Текст книги "Избранные произведения. Том 4"

– Ты готов, Джагфар? Садись за стол.

– Это проще всего. Сейчас сядем. – Причёсывая мокрые волосы, Джагфар вышел из ванной. – Ужасно голоден. Кажется, одним махом, не жуя, проглочу все твои перемячи.

– А я и одного не дам тебе, если не захочешь жевать, – рассмеялась Гаухар. – Хочешь, прочту тебе лекцию о правилах…

– Спасибо! Я – без правил. – Джагфар подхватил на вилку перемяч, отправил в рот.

– Значит, остался без языка. Не будешь болтать за едой.

– В Алма-Ате меня угощали бешбармаком, в Ташкенте пловом, но, кажется, всем этим яствам далеко до наших перемячей, – говорил Джагфар, утолив первый голод.

– Каждый хвалит свою любимую еду. Ешь, Джагфар, только береги язык, тебе ведь завтра читать лекцию.

Дни заметно удлинились. Не только в четыре, в пять, но и в шесть часов вечера ещё светло. Когда много света, меньше устаёшь на работе и настроение бодрее. После уроков Гаухар, как всегда, не очень торопится домой: по дороге заходит то к одному ученику на дом, то к другому, беседует с родителями. Ведь у неё тридцать пять учеников, даже с тем, кто хорошо учится, нет-нет да и случится какой-нибудь казус. О Дамире она теперь меньше беспокоится, в учёбе он уже наступает товарищам на пятки. Заметно подтянулся и Шаукат. Он стал активнее относиться не только к учёбе, но и ко всему, что происходит вокруг. Конечно, и на нём сказывается живительное приближение весны, но главное – он почувствовал внимание людей, наверно, и мать стала лучше относиться к нему. Одно время Гаухар уже отчаялась было изменить что-либо в Шаукате, думала, что он искалечен нравственно на всю жизнь. Но, оказывается, оставалась надежда на исправление мальчика.

Как-то произошёл случай, который и обрадовал, и встревожил Гаухар.

Последний урок только что закончился. Гаухар, как обычно, задержалась на несколько минут в классе – складывала книги в портфель, убирала в шкаф учебные пособия. Она заметила: Шаукат стоит у окна, подзывает к себе товарищей:

– Дамир, Хасан, смотрите-ка, синичка прилетела, на карнизе сидит. Тихо! Не вспугните её!

Но Дамир или пропустил мимо ушей предупреждение, или не посчитался с ним – шумно подбежал к окну. Синица вспорхнула, мгновенно скрылась из виду. Дамир посмотрел на Шауката, громко рассмеялся.

– Ребята, глядите-ка, Шаукат готов заплакать! Эка беда – улетела, на то у неё и крылья. Ты вот и полетел бы, да крыльев нет.

– Она не улетела бы, ты напугал её, – через силу ответил Шаукат. – Она ведь голодная. Я хотел покрошить ей хлеба.

– Откуда ты знаешь, что голодная? – не переставал смеяться Дамир. – Она что, сказала тебе?

– После зимы птицы всегда голодные.

– Ври больше! Птицы долго могут обходиться без корма. Иначе все они погибли бы за зиму. – Дамир дёрнул ближайшего мальчика за ухо и хотел бежать к выходу.

Гаухар остановила его:

– Ты почему вспугнул синицу? Ведь Шаукат просил тебя не шуметь. А ты ответил насмешками. Шаукат правильно говорит, птица голодна, потому она и прилетела к нашему окну. Ты должен бережней относиться к птицам, они приносят много пользы человеку и к тому же украшают природу. Разве я неправильно говорю?

Дамир смущённо молчал.

– Ну, отвечай, Дамир, – настаивала учительница. Мальчик поднял голову:

– Вы-то правильно говорите, а Шаукатка ничего не смыслит, он ведь с придурью.

Дамир, должно быть, запросто, по-ребячьи, выпалил словечко. Но Гаухар так и вспыхнула. «До чего же я ещё плохо знаю ребят! Четвёртый год занимаюсь с ними и не замечаю, как они бывают грубы!» Она заставила себя воздержаться от резкостей. Усадила Дамира за переднюю парту, велела Шаукату сесть рядом с ним. Сама разговаривала стоя – так получалось внушительней.

– Дамир, – начала она, – ты обидел товарища. Сильно обидел! Я не ожидала от тебя такой выходки. Сейчас же попроси у Шауката извинения. Он умный, сердечный мальчик. Никто из вас и не подумал накормить птицу, а Шаукат хотел дать ей крошек. Почему же ты думаешь, что он глупее других? Кто дал тебе право так судить о товарище?.. Вот что – завтра же сделайте кормушки, насыпьте в них зёрен или хлебных крошек, выставьте кормушки за окно, на карниз. Договорились?

– Но синичка больше не прилетит, она испугалась, – сказал Шаукат.

– Прилетит. Птицы не злопамятны, и вы убедитесь в этом.

– Хорошо, – ответил деловитый Дамир, – мы сделаем кормушки.

– А ты, Шаукат, почему не поднимаешь глаз? Всё ещё сердишься на товарища? Долго держать обиду – нехорошая привычка. С этой привычкой тяжело будет жить. А ты, Дамир, так и не попросил извинения у Шауката.

Дамир, весь пунцовый, молчал, он дышал тяжело и отрывисто.

– Ну, мы ждём, Дамир, скажи: «Извини, Шаукат, я больше не буду оскорблять тебя». Скажешь – и тебе сразу легче станет.

Очень трудно признать себя виноватым и произнести первые слова извинения. Однако учительница и ребята вместе с ней ждут. Как ни крутился, ни вертелся Дамир, но пришлось ему повторить слова учительницы: «Извини, Шаукатка, я больше не буду оскорблять тебя». Голос у него был сиплый, чужой. Выговорив эти страшно тяжёлые слова, Дамир шумно перевёл дух.

Но учительница не унималась:

– Ты сказал: «Извини, Шаукатка». Это неправильно. Нельзя коверкать имена. Имя даётся человеку на всю жизнь. Подумай-ка… Значит, не Шаукатка, а Шаукат.

– Шаукат, – уже с присвистом просипел Дамир.

– Ну вот, молодец. Ты настоящий мужчина, честно признал свою ошибку. А теперь отправляйтесь вместе домой. Забудьте эту неприятность, будьте снова друзьями. Завтра приходите с кормушками. Сумеете сделать?

– Сумеем! – хором ответили ребята. – Надо взять дощечку вот такой величины, просверлить в углах дырочки, продёрнуть в них верёвочки, вот и всё!

Они объяснили всё это, перебивая и поправляя друг друга. Учительница терпеливо выслушала всех, кивнула:

– Правильно. А что надо сделать, чтобы крошки не просыпались с дощечки?

– По сторонам прибить тоненькие планки.

– Верно, Шаукат! Молодцы! А теперь – по домам!

Гаухар задержалась в классе ещё на несколько минут. Стояла у окна и смотрела. Ребята, пожалуй, не помирятся так скоро, как хотелось бы ей. Действительно, при выходе Дамир задиристо толкнул Шауката. Тот не остался в долгу. К удовольствию Гаухар, на том и кончилась «дуэль». Прежде Шаукат, забитый, неуверенный в своих силёнках, только слезами умел отвечать на обиду. А тут, видишь, расхрабрился, дал сдачи. И правильно, – может быть, впервые сумел постоять за себя.

На следующий день, после первого урока, ребята показали учительнице отлично сделанные кормушки. Большинству мастеров наверняка помогали отцы или же старшие братья. А Шаукату пришлось положиться только на собственные руки, смекалку и старание. И получилась у него кормушка, пожалуй, самая лучшая. Он прибил к дощечке пятую планочку, выступающую свободным концом вперед. Это для того, чтобы птица, поклевав, могла отдохнуть на планочке, почистить перья, почирикать. Да, признали ребята, это здорово придумано.

Осталось в большую перемену прикрепить кормушки к карнизу или к внешнему переплёту оконных рам. Но эту работу, с общего согласия, поручили сторожу.

Сперва кормушки не привлекали внимания птиц. Ребята разочарованно посматривали в окна. Но вот в конце последнего урока на одну из кормушек вдруг опустилась откуда-то выпорхнувшая синичка. И надо же было случиться – она выбрала кормушку именно Шауката.

Что тут поднялось в классе! Одни кричали: «Это вчерашняя!» Другие не соглашались: «А по каким приметам это видно?» Даже девочки приняли участие в споре. Одна из них пропищала: «Шаукат, спроси у неё: «Ты вчерашняя?»

Гаухар еле уняла ребят:

– Замолчите же! Опять вспугнёте.

Тишину удалось установить, хотя конец урока был скомкан: какая уж тут арифметика, коль за окном творится такое! Впрочем, трудно сказать, скомкан ли. Скорее всего, арифметика была дополнена живым, наглядным примером из биологии.

Поклевав, синичка улетела. А через некоторое время заявились сразу две. И опять невозможно было установить, обе гостьи новенькие или одна из них прилетела вторично, чтобы указать дорогу подружке. Глаза у ребятишек так и горели. Вот задребезжал звонок, никто словно и не услышал его. Все столпились у окна. Только и слов было: «Не толкайтесь!», «Тихо, не пугайте!» Но синицы оказались не из пугливых, они клевали неторопливо, с остановками. А поклевав, уселись на пятую планку, стали охорашиваться, словно решили принарядиться для солнечного дня.

Гаухар тоже стояла у окна. Но не только синицы интересовали её. Больше всего она смотрела на Дамира и Шауката. Мальчики стояли рядом, плечом к плечу. Порой они обменивались какими-то словами. А однажды Дамир со вздохом сказал громко:

– Да, пятая планочка – это вещь!

Гаухар всё ещё продолжала время от времени навещать обоих ребят. Теперь ей не нужно было заходить в два дома: чаще всего мальчики сами наведывались друг к другу, вместе готовили уроки, читали книжки. Удивительнее всего было наблюдать третьего участника этих встреч – мать Шауката. Не спуская глаз со своего сына, она жадно слушала, как он читает. Казалось, женщина впервые приобщилась к этому чуду, имя которому – книга. И, возможно, благодаря этому чуду, она также впервые по-настоящему почувствовала себя родной матерью Шауката.

* * *

В один из таких дней Гаухар, выйдя из дома Шауката, направилась к скверу – захотелось подышать воздухом. Неожиданно встретился ей человек в очках с золотой оправой, тот самый, что был однажды у них в гостях на даче. Он шёл под руку с таким же, как сам, солидным мужчиной средних лет, в шляпе, с портфелем. Гаухар приветливо улыбнулась, но человек в очках вдруг посмотрел в противоположную сторону. Мужчины молча прошли мимо. «Должно быть, не узнал меня», – подумала Гаухар. Ей стало как-то обидно, хотя она отлично понимала, что было бы глупо обижаться. Дома она рассказала мужу об этой встрече.

– Нашла чем огорчаться! Рассуждая здраво – кто ты ему?

– Как кто? – удивилась Гаухар. – Он же был у нас в гостях!

– Ну и что из этого? А если он каждую неделю у кого-нибудь бывает? Разве можно упомнить всех, кто приглашал?

– Да как же не помнить, Джагфар! Если я хоть однажды побываю у кого-то в гостях, поверь, не забуду хозяев.

На этот раз Джагфар откровенно расхохотался.

– Иногда, Гаухар, ты рассуждаешь как ребёнок. Даже в школе, с детьми, вряд ли можно разговаривать так по-детски. Скажи, ты сколько раз в год ходишь в гости и к кому ходишь?

– Хоть и не часто, всё же ходим – то к твоим друзьям, то к моим.

– То-то и оно – к друзьям, да и то по большим праздникам или по случаю какого-нибудь семейного торжества. А этот человек каждую неделю бывает в гостях, небось и фамилий хозяев не может упомнить.

– Я этого не понимаю, Джагфар.

– И не поймёшь, потому что мы люди иного круга, а он… – Джагфар многозначительно помолчал. – А ты ещё говорила тогда, что этот человек глубокий ценитель искусства. Ценитель… как бы не так!

– Погоди, Джагфар. Если он такой… ну, неподходящий, что ли… зачем же ты пригласил его к нам? Да ещё при нём…

– И опять – ты сущий ребёнок, Гаухар! Пойми – ты в хорошей квартире живёшь? В хорошей. Есть у тебя, пусть скромная, дача на берегу Волги? Есть. Это что, с неба свалилось? И за всё это даже не угостить полезного человека чашкой чая! Да тут не одну чашку – десять подашь, и не только чай, а чего-нибудь и покрепче нальёшь. Пусть хоть лопнет, я от этого не обеднею.

– Постой! Ведь ты и дачу, и ту же машину купил на собственные деньги?!

– Вот наивная душа! Деньги – это всего лишь одна сторона дела. Можешь быть при деньгах и ничего не сумеешь купить. Пока что в магазинах не всегда найдётся товар, который хотелось бы купить. Вот тут и нужен «человек в очках».

– А я-то не могла понять… – задумчиво говорила Гаухар. – Теперь всё ясно. Месяца два-три назад я встретила в театре жену этого человека. Совсем близко от меня разговаривает с какой-то расфуфыренной особой. А на меня и не взглянет. Потом гордо прошла мимо. Тогда я очень удивилась, но теперь…

– Если она не замечает, ты тоже не замечай. Вот вы и квиты.

Гаухар покачала головой:

– Нет, этого мало. Таких типов надо…

– Что «надо»?! – вдруг рассердился Джагфар. – Не слишком ли круто берёшь? Без «человека в очках» не обходятся люди и покрупнее нас с тобой, однако и они придерживают язык.

Гаухар в течение нескольких дней была под впечатлением этого разговора. Джагфар словно распахнул перед её глазами завесу, но открыл столь неприятную сторону жизни, что не хотелось смотреть. Иной раз увидишь человека и подумаешь: нет в нём ни сучка ни задоринки. А на поверку вон что получается. Нет, надо быть более проницательной, строгой. Строгой?.. Не с Джагфара ли начинать эту проверку людей? Ведь он мирится с тем, что «человек в очках» вроде бы необходим в нашей жизни. С Джагфара?! Гаухар даже вздрогнула, то ли от страха, то ли просто от неприятного ощущения. Ведь Джагфар – самый близкий, самый родной человек. Он может заблуждаться в чём-то, но он вполне исправим… До чего сложна жизнь! Почему именно с Джагфара следует начинать? Чем он особенно провинился?.. И снова буря поднялась в душе Гаухар. Она уже знала: однажды начатый тяжёлый разговор с Джагфаром не сегодня, так завтра продолжится. Право, только в школе и отдохнёшь душой от постоянных толчков и ушибов, которые подстерегают тебя чуть ли не на каждом шагу. Воспитание ребят тоже далеко не лёгкая задача, тут встречаются свои трудности. И всё же дети есть дети. Они доставляют немало огорчений, но какой радостью наполняется сердце, когда убедишься, что в трудную минуту помогла ребёнку избежать опасных срывов и провалов…

Нынче утром Шаукат, как только явился в школу, сейчас же спросил:

– Гаухар-апа, теперь синички прилетают кормиться только два раза в день, почему так редко?

– Потому что весна на дворе, на дорогах и на улицах много всякого корма. Видишь, как почернели дороги?

– Вижу, Гаухар-апа. А всё-таки пусть прилетали бы почаще. Так интересно смотреть на них.

Наступающая весна принесла резвому Дамиру новые впечатления, а мечтательный Шаукат остаётся верен своим синицам. Он установил, что птицы прилетают теперь только два раза в день. А когда появится зелень, Шаукат убедится, что синицы совсем перестанут навещать кормушки. В сравнении с другими явлениями жизни всё это сущие мелочи. Но они говорят о том, что теперь Шаукат смотрит на мир не рассеянными, пустыми глазами, а сосредоточенными и пытливыми.

А сама учительница Гаухар, не уподобляется ли она своему ученику Шаукату, неуверенно, ощупью, открывающему всё новые и новые явления жизни? Одни открытия радуют, окрыляют, другие наводят грусть, тоску или же порождают недовольство, разочарование.

Сегодня Джагфар явился с работы опять сумрачный, нелюдимый.

– Ты что как в воду опущенный? – попробовала пошутить Гаухар. – Весной нельзя хандрить.

– Сейчас ещё только март, настоящая весна начнётся в апреле. – В голосе Джагфара послышалось нечто вызывающее, словно он искал повода для ссоры.

– Нет, апрель – это уже середина весны, – возразила Гаухар. – А иногда весенняя погода вообще очень рано наступает.

– По-моему, всё в природе наступает в положенное время. Только глупцам кажется, что они могут управлять временами года.

– О, да ты мудрецом становишься, Джагфар! – нервно рассмеялась Гаухар. – Коли так, ответь мне на один вопрос, который уже давненько висит у меня на кончике языка… Прошлый раз довольно подробно ты обрисовал мне этого типа в очках. А теперь скажи… – Гаухар помолчала, словно колеблясь, продолжать ли дальше. – Скажи, Исрафил Дидаров из той же породы?

Джагфар долгим, испытующим взглядом посмотрел на жену. Вопрос не случайный и задан неспроста. Что, она подозревает в чём-то Исрафила? Но лицо Гаухар было непроницаемым. И Джагфар хмуро отозвался:

– Я не ясновидец. Если ты слышала об Исрафиле что-либо предосудительное, держи при себе, – когда-нибудь может пригодиться.

– Я не ожидала, что вопрос будет неприятен тебе. Не хочешь отвечать – не отвечай. У меня просто к слову пришлось. Вообще-то Исрафил-абы интересует меня только потому, что ты дружишь с ним.

– Понятно, – буркнул Джагфар и отвернулся. Гаухар многозначительно усмехнулась. Довольно странно, – из-за пустяков Джагфар не стал бы так сердиться. Должно быть, вопрос о Дидарове чувствительно задел его. Тем более хочется знать доподлинное мнение Джагфара о его дружке.

Нет сомнения, Гаухар продолжала бы расспросы, но тут муж перевёл разговор на другое, вернулся к прежней, излюбленной своей теме. Теперь он говорил дружелюбно, с мягкой укоризной:

– Что нам этот «очкарик» и даже Исрафил Дидаров! Давай потолкуем о том, что всего ближе: о самих себе. Вот скоро весна, и вслед за ней не заметишь, как подкатится лето. Опять будем жить на даче. Опять два хозяйства повиснут на твоих плечах. А тут ещё школа… Послушалась бы ты меня, ушла бы из школы. Ты слышишь, Гаухар, что я говорю?

Помедлив, она сказала сухо:

– Не в первый раз слышу.

– И что же ты ответишь?

– Я и раньше много думала над этим, Джагфар. Ответ будет всё тот же… – В голосе у неё зазвучали жёсткие ноты. – Я не уйду из школы, Джагфар. Школа – моя вторая жизнь. Не будем больше говорить об этом.

У Джагфара изменилось лицо. Он встал, прошёлся по комнате. Если бы Гаухар умела читать мысли мужа, она узнала бы, что он собирается ответить. «Ты разбиваешь нашу жизнь, Гаухар», – вот что хотел сказать Джагфар. Но в последнюю минуту всё же сдержался. У него вырвалось нечто другое:

– Смотри, не пришлось бы раскаиваться потом.

Сказал и вышел из комнаты.

Гаухар молча пожала плечами. Сперва она приняла слова мужа, как дружеское предостережение: дескать, не пришлось бы тебе слишком трудно. Но сейчас же её словно обожгло: «А ведь это была угроза! Но чем может грозить Джагфар?..» Мысли у неё спутались. Из глаз хлынули горькие слёзы.

Порой сквозь слёзы она нечаянно смотрела за окно. Ей казалось, что пробуждающаяся природа тоже плачет. День был туманный, пасмурный. Правда, ручьи ещё не шумели и весенний дождь не моросил, но на улице было сыро, неприветливо. Наверно, природа грустит, прощаясь с зимой.

Прошли самые тяжёлые минуты. Понемногу успокаивалась Гаухар. В голове стало яснее. И теперь можно дать отчёт себе, что же всё-таки происходит.

После замужества Гаухар далеко не сразу привыкла к спокойной семейной жизни. Да, она чувствовала себя очень счастливой. Но в то же время боялась, как бы это огромное счастье не рухнуло от какого-нибудь страшного удара. И тогда иссякнут шумные, весёлые ручьи её весны, на дне останется только бесплодный песок. Эта боязнь не давала ей покоя в первые годы замужества. Надо признаться – перед замужеством она не успела достаточно глубоко узнать Джагфара. Наверно, это и порождало у неё тревогу, неуверенность. На её глазах некоторые подружки после двух-трёх лет замужества расходились. Гаухар не могла представить, как она пережила бы развод. С годами Джагфар стал неотделим от её собственного дыхания. Не будет Джагфара – она перестанет дышать, умрёт. Конечно, сейчас она видит некоторые недостатки мужа, которые он, вероятно, пока не может преодолеть. Без этих недостатков нет и Джагфара. Если бы она знала о них раньше, возможно, не поторопилась бы с замужеством. Ведь почти каждая девушка, выходя замуж, думает, что она нашла невесть кого, и только пожив с мужем, более зрело оценивает своего избранника.

И ещё надо заметить: Гаухар не была завистливой к чужому счастью, более полному, чем у неё. И потому не раскаивалась, что выбор её был довольно скромен. Она не скрывала, не скрывает и сейчас, что Билал Шангараев духовными своими качествами заметно превосходит Джагфара. В быту он, пожалуй, считался бы с Гаухар больше, чем считается Джагфар. И всё же она не сделала бы шага, даже и полшага навстречу Билалу. Она не искала для себя никого, кроме Джагфара. Джагфар стал для неё единственным.

С наступлением каждой весны в характере Гаухар давала о себе знать привычка, которую она обычно называла тремя словами: «Надо немного побеситься». Ничего угрожающего для семейной жизни не было в этой её привычке. Просто хотелось дать какой-то исход приливу молодых сил. В эти весенние дни её сердцу было просторно в груди. И она давала волю приятному чувству бодрости, лёгкости, ей казалось, что для неё нет ничего невозможного, – вот подует крепкий ветер, и она взовьётся высоко-высоко.

Так или примерно так встречала Гаухар каждую весну, сбросившую с себя снежный покров. И в этом году в назначенное для них время забурлили весенние ручьи, на отрогах гор, на буграх появились первые проталины. В городском парке над ворохами перегнивших листьев поднимается пар, волнует своим тёплым запахом. А над прошлогодними гнёздами на вершинах деревьев вьются, галдят весенние гости – грачи. Птичье новоселье сопровождается неизбежными их драками. Ребят так и тянет на улицу. Во время уроков они жадно поглядывают на окна и, едва заслышав звонок, шумно устремляются из класса.

Гаухар порой и сама готова забыть обо всём, и в то же время её будто одёргивает кто-то. На переменах она, как заворожённая, слушает неповторимую песнь капели, а на глаза навёртываются непрошеные, беспричинные слёзы. Она опускает голову и словно бы погружается в мутный туман, на сердце вдруг делается холодно, тоскливо, – начинает угнетать тревога перед чем-то неизвестным. Гаухар никак не может понять себя: ведь нет никаких видимых причин для страхов, между тем гнетущее настроение не проходит. Её смятение стали замечать и сослуживцы. Они по-разному судили: может быть, у Гаухар случились какие-то неполадки в заочном институте или семейные неприятности. Но она ни на что не сетовала, не просила дополнительного отпуска в связи с предстоящими весенними экзаменами. Всё же директор школы Шариф Гильманович повёл с ней деликатный разговор о трудностях, связанных с учёбой в институте.

– Спасибо за заботу, Шариф Гильманович, – ответила Гаухар. – Конечно, моя учёба требует напряжения, да и дома хватает забот. Но в общем ничего, справляюсь.

– А в классе у тебя благополучно? – допытывается директор. – Как ведут себя Дамир и Шаукат?

– Не могу пожаловаться. Оба мальчика в центре внимания у меня. И с родителями их держу связь. Дамир и Шаукат определённо стали серьёзнее, подтянулись.

– Хорошо, я рад за вас. На здоровье не жалуетесь?

– Ну, если с этих пор начну жаловаться…

– Ах, Гаухар, беда порой ломает не только деревья, но и людей. Правда, человек силён тем, что умеет превозмочь беду… Супруг ваш, надеюсь, тоже в добром здравии? И на работе у него всё в порядке?

– Вроде бы нормально…

И вот тут Шариф Гильманович услышал какие-то подозрительные нотки в голосе Гаухар.

– Весна ведь, – затягивал он разговор. – Весной у молодых людей бывает что-то вроде кори.

– Ничего такого не чувствую, – как бы спохватившись, уже сдержанно ответила Гаухар, – так занята, что порой даже не замечаю, какая погода на улице.

– Да, да, конечно, у вас много работы, – кивал Шариф Гильманович, продолжая пытливо смотреть на Гаухар. – Но весной реки сильнее бурлят, только к середине лета успокаиваются.

Гаухар промолчала. Шариф Гильманович, должно быть, понял, что далеконько зашёл в своих заботливых расспросах. Извинившись, что задержал, он дружелюбно попрощался с Гаухар.

Может быть, именно этот разговор ещё сильнее взбудоражил Гаухар. Перед ней всё чаще всплывал откуда-то из тумана образ Билала Шангараева. Уж не это ли было главной причиной её волнений? Дней десять тому назад она видела странный сон. Будто Билал ведёт какой-то бурный разговор с Джагфаром. Лицо у Джагфара багровое, он грубит, ругается, возмущённо кричит: «Меня обманули! Разрушили все мои надежды!» Вдруг откуда-то появилась Фаягуль. Прильнув к Джагфару, она что-то шепчет ему на ухо, будто зовёт куда-то. Гаухар не отпускает мужа. А Фаягуль громко и вызывающе хохочет. Джагфар растерянно смотрит то на Гаухар, то на Фаягуль. Глаза его открываются всё шире, притягивают Гаухар…

Может быть, следовало рассказать Шарифу Гильмановичу и об этом сне, и о ревнивых подозрениях, – ведь директор не случайно подвёл свои расспросы почти вплотную к тому, что не давало покоя Гаухар. Нет, слишком тяжелы были бы эти признания. Стыда-то сколько! Если бы Джагфар на самом деле позволил себе непорядочность, а то ведь одни её подозрения. Что мог подумать Шариф Гильманович, выслушав эти признания? Не слишком ли низко пала бы в его глазах Гаухар? Ведь он, должно быть, видит: Гаухар молода, интересна, привлекает внимание мужчин. Да и в самом деле – чем она хуже Джагфара, чтобы так страдать из-за него? Она может идти по жизни с высоко поднятой головой, на зависть всяким Фаягуль, и эта их зависть не унизила бы её, а, пожалуй, ещё больше окрылила.

Так сбивчиво и беспорядочно думала Гаухар, идя по улице. День клонился к вечеру. В этот час ручьи бегут ещё стремительней. Их журчанье и всплески будоражат человека, заставляют чаще биться сердце. Ах, почему бы этим ручьям не унести в своих струях невесёлые думы Гаухар?

* * *

Сегодня Джагфар очень поздно вернулся с работы. И не предупредил по телефону, что опоздает. Пришёл заметно выпивши, даже пошатывался. Гаухар поразило это, – за годы их совместной жизни такого ещё не случалось. Если бы дома выпил, ещё как-то терпимо, а то ведь на глазах у соседей шёл и спотыкался.

– Джагфар, где ты был?! Что случилось?! – взволнованно допытывалась Гаухар.

Он пробормотал что-то невнятное, с размаху швырнул шляпу на полку, пальто бросил на спинку стула. Затем прошагал в комнату, вдруг чему-то рассмеялся, плюхнулся на диван и обхватил руками голову.

У Гаухар гнев сменился жалостью. Она подсела к мужу, обняла за плечи.

– Джагфар, выпей чаю. Тебе будет легче. У меня чай крепкий и горячий… Или разденься, ляг, – наверно, голова болит?

Он убрал с плеча руку жены, отодвинулся в сторону. Гаухар взглянула на него удивлённо и обиженно.

– Ты что это, Джагфар?.. Нехорошо ведь так… Правда, ложись-ка, отдохни.

– Нет, ты меня не гони, не гони! – повысив голос, сказал Джагфар. Он посмотрел на жену почти с ненавистью. Лицо у него побледнело, губы скривились. – Отдохни, говоришь? Нет, кончился мой отдых! Крепость разрушена, обращена в пыль, развеяна по ветру.

– Джагфар, ты говоришь бог знает что… Пойдём, я уложу тебя… Не упрямься, дорогой. Ну, выпил немного, в другой раз будешь осторожней. Посмотри, на тебе лица нет. Ты ведь никогда не был таким, Джагфар!

– Не был, да вот стал… А почему стал? Не знаешь? Ага, не знаешь? А я знаю!

– Не надо, Джагфар, не болтай чепуху. Ты, наверно, и сам не понимаешь, что говоришь.

– Нет, понимаю! Отлично понимаю! Ты думаешь, я ничего не замечаю? Замечаю! – Джагфар закрыл ладонями лицо. Потом опять схватился за голову, в его тёмных расширенных глазах мелькнуло что-то дикое. – Боишься, что люди увидели меня пьяного… А я вот не боюсь! Мне бояться нечего. Я с другими не гулял!

Гаухар побледнела. Были случаи – она ждала, что муж когда-нибудь попрекнёт её Билалом. Да не за те девические встречи, а за более поздние, когда Билал приезжал в Казань, а она, Гаухар, уже была замужем. Но ведь она-то хорошо знает, что в этих встречах не было ничего позорного ни для неё, ни для Джагфара. Да, она-то знает. А сплетни?.. Сплетники могли изобразить всё по-иному. Признаться, о сплетнях она никогда не думала. И не предполагала, что Джагфар вот так грубо бросит ей в лицо обвинение… Что же остаётся после этого? На её глазах Джагфар словно провалился в какую-то яму. И первым её побуждением было помочь мужу выбраться. Она поняла это не столько умом, сколько почувствовала сердцем, – если сейчас не помочь, Джагфар увязнет ещё глубже, потом уже не вытащишь его. Она была настолько далека от сознания малейшей своей вины, что даже не пыталась оправдываться.

– Джагфар, ты и впрямь не знаешь, что говоришь. Идём, отдохни, завтра обо всём потолкуем, объяснимся…

– Объяснимся?.. Хватит, и без того всё ясно. Я круглым дураком был раньше! Поддался всяким твоим ласковым словечкам… Если я сейчас ничего не позволяю себе с другими, то знаешь…

– А я разве позволяю? Что взбредёт тебе в голову, то и болтаешь…

– Нечего на одно моё слово отвечать пятью словами! Ты сама прекрасно знаешь, о чём идёт речь. Нет, словами не отделаешься!

– Это ложь, ложь, Джагфар! Если тебе что-нибудь наговорили, так это всего лишь грязная сплетня! – с глубокой горечью говорила Гаухар. – Наберись терпения, я всё тебе объясню.

– Не надо, не трудись. Ты мне уже не один, десять раз рассказывала. И я всё верил тебе. Да вот обжёгся на этом доверии. Теперь я никому уже не верю. Спасибо, добрые люди открыли мне глаза.

Джагфар, как бывалый игрок, не сразу выкладывал карты на стол, а по одной. Теперь уже ясно – кто-то насплетничал ему. Обычно Джагфар не так доверчив к людям, но уж если поверит чему, то разубедить его очень трудно. Гаухар давно это знала. С дрожью в голосе она спросила:

– Кто открыл тебе глаза? Уж не Дидаров ли Исрафил?

– Это неважно. Со временем я и сам мог бы додуматься.

– Джагфар, не верь лживым словам чужих людей, – чуть не со слезами просила Гаухар. – Я верна тебе, всегда была верна…

Джагфар перебил:

– Помолчи! Сказал – не верю ни одному твоему слову, значит, не верю.

Объяснения длились целый вечер. В конце на разный манер повторялись одни и те же утомительные фразы: «Я тебе больше не верю!» Или: «Это ложь, клевета!»

Гаухар в первый раз ночевала в родном доме как в чужом. Не раздеваясь, не ложась в постель, она сидела недвижимо на краю кровати, ничего не видя, уставилась куда-то в угол. Если бы её спросили: «Что ты надумала? К какому пришла решению?» – она ничего не сумела бы ответить. Она не спала, но и не бодрствовала, её состояние походило на неглубокий обморок – мысли недвижимы, голова как бы одеревенела. Надо же случиться такому, чтобы родной, близкий человек, которому ты веришь безгранично, за которого, если придёт такая минута, готова жизнь отдать, этот человек, ещё вчера являвшийся твоей опорой, – вдруг стал чужим, неузнаваемым, враждебным. Нет, это ужасно, это невозможно, этому нельзя поверить.

Светало очень медленно. В спальне, между двумя кроватями, на тумбочке, всё ещё мерцала лампа. Чем ярче разгоралось утро, тем тусклее светила лампа. Наконец матовый абажур её превратился в мертвенный круг. Неузнаваемо померкло и лицо Гаухар: веки опухли, на щеках выступила желтизна, в уголках губ залегли глубокие морщинки.

Джагфар крепко спит. Надо бы разбудить его. Да, да, ещё минута-другая – и Гаухар разбудит. Ей и самой скоро в школу идти. Но как она пойдёт с таким истомлённым, безжизненным лицом! Ведь каждый поймёт с первого взгляда – что-то случилось с ней. И от ребят не скроешь разбитости своей. Они не умеют притворяться, делать вид, будто ничего не замечают. Обязательно спросят: «Гаухар-апа, вы нездоровы?» Даже в этом случае она была бы не способна обмануть ребят. Но ведь и правды не скажешь… Какой-то странный звук послышался в комнате. Гаухар вздрогнула. Неужели это она простонала?