Текст книги "План Б: Как пережить несчастье, собраться с силами и снова ощутить радость жизни"

1. Снова дышать

Должен продолжать, не могу продолжать, буду продолжать.

Сэмюэл Беккет

Прошло около года после смерти Дэйва. Я была на работе, и у меня зазвонил телефон. Это был номер старой подруги, а поскольку в наше время уже никто никому не звонит, я поняла: что-то стряслось. Подруга рассказала мне о том, что случилось с молодой женщиной, наставником которой она была. Несколько дней назад девушка поехала на день рождения, а когда уже собиралась уходить, заметила коллегу, которого нужно было подвезти домой. Так как они жили недалеко друг от друга, она предложила подбросить его. Но когда они приехали на место, мужчина достал пистолет, заставил ее зайти в дом и изнасиловал.

Девушка обратилась в больницу на освидетельствование, а потом заявила в полицию. Теперь моя подруга хотела помочь ей и, поскольку я была знакома с этой девушкой, спросила, могу ли я поговорить с ней и как-то ее поддержать. Набирая ее номер, я переживала, не зная, смогу ли найти правильные слова для человека, попавшего в такую ситуацию. Но, слушая ее, поняла, что кое-что из того, что я уже узнала о переживании горя, может оказаться полезным и для нее.

Осмысляя негативный опыт, мы сеем семена стойкости. Психолог Мартин Селигман несколько десятилетий изучал, как люди справляются с трудностями, и установил, что больше всего восстановлению после травматических событий мешают так называемые три «П»: 1) персонализация – убежденность в том, что виноваты мы сами; 2) повсеместность – убежденность в том, что событие будет влиять на все области нашей жизни, и 3) постоянство – убежденность в том, что последствия события будут ощущаться всегда. Три «П» – это что-то вроде популярной песенки наоборот: вместо «Все прекрасно» – «Все ужасно». Словно закольцованная запись, в вашей голове звучит: «Это я виноват, что все так ужасно. Вся моя жизнь ужасна. И она всегда будет такой».

Сотни исследований демонстрируют, что как дети, так и взрослые восстанавливаются быстрее, если понимают, что в произошедшем нет их вины, что оно не может повлиять на все аспекты их жизни и не будет преследовать их везде и всегда. Осознание этого снижает вероятность возникновения депрессии и помогает пережить трудности. Больше того: эксперименты показали, что учителя городских и сельских школ, которым рассказали о ловушке трех «П», избегая ее, смогли более эффективно работать в классе, а их ученики стали добиваться лучших результатов. Полезно это оказалось и для спортсменов, которые проигрывали, к примеру, в заплывах: когда они научились иначе относиться к прошлым неудачам, ритм сердечных сокращений стал возрастать у них не так резко, и со временем они улучшили свои показатели. То же верно и для страховых агентов: те из них, кто умеет не принимать отказы слишком близко к сердцу и всегда помнит о том, что завтра будут новые клиенты, продают вдвое больше контрактов и удерживаются на работе вдвое дольше своих коллег с иным отношением.

Разговаривая с пострадавшей молодой женщиной, я вначале просто слушала ее слова о том, как она чувствует себя использованной, преданной, злой и напуганной. Но потом она начала обвинять себя, говорить, что это она сама виновата в том, что согласилась подвезти коллегу. Я посоветовала ей перестать персонализировать нападение. Жертва никогда не виновата в изнасиловании, и предложение подвезти коллегу – вполне разумный и логичный поступок. Я подчеркнула, что не все, что случается с нами, происходит из-за нас. Потом я рассказала ей о двух других «П»: повсеместности и постоянстве. Мы поговорили обо всем хорошем, что есть в других сферах ее жизни, и я посоветовала ей помнить о том, что со временем отчаяние перестанет быть таким острым.

Возвращение к нормальной жизни после изнасилования – очень сложный и трудный процесс, происходящий у всех по-разному. Судя по имеющимся данным, большинство жертв винит себя и теряет надежду на лучшее будущее. Но для тех, кому удается вырваться из этого круга, риск депрессии и посттравматического стресса снижается. Спустя несколько недель девушка позвонила мне и рассказала, что дело по обвинению насильника движется вперед при ее содействии. И еще она сказала, что каждый день думает о трех «П» и благодаря моим советам чувствует себя лучше. Эти же советы помогли и мне.

Я сама попалась в эти три ловушки, начиная с персонализации. В смерти Дэйва я сразу же начала обвинять себя. В первом медицинском отчете было сказано, что он погиб в результате травмы головы, полученной от падения с тренажера, поэтому я постоянно думала о том, что могла бы спасти его, если бы нашла раньше. Мой брат Дэвид, нейрохирург, пытался убедить меня, что это не так: при падении с высоты тренажера Дэйв мог бы сломать руку, но не убиться насмерть. Случилось что-то, из-за чего он упал. Вскрытие показало, что мой брат был прав: Дэйв умер буквально в считаные секунды из-за сердечной аритмии, вызванной коронарной болезнью сердца.

Но даже после того, как я узнала, что Дэйв умер не потому, что его оставили на полу в спортзале, я все равно находила поводы обвинять себя. Никто не знал, что у Дэйва коронарная болезнь. Я провела не одну неделю, обсуждая с семейными врачами данные его вскрытия и записи в медицинской карте. Меня мучила мысль, что он мог жаловаться на боли в груди, но никто не обратил на это внимания. Я вспоминала, что он ел, и думала о том, что, наверное, могла бы позаботиться, чтобы его питание было более здоровым. Но его врачи сказали мне: никакая перемена в образе жизни не могла бы гарантировать, что он останется жив. И мне очень помогло, когда родные Дэйва напомнили мне о том, что его предпочтения в еде стали гораздо более здоровыми с тех пор, как мы стали жить вместе.

Я также винила себя в том, что с его смертью нарушился привычный для окружающих меня людей порядок вещей. До этой трагедии я была старшей сестрой, той, кто все делает, за все отвечает, кто всегда в центре событий. Но когда умер Дэйв, я оказалась не в состоянии что-либо делать. Все тут же бросились мне на помощь. Мой босс Марк Цукерберг, зять Марк и Марне спланировали похороны. Мой отец и невестка Эми все организовали. Когда люди приходили к нам домой, чтобы выразить соболезнования, Эми заставляла меня выходить к ним и благодарить за то, что пришли. Отец напоминал мне, чтобы я поела, и сидел рядом, чтобы убедиться, что я это сделала.

В следующие несколько месяцев я ловила себя на том, что постоянно перед кем-то извиняюсь. Слово «простите», казалось, не сходило у меня с языка. Я извинялась перед мамой, которая просидела со мной весь первый месяц. Перед друзьями, которые бросили все, чтобы прибыть на похороны. Перед клиентами за пропущенные встречи. Перед коллегами за то, что я не способна ни о чем думать, когда меня захлестывают эмоции. Я начинала совещание, думая: «Я смогу это сделать», – но потом подступали слезы, и я вынуждена была бежать, бормоча на ходу «Прошу прощения!». А ведь такие «сбои системы» – вовсе не то, на что рассчитывают в Кремниевой долине.

В конце концов Адам убедил меня, что я должна запретить себе произносить слово «простите». Он также наложил вето на «извини», «мне так жаль» и прочие попытки обойти запрет. Он объяснил, что, обвиняя себя, я оттягиваю возвращение к жизни и мешаю вернуться к ней своим детям. И тут до меня наконец дошло. Я поняла, что если врачи Дэйва не смогли предотвратить его смерть, то считать, что ее могла предотвратить я, совершенно неразумно. Я не обрывала ничью жизнь; она просто трагически оборвалась. К тому же никто не считал, что я должна извиняться за свои слезы. Когда я только перестала говорить «простите», мне то и дело приходилось прикусывать язык, но постепенно я начала избавляться от персонализации.

Прекратив винить себя, я стала замечать, что не все так ужасно. Мои сын и дочь начали хорошо спать по ночам, уже не так много плакали и больше играли. У нас была возможность посещать консультантов и психотерапевтов. Я могла позволить себе нанять няню и помощницу по дому. У меня была любящая семья, друзья и коллеги; меня просто поражало, как они поддерживают меня и моих детей – временами в прямом смысле слова. Я стала чувствовать себя ближе к ним, чем когда бы то ни было.

Возвращение к работе помогло побороть и повсеместность. В иудейской традиции существует семидневный период интенсивного оплакивания, называемый «шива», после которого человек должен вернуться к привычным обязанностям. Психологи советовали мне как можно быстрее вернуть жизнь сына и дочери в обычное русло. Поэтому через десять дней после того, как Дэйв покинул нас, они пошли в школу, а я начала ходить во время их уроков на работу.

Мой первый день в офисе прошел как в тумане. Я проработала операционным директором Facebook уже больше семи лет, но сейчас все казалось мне незнакомым. На первом совещании единственной моей мыслью было: «О чем они все говорят и почему вообще это важно?» Потом, в какой-то момент, меня втянули в дискуссию, и на секунду – может быть, полсекунды – я забыла. Я забыла о смерти. Я забыла, как Дэйв лежал на полу в спортзале. Я забыла, как смотрела на его гроб, опускающийся в землю. На третьем совещании в тот день я на несколько минут заснула. Конечно, я была смущена, обнаружив, что клюю носом, но помимо этого я ощутила благодарность – и не просто потому, что заснула за столом. Впервые я расслабилась. Дни превращались в недели и месяцы, и я постепенно могла концентрироваться все дольше. На работе я могла чувствовать себя собой, а доброе отношение коллег показало мне, что не все в моей жизни ужасно.

Я всегда считала, что на рабочем месте люди должны ощущать поддержку и понимание. Теперь я знаю, что после трагедии это становится еще более важным. Но, увы, встречается такое гораздо реже, чем должно бы. Лишь 60 % работников частного бизнеса получают оплачиваемый отпуск в случае смерти кого-то из близких – и обычно всего на несколько дней. А когда они возвращаются к работе, пережитое не дает им трудиться результативно. Если же к горю добавляется экономический стресс, то это уже двойной удар. Только в Соединенных Штатах потери продуктивности, связанные с личными трагедиями работников, могут стоить компаниям до 75 млрд долларов ежегодно. Эти потери можно было бы сократить, а груз, лежащий на плечах страдающих людей, облегчить, если бы работодатели предоставляли им отпуска, гибкий и сокращенный график работы, а также финансовую помощь. Для компаний разумный подход к здравоохранению, пенсионному обеспечению и отпускам по семейным и медицинским обстоятельствам – это долгосрочные вложения, которые окупаются большей лояльностью и высокой продуктивностью сотрудников. Оказание поддержки в трудных обстоятельствах – это не только человечно, но и мудро с точки зрения бизнеса. Я была очень благодарна Facebook за то, что там предоставляют достаточно продолжительные отпуска после потери близких, а после смерти Дэйва я стала работать вместе с нашей командой над тем, чтобы расширить эту политику.

Самым сложным из трех «П» для меня оказалось постоянство. На протяжении многих месяцев я, что бы ни делала, чувствовала подавляющую и отупляющую боль. Большинство знакомых мне людей, переживших трагедии, утверждали, что со временем печаль утихает. Они убеждали меня в том, что придет день, когда я смогу думать о Дэйве с улыбкой. Я им не верила. Когда мои дети плакали, я с ужасом представляла себе всю их последующую жизнь без отца. Дэйв пропустит не один футбольный матч… а все футбольные матчи. Все школьные дебаты. Все праздники. Все выпускные. Он не поведет нашу дочь к алтарю на ее свадьбе. Страх перед целой жизнью без Дэйва парализовал меня.

В своем отчаянии я была не одинока. Испытывая страдания, мы обычно не в состоянии увидеть их пределы. Исследования «аффективного прогнозирования» – наших представлений о том, как мы станем чувствовать себя в будущем, – показывают, что мы склонны переоценивать длительность воздействия на нас негативных событий. Студентов одной группы попросили представить, что существующие у них в данный момент романтические отношения прекратились, и попытаться оценить, насколько несчастными они будут чувствовать себя спустя два месяца. У другой группы спросили, как они оценивают уровень их счастья спустя два месяца после настоящего разрыва. Те, кто пережил реальный разрыв, оказались гораздо счастливее, чем ожидали те, кто его лишь представлял. Также люди переоценивают негативное влияние других стрессовых событий. Младшие профессора университета предполагают, что, лишившись должности, будут чувствовать себя подавленными на протяжении последующих пяти лет. Но на самом деле такого не происходит. Студенты думают, что будут несчастны, если их поселят не в то общежитие, в которое они хотят. Это тоже не так. Меня два раза селили в худшее общежитие моего колледжа, поэтому я точно это знаю.

Так же, как тело обладает физиологической иммунной системой, разум обладает своей – психологической. Когда что-то идет не так, в нас инстинктивно включаются защитные механизмы. Мы видим просветы в тучах. Мы добавляем сахар и воду к лимонам. Мы начинаем цепляться за клише. Но, потеряв Дэйва, я оказалась на это не способна. Стоило мне попытаться сказать себе, что со временем все станет лучше, в голове начинал звучать громкий голос, утверждающий: «Не станет». Казалось очевидным, что ни я, ни мои дети никогда больше не испытаем ни единого момента чистой радости. Никогда.

Селигман установил, что слова «никогда» и «всегда» являются признаками постоянства. Я уже запретила себе говорить «простите», а теперь стала пытаться отказаться от «никогда» и «всегда» и заменить их на «иногда» и «позже». «Я всегда буду чувствовать себя так ужасно» превратилось в «Иногда я буду чувствовать себя так ужасно». Не самая радостная мысль, но все же некоторое улучшение. Я заметила, что в какие-то моменты боль действительно на время отступала, как ужасная мигрень, которая на короткое время становится просто тупой головной болью. Начав чаще испытывать такие моменты, я смогла вспоминать о них, когда снова погружалась в глубокую печаль. Ко мне приходило понимание, что, как бы тяжко ни было, рано или поздно наступит очередной момент просветления. Это помогало вернуть ощущение контроля.

Я также попробовала применить методику когнитивной поведенческой терапии. Нужно было записать на листке бумаги убеждение, которое заставляло меня страдать, а затем – доказательство того, что оно ложно. Я начала с самого сильного своего страха: «У моих детей никогда не будет счастливого детства». Когда я смотрела на эту фразу, у меня внутри все переворачивалось, но это помогло мне вспомнить, что я общалась со многими людьми, которые в раннем возрасте потеряли родителей, а дальше – осознать, что их дальнейшая судьба может служить доказательством неверности данного утверждения. В другой раз я написала: «Я никогда больше не почувствую себя хорошо». Глядя на эти слова, я осознала, что только этим утром смеялась над чьей-то шуткой. Пусть это продолжалось не больше минуты, но я уже доказала, что это убеждение также не соответствует действительности.

Знакомый психиатр объяснил мне, что люди эволюционно приспособлены к переживанию как привязанности, так и скорби: у нас имеются врожденные механизмы восстановления после потерь и травм. Это помогло мне поверить в то, что я смогу с этим справиться. Если эволюция заложила в нас способность переживать страдания, значит, моя скорбь не должна убить меня. Я подумала о том, как люди столетиями испытывали любовь и потери, и почувствовала связь с чем-то гораздо большим, чем я сама, – с общечеловеческим опытом. Я обратилась к одному из моих любимых профессоров, преподобному Скотти Макленнану, который давал мне советы, когда я развелась с первым мужем. Сейчас Скотти объяснил мне, что за сорок лет помощи людям, пережившим трагедии, он убедился в том, что «обращение к Господу дает им ощущение объятия любящих рук, которые вечны и невероятно сильны. Человеку нужно знать, что он не одинок».

Размышления об этих связях помогли мне, но я никак не могла стряхнуть с себя всепоглощающее ощущение ужаса. Воспоминания и образ Дэйва преследовали меня повсюду. В первые несколько месяцев я каждое утро просыпалась и с ужасом понимала, что его все так же нет. По ночам я заходила в кухню, ожидая, что увижу его там, и потом буквально корчилась от боли. Марк Цукерберг и его жена Присцилла Чан подумали, что нам с детьми будет полезно съездить туда, где ничто не будет напоминать о Дэйве, и пригласили нас на побережье, где мы никогда раньше не бывали. Но когда я села на скамейку с видом на океан и посмотрела в огромное раскинувшееся надо мной небо… я увидела лицо Дэйва, смотрящее на меня из облаков. Я сидела между Марком и Присциллой, чувствуя, как они обнимают меня, но каким-то образом Дэйв тоже был там.

От этого не было никакого спасения. Моя скорбь была словно густой туман, который постоянно окружал меня. Моя подруга Ким Джабал, потерявшая брата, описывала горе как свинцовое одеяло, накрывавшее ее лицо и тело. Брат Дэйва Роб говорил, что ему кажется, будто ему на грудь наступили сапогом, так, что почти невозможно вдохнуть в легкие воздух, и это еще тяжелее, чем было шестнадцать лет назад, когда умер их отец. Мне тоже было трудно дышать. Моя мама учила меня, как нужно дышать при приступах тревоги: вдыхать, считая до шести, потом задерживать дыхание, считая до шести, и выдыхать, еще раз считая до шести. Моя крестница Элиз, трогательно поменявшись со мной ролями, держала меня за руку и считала вслух, пока приступ паники не проходил.

Ребе Нат Эзрей, проводивший похороны Дэйва, посоветовал мне: «Не бойся действовать – загляни в пропасть, отдавая себе отчет в том, что это будет ужасно». Это не вполне то, что я вкладывала в слова «не бойся действовать», но для меня его совет оказался полезен. Я уже давно заметила, что, когда грущу или нервничаю, вторая производная этих чувств только усиливает их. Когда я падаю духом, мне становится еще хуже от того, что я упала духом. Когда я нервничаю, я нервничаю еще и из-за того, что разнервничалась. «Часть любого страдания», пишет К.С. Льюис, это «тень страдания… тот факт, что вы не просто страдаете, а еще и все время думаете о своих страданиях».

После смерти Дэйва эти производные негативные чувства стали сильнее, чем когда-либо. Я была не просто убита горем, меня убивало то, что я убита горем. Я не просто страдала, это были предельные страдания. Меня постоянно мучили какие-то мелочи, никогда не волновавшие прежде, например опасения, что с детьми может что-то случиться, оттого что они поедут в школу на велосипедах. Потом я начинала переживать из-за того, что переживаю слишком сильно. Но, когда я вспомнила совет раввина и приняла тот факт, что все плохо, мне, как это ни удивительно, стало лучше. Я перестала поражаться силе негативных чувств и начала воспринимать их как нечто ожидаемое.

Подруга сказала мне, что я узнала то, что известно буддистам с V века до нашей эры. Первая благородная истина буддизма заключается в том, что вся жизнь – это страдание. Старение, болезни и потери неизбежны. И хотя в ней бывают радостные моменты, они проходят, несмотря на все наши попытки удержать их. Пема Чодрон, первая американская женщина, ставшая посвященной буддийской монахиней тибетской традиции, пишет, что принятие этой благородной истины уменьшает нашу боль, потому что в конечном итоге мы «начинаем дружить с нашими демонами». Я не начала пропускать со своими демонами «по стаканчику», но после того, как я их признала, они стали меньше меня преследовать.

Через несколько дней после похорон Дэйва мы с сыном и дочерью составили список наших новых «семейных правил» и повесили его на видное место – над шкафчиками, куда они клали свои рюкзаки. Первое правило гласило: «Уважать свои чувства». Мы поговорили о том, что печаль может нахлынуть в неподходящий момент, например на школьном уроке, и в таких случаях они имеют право сделать перерыв в занятиях. Они действительно часто начинали плакать в школе, но учителя относились к ним с пониманием и разрешали выйти из класса с кем-нибудь из друзей или пойти к школьному психологу, чтобы выплеснуть свои чувства.

Я дала этот совет детям, но должна была следовать ему и сама. Настрой на худшее означал, что я признавала свою неспособность контролировать приступы горя и необходимость порой прерваться, чтобы поплакать. Мне приходилось делать такие перерывы в машине, съехав на обочину дороги… на работе… на встречах совета директоров. Иногда я уходила в уборную, чтобы выплакаться, а иногда плакала прямо за своим столом. Когда я перестала бороться с такими приступами, они стали проходить быстрее.

Через несколько месяцев я начала замечать, что обволакивающая меня острая боль время от времени рассеивается, а когда накатывает снова, я восстанавливаюсь быстрее. Я поняла, что переживание горя чем-то похоже на выработку физической выносливости: чем больше тренируешься, тем быстрее сердечный ритм приходит в норму после учащения при нагрузке. И иногда во время особенно энергичной физической деятельности вы обнаруживаете в себе силы, о которых и не догадывались.

Поразительно, но среди того, что помогло мне больше всего, оказалась сосредоточенность на худших из возможных сценариев. Мне всегда было легко предполагать худшее – это старая добрая еврейская традиция, такая же как отказываться от первого предложенного столика в ресторане. Но в первые дни отчаяния я инстинктивно пыталась найти в себе какие-то позитивные мысли. Адам научил меня обратному – полезно представить, насколько хуже все могло бы быть. «Еще хуже? – спросила я. – Ты издеваешься? Куда уж хуже?!» Его ответ меня потряс: «Представь, что такой сердечный приступ случился бы у Дэйва, когда он вел машину с детьми». Ого! Мне никогда не приходило в голову, что я могла бы потерять их всех. Я сразу же ощутила невероятную благодарность за то, что мои дети живы и здоровы, – и эта благодарность отчасти затмила скорбь.

У нас с Дэйвом был семейный ритуал: перед ужином, садясь за стол, мы с детьми по очереди рассказывали о лучших и худших моментах прошедшего дня. Когда нас осталось только трое, я добавила еще кое-что. Теперь мы делились и тем, за что были благодарны. А еще стали молиться перед едой. Когда мы держались за руки и благодарили Бога за пищу, которую собирались есть, это напоминало нам о благах, которыми мы обладали.

Признание существующих благ может стать благом само по себе. Психологи предложили группе людей каждую неделю составлять список из пяти позиций, перечисляя то, за что они могут испытывать чувство благодарности. Еще одна группа должна была перечислять трудности, с которыми пришлось столкнуться, а третья – обычные события. Через девять недель люди из первой группы ощущали себя заметно более счастливыми и меньше жаловались на здоровье. Те, кто начал работать в период экономического спада, даже спустя десятилетия оказываются больше довольны своей работой, потому что прекрасно знают, как трудно бывает ее найти. Перечисление благ, которыми мы обладаем, действительно способно сделать нас счастливее и укрепить здоровье, напоминая о том хорошем, что есть в нашей жизни. Каждый вечер, как бы грустно мне ни было, я находила что-то или кого-то, чтобы высказать благодарность.

Кроме того, я прекрасно осознавала те преимущества, которые давало нам надежное финансовое положение. Мои дети спрашивали меня, придется ли нам теперь уехать из нашего дома. Я понимала, насколько нам повезло, что я могла ответить отрицательно. Для многих людей единственное непредвиденное событие, например, посещение клиники или ремонт автомобиля, может в одночасье разрушить финансовую стабильность. В России каждый второй находится под угрозой бедности – и этот риск выше для женщин и одиноких родителей. Шестьдесят процентов американцев сталкивались в своей жизни с событиями, которые ставили под угрозу их способность свести концы с концами, а у трети всего населения нет никаких сбережений, что делает их постоянно уязвимыми. Смерть партнера часто влечет за собой тяжелые финансовые последствия – особенно для женщин, которые часто зарабатывают меньше мужчин и имеют худшее пенсионное обеспечение. Помимо ужаса от потери любимого человека, вдовы часто испытывают нехватку средств к существованию и теряют свои дома. Из 258 миллионов вдов во всем мире более 115 миллионов живут в нищете. Это одна из многих причин, почему так важно уничтожить разрыв в размере доходов между мужчинами и женщинами.

Мы должны признавать любые формы семей и обеспечивать им необходимую поддержку в преодолении трудностей, с которыми они могут столкнуться. Сожительство вне брака и однополые отношения обычно не имеют такой же законодательной защиты и социальных преимуществ, как обычные женатые пары. Нам нужно расширение политики социальных гарантий и более дружественное отношение к семьям в бизнесе для предотвращения еще более тяжелых последствий жизненных трагедий. Одинокие родители и вдовы заслуживают больше поддержки, и руководители, коллеги, родственники и соседи могут внести в это свой вклад.

Но и при том, что я сознавала, какими благами обладаю, боль все равно была всепоглощающей. Спустя четыре месяца и два дня после того, как я нашла Дэйва на полу, я поехала в школу к детям на собрание перед началом нового учебного года. Впервые я ехала туда одна. Родители собираются в спортзале, а потом расходятся по классам своих детей. Мы с Дэйвом всегда разделялись, чтобы познакомиться с классами и учителями сына и дочери, а потом рассказывали друг другу все, что узнали. Но теперь это было невозможно.

Всю неделю до этого я думала, чей класс выбрать, и, когда этот момент настал, волна печали накрыла меня. Я шла по коридору, держа за руку свою подругу Ким, пытаясь в конце концов сделать выбор, и тут у меня зазвонил телефон. Это был мой врач. Он сказал, что решил сразу связаться со мной, потому что обнаружил на моей маммограмме какое-то подозрительное пятно. Сердце у меня отчаянно заколотилось. Он сказал мне, что пока не о чем беспокоиться – весьма утешительно, – но я должна обязательно прийти завтра на ультразвуковое обследование.

Моя печаль переросла в панику. Вместо того чтобы пойти в один из классов, я вернулась к машине и помчалась домой. После потери отца мои дети были одержимы темой смерти, что вполне понятно. Несколько недель назад за обедом моей дочке пришлось выйти из-за стола, чтобы поплакать, и я пошла за ней в ее комнату. Я свернулась калачиком на кровати рядом с ней, а она потянулась к моему ожерелью, к которому были подвешены первые буквы наших имен. С решимостью в голосе она сказала: «Мне нужно выбрать одну». Я спросила у нее зачем. Она ответила, что не скажет, потому что это меня расстроит. Я заверила ее, что она может сказать все, что угодно. Шепотом она объяснила: «Тот, кого я выберу, умрет следующим». Мне показалось, что из моих легких разом выкачали воздух. Собравшись с силами, я произнесла: «Тогда дай выбрать мне» – и выбрала «Ш». Тогда я сказала ей: «Я умру следующей – и я думаю, это произойдет лет через сорок, когда мне будет уже за девяносто». Не знаю, насколько правильными были мои слова (к тому же я ошиблась в подсчетах), но мне хотелось как-то ее утешить.

Теперь, когда я ехала из школы домой, мне казалось, что я чувствую, как дочка тянет меня за ожерелье. Как я смогу признаться ей и сыну, что у меня рак? И что, если – что, если – они потеряют и меня тоже? И как я всего несколько минут назад могла так переживать из-за того, в какой класс пойти?

Вечером я так тряслась и хлюпала носом, что даже не смогла уложить детей спать. Мне не хотелось расстраивать их, и ими занялась моя мама. Потом приехала сестра, и мы втроем держались за руки и молились. Ничего больше мне в голову не приходило. Моя мать произнесла несколько слов молитвы, и я просила ее повторять их снова и снова.

Следующие семнадцать часов ползли очень медленно. Я не могла спать, есть или поддерживать связную беседу. Я просто смотрела на часы, ожидая того времени, когда надо будет ехать в клинику.

Ультразвук показал, что результат маммограммы был ошибочным. Благодарность, заполнившая меня всю, была такой же всепоглощающей, как печаль, которая сопровождала меня все предшествующие четыре месяца. В один момент я ощутила больше благодарности за то, что здорова, и за все хорошее, что есть в моей жизни, чем когда-либо прежде.

Оглядываясь назад, я думаю, что было бы лучше, если бы я узнала о трех «П» раньше. Они могли бы помочь мне не один раз, даже в повседневных трудностях. В первый день на моей первой работе после колледжа босс попросил меня ввести данные в Lotus 1-2-3 – популярную в 1990-х программу для составления электронных таблиц. Мне пришлось признаться, что я не представляю, как это делается. У него отвисла челюсть, и он сказал: «Как вы вообще получили эту работу, если не знаете этого?!» И вышел из комнаты. Я вернулась домой в полной уверенности, что меня уволят. Мне казалось, что я – полная неудачница, хотя потом выяснилось, что неудачница я только в электронных таблицах. Если бы тогда я знала о ловушке повсеместности, это избавило бы меня от переживаний в ту неделю. И было бы очень здорово, если бы кто-нибудь рассказал мне о постоянстве, когда я расставалась со своими парнями. Я избежала бы многих мучений, если бы знала, что эта сердечная боль не будет длиться вечно – и уж если быть честной с самой собой, то и все эти отношения тоже. Также мне хотелось бы, чтобы я знала что-нибудь о персонализации, когда парни расставались со мной. (Иногда дело действительно не в тебе, а в них.)

Все три «П» настигли меня, когда мне было двадцать с небольшим, после развода с первым мужем. В тот момент я думала, что, чего бы я ни добилась, отныне всегда буду неудачницей. Теперь-то очевидно, что именно мой распавшийся брак привел к тому, что я ухала из округа Колумбия и переехала на другой конец страны, в Лос-Анджелес, где почти никого не знала. К счастью, один из моих друзей пригласил меня поужинать и посмотреть кино вместе с его приятелем. В тот вечер мы втроем сходили поесть, а потом смотрели «Мужество в бою», под которое я впервые заснула на плече у Дэйва.

Все мы переживаем потери: теряем работу, отношения, любимых. Вопрос не в том, будет ли такое случаться. Неизбежно будет, и нам придется как-то с этим жить.

Стойкость рождается глубоко внутри нас и приходит извне благодаря поддержке окружающих. Она порождается благодарностью за все хорошее в жизни и настроем на худшее. Она приходит, когда мы анализируем свое отношение к боли и когда просто принимаем эту боль. Иногда мы плохо контролируем то, что происходит у нас в голове. Иногда это удается нам лучше. Но теперь я знаю, что, когда жизнь подминает вас под себя, можно оттолкнуться от самого дна, вырваться на поверхность и снова начать дышать.