Текст книги "Половина солнца"

XII
Солнечные псы

Белый (?) Ворон

Мне было интересно, почему именно «Волк».

Из-за цвета глаз?

Или, может быть, собачьей верности, но лёгкой волчьей отчужденности? Как стайные волки. И волки-одиночки.

Он себя ещё не выбрал.

Не выбрал. Нет.

Я не уверен, когда сам решил всё для себя. О себе. Про себя. Когда я решил, что кличка птицы, которая в древних мифах и сказках – предвестник смерти, это то, что надо, хотя изначально даже не я её себе дал? Почему я пришёл к этому, к согласию? Что меня до этого довело? Кто спровоцировал такие сильные изменения в моей личности?

Кто-то выбирает одного-единственного человека, если вдруг задастся этим вопросом. Кто-то – общество, будь оно неладно. А кто-то выбирает самого себя.

Я выбрал – всю жизнь.

Забавно в этом, правда, то, что я на этот вопрос ответил не себе.

Я задавал его себе множество раз, а ответа не находилось. В те полузабытые для меня времена, которые будто бы были и происходили тысячу лет назад, он спросил меня:

«Кто тебя так изменил? Кто спровоцировал?»

Незнающий подумал бы сейчас о Хэллеборе. О его странной кличке, о которой он сам даже не догадывается.

Нет. Нет. Мои мысли скачут, бесятся в урагане и погибают, если я думаю без сигареты в руках.

Сейчас у меня её не было.

Потому воспоминания не хотели укладываться в один ряд.

Полезно иногда посходить с ума.

Думал я о другом. Времена, когда не было никаких Коулов, лицеев, даже чёртовой начавшей становиться реальностью «антиутопии», не побоюсь полностью раздеть и посмеяться над этим оголённым словом в своём подсознании.

Тогда было ничего не понятно.

Тогда был вопрос.

«Не заслужил?»

Чего не заслужил? Не буду томить самого себя. Это слово, правда, намного хуже «антиутопии». Оно такое мерзко-приторное, как если обычно ты пьёшь чай без сахара, а в гостях тебе насыпают аж три ложки. И тебе приходится пить. Потому что тогда ты ещё относительно понимаешь, зачем тебе притворяться перед другими хорошим.

Пытаться.

Пытаться делать это.

Так что за слово-то? Счастье.

Да, чёртово, сладковато-солнечное, как жаркий летний день, когда наше светило ещё было целым, раздражающе обжигающее кожу словечко.

В моём понимании вот что это такое – «счастье».

Теперь.

А когда-то я думал о нём скорее как о море. Как о тихом лесу в четыре утра.

Не важно.

Был тогда этот вопрос, теперь же я хочу вернуться к предыдущему.

Который задавал себе я, но ответить смог лишь тогда, когда спросил кто-то другой. Он спросил.

Я погружаюсь в воспоминания, не боясь того, что будет дальше.

Ведь это уже было. Иногда надо вспоминать. Просто чтобы не забывать, насколько ты заслуживаешь всех ненавидеть.

– Кто стал провокатором?

Я думал недолго. Кто толкнул меня стать другим. Почему я изменился. Да. Почему? Бессмертие? Рушившийся вокруг нас мир? Окружающие, такие же разрушающиеся люди?

Я ответил, не затягивая паузу. Иначе он задал бы другой вопрос. Или начал бы говорить о погоде. Что за идиот.

– Скорее всего, вся жизнь была провокатором.

Он задумчиво кивнул.

Этот идиот.

Имя ещё у него было забавное – «солнечный» означает.

Он говорил, это судьба.

Верил в неё. Что всё связано и что мы встретились, потому что так велели звёзды.

Фаталист.

Что моё имя, означающее смертельный яд, и его, означающее солнце, – это всё и стало причиной апокалипсиса.

Яд отравил солнце.

Я смеялся, когда слушал это.

А когда был один, думал. Думал: и правда.

Совпадения забавные.

Если их не существует, я не могу сказать, за что так вышло. Именно «за что». Не «почему».

Мои родители дали мне это имя, как прекрасному цветку. А то, что он смертелен, – ну слишком поэтично, не смогли удержаться.

Кто бы мог подумать.

Что поэзия убивает.

Людей. Солнце.

Не помню точно, о чём мы говорили после. Но он отозвался мне собственной историей.

И вспоминаю я только то, что именно ответил ему на собственный вопрос. Вопрос, который прозвучал из его уст, хотя вертелся в уме всегда только у меня.

Так и бывает с людьми. Один думает, думает, а сказать не может.

А другой хоть раз подумал об этом? Вряд ли. Скажет и не запнётся.

Ценности для каждого разные.

Думаю, он всё ещё винит во всем меня.

Яд. Да.

Всем плевать, почему ты яд. Факт один: ты убиваешь.

Я убивал.

В каком смысле – прямом или переносном, тогда я ещё не знал. Но был уверен в одном: себя в гроб я заколотил уже давно.

Шум. Коул выходит из-за шторы, смотрит на меня.

Я смотрю на него.

Воистину волчьи глаза. Похожи на глаза моего отца Эйна.

Странное совпадение.

Совпадение. Совпадение…

Как они достали.

Он проходит через всю комнату. Встаёт напротив. Смотрит на меня.

Я лежу на кровати: ноги положив на подушку, голову – в изножье. Волосы у меня разметались в разные стороны. В последнее время они начали слегка ломаться. Коул говорит:

– Джонатан.

Я разглядываю синяки под его глазами, которым до моих ещё далеко, но, если он не перестанет копировать поведением и отсутствием сна меня и дальше, скоро догонит.

Впрочем, это лишь мысленные шутки. На самом деле таких, как у меня, синяков ему не заполучить.

Я же не только псих, но и просто больной.

Больной. Не только на всю голову.

Мне нравилось себя так называть. Это приносило нездоровое удовольствие.

Больной.

В прямом или переносном смысле – я тогда ещё не знал…

– Что с ним?

Коул садится на стул. Ноги у него дрожат. И руки.

Я невольно снова вспоминаю другого человека. Сосед кладёт ладони на мой стол и сжимает кулаки.

На меня уже не смотрит.

Ему страшно.

– Ты его боишься, что ли? – сжимаю зубы. Хотелось бы ухмыльнуться и рассмеяться ему в лицо, но я не могу. Он потревожил меня не вовремя. Когда мысли были такими, и были они такими без сигареты. Я мог бы прикончить его сейчас за неверные слова.

Он это знал. А ещё знал то, что я в курсе, кого он боится на самом деле.

Коул тяжело выдохнул. Я видел, как его тошнит. У него даже лицо позеленело. Я огляделся по сторонам, раздумывая, успеет ли он добежать до унитаза.

– Будь честен, – вижу, как он поднимает на меня взгляд, но, столкнувшись с моими, свои глаза снова опускает. Как ребёнок перед взрослым. – Ты всё понимаешь.

Я улыбнулся ему.

От этой гримасы самому стало неприятно.

Я не помнил точно, когда научился так неприятно ухмыляться.

Как будто бы улыбаешься ты только потому, что тебе так рот разрезали. Или потому, что подавился лимоном и сейчас собираешься вырезать ножницами язык человеку, который заставил тебя это сделать.

Странные сравнения.

Я обозвал себя долбанутым, шёпотом.

– Я предельно честен с тобой, Хэллебор…

И снова эти судьбы.

Хэллебор.

Снова растение. Морозник.

Никогда не стоит искать в интернете значение имён своих знакомых. Будешь разочарован.

Вычитал, что морозник – растение, которым в древности лечили безумие.

Я ухмыльнулся этому факту.

Вот так подходящее имя. Да ему самому сейчас не помешало бы принять этого морозника, да побольше.

Да, вот так вот надо выбирать имена. Правда, разница между нами огромная. Мне дали имя при рождении. Он же приобрел свою фамилию задолго до него. Он уже был Хэллебором, всегда. И навсегда им останется.

Я продолжил.

– …Так что перестань нести чушь, выбирайся из своей необъяснимой внезапной депрессии и иди учить Куинов математике. Совсем от рук отбились в силу отсутствия уроков.

Он поднял глаза. Снова. На этот раз не отвёл.

Не люблю этого. Знаю, что всегда надо выдерживать чужой взгляд. Иначе проиграл. Сразу же. Но я ненавижу смотреть в душу. Или как там это ещё называют.

– Олеан, – он замолчал. Ненавижу, когда просто произносят моё имя, как факт, как приветствие или что это вообще? В чём смысл предложения? Ни начала у него, ни конца.

Он тоже любил так делать.

Я раздражённо сел, уперев локти в колени.

– Что, Коул?

Молчание.

Ненавижу.

Говорят, что такие, как я – необщительные, это они разговаривать с людьми не умеют.

Ложь.

Не умеют такие, как Коул. Те, кто легко болтает о простом, повседневном или о том, что им интересно, – вроде науки, но когда дело доходит до разговоров по душам… Нет. Лучше даже не пытаться. Только нервы. Нервы тратишь на этих детишек, не научившихся понимать не только других, но и себя.

– Не надо.

Он встал, задвинул стул и ушёл к себе.

Вот так просто.

Ушёл.

Стульчик подвинул.

И всё.

Я какое-то время смотрел на задвинутый стул. В голове было пусто. А потом, когда вдруг пришло осознание, что он тупо убежал от меня, я встал с кровати, сам прошёл на половину комнаты Коула, где он уже сидел и пялился в свои чертежи, приблизился к нему, дотронулся одной рукой до его горла, затем второй и сдавил. Он схватил меня за запястья и начал задыхаться. В глазах у меня потемнело.

Дальше всё происходило ужасно медленно. Хэллебор никак не хотел умирать, пытался вырваться, ударить. Медленно. Очень медленно. Я видел его волчий взгляд и то, как он не может спастись от простого ворона. Который может выклевать тебе глаза. Чувствовал пульсирующую вену на его шее под своими пальцами. Жизнь. Течёт. Переливается.

И, разумеется, конечна. Но с нами ли? С людьми в этом лицее?

Совпадения.

Именно в этот момент Аарон Мейерхольд и Генри Лаллукка решили зайти к нам в комнату за ещё одной пачкой сигарет, именно чёртов Аарон оттащил меня от задыхающегося Коула, именно Генри растерянно рылся в своём рюкзаке в поисках ингалятора, ведь тот всегда у него есть, так как Лаллукка страдает от астмы.

Чёртовой. Астмы. Совпадения.

Или же вселенная ненавидит меня.

Аарон прижимает меня к себе, больно и крепко держа за запястья: не вырваться, не пнуть. Я пытаюсь отдышаться, будто душили не Коула, а меня самого.

Генри, школьник с крашеными, но уже несколько выцветшими красными кучерявыми волосами, помогает Хэллебору получить порцию воздуха.

Начали они, чёрт возьми, делать карманные ингаляторы, в которые можно как вливать нужное астматику лекарство, так и опустошать прибор с целью помочь пациенту получить нужную порцию воздуха. Например, если оказался в горящем здании.

Грёбаные учёные.

Я перестаю дёргаться, слушая, как размеренно стучит сердце Аарона, который абсолютно спокойно стоит и смотрит на меня, не ослабляя хватки. Всё вообще было как-то спокойно и медленно. Слишком. Только не для Коула.

Аарон молчит. Или… нет.

Только теперь, когда кровь перестает стучать в ушах, я слышу его тихий шёпот:

– Не надо. Не надо.

Я вспоминаю, из-за чего так сильно взбесился.

«Не надо».

Им не совсем понятно, что произошло.

Не прошу отпустить меня. Знаю, что не отпустит, пока этого не разрешит сам Коул.

Смотрю на соседа. А он – на меня, хоть и обращается к Генри, рассыпаясь в благодарностях за помощь.

Смотрю. Сверлю. Душу. Взглядом. Насколько это было возможным.

Он трёт горло. Ему больно. В звериных глазах море страха. Его загнали в угол. Волка поймали. Волка потрепали за уши.

Генри заботливо придерживает его за плечи и что-то без умолку тараторит, говорит и говорит, испуганно и в панике. Теперь Аарон произносит «не надо» громче и не мне.

– Не надо, Генри. Успокойся сам. Вечно ты психуешь в таких ситуациях. Пора бы уже привыкнуть. – Финн забавно шмыгает носом и отвечает:

– Но, А-арон! – он раздражающе растягивал первые буквы имени своего брата. – Он же… чуть его не убил! – уже обращается ко мне. – Ты просто чудовище. Хуже Вейдера! Хуже Джоффри! Позор какой, надо рассказать учителям…

– Нет, – прерывает его Аарон. Он держит меня слабее, но я всё ещё не пытаюсь вырваться. Мейерхольд намного выше, я рядом с ним, как кошка возле тибетского мастифа.

И раздумываю над словами Генри. Такие древние картины вспомнил…

Аарон продолжает:

– Не лезь в чужие дела.

– Но он же его чуть не…

– Я тоже убивал тебя, – Аарону, видимо, скрывать нечего. – Было приятно.

– Ну спасибо! – Генри шумно выдыхает, и у него смешно краснеют уши. – Просто ужас… Да, ладно, это ваше дело. Ваше дело.

У него дурацкие браслеты на руках и исцарапанная кожа. Я присматриваюсь и замечаю шрамы, выглядывающие из-под джемпера. У Аарона такие же. Я знал.

Коул молчит. Наконец он смотрит на Мейерхольда. Всё ещё трёт шею.

– Отпусти его.

Аарон не переспрашивает. Он освобождает меня из захвата, и я опускаю руки, демонстративно растирая запястья, пускай и не нуждаюсь в этом. Хэллебор смотрит на меня. Я пытаюсь улыбнуться в ответ. Хотя бы гадко. Не чтобы утешить. Чтобы напомнить. Чтобы молчал.

Но вместо этого я делаю другое.

Подхожу. Он отступает назад с каждым моим шагом вперёд. Хлопаю соседа по плечу и опускаю голову.

– Извини, Коэлло, – он чуть дрожит. – Не знаю, что на меня нашло.

Я поднимаю глаза. Так, чтобы моё лицо видел только он.

И улыбаюсь.

Не гаденько. Обычно. Обычная улыбка. Вымученная, может быть. Но улыбка.

Улыбаюсь ему.

Он смотрит мне в глаза.

Всё понял.

– Ничего, – подумав, добавляет: – С тебя бутылка сока из аппарата в столовой.

Я киваю.

Генри облегчённо вздыхает.

Аарон наблюдает.

Я отпускаю его плечо. Возвращаюсь к своему столу. Достаю пачку сигарет из ящика. И отдаю их Мейерхольду.

Бесплатно.

Он молча наблюдает за мной. Не спрашивает, нужны ли мне деньги.

Умён. Я это вижу. Он тоже видит меня.

Потому берёт. Тянет Генри за рукав, и тот что-то ещё лопочет вслед, упоминая снова каких-то древних персонажей из древних историй, и после его ор стихает вдали.

Я закрываю за ними дверь.

Раздумываю.

Захожу в тень. Смотрю в сторону, на Коула. Он стоит у себя. Потирает шею. Смотрит мне под ноги. После хмурится. Бросает в лицо:

– Ты полный псих.

Я соглашаюсь. Молча.

Псих. Да.

– А ты слабак.

Достаю до темноты рукой. Прячусь в неё. Таю в её ледяной пустоте. Прохожу внутрь.

Комната исчезает. Коул исчезает. Лицей исчезает.

Всё отправляется в пекло.

Создаю в голове образ. Точнее, воссоздаю.

Руки чешутся. Но я думаю только об образе места.

Скольжу по теням, не открывая глаз. Прочь отсюда, прочь, прочь, прочь, в тенях и вдаль, прочь, подальше отсюда, туда, где началось разрушение, туда, где потерялись ориентиры.

И вот я стою под деревом.

Небольшой двор. Далеко уже не остров и не лицей. Испуганная собака лает на меня, взявшегося из ниоткуда в темноте. Я улыбаюсь ей. И слышу, как гремит гром.

Вовремя.

Дурацкая необъяснимая погода.

Лежит иней. Гремит гром. Всё странно. Дождь ещё не начинается.

Я подхожу к дому. Смотрю вверх, на балкон одной из квартир. Размышляю.

Вспоминаю.

Задыхаюсь.

Я.

Собака лает на этот раз уже на гром. Я молча понимаю её страхи, молча же принимаю эту безрассудную смелость. Лаять на небо… На природу.

Да. Коул был похож на пса. На волка.

Так бросается на то, что может его убить.

Безрассудно. Глупо.

Я смотрю сквозь балкон. В комнате горит свет.

Он выходит, потому что чувствует. Смотрит.

Я стою внизу. Улыбаюсь.

Он боится.

Как Коул.

Боится.

И тоже задыхается.

Все мы задыхаемся. Всё задыхается.

Особенно тут. В городе. Он душит. Тут меньше воздуха, чем там, на острове. Тут его надо покупать. Респираторы, вернее.

Иначе точно задохнёшься.

На самом деле это лишь вредит здоровью. Примерно как никотин.

Человек из далекого-далекого прошлого смотрит на меня, а я на него. И я размышляю над тем, что он иногда хотел меня убить.

Я его – никогда.

Злился? Да. Ненавидел? Может быть.

А убить хотел лишь он меня. Не наоборот.

Я предлагаю.

– Убьёшь меня?

Он открывает окно, хватается трясущимися руками за раму. Улыбаюсь. Как тогда Коулу. Но более искренне. Может быть, я бы заплакал.

Может быть.

Он молчит. Молчит, а глаза у него человеческие, не волчьи, не ледяные – тёплые, зелёные, тоже молчат. Ничего в них не отражается для меня, и одновременно отражается всё, что было.

Почему я пришёл сюда? Не знаю. Сознание само принесло.

Ответа я не получил. Разворачиваюсь. Медленно бреду прочь. Гром отвечает мне вместо моего слушателя.

Но за ним повторяет и «солнечный»:

– Ты сам сделал это, – голос у него тоже дрожит. Он тоже мог бы заплакать. Мог бы. – И я тебе в этом помог.

Я думаю.

Верно. Да. Он прав.

Он помог мне в этом.

Оборачиваюсь. Разглядываю знакомое лицо.

Смертный.

Тот, кто может умереть. Кого легко убить. Кто умрёт навсегда.

Умрёт.

Смертный человек. Таких нет в лицее. У простых людей иные лица. Смотрят они по-другому. Боятся чуть больше либо не боятся совсем. И ещё выглядят болезненно и с тем же – куда более живыми.

Впрочем, они и были живыми.

Мы – нет. Из лицея – нет.

– Конечно, сам сделал. Какая мне разница? – отвечаю, сам слегка запинаясь. Но беру себя в руки. – Я же бессмертный.

Эта фраза.

Он помнит.

Слышу в его голосе слёзы.

– Прости…

Машу рукой. На прощание.

Больше не вернусь.

Только вспоминать.

Вспоминать можно, не навещая могилу.

Он смотрит вслед. Чувствую. Чувствую, как ненавидит меня за то, что пришёл. Напомнил о себе. И себя ненавидит. Потому что слабак.

Слабак. Такой же. Слабак.

Ненавижу их.

Слабых.

Они мучают этим других. Своей слабостью. Неспособностью принять. Понять. Они мучают.

Сами того не желая. Из лучших побуждений. А в итоге… только для себя. Да. Слабые. А не слаб ли я?

Я выглядел жалко. Идя мимо лающей псины прочь по когда-то знакомой улице, прочь от когда-то знакомой жизни. Прочь. Под раскаты грома. Без дождя.

Было сухо.

Дождь всё выплакал ещё вчера.

Собака замолкает. Окно закрывается.

И гаснет свет.

Гасну с ним и я.

Призрак

В кабинете было душновато. Странно. Не понять мне этой новой погоды. Ничего вообще не понятно, на самом-то деле…

Я ёрзал на стуле. Но директор и Крозье внимательно следили за мной. Вернее, пристально следил только Крозье, директор же листал бумаги. К слову, новые. Недавно распечатанные. Я слышал, что старые пропали. И знаю об этом только я, конечно. Я ужасен… Подслушивать плохо.

– Что же, молодой человек, – директор всегда выглядит усталым. Эта работа явно не доставляла ему удовольствия. – Вы сказали нам, что примерно предполагаете, кто устроил пожар. Откуда подобные сведения? И да, вы же в курсе, что сами являетесь подозреваемым? Не вижу смысла скрывать это, – добавил он, когда на него выразительно посмотрел Крозье.

Я кивнул. Сглотнул.

– Конечно, – я снова киваю. – Да. Но я хочу… Хочу просто помочь вам. Если моя информация неверна – вы всё равно сможете найти виновного.

Директор кивает. Что означает: «продолжай».

– В общем, незадолго до того, как начался пожар… Я видел. Ну, видел кое-кого. Странного… Мне показалось это странным. Я тогда не обратил особого внимания, потом только понял, насколько всё странно…

Очень много слов «странно». Я переборщил. Да и врать я учился прямо на ходу. Но всё же говорить правду о том, как именно я увидел то, о чём хотел рассказать, – глупо.

– Ну, я случайно заметил, что один из учеников был на этаже, где, как позже выяснилось, и обнаружили очаг возгорания. Туда уже давно никто не ходил, да? Этот этаж ведь служебный.

Кивок. «Продолжай».

– В общем, я не видел лица, ничего не видел… Но я могу сказать точно: мантия Сов и довольно светлые волосы. Не очень высокого роста, по-моему, но я не уверен…

Крозье и директор переглянулись.

Учитель по выживанию мерзко улыбнулся.

Но директор снова посмотрел на меня.

– Один вопрос, Джонатан. Что вы сами забыли на том этаже?

Я почувствовал, как пересохло во рту. И, запинаясь, промямлил:

– Моя… способность… иногда меня выкидывает из моего тела, и я брожу, как привидение, непонятно где… Вот.

Директор задумался, поскрёб ногтем стол, а после взял трубку и набрал номер.

– Здравствуйте. Да, найдите и пригласите ко мне, пожалуйста, Александру Преображенскую.

Крозье как-то изменился в лице. Я слегка побледнел.

Она сестра Гоголя? Который прославился на весь лицей? Гоголя…

Я почувствовал мурашки по коже.

Гоголь. Поджоги. Как же много огня в историях всех бессмертных…

Директор посмотрел на учителя.

– Гоголь ведь всегда был с вами, так, мистер Крозье? Только вот… – он замолчал, глядя на меня. – Не думаю, что вы смогли бы опознать её, так что вы свободны. Спасибо за информацию, юноша, и да… – он слабо, устало и еле заметно улыбнулся мне. – Ничего не бойтесь.

Я сглотнул.

Да. Не бояться было тяжело.

Встал. И вышел.

Разумеется. Сестра Гоголя. Она же могла помогать ему…

Я задумался. Там было темно. Может быть, я неверно разглядел? Могли ли волосы быть не светлыми или, к примеру, накидка вовсе не прислужников Сов, а простая мантия?

Не важно. Они допросят эту девушку, и если она невиновна – всё в порядке.

Но я задумался о другом.

Райан.

Я. Другой я.

Он… он же мог.

Мог.

Мог ли он?

Райан?

«Райан Третий, придурок жалкий, – смешок. – Чего мечешься? Свалил всю вину на другого и радуйся».

«Но ведь это же не ты? Не ты устроил поджог? Как ты мог? Зачем, Райан?» – разум кипит.

«А зачем ты спрашиваешь? Ты всё равно никогда не мог ответить на собственные вопросы».

«Но ты – это не я. Ты – не я».

«О, тупица. Как же ты ничтожен. Конечно же, я – это ты. Хватит нюни распускать. Ты отделаешься от всего этого. И мы будем невиновны».

Я шёл по коридору, разрываясь от непонимания и недоумения. Плёлся, разглядывая пол и продолжая беседу, как вдруг понял, что надо следить за дорогой, и был прав: почти врезался в рыжего парня, который заставил меня тогда вытащить тот самый злополучный предмет из кармана.

Побледнел.

Я, конечно, не он.

Рыжий верзила смотрел сурово. Но не злобно. Я удивился. Даже как-то хитро. Хмыкнул.

– От директора идёшь? Надеюсь, не наговорил глупостей.

Он не вёл себя так, будто бы мог мне угрожать. Испытывать отвращение. Нет. Он просто прошёл мимо.

Я не смотрел вслед. Отвернулся и поплёлся быстрее к себе. Лишь бы скорее добраться!

Но Дэмиан Куин окликнул кого-то, и только придя в комнату, я понял, что он обратился именно ко мне, а также понял, что значили его слова.

«Берегись огня!»

Я облокотился на дверь и стукнулся об неё головой.