни или профессиональной деятельности; но их можно преодолеть, если вовремя распознать.

Сильные и неадекватные, даже неуместные реакции могут случаться, когда какое-то событие затрагивает жизненно важные вопросы. Упомянутая в главе 3 Луиза пришла в ярость из-за своего сотрудника, допустившего незначительную ошибку. Причиной гнева была не ошибка как таковая, а ее персонализированное значение, приписанное самой Луизой. Для нее оказался критически важен вопрос о доверии – это показывали ее мысли: «Я не могу быть уверена в том, что он правильно сделает даже самое незначительное дело». Подобные «горячие» вопросы возникают вокруг мотивов лояльности, верности и честности. В соответствии с «правилом противоположности», которое является неотъемлемой частью первобытного образа мышления, если индивидуум однажды проявил себя не преданным и верным, а нечестным, то он является вообще нелояльным, вероломным мошенником. Такое восприятие дестабилизирует отношения, пробуждает в «жертве» гнев и стремление отомстить, наказать обидчика.

Интерпретация действий других людей как направленных против себя может приводить к восприятию любого другого человека в роли врага или как минимум соперника. Например, Боб, о котором я писал в главе 4, пришел в медицинскую клинику и услышал от администратора лишь то, что его не может осмотреть нужный врач, поскольку он не принес свои страховые карточки Blue Cross / Blue Shield. Узнав, что они обязательны, Боб обозлился на женщину-администратора и стал орать на нее. Его мысли были следующими: «Она доставляет мне неприятности; намеренно устанавливает множество правил исключительно для того, чтобы меня унизить». Только позже он осознал, что администратор в регистратуре просто следует стандартной процедуре и ни в коей мере намеренно не усложняет ему жизнь, но тогда уже было слишком поздно, чтобы успеть на прием к нужному ему врачу. У Боба имелись давние проблемы с тем, чтобы принимать какие-либо правила и подстраиваться под них. Когда он сталкивался с правилом, применявшимся к нему лично, решал, что человек, следовавший данному правилу, безосновательно к нему придирается. Пережив мимолетные ощущения собственной слабости и беспомощности, Боб озлоблялся и оказывался склонным к тому, чтобы разразиться бранью в адрес предполагаемого антагониста.

Друзья прозвали Альфреда «Последним разгневанным человеком» (повторяя название книги[82]82
  Драма американского автора Джеральда Грина «The Last Angry Man», по которой в 1959 году был снят одноименный фильм.


[Закрыть]). Они заметили, что он сильно раздражался, если какое-то дело не шло так, как он хотел или планировал. Было более-менее очевидно, что его гневливые реакции – результат внутреннего ощущения того, что он не имеет влияния на других людей. Когда какой-то друг с ним не соглашался или вроде как игнорировал его замечания, он думал: «Меня никто не слушает», – и его охватывали злость и гнев. Когда жена однажды не согласилась с его предложением, он автоматически подумал: «Она не считается с моим мнением». Когда Альфред не смог убедить водопроводчика немедленно прийти для устранения течи в одной из труб, его мысль была: «Я ничего не смогу добиться от этих людей». Всякий раз он чувствовал себя побежденным, слабым и беспомощным.

Альфред рассматривал каждую подобную ситуацию в терминах своей эффективности или неэффективности. У него мог быть только полный контроль за происходящим или, наоборот, никакого контроля. Такое дихотомическое мышление является выражением лежащего в его основе убеждения: «Если мне не удается влиять на других людей, значит, я неэффективен и беспомощен». Он, особо не вдаваясь в детали, судил о ситуациях в соответствии с этой формулой, и если решал, что эффективен (в меньшинстве случаев), в течение короткого времени чувствовал удовлетворение. Когда же у него не получалось влиять на других людей с немедленно проявляющимся результатом, он ощущал обиду, а затем злость и гнев.

Сравнивая себя с другими, Альфред находил, что они более эффективны во взаимодействиях с людьми, чем он, и в большей мере владеют ситуацией. Его гнев вызывался тем, что он представлял других людей упрямыми и стремящимися ему противостоять. В основе же всех этих неадекватных реакций лежал общий взгляд на самого себя: «Я слабак».

Почему Альфред бывал зол, а не просто огорчен, когда ему мешали делать то, что он хотел? Ответ в том, что он мог считать «причиной» своих психологических травм поведение других, смещая эту «причину» с ощущения собственной неэффективности. «Они в корне неправы в том, что не соглашаются со мной… Они никогда меня не слушают». Перекладывание вины позволяло ему смягчать болезненные ощущения от своих фрустраций и разочарований, поэтому он переживал меньше неприятных эмоций, связанных со злостью и гневом. Постоянная озлобленность, конечно, сказывается и на психологическом, и на чисто медицинском состоянии человека, поэтому у Альфреда всегда было повышенное давление. Он не слишком наслаждался радостями жизни и страдал от хронической усталости – вероятно, по причине частой взвинченности.

Чтобы сделать свою жизнь менее «бурной», Альфреду следовало пристальнее взглянуть на свои интерпретации ситуаций, в которых он в собственных глазах выглядел неэффективным. Посмотреть на себя с таких сторон: на самом ли деле он настолько неэффективен, как думает? Существуют ли ситуации, в которых он очевидно эффективен? Как соотносится его имидж (в его собственных глазах) слабого и беспомощного человека с очевидными достижениями в жизни? Ему также следовало понять и признать, что жизненные ситуации в общем случае не сводятся к категориям «или – или» и что возможность влиять на что-либо следует оценивать по шкале с множеством градаций возможностей и действенности – в зависимости от конкретных ситуаций. В дополнение ко всему Альфреду, вероятно, следовало задуматься над тем, в каких аспектах он может улучшить свои навыки и способности к социализации – чтобы быть более эффективным. Повысив самооценку, он, возможно, стал бы более эффективным.

Дихотомическое мышление наблюдается во многих случаях межличностных проблем. Так, Салли считала себя очень чувствительной к тому, что она принимала за отказ; за что-то, что можно трактовать как свою отверженность. Если она не получала немедленного заверения в одобрении (своих слов или действий), в привязанности (к ней) от близкой подруги или ее молодого человека, то чувствовала себя отвергнутой. После того как это чувство проходило, в ней рождались критицизм и гнев в отношении другого человека, который, как она ощущала, ее разочаровал и испортил ей настроение. Она переносила свое внимание с собственных расстроенных чувств на «обидчика», который – как виделось ей – неоправданно отверг ее.

Дихотомическое убеждение Салли было следующим: «Если не принимают, не любят всю целиком, без изъятий, значит, меня отвергают». Оно происходило из глубоко укоренившегося взгляда на саму себя как на непривлекательную особу. Салли постоянно ждала выражений одобрения, любви и нуждалась в них, чтобы скомпенсировать этот свой имидж и не поддаваться плохому настроению. А когда их не получала, менталитет в духе «все или ничего» неизбежно приводил ее к выводу о том, что подруга или молодой человек ее отвергают. Так как представление о своей непривлекательности было разрушительным, она переходила к поискам виновных, немедленно находила их в тех, кто ее «отверг», и впадала в ярость.

Друзья и родственники считали Ларри «помешанным на тотальном контроле перфекционистом». Он стремился к отслеживанию каждого шага членов своей семьи и подчиненных на работе, чтобы быть уверенным, что они соответствуют его стандартам. Если же кто-то не дотягивал до установленной им планки, он реагировал на это с раздражением и гневом. Анализ его реакций открыл в нем человека, у которого был огромный и глубокий страх того, что все пойдет не так, как нужно. Перфекционизм произрастал из его дихотомического убеждения, будто, если не сделать дело «как полагается», воцарится хаос. Данное убеждение явственно выражалось в состоянии острой тревожности, в которое он приходил после совершенной ошибки; первой мыслью в таких случаях было: «Это может стать катастрофой». Затем он смещал фокус внимания на другого человека, которого можно обвинить, причем даже не в совершенной ошибке, а в том, что в результате Ларри оказался разочарован и расстроен.

Основное убеждение Ларри заключалось в представлении о собственной неполноценности, которое было родом из детства, когда из-за недиагностированного синдрома дефицита внимания он чувствовал себя не соответствующим предъявляемым к нему академическим требованиям. Его потребность контролировать свое поведение и поведение других можно рассматривать как компенсаторную реакцию на такой образ самого себя. Когда контроль над ситуацией ускользал из рук, его начинали переполнять ощущения грядущей катастрофы, связанной с его неспособностью что-либо сделать. Компенсацией страхов своей «дефективности» служили обвинения в адрес других – когда дела шли не так, как им полагалось идти. Так как Ларри полагал, что другие люди ответственны за его расстройство, он злился на «нарушителей» и считал себя вправе их «наказать». В дополнение ко всему, когда дела не шли так, «как до́лжно», в нем рождался страх перед возникающим хаосом. Успешным механизмом, призванным скомпенсировать этот страх, была его приверженность высочайшим стандартам производительности и эффективности.

Тенденция к ожиданию самого-самого плохого варианта развития событий из-за ошибки или неидеально сделанной работы – в высшей степени дисфункциональное явление в нормальных обстоятельствах. Тем не менее, частично по причине унаследованной предрасположенности, частично из-за собственного жизненного опыта многие люди склонны считать возникающие проблемы катастрофическими, по типу «Все пропало!» Этот ментальный механизм в своей части ответственен за хроническую тревожность и ипохондрию, а также за склонность к выдвижению необоснованных или неадекватных обвинений и гневу[83]83
  A. Ellis, Anger: How to Live With and Without It (New York: Carol Publishing, 1985).


[Закрыть].