Текст книги "Чудо-остров. Как живут современные тайваньцы"

Немного о характере

Я, наверное, не имею права писать о характере тайбэйцев. И не только потому, что времени – один университетский семестр – недостаточно, чтобы постичь любой национальный характер. Но и потому, что «феномен тайваньца» – понятие, не открывшееся до конца даже серьезным исследователям. И все-таки я накопила кое-какие наблюдения и хочу ими поделиться.

«Ни хау. Хэлло!»

Вообще-то с этого рассказа надо было бы начинать, потому что первое, что впечатляет иностранцев на Тайбэе – улыбчивость и приветливость. У меня такое ощущение, что мне рады и улыбаются все. Клерк в банке, сестра в поликлинике, приемщица в химчистке и, конечно, продавцы – от зеленщика за углом моего дома до менеджера современного супермаркета. На улице прохожий, увидев в толпе мое неазиатское лицо, ловит мой взгляд. Поймав, посылает мне улыбку и приветственно машет рукой.

Как-то вечером пошли с коллегой Ириной, доцентом из Петербурга, прогуляться. Она потянула меня в горы. Тьма накрыла нас внезапно, без переходных сумерек. Я пугливо съежилась, попросила держаться поближе к городским огням. Но она хотела показать мне город с высоты гор и тянула все выше.

– Да ты что, трусишь? – смеялась она. – Здесь же нет ни одной живой души.

И вдруг мы услышали хруст ветки.

– Ерунда, какой-то зверек пробежал, – отмахнулась Ирина.

И в ту же минуту мы увидели в этой угольной черноте огонек сигареты. Фигуры видно не было, но светлое пятнышко уверенно двигалось в нашу сторону. Мы стояли оцепеневшие. Тень приблизилась, вспыхнуло пламя зажигалки, и стало видно, что это мужчина-китаец.

– Ни хау. Хэлло! – сказал он. – Вы не боитесь? Не надо вас проводить?

Мне стало очень стыдно за только что пережитый страх. Он помахал ладошкой и пошел дальше.

«Ни хау. Хэлло!» – то и дело слышу я это «здравствуйте!» на двух языках. Вот и сейчас, в метро, меня окликает женский голос. Пассажирка лет 30, по виду служащая конторы, обращается ко мне по-английски: «Я вижу, вы ищете нужную станцию, иностранцам не так-то легко разобраться в нашем метро. Давайте я помогу. Вы меня хорошо понимаете?» Вопрос этот не праздный. У большинства тайваньцев, владеющих английским, весьма специфическое произношение. Непривычные интонации; кроме того, «р» они произносят вместо «л»; а главное, заглатывают последние звуки слов. Окончания как бы столь несущественны, что их вообще не стоит произносить. Например, «фай» – я пытаюсь угадать: то ли это «файв» (пять), то ли «файн» (прекрасно), то ли «файт» (драка). Или «най» – это «найт» (ночь)? или «найн» (девять)? или «найс» (мило?). Впрочем, я уверяю, что понимаю ее хорошо.

– Тогда, – предлагает она, – давайте пойдем вместе.

Мы спускаемся к поездам. Народу на платформе много. И я привычно пытаюсь вычислить место остановки вагона, чтобы, когда он подойдет, войти первой. Но моя попутчица, сконфуженно улыбаясь, качает головой: нужно встать в очередь. Тут я замечаю, что множество людей на платформе не просто масса: она организованно разделена на очереди. Каждый поезд – а они в час пик ходят так же часто, как московские – забирает с собой ровный отрезок этой очереди, остальные дисциплинированно ждут следующего.

Мы едем довольно долго. Два раза пересаживаемся на другие ветки. По дороге моя попутчица рассказывает, что служит в одном государственном учреждении, что день выдался жаркий, а кондиционер в ее офисе еле тянет, что ей еще надо зайти за продуктами в магазин и она очень устала. Наконец мы поднимаемся наверх, она объясняет, куда мне идти, когда я выйду на улицу, но сама за турникет не выходит: «Вы что, проехали свою станцию или, наоборот, не доехали?» – спрашиваю я удивленно. Она смотрит на меня, не понимая:

– Но моя станция там, где мы встретились. Я просто хотела вам помочь.

…Недавно в Москве, возвращаясь с работы, я увидела пару иностранцев, они растерянно озирались по сторонам. Я спросила, куда им надо попасть, поняла, что им предстоит пересечь весь город, да еще и с пересадкой, и проводила их до самого выхода на улицу. Возвращаясь обратно, я подумала: а ведь раньше, до Тайбэя, я бы этого, пожалуй, не сделала.

Об улыбчивости тайбэйцев говорят много. Некоторые даже считают, что это этническая особенность. Но это не так. Вспоминаю своего коллегу, американского профессора университета в Новом Орлеане (штат Луизиана). Он сообщил мне, что недавно женился на китаянке Ли, учительнице музыки из Пекина. Приглашая в гости, он попросил: «Слушай, ты не можешь уговорить ее чаще улыбаться, а то мне перед друзьями неловко. Ты же знаешь, как улыбчивы американцы. А у нее такой вид, будто она все время чем-то недовольна. Но мы оба очень счастливы. Она говорит, что просто китайская традиция такую повсеместную улыбчивость не предполагает».

Ли оказалась милейшей женщиной. Деликатная, нежная, радушная, но действительно неулыбчивая.

– О, я сейчас веду себя значительно лучше, – сказала она мне, когда я попыталась выполнить просьбу ее мужа. – А вначале, когда только приехала в Америку… Знаете, на первом занятии с моей американской учительницей музыки я ужасно расстроилась. Она все время улыбалась, и я решила, что это она надо мной смеется.

А вот свидетельство другого американца, Джефри Уильямса: «Я приехал сюда из Гонконга и поразился разнице между улыбчивостью и дружелюбием тайбэйцев и холодностью гонконгцев. А ведь те и другие – китайцы».

Значит, не все китайцы одинаковы? Значит, улыбка и приветливость – это не особенность китайской мимики? Отнюдь нет. Я бы даже сказала, что по чисто этнической характеристике китайские лица скорее неподвижны, маловыразительны. На них редко увидишь ярко выраженную эмоцию: радость, горе, страдание. Мне кажется, права была пианистка Ли: в традиционной китайской культуре поощряется скорее сдержанность в выражении чувств. Откуда же эта открытость, эта эмоционально выразительная улыбчивость у тайваньцев?

Меня заинтересовал этот вопрос, я обсуждала его со многими моими друзьями, тайбэйскими интеллектуалами. Объяснения я услышала разные. По одной, так сказать, «духовной» версии, все китайские религии, а их тут много, пронизаны духом доброты, любви к людям, готовностью прийти на помощь страждущему. И когда оказалось, что западная культура позволяет эту доброту не скрывать, а напротив, выражать открыто, тайбэйцы, особенно молодые, охотно восприняли эту манеру поведения.

Другая, «прагматичная», версия видит объяснение этому «феномену тайваньской улыбки» в быстрых темпах роста торговли как следствия развития отечественной экономики и международных связей. Товаров на Тайване – в многочисленных лавках, ларьках, магазинах, супермаркетах, на рынках – много больше, чем их можно продать. Конкуренция продавцов огромная. Каждый старается понравиться покупателю, каждый стремится его привлечь, то есть просто вынужден улыбаться много и часто. Звучит эта версия убедительно, хотя и коробит меня некоторым цинизмом.

Мне больше по душе объяснение третье. Сегодня тайваньцы отнюдь не замкнуты границами своего острова. Они много бывают за границей: путешествуют, занимаются бизнесом, учатся. Правительство всячески поощряет их к этому. Выделяет гранты студентам, захотевшим учиться в зарубежном университете. Субсидирует аспирантов, молодых ученых, участников всевозможных международных программ. Среди моих студентов в университете Ченчжи, например, я просто не знаю ни одного, кто бы не побывал, и не один раз, за рубежом. Возвращаясь домой, они привозят с собой новый, более широкий взгляд на мир, на человеческие отношения. Эта широта предполагает открытость, отсутствие ксенофобии и подозрительности. Ну а кроме того, конечно же, тайбэйцы заимствуют у европейских и американских горожан их манеру общения – с улыбкой.

Кстати, американскую улыбку, о которой я уже много писала, мне бы не хотелось отождествлять с тайбэйской. Если для американцев улыбчивость – привычная манера поведения, то для тайваньцев это чаще реальная готовность помочь.

Йирл Уимен, бывший американский летчик, а позже президент Ассоциации работников индустрии туризма, начиная с 1973 года побывал на Тайване несколько раз.

По его мнению, «уровень дружелюбия в этой стране выше, чем во всех других известных мне цивилизованных странах». В доказательство он приводит две истории. Одно время он постоянно ходил в городскую библиотеку Тайбэя и там познакомился и подружился с немолодой библиотекаршей, выпускницей Тайваньского национального университета. Его приятно удивило, когда она, едва с ним познакомившись, позвала его к себе домой на ужин. Ее муж, профессор того же университета, пригласил его постоянно приходить к ним обедать. А однажды предложил у них пожить. Его в шутку называли «наш приемный сын». Через некоторое время семья эмигрировала в США. Йирл уже готовился оставить свое удобное, домашнее жилье. «Но… я продолжал жить в их очаровательном доме в японском стиле еще несколько лет, – пишет американец. И добавляет: – Я не знаю ни одного другого места на земле, где бы чужестранец был принят с таким размахом гостеприимства и заботы».

В другой раз Йирл вместе со своим другом Томом отправился в двухдневный загородный поход пешком. Где-то их подвозила попутная машина, где-то – мотоцикл. Недалеко от города Даунши их догнала на велосипеде девушка и пригласила в гости. Они полюбовались роскошными орхидеями в саду около ее дома, потом там же переночевали. Несколько лет все трое переписывались. Закончилась эта история свадьбой ее и Тома.

В моем личном опыте за несколько месяцев пребывания в Тайбэе таких масштабных проявлений дружелюбия не было. Но я постоянно чувствовала готовность помочь мне в самых разных проблемах. Почти каждый день я получала поддержку от моих переводчиц Нины и Тани. Они знали мой родной язык довольно прилично, а я, к своему стыду, китайского не знала вовсе. Так что без них общаться с тайбэйцами было бы трудно.

Однако этим помощь девочек отнюдь не ограничивалась. Мало в моей взрослой жизни было людей, которые бы так внимательно и так ненавязчиво проникались моими интересами и так спешили бы их осуществить. Особенно потрясала меня Нина. Всегда улыбчивая, но при этом сдержанная и малословная, она как-то незаметно оказывалась рядом в нужную минуту.

Нина – человек очень занятой, она вечно перегружена. Кроме занятий в аспирантуре – лекций, курсовых, семинаров, выступлений на конференциях, – она еще и подрабатывает: зарплаты мамы на них двоих едва бы хватило. Но я этого почти не замечаю. Потому что как только мне что-то понадобится, Нина обязательно оказывается рядом. Надо ли разыскать материал в библиотеке, подошел ли срок уплаты за квартиру, пришло ли мне в голову что-то купить – она не станет задавать вопросов, не будет рассказывать, что собирается сделать. А просто тихо, почти незаметно решит за меня все эти задачки.

…У меня приступ жестокой аллергии, а у Нины на плечах целая делегация из Москвы (приехала на конференцию). Она мечется между гостиницами, переводит доклады, готовит презентации. А я в это время страдаю у себя дома. И вдруг на пороге вырастает Нина: «Быстро одевайтесь, едем к врачу, у меня всего полчаса. Я уже позвонила в поликлинику, нас там ждут».

В другой раз, вернувшись вечером домой, я обнаружила, что автоматический замок защелкнут, а ключ остался внутри. В отчаянии я позвонила Нине, хорошо понимая, что помочь она мне не сможет: все службы уже давно не работают. Она примчалась, кинулась в мастерскую по ремонту ключей.

Мастер, живущий, как это здесь принято, в том же доме, где его мастерская, очевидно, уже спал. Но Нина звонила и стучала в дверь и опять звонила и стучала, пока сонный и сердитый мастер ей не открыл. Я была спасена.

А однажды эта маленькая тайбэйка, годная мне разве что в младшие дочери, учила меня жить. Было это в магазине постельного белья. Я давно уже искала покрывало на кровать. И вот увидела целый комплект: одеяло, покрывало, декоративные подушки, все такое золотистое, с вышивкой, все в тон – очень нарядно. Я спросила цену и… вздохнула. Нет, мне бы что-нибудь подешевле. Продавщица что-то нашла, я, даже не рассмотрев, кивнула и пошла к кассе. «Но ведь вам понравился другой комплект», – тихо остановила меня Нина. «Да, но тот слишком дорогой», – опять вздохнула я, отводя взгляд от «того». «Раз понравился, его и надо покупать». Нина упрямо стояла между мной и кассой. Я начала слегка раздражаться; мне, наверное, видней, что я могу себе позволить, а что нет. «Да у меня и денег с собой нет», – нашла я простое объяснение. Она, не повышая голоса, так же тихо сказала: «У меня с собой есть. Я одолжу. Вы о деньгах скоро забудете, а радоваться будете долго». Это прозвучало для меня как восточная мудрость.

Я вспоминаю ее каждый раз, когда застилаю постель нарядным покрывалом, кладу на него роскошные подушки, расшитые золотистым шелком. Такая красота…

Коллективизм

В первое время мне показалось, что дружелюбие тайбэйцев к иностранцам, о котором я писала в предыдущей главе, это вроде как часть их любезности и гостеприимства. Однако постепенно мне стало понятно, что дело обстоит ровно наоборот: это скорее часть той потребности в дружбе, друзьях, дружеских контактах, которая свойственна их внутренним отношениям.

Мой друг Петер Адамек, молодой ученый из Польши, профессор университета Фу Чжень, неплохо знающий тайваньцев, говорит так:

– Конечно, постичь их истинный характер мне не удалось: очень уж в нем много невербального, интуитивного. Но есть свойства, ярко выраженные. Например, коллективизм. Я считаю это основной чертой их характера.

Дальше он развивает эту мысль:

– Тайванец не хочет, даже, пожалуй, и не может быть один. Взаимная помощь – основа их отношений. В любом комьюнити, любой организации вы найдете несколько «дань вэй» (небольших групп взаимной поддержки).

Сам Петер побывал в разных дань вэй университета. Сначала это была футбольная команда – играл он так себе, зато китайский там особенно не был нужен, а язык он знал слабо. Затем он стал по очереди певцом в студенческом хоре, актером в театральной студии… Выбирал бы, наверное, и дальше, если бы не присоединился к дань вэй «Зрячие друзья слепых».

– Нигде и никогда в жизни не было мне так комфортно, не было такого теплого общения, как в этой группе, – говорит мне Петер.

В будни студенты помогают своим сверстникам из расположенного неподалеку от университета общества слепых. Провожают их в магазин или в специальный колледж, где те получают профессию массажиста и другие, наиболее подходящие для незрячих. Иногда идут с ними небольшой компанией в кафе или чайную. Там неспешно общаются за трапезой. А по выходным выезжают за город. Раскидывают где-нибудь на лужайке лагерь. Играют на гитарах, поют, шутят, много смеются…

– Много смеются? – сомневаюсь я. – Зрячие вместе со слепыми? Это ведь, наверное, не совсем… как бы это сказать поделикатнее, не так уж весело общаться с незрячими?

– Почему? – искренне удивляется Петер. – Наоборот, никаких различий там не чувствуешь. Все ведь люди. И музыку любят одинаково, и песни, и, главное, у нас общие темы для разговоров.

– Какие же у вас общие темы?

– О политике. О еде (на Тайване это очень распространенный повод для беседы). О погоде. Ну и, конечно, о любви, о сексе. Куда же без этого – люди же молодые.

– И что это вам лично дает?

– Знаете, там я полностью раскрепощаюсь, такую чувствую легкость, свободу…

Почти о том же писал в «Refections on Taipei» голландец Робин Руизендаал: «Здесь вы можете быть самим собой: люди открыты и совершенно безразличны к вашей „инакости“. Возьмите, например, толпу на ночном рынке. С одной стороны, сюда приходят „людей посмотреть – себя показать“. А с другой – каждый выглядит совершенно естественно, без всякого притворства».

Японка Кондо Томоко воспринимает эту атмосферу еще острей: «Мои соотечественники, японцы, очень вежливы и сдержанны, они не позволят себе ничего лишнего ни в словах, ни в мимике, ни в жестах. Но я, человек экспрессивный, чувствую себя более непринужденно именно в релаксирующей атмосфере Тайбэя».

Француз, священник отец Жан Лефёвр: «На земле мало мест, так широко открытых для других культур».

Приятие всякой «инакости», открытость для всего непривычного – не есть ли это то, что принято называть модным словом «толерантность»?

О толерантности, кстати, много говорят в Америке. Ее преподают в университетах, для ее пропаганды создаются целые фонды, ей посвящают ток-шоу. Словом, всячески воспитывают у американцев вот эту широту воззрений, способность приятия нестандартного, терпимость к непривычному. Воспитывают. А на Тайване я такого намеренного воспитания не заметила. Толерантность здесь как бы разлита в воздухе, она очень натуральна.

Однажды на занятиях «ти-кон», которые я усердно посещала, я увидела среди сплошь китайских лиц резко отличное, европейское. Суховатое, вытянутое, с чуть грустными глазами. Оно принадлежало высокой молодой блондинке. «Англичанка», – заподозрила я, и не ошиблась. Мы познакомились. Эмми рассказала, что она родом из Бирмингема, что у нее произошла личная драма «космического масштаба» и что она лечит душевную травму в Тайбэе.

– Как вы сюда попали? Родные, друзья?

– Нет, родных нет, а друзья – да, друзей много, в сущности всё комьюнити. Но это потом.

Несколько лет назад она уехала куда глаза глядят зарабатывать уроками английского. Только бы подальше от дома. У нее было два желания: чтобы на нее никто не обращал внимания и чтобы дали побыть одной среди чужих, забыться. Не сбылось ни одно. Ее трудно было не заметить – такую белую, такую большую, светловолосую. И ей тут же дали понять, что она не чужая. Ее приглашали на бесконечные посиделки, праздники, дни рождения. Ей рассказывали о своих радостях и горестях. И она отошла. Повеселела. Смягчилась. Нет, любовная ее драма не забылась. Но отсюда, из этого участливого окружения, эта драма слегка померкла, перестала ей казаться катастрофой.

– Знаете, мне ведь казалось, что вселенная обрушилась. Я опасалась большого скопления людей, тем более их участия в моей жизни. Мне казалось это опасным для моего «прайвеси», моей частной жизни, закрытой от других. А тут, в Тайбэе, я почувствовала, какое это счастье – когда ты среди людей, готовых тебя выслушать, понять, умеющих горячо тебе сочувствовать. А главное – я обнаружила и в себе эту потребность – разделять переживания других людей.

Нет слову «нет»

Дружелюбие, открытость, теплота – это, несомненно, черты характера тайваньцев. Однако все это – лишь первый пласт впечатлений, лежащих, так сказать, на поверхности. Будь все так просто, не существовал бы феномен «загадочного тайваньца».

– Знаете, что отличает русского человека от тайваньца? Первый привык отвечать «нет» так категорично, как здесь совершенно не принято.

Это говорит Виолетта, жена моего приятеля Го Лунга. В родном Ростове, а потом в Москве Виолетта была моделью. Взглянув на нее, в этом не усомнишься: очень красивая молодая женщина, с безупречной фигурой. Однажды она приехала на демонстрацию русской моды в Тайбэй, влюбилась в тайваньца Го Лунга, вышла за него замуж, родила двоих детей. И постепенно приобщилась к местной жизни. Но – именно постепенно, а не сразу.

– Ой, это было так непросто. Вначале все эти улыбки, ласковые взгляды – они меня совершенно очаровали. Никакой загадки я тут не чувствовала. А потом стала замечать, что многого просто не понимаю. Например, вот это их неумение сразу отказать. Тайванец никогда не скажет «это невозможно», но – «да-да, конечно», «может быть», «я подумаю». Расплывчато. Потом мне это даже стало нравиться: так мило, приятно, ничто не режет слух.

Я хорошо понимаю, о чем она говорит. С этим я уже сталкивалась.

– Ты была в горах? – спрашивает меня коллега-профессор.

– Нет, но очень бы хотела, – отвечаю.

– Хорошо. Я за тобой заеду на машине, покажу замечательный храм.

– Ой, как хорошо. А когда?

– Скоро.

Проходит неделя, другая.

– Ты не забыл свое обещание? – напоминаю я наконец.

– Свозить тебя в горы? Обязательно. Жди, скоро приеду.

В конце концов узнаю у его друга, что у него поломалась машина, сейчас она в ремонте, и он не знает, когда ее починит и починит ли вообще. Но сказать мне прямо – очевидно, это для него просто невозможно. Даже, пожалуй, неприлично. Вообще прямой отказ я не получала никогда. Это для тайваньца звучит почти как оскорбление. Общее впечатление от общения у меня такое: все так мягко, закругленно, приятно и – неопределенно. Виолетта к этому уже привыкла, она видит в этом некую деликатность, боязнь обидеть. Ей это скорее нравится.

Меня вгоняет в недоумение. Мне не хватает вот именно что внятности, четкой прямоты. Меня сбивает с толку, как бы сказать поточнее, приблизительность, что ли. Особенно когда дело касается времени.

– Встретимся завтра, около чайной, – говорит новый знакомый.

– Хорошо. Во сколько?

– Около одиннадцати.

Прихожу в 11.00. Знакомый мой стоит. Давно? Да минут 15–20. Мне неловко. В следующий раз прихожу за полчаса до назначенного времени. Его нет. Полчаса после назначенного часа; не дождавшись, собираюсь уже уходить. Вдруг появляется – с улыбкой, не торопясь.

Вообще ко времени, как мне кажется, здесь относятся весьма условно. Зову гостей к семи вечера. Устав от приготовлений, в шесть прилегла на диван отдохнуть. Едва коснулась подушки, звонок в дверь – гости уже приехали.

На занятиях в университете другая незадача. Первая моя лекция назначена на два часа дня. Прихожу к началу – никого нет. Через четверть часа подходят первые немногочисленные студенты. Я в панике. Лекция не состоится? В половине третьего аудитория заполнена наполовину. Я начинаю свою лекцию. К трем – все места заняты, некоторые слушают стоя. Позже я к этому привыкла и больше уже не паниковала. Справедливости ради должна заметить, что такое вольное обращение со временем свойственно далеко не всем людям, с которыми мне приходилось иметь дело. Обычно те, кто уже поработал за границей, вполне точны и даже пунктуальны.

Впрочем, мне кажется, многим иностранцам именно это и нравится – отсутствие чрезмерной организованности, регламентированности. Американка Анжела Петерсон пишет об этом так: «В Америке слишком много правил, строго обязательных к исполнению, слишком много ограничений. Мне кажется, на Тайване более человечные отношения между людьми. И если ты даже нарушил правила, но не причинил вреда, тебя поймут, тебе это простят».

Анжела, например, знала, что есть правило: трехколесные тележки для перевозки грузов в Тайбэе запрещены. Но вот она увидела на шоссе такую тележку, груженную бумажным мусором. Ее владелец спокойно проехал мимо полицейского, и тот его даже не остановил. Анжеле, воспитанной в строгом подчинении закону, это показалось удивительным. Она подошла к полицейскому и поинтересовалась:

– А почему вы не остановили этого тележечника? Ведь, кажется, этот транспорт запрещен?

– Да, есть запрет, есть, – неохотно ответил полицейский. – Но ведь если я его остановлю, я должен буду забрать у него тележку. А как он будет жить? У него же, наверное, это единственное средство к существованию.

А Нина как-то вспоминала: сидела она в московской поликлинике в очереди на прием к врачу. Около семи вечера медсестра вышла из кабинета, показала на пациентку, сидящую перед ней, и сказала: «Эта женщина будет последней». Нина была в шоке: «Представляете, я и еще двое должны были уйти».

– Что тебя так поразило? – не поняла я. – Ведь прием закончился тогда, когда и должен был закончиться.

– Ну как же! – в свою очередь удивилась моей реакции Нина. – Там же люди сидели. В тайбэйских поликлиниках это правило: сколько бы ни было времени, все люди в очереди должны быть приняты.

Не только в поликлинике, добавлю, но и в любой конторе, магазине, банке. Пока не обслужат всех, находящихся в помещении, двери не закроют.