Текст книги "Избранные произведения. Том 4"

– У вас неплохие голоса, – похвалила ребят Гаухар. – А почему бы в школе не ввести уроки пения? В казанских школах такие уроки давно введены. Я поговорю об этом с директором школы.

Гаухар чувствовала, что у неё налаживается контакт с учениками.

Последним уроком была арифметика. В Казани эти уроки проходили у Гаухар довольно интересно. Чего только она не придумывала, чтобы оживить предмет. Как-то будет здесь?

Гаухар не поленилась несколько раз объяснить условия устной задачи.

– Не торопитесь, подумайте. – Гаухар всегда любила повторять эту фразу ученикам.

Один из мальчиков вскоре поднял руку.

– Вижу, – отозвалась Гаухар. – Остальные думают? В таком случае дадим слово Ильдару. Ну, говори, Ильдар.

Худенький большеглазый мальчик начал было бойко и вдруг запнулся.

– Не спеши, не волнуйся, – подбадривала Гаухар. – Ну как?

Но Ильдар совсем запутался, бормотал что-то невнятное.

Гаухар не стала требовать от него непосильного.

– Что же, давайте поможем Ильдару…

Сообща успешно справились с задачей. Всё же ребята заметно притомились. Гаухар велела всем встать, проделала вместе с ними пятиминутную физзарядку. После этого вторая половина урока прошла оживлённее.

Перед тем, как отправиться домой, Гаухар зашла к директору.

– Ну? – озабоченно осведомилась Бибинур-апа. – Состоялось знакомство?

– Вроде бы неплохо всё прошло, Бибинур-апа. Во всяком случае, мне класс понравился.

– Вот и отлично. Через несколько дней, когда ты как следует освоишься, я зайду к тебе на урок, послушаю. Не возражаешь?

– Я буду благодарна, Бибинур-апа. Взгляд со стороны очень полезен. Особенно новичку.

– Значит, договорились.

Выходя из школы, Гаухар повстречала Миляушу.

– Ага, по глазам вижу, Гаухар-апа, что вы не разочаровались в классе! Ведь не плохо для начала. Не правда ли?

– Главное – начать. Дальше видно будет, – в том же приподнятом тоне ответила Гаухар.

Прошло уже недели три после начала занятий в школе. Гаухар всё больше сживалась с классом и, что ни день, чувствовала себя увереннее.

И всё же её не покидало ощущение, будто она приехала сюда ненадолго. В школе время проходит незаметно, а вернёшься домой, оно словно бы останавливается. Наверно, причина была в том, что временный приют у Бибинур-апа не был для неё постоянным жильём. Кроме книг да повседневной носильной одежды, она ничего не вынимала из чемодана. Ничем не пыталась украсить свою клетушку, отгороженную лёгкой переборкой. Хотя Бибинур-апа и повторяла не раз: «Живи у нас сколько хочешь, ты ничем не стесняешь», – всё же Гаухар не хотела обременять добрую женщину. Ведь квартирка у неё не рассчитана на две семьи, между тем быт состоит из множества докучливых мелочей, трудно поддающихся учёту. Зачем дожидаться неприятного случая, когда две женщины вдруг столкнутся из-за какого-нибудь пустяка? Гаухар очень просила помочь ей найти неподалёку от школы комнатку, желательно – у одинокой женщины.

Бибинур исполнила её просьбу. Хозяйка дома, тётушка Забира, была совершенно одинокой, она с радостью приняла жилицу, предложив ей расположиться в довольно просторной комнате, а для спаленки отгородить занавеской угол.

Когда-то у Забиры-апа были и муж, и свекровь. Муж не вернулся с войны, свекровь умерла в прошлом году. Тётушка Забира от рождения прихрамывала на правую ногу, вторично выйти замуж ей не привелось. Домик у неё всё же не настолько вместительный, чтобы можно было пустить семейных квартирантов.

Гаухар переселилась к Забире. Удобств в домике, конечно, никаких. Всё на виду, – прямо из кухни, где обитала хозяйка, входишь в комнату Гаухар, за ситцевой занавеской стоит её койка. Но квартирантке нравится у тётушки Забиры, где чувствуешь себя просто, непринуждённо, а хозяйка довольна квартиранткой: нос не задирает, уборкой в доме не брезгает, за что ни возьмётся, всё у неё спорится. Только уж очень часто задумывается, словно что-то ценное потеряла и не знает, где искать. Иногда часами грустит, глядя куда-то в пространство, даже поесть забывает, если не напомнит Забира.

– Очень чудную ты привела мне жиличку, душенька Бибинур, – как-то сказала тётушка Забира, встретив на улице директора школы. – Прямо ума не приложу, как понять её.

– Беспокойная, что ли, или капризная? – недоумевала Бибинур. – Вроде не замечала ничего такого.

– Нет, нет, она тихая, порой и голоса не слыхать. Всё думает и думает… Тоскует о ком или горе какое случилось… Ну точно птица со сломанным крылом, ей-богу!

Хотя Бибинур-апа и знала о несчастье Гаухар, она не сочла нужным сообщить об этом ненадёжной на язык Забире.

– Разве может человек жить без дум на белом свете, тётушка Забира? Не обращайте на это особого внимания, со временем всё развеется, – сказала Бибинур и поспешила распрощаться.

«Человек, конечно, так устроен – от забот и горя ему не уйти. Горе – оно не смотрит, стар ты или молод», – рассуждала тётушка Забира, отгоняя хворостиной от своего огорода чужих гусей.

– Эй, куда вас понесло? Убирайтесь подобру-поздорову!

Нынче выходной день. Как тут усидишь дома! Вчера лениво моросил дождь, а сегодня так ясно, тепло и тихо, разве удержишься от прогулки за город или по реке. Пароходы полнёхоньки пассажирами, как в летнюю пору, далеко раздаются то звонкие, то басовито-хриплые гудки. Вон как протяжно залился пароход, – наверно, подходит к пристани, требует, чтоб готовили чалки, сходни. А этот, должно быть, отчаливает – дал два коротких гудка, один более длинный. Нет, хотя Забира и прихрамывает, она в такой день не усидела бы дома, если б её не держало за полу хозяйство – куры, гуси, коза, две овцы.

Подойдя ближе к своей избе, прикорнувшей у самого оврага, Забира невольно бросила взгляд на её фасад. Гаухар по-прежнему сидит у среднего окна, опершись локтем о подоконник, и смотрит куда-то на улицу, но вряд ли что видит. Когда Забира уходила по хозяйству, жиличка сидела на этом месте и до сих пор, кажется, не шелохнулась. Забира вздохнула, покачала головой. Звякнув щеколдой калитки, вошла во двор. Куры с клохтаньем бросились навстречу ей: они знают – в курятнике стоит приготовленная для них варёная картошка. Но дверь туда закрыта и без помощи хозяйки невозможно проникнуть сквозь эту окаянную преграду. Забира вытащила деревянный засов, распахнула дверь.

– Клюйте, хохлаточки, клюйте, милые, – приговаривала она, – да чтоб каждая снесла завтра яичко.

На крылечке, обращённом во двор, показалась Гаухар.

– О, голубушка, – нараспев заговорила Забира, – ты что же это сидишь дома в такой день? Разве не знаешь, что бабье лето короткое?

– Что-то не хочется никуда, тётушка Забира. А потом Миляуша обещала зайти.

– Уж очень денёк-то хорош, Гаухар. В такие дни даже старухи вроде меня молодеют, о молодёжи и говорить нечего.

Гаухар промолчала. Может, подумала: «Что я могу ответить на справедливые слова хозяйки?» А возможно, и не услышала ничего. Гаухар недолго постояла у калитки и, убедившись, что не видать Миляуши, вернулась в дом. Опять подошла к открытому окну – и глазам своим не поверила: на подоконнике лежат цветы. Кто положил, чья добрая рука? Быстро высунувшись в окно, Гаухар оглядела улицу. Ах, вон оно что!..

Вдоль домов бежит, торопясь повернуть за угол, мальчик явно дошкольного возраста. А с другой стороны улицы машет ему рукой примерно тех же лет девочка, Гаухар растроганно улыбнулась. «Гляди-ка, неужели эти малыши каким-то путём узнали, что здесь живёт учительница? Но я же ещё ничем не заслужила такого внимания». Впрочем, кому дано исчерпывающе знать детскую душу и кто сумеет доказать, что в ней нет ничего неожиданного?.. Это маленькое событие показалось Гаухар очень значительным. Ведь она ни у кого здесь, кроме как у Бибинур, ещё не бывала, её почти никто не знает. Даже Миляушу она ни разу не навещала, только ещё собирается. А ребятишки – вон они какие! В дом не решились зайти, положили цветы на подоконник. Возможно, их подослал кто-то повзрослее? Тоже вроде бы некому. Всё это очень интересно! Смотри, какие красивые, душистые цветы! Гаухар снова и снова вдыхала их аромат. И, должно быть, первый раз после приезда в Зелёный Берег радостно, открыто улыбнулась. И в комнате словно посветлело. Она налила воды в кувшин и поставила цветы на стол.

В эту минуту во дворе послышался весёлый голос Миляуши. Гаухар вернулась на крылечко. Миляуша, обняв тётушку Забиру, допрашивала:

– Гаухар-апа дома? Что она делает? Скучает?

– Дома, дома, доченька. А что делает, сама посмотри. Да развесели немного мою жиличку. О чём-то всё думает и думает…

– Не дам ей скучать! Не дам, милая тётя Забира! – со смехом повторяла Миляуша. Увидев на крылечке Гаухар, воскликнула: – Смотрите, Гаухар-апа, как замечательно на улице! Кто же в такое время сидит дома!

– Правильно, дочка, правильно! – вторила Забира. – Я и сама говорила ей. Да не слушает. Ты сведи её на берег реки, пусть поглядит, какая там красота!

– Именно это я и собираюсь сделать, тётушка Забира!

Точно коза, Миляуша двумя-тремя прыжками преодолела ступеньки крыльца. Скороговоркой пропела куплет какой-то песенки. Через сени метнулась на кухню, потом в комнату Гаухар. И сразу же увидела на столе кувшин с цветами.

– Ух, до чего хороши!

Наклонилась, понюхала. Вскинув голову, заметила на стене акварельный этюд.

– Батюшки, уж не ты ли рисуешь?! – В забывчивости она впервые обратилась к Гаухар на «ты».

– Чего тут удивительного, если даже рисую? – мягко ответила Гаухар. – Вот цветы, действительно…

Вероятно, она хотела сказать: «Вот цветы, действительно, заслуживают удивления». Но Миляуша со свойственной ей нетерпеливостью перебила:

– Да разве человек, умеющий рисовать, имеет право отсиживаться дома в такой день? Пошли, одевайся! Я знаю здесь одно местечко – сущий рай, как говорят старики. Вот уж где есть чем полюбоваться художнику.

Гаухар не хотелось никуда идти, да разве от Миляуши отделаешься! Она подхватила Гаухар под руку и увела из дома. Махнув свободной рукой тётушке Забире, крикнула:

– Мы пошли!

– В добрый час! – отозвалась Забира. – Возвращайтесь вместе, будем пить чай.

Через узкий переулок они вышли на главную улицу. Здесь, как в настоящем городе, шумно, людно, двери магазинов открыты, покупатели входят и выходят. По улице навстречу друг другу катятся машины, но проезжают и подводы. Молодёжь одета по-современному. Кое у кого из парней в руках маленькие транзисторы. В общем, Зелёный Берег не желает отставать от больших городов.

Миляуша говорит без передышки. Кажется, нет на свете ничего такого, начиная от полёта в космос и до модного танца, что в той или иной мере не возбудило бы у неё интереса. Не обходит Миляуша вниманием и повседневные события городка Зелёный Берег. Она удивительно легко перескакивает от одного к другому, не очень-то заботясь о связях между самыми разнообразными фактами. Гаухар невольно подумала: «Если она и на уроках так разбрасывается, довольно нескладно получается». Но сказать это Миляуше не решилась.

Они спустились к реке, повернули влево от пристаней, вышли за черту городка. В своих прогулках они ещё ни разу не заходили так далеко. Беседка, в которой обычно они сидели, любуясь Камой, осталась далеко позади. Начался прибрежный лес, ели и сосны вздымались высоко к небу, воздух был чист и прохладен.

Природа всегда благотворно влияла на Гаухар. Она безотчётно шла за Миляушой, осматривалась и с каждым новым шагом как бы открывала для себя таинства лесной жизни. Душа её отдыхала и умиротворялась после перенесённых тяжёлых испытаний. Яркие краски природы казались живыми, звучали как музыка. До сих пор Гаухар умела только видеть лес, и чувства её пробуждались благодаря зрительным восприятиям, – оказывается, лесные поляны, опушки, перелески, каждый куст и дерево надо ещё уметь слышать. Гаухар знала из книг, что у природы есть свой язык. Но для того, чтобы эта простая истина внедрилась в сознание, нужно было сделать подлинное открытие. До сего времени Гаухар словно бы находилась в каком-то забытьи. А вот сейчас она способна понять очень интересное, но глубоко скрытое свойство человеческой души – это умение разговаривать с природой. Настоящие художники, наверно, совершенно свободно понимают её язык.

Гаухар остановилась и ещё внимательней осмотрелась. Ей никогда не доводилось видеть столь своеобразную по колориту и выразительности красоту. По одну сторону – осенний лес, где густо-зелёная хвоя перемешалась с яркими красками листвы чернолесья, по другую сторону – река, подёрнутая лёгкой рябью, луга противоположного берега. Хочется с одного взгляда вобрать в себя эту удивительную, многокрасочную картину, исполненную природой с таким совершенством.

Миляуша уже ушла вперёд, она обернулась и нетерпеливо позвала:

– Что же ты остановилась?! Ещё не такое увидишь!

Они продолжали идти вдоль лесистого берега, временами погружаясь в густые заросли. Миновав овраг, начали подниматься в гору. А когда достигли вершины, сразу всё посветлело вокруг; теперь и берег, и река, и лес словно бы слились в один могучий, возбуждающий душу аккорд.

– Ну, посмотри, художница, разве найдёшь где-нибудь такое красивое место! – воскликнула Миляуша. – Приходи сюда с твоими кистями и красками, рисуй сколько угодно. Правду я говорю?

Гаухар молчала, словно бы прислушиваясь к тихой, звучавшей только для неё музыке.

– Смотри, наслаждайся! Мне-то не в диковинку, я не впервые здесь, – не унималась Миляуша.

Она устроилась под клёном, стоявшим чуть на отшибе, где солнце пригрело траву, и, кажется, задремала.

Гаухар не собиралась мешать ей. Всё смотрела – и прямо перед собой, и по сторонам. Одинокий величавый дуб стоял на самом краю обрыва, вцепившись мощными корнями в берег, и как бы вызывающе возносил над рекой свою крону: «Твои волны и струи совсем не страшат меня! Я стоял здесь больше сотни лет и буду стоять, сколько захочу!» Чайки с резкими криками носились над Камой, то взмывая, то стремглав падая к самой воде. Работяга буксир тянул посредине реки длинный, изогнувшийся на повороте плот.

Вся картина так и просилась на бумагу или холст. Ничего, Гаухар ещё придёт сюда и попытается, может быть, несовершенно, но всё же по-своему запечатлеть этот пейзаж. Она уже давненько не брала в руки ни кисть, ни карандаш. Теперь ясно – вряд ли ей суждено быть подлинным, большим художником, – но ведь никто не лишит её права восхищаться природой, жизнью и рисовать для себя, для близких друзей. Будут у неё друзья, будут!

В эти минуты она словно выздоравливала от затяжной болезни. И с каждым новым глубоким вдохом чистый воздух, насыщенный свежестью реки и леса, возвращал её к жизни.

Осторожно, словно боясь что-то потревожить и вспугнуть в себе, она опустилась на траву, смежила глаза. И вскоре почувствовала: ведь она плачет. Что заставляло её плакать в эти минуты тишины и покоя? Скорее всего это были исцеляющие слёзы. И они ей не мешали думать. А думала она сейчас о чудесном даре, которым наделён человек, о его способности духовно общаться с природой, черпать в этом общении новые силы. Сама природа и подарила ему этот бесценный талант. Как всё таинственно и в то же время целесообразно устроено в мире…

Рассеянный взгляд её невольно остановился на Миляуше, расположившейся под клёном. «Почему она оставила меня одну? Это неспроста. Мелочь, но любопытно… А всё же замечательная девушка эта Миляуша! Сколько в ней жизнерадостности, доброжелательности к людям! Умеет ли она грустить, задумываться над своей жизнью? Вероятно, бывают и у неё такие минуты. Никак нельзя судить о людях по первому впечатлению. Вдруг раскроет перед тобой человек совсем неожиданные стороны своего характера».

Облокотившись на колени, Гаухар опять засмотрелась на сверкающую под солнцем Каму.

Буксир, тянувший плот, уже скрывался за поворотом. Сколько же ума и силы в человеке, подчиняющем себе природу и её безначальную, безграничную энергию! Одного из таких могущественных людей Гаухар совсем случайно встретила на пароходе, когда ехала из Казани сюда. В те дни ей было не до знакомств, не до разговоров. И всё же человек этот, с виду совсем обычный – среднего роста, средних лет, с бородкой, скромно одетый – заставил Гаухар слушать его. Вероятно, он заговорил о том, что ему ближе и дороже всего, – о своём любимом деле, – потому и было в его словах столько убеждённости, чувства. Он назвал себя начальником одного из нефтепромыслов Татарии. Проникновение в недра земли, в её толщу, он считал не только увлекательным, но и поистине богатырским делом. И сколько ещё неизведанных и неразгаданных тайн, ошеломляющих открытий могут дать глубины земли! Вероятно, это был очень интересный рассказ. Но тогда Гаухар была слишком занята собой. Из всего рассказа попутчика ей врезалась в память всего лишь одна ошеломляющая фраза: по его словам, стакан нефти, добытый в глубинах татарской земли, обходится нам не дороже такого же стакана, наполненного… газированной водой. Даже в те минуты Гаухар была поражена. Насколько умело и какими темпами приходится работать, какую технику надо было сотворить, чтобы нефть, лежащая под толщей земли в несколько тысяч метров, обходилась столь дёшево!

Гаухар не доводилось близко общаться с такими поистине героическими людьми, быть непосредственно причастной к их титаническому труду, но она их современница, живёт рядом с ними, и эта близость не озаряет ли и её, скромную учительницу, тем светом, который виден всему миру?! Ей, очевидице таких чудес, просто недопустимо чувствовать себя придавленной личными невзгодами!

Вот какие мысли неожиданно зародились в голове Гаухар, когда сидела она на берегу реки Камы, неподалёку от мало кому известного городка Зелёный Берег.

День уже клонился к вечеру, тени стали длиннее. Природа как бы притихла в грустной задумчивости. В такой час не на пользу человеку оставаться в одиночестве. Гаухар поднялась с места, направилась к тому клёну, где отдыхала Миляуша.

Девушка открыла глаза, улыбнулась.

– А ведь я, кажется, вздремнула!

– На здоровье, дорогая Миляуша. Я рада, что ты отдохнула… Впрочем, вот что скажи мне: почему ты оставила меня одну? Уж не из тех ли соображений: пусть, мол, художница побудет наедине с природой?

– Может, и так. Чего тут особенного, Гаухар-апа?

Гаухар помолчала, как бы собираясь с мыслями: что-то заставило её пристально взглянуть на Миляушу. И под этим взглядом растерянность, похожая на испуг, мелькнула в лице девушки, словно Гаухар нечаянно разгадала какие-то сокровенные её мысли.

– Ладно, Миляуша, оставим в покое художницу, хотя весьма спорно, много ли у меня от настоящего художника. Скорее всего, я просто одна из любительниц, каких тысячи. Пожалуйста, не преувеличивай моих возможностей. Скажи: ведь ты ради меня пошла на прогулку?

– Ну хотя бы и так. Чего тут особенного? – Миляуша невольно насторожилась.

– Почему же всё-таки ушла от меня? Разве тебе не скучно было одной?

– Вот те на, скучно! А кто же мне ещё нужен? Ты ведь рядом, – Миляуша пыталась улыбнуться.

Гаухар ещё раз, теперь уже с определённым расчётом, пристально взглянула на девушку.

– Кто знает… Случается, что кто-нибудь да нужен…

– Не говори ерунду, Гаухар-апа! – с каким-то надрывом сказала Миляуша. – Поговорим-ка лучше о другом. Видишь, кончилось красно летечко. А за осенью придёт зима… Если подумать, так на свете мало найдётся людей, таких же беззаботных, как мы с тобой, Гаухар-апа. Не правда ли? Люди заделывают дыры, чтоб в домах было теплее. Заготавливают всякие припасы. Верно? Старики не зря говорят: у зимы брюхо большое, всё подъест. Раньше в зимнюю пору люди испытывали холод и голод. А мы вот, как кузнечики, стрекочем: «Кто-нибудь да нужен».

Закончив эту странную, почти бессвязную речь, Миляуша отвернулась. У неё вздрогнули плечи.

Гаухар молчала. Да, она не могла ошибиться – Миляуша влюблена. И, кажется, неудачно. Может быть, она потому и затеяла эту прогулку, что не знала, куда девать себя? И всё-таки Миляуша счастливее других, она может надеяться. А что ожидает Гаухар?.. Нет у неё ни своего дома, ни счастья, ни любимого человека.

Вдруг Миляуша, закрыв лицо руками, зарыдала. Гаухар, пытаясь успокоить, обняла девушку за плечи, а у самой тоже слёзы заблестели на глазах – её собственная рана только ещё начала затягиваться, но далеко не зарубцевалась… Так они и сидели, обнявшись, говоря друг другу какие-то малопонятные и ещё менее утешительные слова. Здесь безлюдно, никто не услышит этих слов. Если и услышат, только лес да река. Они, пожалуй, могли бы рассказать, о чём так жалостливо говорили Миляуша и Гаухар, но ведь большинство людей не понимают, на каком языке шепчутся между собой ветви деревьев и волны реки.