Текст книги "Избранные произведения. Том 4"

Наконец открылась дверь.

– Галимджан-абы! – воскликнула Гаухар. Она радостно поздоровалась с ним за руку. Потом расцеловалась с Бибинур. – Гульназ говорит мне: «Дядя Галимджан приехал». А я не верю. Даже растерялась… Как это вы надумали, Галимджан-абы?

– Я, Гаухар, долго-то не раздумывал, взял да и приехал, – улыбнулся Галимджан. – Если в Зелёном Береге Бибинур, Гульназ и Гаухар, значит, только меня не хватает.

Умеет пошутить Галимджан-абы, всем троим стало весело от этой доброй шутки.

– Проходи, Гаухар, раздевайся, садись, – спохватившись, торопливо заговорила Бибинур. – Мне пора в школу. Вот сейчас вскипит самовар, попьёте с Галимджаном чайку, поговорите вволю.

– Если вы уже угощали Галимджана-абы, обо мне не беспокойтесь, – обратилась Гаухар к Бибинур, уже заново накрывавшей на стол.

– Э, чай никогда не повредит, – заметил Галимджан. – Ты не запаздывай, Бибинур.

Удивительно, как приятные хозяйственные заботы бодрят женщину. Вот уже и стол накрыт. Самовар снова мурлычет, насвистывает свою всегдашнюю песенку. А ещё через минуту Бибинур уже отправилась в школу. Она словно бы помолодела: движения, походка быстрые, лёгкие; глаза сияют, с лица не сходит улыбка. Между тем она изрядно нахлопоталась сегодня. Вот опять побежала в школу. И усталости не чувствует: дорогой гость – праздник в доме.

– Ну как живёшь, Гаухар? – начал Галимджан, когда они остались одни и чай был разлит по чашкам. – Выпей чайку для бодрости. Небось вела целый день уроки, в горле пересохло.

– Я привычная, Галимджан-абы. Главное – работой довольна. А что касается «как живу», хвалиться нечем. Живу довольно однообразно.

– Удовлетворённость работой, пожалуй, самое главное, Гаухар, – задумчиво проговорил Галимджан.

– Я и сама так думаю. А то ведь бывают минуты – и загрустишь, и потоскуешь. Причины для этого есть, сами знаете. Ну, на коллектив сетовать не могу, все приветливы. Правда, первое время не очень жаловали, – должно быть, присматривались, что представляет из себя новенькая. Такова уж судьба каждого нового работника.

– А с квартирой как? Бибинур говорила, что ты устроилась.

– Терпимо. Конечно, не хоромы. Но тут главное от хозяйки зависит. А хозяйка у меня, тётушка Забира, – замечательная женщина. Спасибо Бибинур-апа, это она подыскала мне такую квартиру.

Потом Гаухар сама перешла к расспросам. Ей многое хотелось знать. И прежде всего – о своём классе.

Тут Галимджан мало чем мог быть полезен. Он всего несколько раз случайно встречался с Шарифом Гильмановичем на улице, да Рахима однажды видела его на учительском совещании. Тот говорил, что ученики третьего «А» скучают по своей учительнице, вспоминают её добрым словом.

– А кого взяли учительницей в мой класс? – нетерпеливо спросила Гаухар.

– Совсем молоденькую. Говорят, недавно окончила педучилище.

О своей семье Галимджан говорил более охотно, но мало что сообщил нового. Обе девочки неплохо учатся, пустяками, слава богу, не увлекаются. Как здоровье Рахимы? Что тут можно сказать? Больше от погоды зависит здоровье. Всё же Рахима не хочет отказываться от преподавания. Она говорит: «Если брошу работать, совсем развалюсь. Меня работа как костылями поддерживает». На заводе, где трудится сам Галимджан-абы, дела идут неплохо. План выполняется.

– Исрафил Дидаров всё ещё главный инженер? – глядя в сторону, спросила Гаухар.

– Пока что он. Правда, заработал выговор. Не хочется говорить об этой неприятной истории.

Галимджан принёс из прихожей два чемодана.

– Вот это тебе гостинец от Рахимы и девочек. Не знаю, что они там положили в этот свёрток, сама посмотришь.

– Ну, спасибо! Зачем беспокоились?

– Какое тут беспокойство… А это, Гаухар, твоя тёплая одежда.

– Моя тёплая одежда?! Откуда она появилась? Я ведь у вас ничего не оставляла.

– Без меня заезжал на машине Джагфар, оставил этот чемодан, просил тебе передать. Когда я узнал, что ты ничего не взяла из тёплой одежды, признаться, ахнул. Вот наступит зима – в чём ты выйдешь?

– Всё же ничего не надо было брать от Джагфара, – глухо проговорила Гаухар.

– Послушай, кого ты хочешь удивить этим и что собираешься доказать? – готовый рассердиться, ответил Галимджан. – И по совести, и по закону эта одежда твоя. Ну куда было девать её? Уж если Джагфар сам привёз, значит, даже он понял, что оставлять одежду у себя равносильно воровству.

Гаухар долго молчала. У неё вздрагивали губы, и в горле как бы застрял глоток воздуха. Ей хотелось вздохнуть поглубже, но это не сразу удалось. Всё же она справилась с собой.

– А как живёт Джагфар? Здоров?..

И этот вопрос, и сдавленный голос Гаухар многое сказали Галимджану. Ясно – сердце у неё и сейчас не охладело к Джагфару, она даже готова простить его! Галимджан прожил немалую жизнь, многое видел на свете, достаточно и сам испытал. И всё же он поразился. Придёт ли конец долготерпению и вере женщины в человека, хотя бы и непорядочного, если у неё осталось хоть сколько-нибудь прежнего чувства к этому человеку? В дальнейшем разговоре с Гаухар надо быть очень осторожным. Галимджан понял, насколько это важно для того, чтобы она поскорее обрела душевную твёрдость и спокойствие.

Он коротко, почти безразличным тоном, ответил на её вопрос:

– Я давно не видел его, Гаухар, и решительно ничего не могу сообщить о нём.

– Разве он не приходит к вам на завод?

– Партучёба в этом году у нас ещё не началась. И потом, вряд ли в программе будут лекции по политэкономии.

– Он не женился? – Гаухар вздрогнула, словно сама испугалась своего вопроса.

– Не слышал… – помолчав, ответил Галимджан. Потом добавил: – Если бы это случилось, я, наверное, услышал бы.

Гаухар низко опустила голову, кажется, увидела, что Галимджан после своего ответа покраснел от смущения. Чужую тайну вообще трудно хранить, и вдвойне трудно было Галимджану, не привыкшему изворачиваться. Но что поделаешь, иногда жизнь требует от нас невозможного, и мы совершаем это невозможное из желания уберечь человека от беды. Если бы Бибинур была здесь, она, вероятно, взяла бы на себя это трудное объяснение. Но и тогда Галимджан должен был бы заранее обо всём договориться со своей сестрой. Он не позаботился об этом вовремя – вот теперь сам и расхлёбывай…

Теперь Галимджан понял: в дальнейшем надо помнить – Гаухар не забыла, да, кажется, и не хочет забыть мужа, по крайней мере до тех пор, пока время не излечит её. А ведь чего только не наговаривал на неё Джагфар, когда привёз одежду. Он с ненавистью упоминал о Билале Шангараеве. К чему-то приплёл известного в Казани артиста, певца Алчына, голос которого нравился Гаухар. Слушая его, Галимджан в какую-то минуту даже подумал: а не скрывает ли Гаухар что-нибудь? Он вспомнил, как однажды совершенно случайно увидел у себя на заводе Билала Шангараева, – разве можно было подумать тогда, что этот с виду скромный и воспитанный парень как-то связан с Гаухар? Впрочем, много ли узнаешь о человеке, которого видел мельком? Почему не предположить, что Гаухар когда-то и в самом деле проявляла интерес к Шангараеву?

Но теперь Галимджан окончательно уверился, что в сердце у Гаухар был и остался только Джагфар. И как поведёт себя Гаухар, узнав, что он намерен жениться? В своём ослеплении не подумает ли она, что Галимджан наговаривает на Джагфара, желая помочь ей поскорее забыть бывшего мужа? А может, всё-таки сказать?.. Нет, ни в коем случае нельзя говорить! Рахима тоже предостерегала от этого. В таких случаях женщины дают мудрые советы. Всё же для верности надо будет посоветоваться с Бибинур.

Изо дня в день школа всё больше втягивала в свою жизнь Гаухар. В первые дни после приезда в Зелёный Берег Гаухар как-то безотчётно думала, что она сама по себе, а новые её ученики сами по себе. Это не означало, что она была равнодушна к ребятам, просто ещё не могла органически слить своё «я» с повседневными интересами учеников, – должно быть, требовалось больше времени, чтобы привыкнуть к классу, принять его за частицу собственной жизни. Была и ещё одна помеха для полной близости, пожалуй, самая главная. У неё есть на сердце глубокая личная тайна, которую она ревниво оберегает. Вдруг какими-то окольными путями ребята узнают хотя бы частично о её драме. Сможет ли она тогда прямо смотреть в глаза своим ученикам? Не отшатнутся ли они от неё? Ведь мы порой не замечаем, что у детей есть свои взгляды на жизнь взрослых.

Но шли дни, и Гаухар постепенно убеждалась в своей излишней мнительности. Безусловно, рано или поздно тайна её откроется для окружающих. Да и сама Гаухар устанет скрывать её, захочет облегчить сердце. Ну, а сейчас?.. Напрасно она боялась, никто из преподавателей – об учениках и говорить нечего – не проявлял особого интереса к её жизни в прошлом. Люди оказались гораздо тактичнее, чем думала Гаухар. Есть три близких человека, которые знают её драму или смутно догадываются о ней, – это Бибинур-апа, тётушка Забира и Миляуша. И никто из них даже намёком не дал почувствовать, что осуждает её. А ведь могли бы и осудить.

Гаухар стала доверчивее относиться к новым знакомым в Зелёном Береге. Исчезала и преграда, мешавшая ей проникнуться добрыми чувствами и заботой к школьникам. Педагогический опыт и чутьё подсказали ей: чем проще, непосредственнее она будет относиться к ребятам, тем меньше даст им поводов настороженно приглядываться к ней и шептаться: «Гаухар-апа молчаливая и неласковая. Тут что-то неладно…»

На первый взгляд, приезд Галимджана в Зелёный Берег не имел прямого отношения к этим переживаниям Гаухар, заполнявшим сейчас её внутренний мир. Казалось бы, что особенного в этом приезде? Ну, проявил отеческую заботу о Гаухар, в частности привёз ей зимние носильные вещи, задушевно поговорил с ней, ободрил, порадовался, что неплохо устроилась. Это немалое дело. Но в конечном счёте явление чисто бытового, заурядного характера: приехал, навестил, попрощался, уехал.

Однако при более внимательном взгляде приезд Галимджана оказался глубоким вторжением в жизнь Гаухар. А каков результат вторжения – положительный или отрицательный? На этот вопрос не ответишь коротким «да» или «нет». Дело было гораздо сложнее.

* * *

На пристани, кроме Гаухар, Галимджана провожали ещё четыре человека – сестра Бибинур с дочкой, Миляуша и тётушка Забира.

Как обычно в этих случаях, много было сказано добрых напутствий и шуток. Улучив минуту, Галимджан-абы отвёл Гаухар в сторонку, дружески положил руку на её плечо и сказал многозначительно:

– Я уезжаю, Гаухар, спокойным за твою судьбу. Так и передам Рахиме. Если между нами и осталось кое-что недосказанным, не придавай этому значения. Всё будет хорошо.

Гаухар промолчала, но сердце у неё болезненно вздрогнуло.

Галимджану некогда было присматриваться к ней. Он сейчас обратился к другим провожающим: «Не забывайте, пишите». В свою очередь те говорили: «Не ленитесь отвечать. Передавайте приветы».

Тут раздался отвальный гудок теплохода, заглушивший все их остальные слова. На том они и расстались.

Галимджан-абы остался доволен собою. На его взгляд, миссию он выполнил как нельзя лучше. Особенно нравились ему собственные слова, в последнюю минуту обращённые к Гаухар: «Если между нами и осталось кое-что недосказанным…» Очень деликатно и в то же время многозначительно.

Человек умный, отзывчивый, с большим житейским опытом, Галимджан ещё раз проявил плохое знание сложной, во многом противоречивой женской души.

Гаухар сразу догадалась, что именно «осталось недосказанным» между нею и Галимджаном-абы. И напрасно он советовал не придавать этому значения.

Гаухар поступила как раз наоборот.

Она отлично запомнила: в первом их пространном разговоре в день своего приезда Галимджан на вопрос, не женился ли Джагфар, ответил весьма уклончиво, при этом отвёл глаза.

Не теряя времени на размышления и колебания, Гаухар решила пойти на риск. В тот же день, вернувшись к себе, она написала письмо в Казань одной из молодых учительниц, с которой более или менее дружила. Попросила ответить откровенно, ничего не утаивая, как живёт Джагфар. Она понимала – подружка может кому-либо проболтаться о её письме. Но Гаухар было всё равно. Главное – выяснить, что с Джагфаром.

Ко дню отъезда Галимджана ответа от подружки ещё не было. Расстояние от Зелёного Берега до Казани не столь уж велико, но наша почта умеет испытывать терпение граждан. Гаухар ждала. Неизвестность всё же не самое худшее, к ней более или менее привыкаешь. И Гаухар стала привыкать. К тому же у неё мелькнула спасительная мысль, – человек всегда готов помочь себе: «Возможно, о Джагфаре и писать-то нечего, потому и молчит подружка». На подмогу первой успокоительной мысли не замедлила явиться вторая: «Почему надо непременно предполагать худшее, будто Галимджан-абы утаил от меня правду? Не такой он человек, чтобы кривить душой».

Так и тянулся день за днём. Гаухар всё реже вспоминала о письме. А тут подоспело много работы. До Октябрьской годовщины не так уж далеко, надо готовить учеников к праздничному вечеру. И ещё одна забота: середина осени, не нынче-завтра начнётся ненастье, а то и снег выпадет. Гаухар ещё ни разу не ходила с ребятами в лес. Надо устроить им прощание с золотой осенью.

* * *

Учительница привела ребят на берег реки. На тот самый бугор, где она была однажды с Миляушой. Вид на реку открывался прекрасный, но уже заканчивался октябрь, и осень сбрасывала с деревьев последние яркие наряды. Тянет довольно прохладный ветерок: по реке ходят некрупные, свинцового цвета волны. Белёсые облака плывут низко над землёй, того гляди пойдёт снег.

Так было утром. А в полдень ещё раз улыбнулось щедрое бабье лето. Ветерок размёл облака и затих. Снова ярко светило солнце. В полной тишине с еле слышным шорохом падали крупные зубчатые – жёлтые, оранжевые, красные – листья клёнов.

Мальчишки ещё в начале пути резвились, точно козлята, – суета, прыжки, гвалт, будто им предстояло отправиться в дальнее путешествие. На крутом берегу Камы они, казалось, впервые по-настоящему вырвались на волю – носятся взапуски, перекликаются, хохочут. Когда из-за поворота показался буксирный пароход с баржей, поднялся разноголосый крик. «Я первый увидел, у меня глаза зоркие!» – хвастается один. «Нет, я первый!» – оспаривает другой. Девочки ведут себя тише – подбирают кленовые листья, камушки любопытной формы и окраски, то и дело обращаются к учительнице с расспросами: «Почему это?», «А отчего не так?» Гаухар не отмахивается от них, старается отвечать подробно.

В школьной практике она вообще поставила своей целью развивать и закреплять у ребят драгоценное качество: когда наблюдаешь что-нибудь интересное, не только запоминай, но и думай над тем, что увидел, – доброе или злое, красивое или безобразное, полезное или вредное. Навыки эти пригодятся в старших классах, особенно в вузе, – студент-новичок не растеряется при освоении материала, ему уже знакомы первичные элементы научного мышления. Конечно, глупо и вредно было бы торопить превращение детей во взрослых, всё в своё время.

Разговаривая с ребятами, Гаухар невольно оглядывала берег. От своих мыслей тоже не уйдёшь. Вот этот бугор, с которого далеко просматривается Кама, хорошо запомнился ей. Здесь она попыталась набросать акварелью крутой изгиб реки, залитый солнцем. Рисунок получился торопливый, ученический. Но она была рада, что впервые после долгого перерыва взялась за кисть. На этом же бугре в день первой прогулки по берегу они с Миляушой сидели обнявшись, и обе всплакнули: у каждой на сердце было своё. Гаухар тогда подметила, что Миляуша, должно быть, не очень-то удачно влюблена. Это было всего лишь предположение, но несколько позже девушка сама призналась, что любит преподавателя своей школы Вильдана Зайнуллина. И до сих пор не уверена, нужно ли Вильдану её чувство.

– Я не ожидала, что увлекусь так сильно, – волнуясь, говорила Миляуша. – Пугает меня эта любовь, всякие нехорошие мысли лезут в голову, и всё же, как околдованная, тянусь к нему. Сама не могу понять, чем он приворожил меня. Посмотреть – так вроде ничего особенного нет в нём…

Миляуша погрустнела за последнее время, перестала петь и смеяться. Чем помочь девушке? Утешать или давать советы бесполезно, она всё равно не послушается, вернее, не в силах послушаться. И какое имеет право Гаухар давать в этом случае советы, коль не может справиться со своим чувством?

– Ты сильно любишь своего Вильдана? – спросила она у Миляуши.

– Не знаю… Наверно, сильно, коль порой кажется, что теряю разум.

…Глубоко же задумалась она, коль забыла, куда и зачем пришла. Ребята уже набегались, наигрались. Сидели полукругом около Гаухар, разговаривали вполголоса, – может, не хотели тревожить странную задумчивость учительницы, а скорее всего устали, отдыхают.

Гаухар заставила себя встряхнуться, огляделась.

– Ого, сколько вы набрали всего!

Она и в самом деле удивлена количеством разнообразных находок, принесённых ребятами. Кроме листьев и камушков, тут были и перья, оброненные птицами, и ветки рябины с гроздьями ягод, и множество различных букашек и козявок.

– Надо бы вашу добычу разобрать и рассмотреть хорошенько. Да ведь не успеем здесь, октябрьский день короткий. Сделаем так. Всё это принесём в класс и сложим…

– В ящик сложим, Гаухар-апа! – азартно блеснув глазами, подхватил смуглый Акназар. – У меня есть большой ящик. Я принесу.

– Зачем в ящик? Попросим у директора школы застеклённый шкаф. Разложим всё по полочкам. Сделаем надписи к каждой находке…

– И напишем фамилию, кто нашёл! – тоненьким голоском добавила Зиля – подружка Акназара.

– И напишем фамилию, – кивнула Гаухар. – Прогулка наша получилась удачной. Вы увидели и узнали много интересного. Только тот, кто ходит по земле с закрытыми глазами, не хочет знать, для чего, например, создала природа вот этого жучка. Его прозвали «слоник». Для чего ему нужен этот хоботок? Из трещин на коре яблонь он извлекает вредных личинок и поедает их… Да мало ли о чём предстоит нам поговорить. А теперь пойдём домой, ребята, солнце уже клонится к западу.

* * *

В один из предпраздничных дней к тётушке Забире постучался почтальон и вручил письмо для Гаухар Маулихановой. Писала из Казани подружка, которую Гаухар доверительно просила навести справки о Джагфаре. С ответом она задержалась потому, что не сразу всё выяснила. Но теперь уже доподлинно известно ей, что Джагфар женится. В праздники состоится свадьба. Он женится… на Фаягуль Идрисджановой.

Когда Гаухар прочитала эти строчки, у неё потемнело в глазах. Где-то в глубине сердца она ожидала роковой вести. Но то, что женой Джагфара будет ненавистная Фаягуль, что она войдёт хозяйкой в дом, где недавно жила Гаухар, что она усядется рядом с Джагфаром в машину и поедет на дачу, где Гаухар разводила цветы, – всё это было немыслимо, не укладывалось в голове. У Гаухар даже перехватило дыхание. Не подстроена ли женитьба Исрафилом Дидаровым? Похоже, это его рук дело. Он подчинил себе недостаточно волевого Джагфара. Дидаров восстановил его против Гаухар. Ну, а сам Джагфар?.. Ведь если бы он не увлёкся Фаягуль, никто никакой интригой не сумел бы разлучить его с женой. Выходит, подозрения Гаухар были не напрасными. Сколько же времени она так глупо позволяла обманывать себя, принимала чёрное за белое! Лицо Гаухар пылало огнём. «Что же это такое? Получается – я помогала Фаягуль завладеть моим мужем!..»

– Тётушка Забира! – крикнула Гаухар. – Я пойду навестить Бибинур-апа!

С этими словами она выбежала из дома. На улице уже темно, под ногами грязь. Осень взяла своё, за один день вдруг резко похолодало, вместе с дождём посыпались и первые снежинки. Небо заволокло тяжёлыми, тёмными облаками. Завтра, наверное, снег ляжет на зиму.

Гаухар словно не замечала непогоды и холода. Но когда подошла к дому Бибинур, почувствовала озноб. Это была внутренняя нервная дрожь. С какими словами она войдёт к Бибинур-апа? С чего начнёт разговор? Директор школы в общем-то знает положение Гаухар, но ведь подробности-то ей неизвестны. Опять придётся надоедать ей своими передрягами. К кому же тогда пойдёт Гаухар? У кого попросит совета?

В доме было не заперто. Когда Гаухар, не постучавшись, шагнула через порог комнаты, Бибинур сидела за столом, углублённая в просмотр ученических тетрадей. Гульназ, к счастью, ещё не вернулась из школы.

– Ой, Гаухар, на тебе лица нет! – воскликнула Бибинур, как только подняла голову. – Уж не больна ли?!

Она взяла гостью за руки, усадила возле себя. Если бы Бибинур встретила её не так сочувственно, возможно, Гаухар не заплакала бы, но сейчас у неё брызнули слёзы. Она долго не могла произнести ни слова. Бибинур-апа мягко успокаивала её, заставила отпить глоток воды. Эта отзывчивая женщина сама пережила большое горе – рано потеряла мужа и теперь едва глянет на его фотографию, сейчас же начинает вытирать платком глаза. По правде сказать, она уже догадалась, чем так расстроена Гаухар, – ведь Галимджан накануне отъезда всё же не утерпел, рассказал о женитьбе Джагфара, правда, взяв с сестры слово молчать. И она сдержала своё слово.

С великим трудом Гаухар несколько успокоилась и сразу же, без всяких предисловий попросила у Бибинур разрешения съездить на праздники в Казань, – возможно, она задержится там на день-два лишних, но не более.

– Я не против, поезжай, – несколько помедлив, согласилась директор школы. И многозначительно добавила: – Ты всё продумала? Твёрдо решила?

– Не знаю, – призналась Гаухар. – Но не ехать не могу… Ведь Джагфар-то женится! – в отчаянии почти выкрикнула она. – Если мы разошлись, то это уже его дело, жениться или нет. Но… он женится на свояченице Исрафила Дидарова – на Фаягуль Идрисджановой. И я должна предупредить Джагфара. Я скажу, насколько лжива и коварна Фаягуль. Она окончательно испортит ему жизнь. Ради наших прежних отношений я должна сказать ему!..

Бибинур понимала – от её совета во многом зависит судьба Гаухар – и потому не сразу ответила. Наконец заговорила – спокойно, веско, рассудительно:

– Что сказать тебе, Гаухар? Если ты решила ехать, я не могу удерживать тебя. Но поймут ли тебя? А главное – принесёт ли пользу твоя поездка? Ну, предположим, ты выскажешь ему всё. И что же?.. Поверь, я как женщина понимаю тебя, будь я на твоём месте, наверное, так же рвалась бы в Казань. Но сейчас мне со стороны виднее. Джагфар вряд ли поймёт искренность твоих побуждений. Он может заподозрить тебя в хитрости, в интриганстве и не удержится от оскорбительных слов. Учти – Фаягуль тоже не будет молчать, постарается изобразить тебя в самом чёрном свете. Ты сама говоришь, что Джагфар поддаётся чужим влияниям. Трудно будет тебе убедить Джагфара в своей искренности. Боюсь, что ты не найдёшь отклика в его сердце. Я высказалась со всей откровенностью, Гаухар, не обижайся, милая…

Гаухар напряжённо смотрела на неё широко открытыми глазами, и под этим взглядом Бибинур не могла не сказать ей ещё самое последнее:

– Не обвиняй меня, Гаухар, в бессердечии, в жестокости. Я только добра хочу тебе… Мне совершенно ясно – ты не можешь забыть Джагфара, не отказалась от мысли вернуться к нему, пусть только он поймёт свою ошибку. Я уверена – ты даже себе не можешь признаться в истинных своих намерениях и потому заставляешь себя надеяться, будто поездка твоя поможет Джагфару исправиться. Вообще это не так уж худо. Беда в другом. Я убеждена, что Джагфару не так-то просто морально перестроить себя. Он, по-видимому, достаточно глубоко испорчен. Ему надо пройти испытания жизнью. Может быть, жестокие испытания. Об этом и Галимджан говорил мне. И, наконец, я думаю – испытания предстоят и тебе, милая Гаухар. Жизнь вряд ли поддержит тебя в твоей наивной хитрости, граничащей с легкомыслием. Сама того не сознавая, ты благородными намерениями покрываешь свою слабость, свой чисто женский эгоизм. Прости меня, Гаухар! А теперь – поступай, как знаешь.

Лицо Гаухар было бледно. Она чувствовала себя уязвлённой, униженной и в то же время не могла не признать, что Бибинур правильно раскрыла сокровенные и не совсем осознанные ею помыслы. У неё всё же хватило мужества признать правоту этой мудрой женщины.

Она с усилием, превозмогая подступившую слабость, поднялась с места.

– Ладно, я пойду, – прошептала она. – Спасибо. Я подумаю обо всём. До свидания, Бибинур-апа.

– Подумай, милая Гаухар, подумай. Такова уж наша женская участь.