Текст книги "Избранные произведения. Том 4"

Алчын Лукман уехал из Зелёного Берега, не дождавшись конца гастролей всей труппы.

Узнав об этом, Гаухар с досадой поморщилась. Конечно, она могла предположить, что Алчын уехал от огорчения, что его чувство не получило ответа. Это было бы благородно и для самого Лукмана, и лестно для Гаухар. Увы, причина была совсем прозаичной, даже пошлой – Алчын признался одному из своих коллег в труппе: ему приходится, попросту говоря, сбежать из боязни, что некая особа может скомпрометировать его. Задушевный приятель, конечно, выболтал чужую тайну другим своим, не менее задушевным приятелям, а те – кому придётся.

Вот и всё, что оставил после себя певец Алчын Лукман. И это после уверений и клятв в «безумной» любви к Гаухар!.. Невольно Гаухар вспомнила о Билале Шангараеве. Он не произносил клятв и не делал драматических жестов. Он просто был постоянен в своих признаниях. Уверял и сам верил, что семейная жизнь Гаухар с Джагфаром не прочна, что он, Билал, более надёжен и куда более искренне предан ей. Разумеется, ему не взбрела бы в голову подлая мысль воспользоваться трудным положением Гаухар, тогда как Лукман именно на это и рассчитывал.

Впрочем, не довольно ли ей копаться в этой глупой истории? Впереди так много нужных и неотложных дел, что Гаухар не по себе становится, как вспомнит, сколько сил и драгоценного времени бестолково потратила она из-за своих личных неурядиц.

* * *

Ей надо всерьёз заняться Акназаром Аралбаевым и девочкой Зилей. Как только Гаухар всеми помыслами и чувствами вновь вернулась в свой класс, ей стала ещё более заметна странная отчуждённость, возникшая между этими двумя учениками, ещё недавно связанными трогательной дружбой. Охлаждение шло от Акназара, на переменах он почему-то стал грубить, сторониться девочки, хотя продолжал сидеть с ней за одной партой. Оба они проявляли раньше незаурядные способности в учёбе, а сейчас словно бы в раздумье топчутся на месте, готовые склониться к тем мало радующим преподавателей «середнячкам», которых и отсталыми не назовёшь, и к передовикам не причислишь. По задаткам своим Акназар и Зиля были сердечными детьми, – как выяснилось случайно, это они ещё в начале учебного года подговорили совсем маленького парнишку «подбросить» в раскрытое окно Гаухар букет полевых цветов. И вот такая перемена. Чутьём Гаухар поняла: достаточно какого-либо резкого и неблагоприятного толчка извне – Акназар и Зиля могут сорваться и покатиться куда-то вниз. Надо принять меры, пока не поздно.

Она решила начать с Акназара. Из осторожно собранных сведений Гаухар знала – жизнь не балует мальчика: отец покинул семью ради другой женщины; мать, как водится в этих случаях, занята на работе; между тем подрастающий сын хотел бы чувствовать около себя родную направляющую руку. В своё время Акназар привязался было к учительнице Лямиге, но и её не стало. Возможно, мальчик искал внимания у новой преподавательницы, – не случайно однажды добрых полдня провёл с ней на берегу Камы, наблюдая, как она рисует. Акназару и самому нравилось рисовать, к тому же он был ещё любознателен, – о чём только он не расспрашивал учительницу в эти часы, проведённые вместе, и больше всего – о природе. Вдруг новая учительница почему-то перестала ходить на берег Камы рисовать и вообще как-то отдалилась от класса. Не исключено – это явилось ещё одним ударом для впечатлительного Акназара. Впоследствии мысль эта не давала Гаухар покоя.

…Сегодня она велела мальчику остаться после уроков. Он недоумённо взглянул на учительницу, чуть изменился в лице, но всё же ответил, как полагалось:

– Хорошо, Гаухар-апа, останусь.

Они сидят в пустом классе вдвоём: учительница – за своим столом, Акназар – за ближайшей партой. Гаухар не спешит начать разговор – собирается с мыслями, присматривается к смуглому худощавому мальчику. А он отводит глаза, колупает ногтем край парты.

– Не надо портить парту, – не повышая голоса, сказала Гаухар.

Он опустил руки, сел прямее.

Теперь послышалось что-то похожее на лёгкое царапанье в дверь. Чуть повернув голову, Гаухар видит: дверь не прикрыта пальца на два. Кто-то есть там, в коридоре. Вон и Акназар настороженно прислушался. «Может, Зиля любопытствует? – мелькнула мысль у Гаухар. – Узнала, что Акназара оставили после уроков, и сама по старой привычке осталась. Наверно, ей очень хочется войти в класс». Но Гаухар нужно побыть один на один с Акназаром. Присутствие третьего человека, хотя бы и Зили, помешает разговору. Она не поленилась встать и плотнее закрыть дверь.

– Акназар, – начала она, вернувшись к столу, – я давно хотела спросить тебя: ты ведь любишь рассматривать картины, рисунки?

Мальчик смутился, даже вздрогнул слегка; хотел подняться, как положено при вопросе учительницы, но Гаухар остановила:

– Можешь сидеть, ведь мы не на уроке. Я жду, Акназар, отвечай.

Помедлив, он сказал отрывисто:

– Не знаю…

– Чего ты не знаешь?

– Не знаю, люблю ли картины.

– Но ведь я помню – тебе и самому хотелось рисовать.

– Нет… Теперь не хочется.

Разговор плохо вязался. Но нельзя же кончать на этом. И Гаухар предложила почти наугад:

– Может быть, зайдём ко мне, посмотрим вместе мои рисунки?

Он согласился, – правда, без особой радости.

День был ясный, солнечный. Сугробы блестели, искрились, даже глазам больно. Уже за середину зимы перевалило. Но Гаухар сейчас не до того, чтобы думать о временах года.

По другой стороне улицы, делая вид, будто ничто её не интересует, идёт Зиля, широко размахивая маленьким портфельчиком.

Гаухар с улыбкой отвернулась, – пусть Зиля думает, что её тоже не заметили, – впрочем, улыбка была вызвана и мелькнувшим воспоминанием. Когда-то она вот так же возвращалась из школы, бездумно размахивая сумкой. И вдруг оступилась в яму, полную мартовской ледяной воды. Ноги вымокли до колен, в ботинках хлюпало. Неожиданно она услышала чей-то смех. За ближайшим плетнём прятались мальчишки, потешались забавным происшествием. Возможно, они и выкопали яму в рыхлом, тающем снегу, потом притаились за плетнём, дожидаясь зеваку-прохожего. Роняя злые слёзы, маленькая Гаухар погрозила озорникам кулаком.

– …Акназар, – обратилась учительница к своему спутнику, – может, пригласим и Зилю посмотреть на рисунки?

– Пусть она идёт своей дорогой, – сумрачно отозвался мальчик.

Они свернули в узкий переулок, потом через калитку вошли во двор. В сенцах гусиным крылом обмахнули с обуви снег. Всё же Акназар снял валенки на кухне. Тётушки Забиры не было дома. Это на руку Акназару, он побаивается Забиры: прошлой осенью по дороге в школу он угнал у неё гусей. Это было очень забавно: Акназар размахивал хворостиной, а гуси, гогоча, распустив крылья и вытянув шеи, бежали впереди него. Так и пригнал он гусей к самой школе. Вдруг из переулка вынырнула тётушка Забира. Акназар едва успел заскочить во двор школы. Забира погрозила ему пальцем: «Погоди у меня, бездельник!» В ответ Акназар повернулся к Забире и высунул язык. Ясно, что теперь в его расчёты не входило встречаться с тётушкой Забирой; можно только удивляться, как он набрался храбрости пойти с Гаухар.

Предложив гостю снять пальтишко и повесить на крючок, Гаухар на минуту скрылась за цветастой занавеской, отделявшей «боковушку» от горницы.

Через занавеску она спрашивала Акназара:

– Ты чем занимаешься дома, как только приходишь из школы?

– Положу портфель с учебниками и сейчас же бегу на улицу.

– А когда обедаешь?

– По-разному бывает, – уклончиво ответил Акназар.

Гаухар вернулась в горницу с кипой различных журналов, которые она обычно покупала в киосках. Акназар, задрав голову, разглядывал рисунки Гаухар, размещённые на стене. Всякое там было изображено: лесные поляны, берег реки, одинокие деревья, цветы. Акназар то косился украдкой на окно, то опять смотрел на рисунки. Вдруг спросил:

– Это вы всё здесь нарисовали, Гаухар-апа?

– Большинство – здесь, остальное – в Казани, там я жила раньше. – Помолчав, добавила многозначительно: – На том самом месте большинство нарисовано, где мы однажды были с тобой. Надеюсь, помнишь? – И внимательно посмотрела на Акназара.

Помнит ли он!.. Акназар вспыхнул, потом, словно стараясь что-то подавить в себе, нахмурился. Расчёт Гаухар оказался правильным. Конечно, мальчик не забыл о тех часах, которые так славно провёл на берегу реки вместе с учительницей. Никто ему не мешал тогда откровенничать, спрашивать, о чём хотелось. Такие встречи больше не повторялись. Вскоре учительницу будто подменили, какой-то чужой стала. Наверно, Акназару было обидно до боли переживать всё это.

И ещё в одном предположении не ошиблась Гаухар. Какой-нибудь час тому назад, в классе, Акназар говорил, что больше не любит смотреть картины и ему теперь не хочется рисовать. А сам чуть вошёл в комнату к ней, сейчас же начал разглядывать рисунки на стенах и расспрашивать, где они были нарисованы. Значит, неправду он сказал о себе. Но чем была вызвана эта ложь? Вероятно, всё той же жгучей обидой: «Ты перестала уделять мне внимание, и я не хочу больше рисовать».

«Сколько же пережил мальчик тяжёлых часов, а может, и дней, если в душе у него зародилось это тёмное, мстительное чувство?! Как могла я, учительница, допустить такое?!» Она не находила ни одного слова в оправдание себе. А тут ещё послышался голос Акназара:

– У этого дерева высохла верхушка, – должно быть, молния ударила?

Мальчик продолжал рассматривать рисунки на стенах комнаты. Он спрашивал о тополе под окнами казанской квартиры Гаухар, действительно поражённом молнией. Она хорошо помнит, как сказала Джагфару: «Ты сохнешь, как этот тополь!»

– Да, дерево обожгло молнией, – глухо проговорила Гаухар, изменившись в лице.

Некоторое время оба молчали. Акназар морщил лоб, что-то соображая. Вдруг лицо у него оживилось, глаза засияли.

– На берегу Камы… только не там, где мы были, а в другом месте, – торопливо говорил он. – Я покажу вам, Гаухар-апа, это место… Там стоит громадный дуб. Его тоже опалила молния. Но он не засох, только трещина осталась на стволе, да и та заросла. Очень красивый дуб, ему, наверно, пятьсот лет, – кряжистый, могучий. Вот нарисовали бы его. Хотите?

– Конечно, хочу! – сейчас же ответила Гаухар. Ей словно передалось возбуждение, с каким говорил мальчик, в груди поднимается бодрое, обновляющее чувство. – Ты не позабыл это место, Акназар?

– Что вы! С завязанными глазами найду…

Сколько же неожиданных открытий принёс ей этот разговор! И как сложна, интересна душа стоящего перед ней маленького человечка… Испытывая и разгадывая его, она и сама как бы вырастала, освобождалась от всего тягостного, что так угнетало её за последнее время.

Занятая своими мыслями, она всё же успела заметить мелькнувшую за окном фигуру девочки. И Акназар тоже метнул быстрый взгляд за окно.

– Что там? – спросила Гаухар, стараясь быть спокойной.

– Не знаю, – покраснев, ответил мальчик. – Ничего не было.

– Мне тоже только почудилось, – согласилась учительница, хотя уверена была, что эта Зиля пробежала за окном. Нет сомнений, девочка оставалась верна давней своей дружбе, украдкой следовала за Акназаром, может быть, тревожась за него.

Гаухар ещё раз отлучилась в «боковушку», намереваясь показать Акназару несколько рисунков, которым не нашлось места на стене комнаты.

Акназару только того и надо было – мгновенно юркнул в кухню, сунул ноги в валенки, накинул пальтишко, зажав портфель и шапку под мышкой, выскочил за дверь. Во дворе ему повстречалась тётушка Забира с мешком за плечами, она что-то крикнула, но Акназар опрометью бросился в калитку.

Не обнаружив в доме ни Акназара, ни одежды его, обеспокоенная Гаухар набросила на плечи платок, вышла во двор. Там она столкнулась с тётушкой Забирой, спросила:

– Не заметила, куда девался Акназар?

– Вот ещё, почём я знаю, какой такой Акназар! У меня свои заботы – принесла корм птице. Иди-ка скорее со двора, пока не простудилась.

– Это же мой ученик, – объясняла Гаухар. – Он только что был у меня, вдруг исчез…

– Твой ученик? Наверно, ты говоришь о сынишке безмужней Талии?

– Да, кажется, так зовут его мать.

– Этот разбойник только что выскочил на улицу. Я ещё не рассчиталась с ним за гусей.

– За каких гусей?

– Ах, Гаухар, ты учительница, зачем тебе знать всякие пустяки? Гуси есть гуси. А у меня свои счёты с мальчишкой… Не расстраивайся, никуда не денется твой Акназар. Завтра увидишь его в школе. Поставила бы лучше самовар, у меня есть другие дела.

Они вместе вернулись в дом. Тётушка Забира сняла верхнюю одежду и, засучив рукава, вымыла руки. Не дожидаясь, пока Гаухар успокоится и начнёт хозяйничать, сама взялась налаживать самовар.

Гаухар готова была сейчас же пойти к Акназару домой, всё выяснить – признаться, её задела столь неблагодарная выходка ученика. Она уже взялась за пальто. Вдруг передумала: не надо спешить, усугублять собственные ошибки. Права тётушка Забира, завтра видно будет, что надо делать. Всё же она не могла успокоиться, придерживая платок на плечах, ходила по комнате, наведывалась в кухню, опять возвращалась в горницу.

– Чего так приуныла, Гаухар, словно тот мужик в лесу, что потерял топор? Было бы странно, если бы мальчишки вели себя не глупее любого взрослого. Ты забыла, какой сама-то росла?

Гаухар помолчала, словно вспоминая, какой была в детстве, потом улыбнулась со вздохом.

– Интересный ты человек, тётушка Забира. В любом случае найдёшь, что сказать.

– Такой уж господь создал, Гаухар. Поживи с моё на свете… Да ты и теперь при твоей-то смекалке не полезешь в карман за словом.

– Если бы так! – опять вздохнула Гаухар. Вдруг спросила: – Тётушка Забира, ты хорошо знаешь мать Акназара?

– Ещё бы, она ведь здешняя. Знаю Талию с младенческих лет.

– Что она за человек?

Тётушка Забира только махнула рукой: дескать, нашла о ком спрашивать. Ей хотелось многое сказать. «Ты, Гаухар, всего полгода здесь, а тётушка Забира всю жизнь прожила». Она помнит и то время, когда Зелёный Берег из простой деревни превратился в районный центр и принимал обличье города. И жители здешние знакомы ей с малых лет, и секреты их для неё не секреты. Только она ведь не болтлива, не любит перемывать косточки соседям… Но это далеко бы завело её, и она ограничилась самым необходимым.

– Говорят, если господь наградит человека большим ростом, то обделит умом, – начала тётушка Забира. – Из себя Талия такая женщина, что диву даёшься, и лицом, и складом – всем хороша. А по характеру гроша ломаного не стоит. Как две капли воды похожа на своего отца, Гапсаттара. Да будет пухом земля покойному, он ночи напролёт ругался со своей женой. О чём бы они ни завели разговор, всё кончалось у них руганью, потому что ни в чём и ни с кем не мог согласиться Гапсаттар. Мы, дети, поражались: откуда берётся у Гапсаттара столько слов?.. А Талия отца своего превзошла. Гапсаттар, бывало, шумел только в собственном доме, а Талия куда ни явится, всюду затеет шум, перебранку…

А теперь ведь не старое время, женщины тоже не сидят на одном месте и не прикованы к кухне, стараются обзавестись… как вы там говорите?.. фрофесия, что ли? Из-за своего языка Талия нигде не могла удержаться – ни в учреждении, ни на стройке, всюду старались избавиться от неё. Потому и жизнь свою она не сумела наладить. Сперва вышла замуж за башкира, Аралбаем звали его. Ничего мужик, спокойный, ни на кого не кричал, никого не обижал. В свободное время знай себе дует в свой курай[6]6
  Курай – духовой музыкальный инструмент, в данном случае просто деревянная дудка.


[Закрыть] да горланит заунывные песни. Бедняга очень скучал по своему Уралу, где родился и вырос. Мы ведь только по песням да по сказкам знаем об Уральских горах, а Аралбай каждую уральскую гору называл своей матерью. Я любила слушать его песни. Татары тоже песенники не из последних, любят старинные мотивы, но у Аралбая, видать, и горло, и душа были шире. Когда он начинал петь, весь наш переулок поднимался на ноги, слушал…

Но дома и на работе Аралбай был тихий, смирный и машину свою водил осторожно. Он шофёром был, – в наше время лошадей мало осталось, почти у каждого нужда до шофёра. Аралбай никому не отказывал, – уж не знаю, как он там, на работе, обходился, – кому дров привезёт, кому сена. Только об одном просил: «Не рассказывайте жене, она меня поедом съест». Говорил больше по-татарски, редко вставлял башкирские словечки.

И что же получилось? Прогнала его Талия. По дури своей прогнала. Вскоре другого нашла себе мужа. Прожила месяцев пять-шесть, подралась до крови и этого прогнала. Теперь, говорят, собирается взять к себе в дом третьего. Вот какая она, Талия… Что же ты хочешь от мальчишки? Без отцовской-то руки шатается из стороны в сторону. Не хочу сказать худого, но соседи очень жалуются на него, – закончила Забира.

«Вот тебе и Акназар! Вот и разберись в нём!» – вслух сказала себе Гаухар.

– Что ж, бывает, – не преминула ответить тётушка Забира. – Иной раз ждёшь какой-нибудь неприятности со стороны, а она в собственном твоём доме.

Бегство Акназара Гаухар сначала приняла за детскую необдуманную выходку. Потом пришла к другому выводу: вернее всего, где-то сама она допустила педагогическую ошибку. Поэтому при первой же встрече в школе она не стала ни в чём упрекать Акназара, просто мягко сказала ему:

– Зачем ты убежал? Ведь я хотела показать тебе другие свои рисунки.

Хотя Акназар и не решился сказать: «Больно нужны мне ваши рисунки», взгляд его выражал примерно то же самое. Гаухар даже растерялась, не нашла слов, чтобы продолжить разговор. Сочла за лучшее сначала сходить домой к мальчику, посмотреть, в каких условиях он живёт. Она дважды заходила к Акназару, но оба раза никого не заставала дома. В третий раз её встретила какая-то старуха, должно быть, родственница Талии, и сочувственно сказала:

– Зря ты ходишь из-за чужого ребёнка. Соседи-то передавали Талии, что ты была. А она ответила: «Учителям деньги платят за это, придёт ещё». Сама-то я до сих пор не знаю, как открывается дверь в школе, но учителей всё же уважаю. А нынешняя молодёжь… не поймёшь её. Пожалуйста, не рассказывай никому, я только тебе откроюсь: Талия наша на днях опять вышла замуж, ей сейчас ни до кого. А мальчишка – сущий разбойник. Несколько дней и домой не является, ночует у соседей…

Это сообщение очень взволновало Гаухар, она тут же зашла к соседям, у которых, по словам старухи, несколько раз ночевал Акназар. Её встретили женщина средних лет и дряхлый дед. Узнав, что Гаухар – учительница, женщина приветливо сказала:

– Раздевайся, пожалуйста, и проходи к столу. Сейчас поставлю самовар.

– Нет, нет, апа, не беспокойтесь, я на одну минутку к вам.

– Разве можно отпустить учительницу, не угостив чаем? – вмешался в разговор старик. – Не знаю, дочка, как звать тебя… Гаухар, говоришь? Очень хорошее имя. Значит, это тебя так нахваливает наша девочка Зиля? Только о тебе и разговору. Невестка, ты поставила самовар? Я сам уже не могу ходить, восемьдесят седьмой годок пошёл. Всё надеюсь поправиться к лету. В прошлом году ещё хаживал до магазина, нынче совсем сдал…

– А где же Зиля? – перебила Гаухар многословного старца.

– Невестка, где Зиля? Ты её в магазин послала, что ли?

– Наверно, на улице, отец, где же ей быть.

За чаем Гаухар осторожно спросила об Акназаре.

– О чужом ребёнке, Гаухар, нельзя плохо говорить, – отвечала женщина. – На днях Талия, кажется, замуж вышла. В доме у них и без мужика тесно было. Так вот Акназар у нас ночевал.

– Это мать попросила о ночёвке?

– Ну, разве Талия придёт с просьбой! Гордая очень. Она, наверно, и до сих пор не знает, что иногда Акназар у нас ночует.

– Как же это?! – поразилась Гаухар.

– Очень просто. Талия уже сколько раз твердила ему: «Твоё место в каменном мешке, бандит этакий».

– Ты о ком говоришь, невестка? – опять вмешался старик.

– Да всё о том же Акназаре, отец.

– А-а, Акназар… Огонь мальчишка! Если бы попал в руки к хорошему отцу, вышел бы из него башковитый человек. Да отца-то нет, вот беда!

– Мальчишке нужен отец, – согласилась женщина. – Что поделаешь. Аралбай был добрый человек, только у Талии характер слишком уж неровный.

– Мало сказать – неровный, – вмешался дед, – правду говоря, без всякого удержу характер. Как-то летом я посоветовал ей, чтоб присматривала за Акназаром. Она аж позеленела. «Ты, говорит, разве ещё не подох?..» Опозорила мою белую бороду! Где это видано, чтобы так издевались над стариком! Такой уж человек, что упаси боже. Вот ребёнок… Разве ребёнок отвернулся бы от хорошей матери? Никогда! Детская душа – она привязчивая.

На следующий день Гаухар велела Зиле остаться после уроков. Девочка, разумеется, не ослушалась, но насторожилась. Она уже знала, что учительница вчера была у них дома.

Акназар крутился возле учительницы и Зили, – как видно, хотел что-то сказать, но не решился. Насупился и вышел из класса.

– Зиля, как ты относишься к своему дедушке? – осторожно начала Гаухар. – Ты случайно не обижаешь его?

– Что вы, Гаухар-апа! Разве можно обидеть дедушку Рами!

– И никогда не кричишь на него?

– Нет же, нет! Он и сам никогда не ругается. Я ведь люблю дедушку.

– Конечно, и маму тоже любишь?

– Да, да!

– Маме трудно приходится – и за тобой, и за дедушкой надо смотреть. Да ещё и в больнице работать. Ты, Зиля, помогай маме, слушайся её.

– Я помогаю, Гаухар-апа. И слушаюсь тоже. Маму и в больнице все любят. Она ведь ни с кем не ссорится, это тётя Талия злится на всех…

Должно быть сообразив, что сказала неположенное, Зиля вздохнула, потупилась.

Как ни старалась Гаухар, девочка больше не поддерживала разговор, всё время молчала, готовая расплакаться. Гаухар приласкала её, успокоила и отпустила домой.

Зиля, взяв портфельчик с учебниками, чинно вышла из класса. Потом слышно было, как она побежала по коридору.

Гаухар остановилась у окна – отсюда хорошо видна улица. Сначала Зиля шла одна, но возле спортплощадки её догнал Акназар. Вскоре они скрылись за углом.

Теперь ясно: Акназар замыкается в себе, сторонится одноклассников. Он опять дружит только с маленькой Зилей. Но разве это надёжная опора? Он и дома одинок. Его не тянет к матери, куда подует ветер, туда Акназар и гнётся.

Гаухар в тот же день написала матери Акназара письмо, пригласила зайти в школу. Талия не явилась и на письмо не ответила. Такое же молчание и после второго письма. Что делать? Было чрезвычайно удивительным и странным столь пренебрежительное и легкомысленное отношение к школе. Неужели мать совсем не тревожило, что её ребёнок иногда по нескольку суток не ночует дома? Пока что он находит приют у соседей, а когда подрастёт?.. Он не привык считаться с матерью скорее всего потому, что мать совсем не заботится о своём авторитете. Что же будет дальше?..

Гаухар зашла к директору школы. Не скрывая возмущения, рассказала всё, что узнала о Талие.

Бибинур озабоченно выслушала молодую учительницу. Слушала и думала. Не так уж много лет прошло с тех пор, как сама Талия окончила семь классов в этой же школе. Училась, как говорится, ни шатко ни валко. Но в поведении её тогда не было заметно ничего плохого, девочка как девочка. А потом Бибинур потеряла её из виду. За всеми бывшими учениками не усмотришь, для всех не запасёшься советами. Да не каждый и нуждается в этих советах. Впрочем, Зелёный Берег не такой уж большой город, где личная жизнь людей могла остаться совсем неизвестной окружающим. До Бибинур, конечно, доходили слухи и о неудачном замужестве Талии, и о её крайне сварливом, скандальном характере. Но ведь Талия к тому времени уже не была ученицей и вряд ли могла бы прислушаться к словам директора школы.

– Что я могу сказать тебе… – после раздумья ответила Бибинур-апа. – Попробуй ещё раз сходить к Талие. Если не подействует, возможно, обратимся к помощи районо. Судьба ребёнка заслуживает хлопот.

Гаухар не поленилась и зашла ещё раз к Талие. И опять не застала её дома.

На следующий день женщина эта сама явилась в школу. Одета по своему вкусу – нарядно, но слишком кричаще. Теперь и в маленьких городах люди стараются со вкусом одеваться. К сожалению, ещё не всем это удаётся. Талия принадлежала именно к таким неудачникам. Она рассуждала просто: «Коль я красива, одежда у меня должна быть дорогой и броской». Впрочем, в школе Талия пыталась держаться скромно, даже приниженно.

Но Гаухар трудно было обмануть. В её ушах всё ещё звучали гневные слова тётушки Забиры и деда Рами, обличавшие Талию.

Гаухар сдержанно поздоровалась с посетительницей, предложила ей стул, сама села напротив.

– У вас способный мальчик, – начала учительница, – ему почти всё даётся сравнительно легко, особенно рисование и диктант. Акназару не составляет большого труда и выполнение домашних заданий. Вообще он до сих пор не запускал учёбы. Но опасно вот что… – Гаухар помолчала, стараясь избегать резких слов. – Мальчик стал замыкаться в себе. Его не интересуют товарищи. По-моему, его нельзя оставлять в одиночестве. Это может кончиться плохо. Мне рассказывали, что были случаи, когда он по нескольку суток не ночевал дома… Это правда?

– Ах! – воскликнула Талия с явно притворным волнением. – Да разве я не знаю этого! Я ведь не чужая ему. У меня голова идёт кругом, просто не знаю, как и подойти к нему. Мальчишка весь в отца. Аралбай был своевольный упрямец, каких не сыскать. Что я, женщина, могу поделать с таким непослушным сыном? Самое лучшее – отправить его в колонию, где учат дисциплине. У меня нет больше сил, делайте с ним что хотите.

«Настоящая мать ни при каких обстоятельствах не скажет о своём ребёнке так жёстко», – сейчас же подумала Гаухар. Она знала Акназара и была уверена, что он совсем не отпетый сорванец. Конечно, озорство входит у него в привычку, как некий протест против того, что он лишён материнского внимания и заботы, дом стал для него чужим. Тут поневоле озлобишься и замкнёшься. Но махнуть на него рукой, добиваться отправления в колонию – это в данном случае излишне крутая мера. Мальчик далеко не потерян. Ведь дружит он с Зилей, находит с ней общие интересы». Подумав обо всём этом, Гаухар напомнила Талие о материнском долге, любви. Это верно – воспитывать мальчика – нелёгкое дело для одинокой женщины. Но если бороться за Акназара сообща, вместе со школой, с учителями…

– Да разве я не понимаю! – закатив глаза, воскликнула Талия. – Я ли не думала об этом! Я ли не надеялась на школу! Голова у меня гудит, как котёл. А всё от забот о мальчике. Ведь школа ничем не помогает мне. Не знаю уж, к кому обратиться? Разве это мыслимое дело – мне, матери-одиночке, воспитывать такого дьяволёнка? Если бы он хоть слушал, что ему говоришь, а то ведь знать ничего не желает. Придёт из школы, бросит свои книжки – и сейчас же бежать. У соседей есть девчонка по имени Зиля, такая же разбойница. Вот они и сдружились, два сапога пара. Я бы эту девчонку…

– Погодите, Талия… Зиля, по-моему, умная, славная девочка. У неё мать и дед достойные люди…

– Господи, вот уж нашли достойных! – перебила Талия. – Этот зловредный старик всем соседям намозолил глаза. А его никчёмная невестка только на то и пригодна, что убирать судна из-под хворых в больнице…

Гаухар вынуждена была резко напомнить ей:

– Вы клевещете на хороших людей. Но будем говорить только о вашем ребёнке. Для того вас и позвали сюда.

– Да о нём уже тысячу раз говорено!

– Скажите, где находится отец Акназара? Нельзя ли его увидеть и поговорить? Мы вызвали бы…

– Ха! Лови ветра в поле!

– Но ведь алименты, наверно, получаете?

– Какие-то пятнадцать-двадцать рублей. Прокормить, одеть и обуть взрослого мальчишку…

– Тогда помогите мне переговорить с отчимом Акназара. Вы ведь, кажется, замужняя?

Талия на минуту притихла, её красивое лицо неприятно исказилось, подведённые глаза округлились. Эта учительница не только приходила к Талие домой, она и у соседей побывала… Ну пусть пеняют на себя! Талия покажет им, не раз пожалеют, что открыли такой гостье дверь. И пусть учительница не очень-то суёт свой нос в чужие дела, а то ей скажут, кто она такая.

– А зачем вам разговор с отчимом? – уже зло спросила Талия. – Какое дело до ребёнка человеку, недавно перешагнувшему через порог моего дома?! Да он и не захочет знать моего ребёнка.

– Погодите, Талия, не горячитесь. Ведь он не очертя голову женился, небось знал и о ребёнке. А если знал, то должен усыновить его, заботиться о воспитании.

– Как же, станет он заботиться о чужом приплоде!

– Но ведь нельзя так беззаботно рассуждать, Талия. Акназара нужно воспитывать. Повторяю – давайте вместе подумаем об этом.

– Нечего зря ломать голову, как жил Акназар, так и будет жить.

Казалось, нет смысла продолжать разговор. Но Гаухар ещё довольно долго не отпускала вздорную женщину. С трудом сдерживая себя, ни на минуту не забывая о долге учительницы, она всячески увещевала Талию, снова и снова взывала к материнскому чувству, указывая на добрые примеры материнства. Наконец твёрдо заявила: не может быть и речи, чтобы отправить Акназара в колонию.

Талия не хотела ничего слушать, твердила своё:

– Я выбилась из сил! Этот негодяй не слушается меня!

Исчерпав все доводы, Гаухар сказала напоследок:

– Вы слишком взволнованы, Талия, и наговорили много неуместных слов. Я понимаю, вам тяжело. И с одной встречи трудно что-либо решить. Вы ещё подумаете, посоветуетесь с близкими вам людьми, и в ближайшее время мы вернёмся к начатому разговору. Школа сделает для вашего сына всё необходимое, но и вы не уходите от материнских обязанностей.

Хотя Талия пришла с заведомым намерением «как следует распушить учительницу» и временами готова была по-настоящему расшуметься, но своим терпением Гаухар всё же сдерживала и обезоруживала её. Уходя из школы, Талия была недовольна собой, ворчала сердито: «Ишь, не могла как следует отчитать эту тряпичную куклу! Спросила бы её: «Скажи-ка, голубушка, почему муж бросил тебя?» – вот она и прикусила бы язык. «Подумайте, посоветуйтесь…». Так и послушали тебя! Нечего мне думать, коль обо всём передумано. Всё равно не будет по-твоему».

Гаухар, совершенно обессиленная, зашла к директору. Настроение у неё было скверное. Вульгарная, морально распущенная женщина глубоко оскорбила её своим вызывающим, циничным поведением. И хотя Бибинур нездоровилось, она при виде взволнованной Гаухар приготовилась выслушать её.

Но в кабинет неожиданно вошёл высокий узколицый человек, одетый в пальто с серым каракулевым воротником; такую же серую каракулевую шапку он держал в руке. Глаза у него внимательные, живые. Он очень приветливо поздоровался с Бибинур, выжидательно посмотрел на Гаухар.

– Это наша новая учительница, приехавшая из Казани. Я уже докладывала вам о ней, – объяснила Бибинур. – Гаухар, познакомьтесь – это товарищ Агзам Ибрагимов, заведующий районо.

– Да, да, я слышал о вас, – подтвердил Ибрагимов, пожимая руку Гаухар. – Очень рад познакомиться. Но вы, кажется, чем-то расстроены?