Текст книги "Пропавшая дочь"

Мужчины, которые стояли вдоль пристани, прислонившись к стенам, или возле дверных проемов, под дырявыми вывесками с устаревшей рекламой дискотек, плавательных бассейнов и рыбных блюд, наблюдали за Отцом, словно угрюмые часовые. Над вывесками возвышались остатки неоклассических арок, куполов, вычурных каменных балконов и других мещанских капризов. Когда Отец встречался с мужчинами глазами, те отворачивались, хотя у него складывалось впечатление, что его присутствие им вовсе не безразлично.

Пахло жареной соей, маслом, домашним сахаром, коврами, залитыми пивом и нагретыми на солнце. Над толпами плыли звуки винтажной электронной музыки. От запахов пота, морской соли и канализации спертый воздух становился еще душнее. Огромные чайки с разинутыми в жуткой гримасе клювами, казалось, только и ждали, когда кто-то внизу споткнется и упадет. Их помет образовал грязные наросты на водосточных трубах и декоративной штукатурке.

Отец пробирался вдоль огромного бетонного волнореза, заслоняющего собой смертоносный водный горизонт. Двигался боком, пригибаясь, сквозь толпы торговцев наркотиками, выставляющих перед ним руки, словно шлагбаумы. Предложения купить кокаин, амфетамин, экстази, героин, в основном местный и только что приготовленный, произносились шепотом, словно запретные, мистические заклинания разномастных пророков и прорицателей. Арабы, африканцы, греки, испанцы, турки, алжирцы, египтяне, краснолицые, изнывающие от жары англичане, мускулистые и потеющие, толпились вдоль всей набережной, перед пабами и лотками с мороженым, кафе с марихуаной и некоторыми все еще открытыми ресторанами, продающими стряпню из искусственного мяса и рыбы.

Теперь все стали фермерами. То, сколько вы сможете вырастить и насколько крупными будут кабачки, фрукты и корнеплоды, – стало новыми навязчивыми идеями и новыми состязаниями теперь, когда дизайнерские побрякушки и шикарные интерьеры интересовали максимум два процента населения. На окраинах законного рынка предлагали фрукты и овощи, выращенные на газонах, крышах и вскопанных террасах, все – местного производства, как гласили деревянные дощечки, а также излишки новой житницы страны, в то время как восточное побережье медленно уходило под воду, а в более темных помещениях поджидали контрафактная выпивка, экзотические проститутки и наркотики.

Одежда, произведенная из вторичного сырья, тоже продавалась здесь. Переделанная, изготовленная в домашних условиях, постиранная и сваленная в кучи на столы, как и ворованные и выменянные электротовары, а также сельскохозяйственные инструменты, сделанные на новых предприятиях Мидленда. Магазины были реквизированы или сданы в аренду на льготных условиях воинственными членами местного совета и теперь продавали или перепродавали разное барахло, которое больше не производилось и не импортировалось. То же самое Отец видел в Тотнесе, Плимуте, Эксетере, Бриксхеме, Бристоле и Бате. Рынки под открытым небом постепенно превращались в «черные». Сельскохозяйственные рабочие, бродяги, переселенцы, иностранные и внутренние беженцы, наркоманы и бесчисленные алкоголики – все они собрались там, куда когда-то стекались отдыхающие и пенсионеры.

Отец не был голоден, но купил бутерброд с жгучей из-за местной горчицы начинкой и бутылку апельсинового сока, выжатого португальскими беженцами в далекой роще на уэльской земле, где когда-то паслись овцы. А затем он двинулся вверх по дороге в грязный Торре, пригород Торки, чтобы найти отель «Коммодор».

Он пытался посетить это место еще два дня назад, но на улицах было слишком много неприятных типов. Рано утром, когда солнечное пламя лизало горизонт, он быстро проехал мимо старого отеля и, стараясь не смотреть на здание, заметил, что двери закрыты. Оставлять машину здесь было небезопасно, поэтому он попытается добраться до отеля пешком и не будет маскироваться, пока не окажется внутри.

Через два часа жара сделает передвижение по городу возможным лишь для самых стойких и прогонит с улиц раздраженные толкающиеся толпы, заставит их спрятаться по домам, как ос в щелях кирпичной стены.

Когда он, поднявшись на милю над набережной, добрался до теплых гор скопившегося мусора, какой-то туберкулезник закашлялся, будто предупреждающий о появлении посетителя колокольчик над дверью лавки. Этот хриплый звук донесся из недр заколоченного здания без входной двери, где когда-то семьям, находящимся в отпуске, продавали сувениры. Дома, пострадавшие от зимних беспорядков, в этой части города не ремонтировались и даже не огораживались. Из красных кирпичных стен некогда белых отелей и местных предприятий торчали обугленные балки. Над развалинами висел болезненный, химический запах старого пожара. В безжалостном свете дня Отец видел, как злость переселенных и безработных – этой бесполезной массы – обрушилась на кирпичную кладку и доски, пытавшиеся удерживать ее в загоне, после чего помочилась на руины.

Опустив голову, от тени к тени Отец неторопливо брел наверх. Его окутывали новые, более грязные испарения, выделяемые самими зданиями, переулками и узкими тротуарами. Дыхание умирающего города, которое он ощущал, испускалось вместе с горечью, которая могла превратиться лишь в ненависть, сублимацию или переросший в безумие стыд за нищету. Под воздействием невероятной силы земного притяжения позвоночник у Отца согнулся дугой, будто в благоговении перед навалившейся на него убогостью. Откуда здесь взяться хорошей атмосфере? Все они цеплялись за жизнь, но мало ее ценили.

Колония наркоманов, основанная в Хеле, уже давно добралась досюда и ворвалась в каждое доступное помещение и под любое укрытие. Подумать только, он тоже забрел на это побережье вместе с женой и ребенком, чтобы начать все сначала и убежать от проблем, копящихся и множащихся в городах по мере разрушения экономики. Но нетрудоспособные, безработные, бездомные, уязвимые и несчастные, обездоленные и сломленные, которых не удержали другие региональные власти, поселились в большей части Южного Девона еще до его прибытия. Теперь они поджидали с другой стороны каждого города, прямо за холмом. Эти несчастные были повсюду, и их число будет только расти. И все же он находился здесь, усталый человек, чья деятельность никем не финансировалась и являлась незаконной, просеивал человеческий и строительный мусор в поисках украденного ребенка. Ему хотелось громко расхохотаться, как окружающие его пьяные оборванцы, которые даже сейчас, в такой ужасной жаре, брели навстречу стычкам, которые сулил им новый день.

Глаза, смотрящие на Отца возле бывших отелей, ресторанов и роскошных апартаментов, превращенных в грязные хостелы, казалось, были лишены всего, кроме коварства и неприязни. Различия между мужчинами и женщинами не всегда были явными. Из-за падений, солнечных ожогов и драк их лица превратились в уникальные образования из костной и рубцовой ткани. Огрубевшие, осунувшиеся, проспиртованные, обветренные, но все еще живые, они выглядывали из-под натянутых на немытые волосы бейсболок. Грязная одежда не по размеру, плюс старые куртки, выданные Красным Крестом, составляли их униформу. Виды, успешно скрещивающиеся с грызунами; возможно, дальновидный эволюционный скачок к тому, чтобы в будущем, когда засуха проникнет еще дальше на север, стать посланниками жизни.

С обеих сторон дороги, ведущей к бывшему отелю, ему вымученно улыбались две жалкого вида проститутки. Отсутствие зубов придавало их улыбкам еще более гротескный вид. Но Отец постарался не встречаться с ними взглядом. Малейшее проявление отвращения с его стороны могло спровоцировать конфликт. Хотя выглядеть запуганным ему тоже было нельзя. В подобных местах люди, находящиеся в менее отчаянном положении, учились демонстрировать безразличие или притворялись занятыми, лишь бы не вступать с кем-нибудь в диалог.

Приблизившись к перекрестку, он увидел возвышающуюся справа от себя дешевую бетонную многоэтажку, похожую на термитный холм. «Бич Хейвен Истейт» был возведен десять лет назад для выходцев из лондонского Ист-Энда и обнищавших испанцев и быстро превратился в одно из худших мест проживания в стране. Этот многоквартирник служил для Отца ориентиром и указывал на его близость к «Коммодору». Тот стоял на холме слева от него, частично закрытый другими отелями и пыльными неподвижными пальмами.

Позади бывшего китайского ресторана, где сейчас под патронатом какой-то благотворительной организации проводились хирургические операции, Отец показал толпе грязных детей коробку шоколада, и те в свою очередь не оставили без внимания иронию его тактики. Если показания Боулза верны, местная молодежь вполне может быть знакома с Форрестером, любящим раздавать похвалы и любезности. И когда дети принялись тереться возле его карманов и рюкзака, дерзко и с вызовом плюя ему под ноги, он поинтересовался вслух о своем старом приятеле Рори, живущем в «Коммодоре». На третьем он этаже или на четвертом?

– Он на втором, – не задумываясь, сказал один из них, когда Отец смотрел на «Коммодор». Этот особняк 1930-х годов постройки был превращен сначала в отель, потом в ночлежку для освобожденных по УДО, затем для беженцев и, наконец, стал использоваться в целях, уже не известных местному совету и полиции. И вот он снова, на стене: Король Смерть, возвышающийся в своих черных лохмотьях, ухмыляющийся, нарисованный краской из баллончика между двух окон первого этажа. Длинные руки широко распростерты, словно приглашая самых отчаянных подойти поближе.

Глаза других детей еле заметно шевельнулись, наблюдая за двумя подростками на винтажных велосипедах, которые появились и кружили вокруг небольшого сборища. Их двухколесные «кони» были искусно спаяны из разного хлама. С загорелых лиц подростков, выглядывающих из-под козырьков стандартных бейсболок, почти не сходили ухмылки. Они кружили, все сильнее сжимая кольцо, но не останавливались – и не обращали на Отца никакого внимания. Он стал удаляться от толпы, но та последовала за ним.

Он держал руки в карманах, сжимая газовый баллончик и электрошокер. Проигнорировал первые рывки за шорты и рюкзак, после чего стряхнул с себя более настойчивые пальцы, которые, словно исследуя, коснулись ремешка его часов. Ускорил шаг, удаляясь от медицинского центра, и поднялся по бетонным ступеням к заваленной мусором парковке, с двух сторон огибавшей «Коммодор».

Дети остались ждать на парковке, с интересом глядя, как он входит в жаркую тьму здания, будто имбецил, пытающийся совершить какой-то подвиг, на котором уже погорело множество людей. Камер здесь не было, и Отец гадал, не рискует ли он, показывая свое лицо людям, которые никогда не заявят на него в полицию.

Они кружились, топая ногами, словно пара обезумевших от жары обезьян. Лапали друг друга скользкими от пота руками, дергали за одежду, будто вальсирующие пьяницы или слившиеся в экстазе тюремные любовники. Из них двоих Отец был моложе и крепче физически, а чувства Рори были притуплены алкоголем, которым от него несло. Но на прирожденного уличного бойца Отец тоже не тянул. Координация и равновесие практически отсутствовали, они больше царапались, чем лупили друг друга, рычали по-звериному и не сдерживались в крепких выражениях.

В рукопашной схватке челюсти Рори дважды смыкались на лице Отца, и он понял, что своими неандертальскими зубами тот тянется к его носу или губе. Зубы были бурыми у корней, а на кончиках – желтыми, как кукуруза, будто от доисторической диеты из крапивы и зерен. Сама голова Рори напоминала ископаемое, найденное на месте древнего поселения, в глиняной яме среди обломков гончарной посуды. Грубой формы череп был туго обтянут красной, пятнистой от солнца кожей и словно намекал об очередном возврате к более ранней стадии развития – от обезьяны к рептилии.

В конце концов, когда они стали заваливаться к кровати, Рори повернулся в объятьях Отца, опустился на колени, будто чтобы прикрыть голову, и свернулся в клубок.

Отец не понял, откуда взялся тот быстро выхваченный Рори маленький нож. Он выставил перед собой руку, будто чтобы отбить брошенный мяч, и почувствовал болезненный укол, когда что-то впилось в мякоть ладони, раздвигая в стороны пястные кости. Задыхаясь, он рывком высвободил пробитую руку и упал.

Рори поднялся в полный рост. Его глаза, испещренные кровеносными сосудами, горели от возбуждения и восторга. Он шагнул к Отцу и взмахнул ножом на уровне его горла. Затем замер, ухмыляясь, только чтобы отвлечь внимание, и нанес удар ему в грудь. Скользкой от крови рукой Отец поймал старика за тощее предплечье и, схватив за дряблую холодную кожу, почувствовал, как та шевелится над мышцами, как рыба, пойманная на мелководье. Притянув Рори к себе, он выбросил вперед ногу. Удар пришелся в колено противника.

Лицо у Рори посерело. Он стал ругаться, вырываться и, с трудом подпрыгнув, перенес вес на другую ногу.

Отец сунул свою раненую, по локоть красную от теплой крови руку себе под мышку и двинулся к двери номера. Выйдя наружу, он услышал на лестнице шаги, и это была не одна пара ног. Собиралась толпа.

Мозг словно затянуло густой горячей патокой. Он мог ошибаться, полагая, что Рори поджидал его в жарком мраке второго этажа. Возможно, с улицы поступил звонок, потому что Рори сидел на старом диване в общем помещении лестничной площадки. Его волосы были все еще взъерошены после долгого похмельного сна. Безумный король на красном бархатном троне, ожидающий встречи с прибывшим в его владения посланником. Он даже улыбнулся Отцу – когда тот преодолевал последние две ступени лестницы, ведущей на второй этаж – будто они были старыми друзьями, и спросил:

– Кого ты ищешь?

– Рори Форрестера, – ответил Отец.

– Зачем он тебе? – поинтересовался Рори, и Отец понял, с кем говорит.

– По личному вопросу.

– Кто ты?

Отец пробормотал что-то насчет того, что его друг сидел вместе с Рори в тюрьме, и что он хотел замутить с Рори кое-какой бизнес, поскольку знал, что Рори может обеспечить его кое-чем, на что у него есть покупатели. Во время короткого, напряженного обмена репликами Отец осматривал лестничную площадку и пожарный выход, три закрытые белые двери и окно, обращенное к новому солнцу, которое частично ослепило его и скрыло Рори. Снизу донеслись шаги, возможно, в здание вошли те любопытные дети.

– Откуда ты?

Подойдя ближе к дивану, Отец сказал, что он из Брайтона.

– Ты Рори?

– Так что именно тебе нужно?

– Пара детей. Белых.

Они вошли в одну из комнат, настолько сильно охлажденную кондиционером, что Отец сразу же почувствовал себя нехорошо. И в этот момент дезориентации Рори быстро повернулся и попытался ударить Отца своей лохматой головой. Тот блокировал удар предплечьем, но по инерции его отбросило на дверь, и та захлопнулась.

Отец выхватил электрошокер и выстрелил наугад, дротик с треском улетел в полумрак, и, прежде чем он смог вытащить из другого кармана газовый баллончик, Рори вступил с ним в борьбу. Они принялись кружиться, хватаясь друг за друга, целясь в глаза, уши, горло, яички, отчаянно пытаясь устоять на ногах и найти преимущество или оружие.

Теперь Рори мог лишь плеваться и ругаться на боль в колене. Голосом, больше напоминающим лай, он говорил Отцу такие мерзости, что тот стал испытывать к этому типу глубочайшее отвращение. Расстегнув здоровой рукой молнию на рюкзаке и порывшись, Отец быстро нашел пистолет и продемонстрировал Рори этот «последний аргумент».

– Ага? – произнес он и двинулся на преступника.

Внезапно Рори захлопнул свою доисторическую пасть, но Отец продолжал бороться с горячим и неослабевающим желанием выстрелить в упор в это дряблое лицо.

Рори бросил нож на кровать и выставил перед собой руку, а другую продолжал прижимать к пострадавшему колену. Вытянутая рука подрагивала, огрубевшая ладонь была в желтых пятнах.

– Боулз, – понимающе произнес Рори. – Он сдал меня? За что? Я ничего не делал. С детьми. Поэтому ты здесь. Ты из тех нациков? Я понял, что это они уделали Боулза, но ты обратился не по адресу, дружище. Ты взял не того. Я не педофил.

Засунув два пальца Рори в ноздри, Отец сделал из его носа свиной пятак. Оттянул его узловатую башку назад и надавил коленом на загривок. Тот начал пускать слюни, как свиноматка на куче навоза. В полоске дневного света лицо Рори походило на синтетическую солонину – красное от сыпи и лопнувших кровеносных сосудов. От него пахло вином и этанолом, как от недавно покрытого лаком дерева. На шее была татуировка с изображением Короля Смерти, похожего на черного паука и облаченного в лохмотья.

Отцу удалось заговорить сквозь неровное дыхание.

– Ты знаешь, кто в 2051-м похитил четырехлетнюю девочку. – Отец назвал ее имя, но с трудом, будто зловоние и убожество комнаты могли испачкать драгоценную память о ней. – Ты принимал в этом участие.

– He-а. Не я.

– Всплыло твое имя.

– Я не имею к этому никакого отношения. Выбрось из головы.

– Лжец.

– Я знаю, кто тебе нужен, но это не я. И не Боулз. Ты взял не тех людей.

– Говори, что знаешь, иначе я трахну тебя в ухо этой штукой. – Отец ткнул концом ствола в ушную мочку Рори. Его левое плечо пронзила боль, рука напоминала пурпурный дирижабль, с четырех пальцев капал багровый сироп.

Глаза у Рори закатились, кожа стала землистого цвета.

– Нет. Дружище. Ты взял не того. Мамой клянусь. Дай мне встать. Я не могу дышать. Моя шея…

– Отвечай на мой вопрос, или я тебя покалечу. Начну с лодыжек и буду подниматься выше. Я уделаю тебя в хлам, в затем выстрелю промеж глаз, урод. И в аду можешь спросить Найджа и Боуи, что бывает за вранье.

– Ладно, ладно, дай мне встать.

Отец достал пальцы из растянутых ноздрей Рори, тот тут же схватился за нос в попытке вернуть ему прежнюю форму. По обожженным щекам текли слезы, пятнистый лоб снова стал розовым от прилива крови.

– Я просто кое-что слышал.

Отец следил за ним, держа его на мушке. У него был наметан глаз на фальшивые проявления сочувствия и раскаяния.

– Это было в пабе. «Дельфин». Давным-давно. В Эксмуте. Я там даже и не был больше. Но люди говорили, что ее похитили на заказ.

Отец едва не потерял сознание. Почти почувствовал аромат шампуня и запах теплого пота в волосах дочери, где он спрятал лицо, когда она, проснувшись и свернувшись калачиком у него на коленях, смотрела в гостиной мультики, после чего он намазал ей маслом тост и налил молоко на хрустящие хлопья.

– Какие люди? Имена.

– Был один парень, по имени Алексис. Здоровый, типа как бык. Он и другой, которого я не знаю. Его дружок. По-моему, его звали Борис. Русские. Я помогал им с одним делом. Через Плимут поступало бухло и свинина, о которых не знал Королевский флот. И они были пьяные. Мы все были типа бухие. Они увидели тот сюжет в новостях и переглянулись. Я обратил на это внимание. Сказал что-то насчет того, какой это позор, поскольку такая красивая девочка, и все такое. Потом Алексис поведал, что ее похитили. Детей постоянно похищают, так они сказали. Ради выкупа. Кто-то сказал им, что это сделано с этой целью. Типа похитили на заказ.

– Кто сказал им?

Рори пожал плечами.

– Они не называли имен. Таким людям лучше не задавать вопросы. Они – из «Королей». Им бы это не понравилось. Подумали б, что ты стукач.

– Но выкупа никто не потребовал. Родители не были богачами.

Рори снова пожал плечами, при этом демонстрируя притворный страх перед собственной болтливостью.

– Я видел только то фото в новостях, больше ничего. Еще подумал, милая девочка. Симпатичная. Запоминающееся лицо. Я уже несколько лет не скупаю краденое и не торгую людьми. Полностью отошел от всего этого. Все мы совершаем ошибки. Это не значит, что ты не можешь измениться. В любом случае дети никогда не были моей «темой». Ты сейчас ошибаешься, думая, что это я похитил ее. Клянусь жизнью матери, я не имею к этому никакого отношения.

– Что думают люди в вашем сообществе? Люди твоей профессии, которые совершали такие же ошибки, как ты? Люди, которые похищали детей? Люди, которые продали бы педофилам кого угодно?

– Не, не, не, ты меня неправильно понял. И специализирующиеся на детях группы, которые тут все еще действуют, не имеют к этому никакого отношения. Они не стали бы покупать ребенка вроде нее. Слишком рискованно. Зачем похищать такую, как она, если в лагерях беженцев, на побережье, есть тысячи детей? Никто за ними не смотрит. Они могли бы выбирать. Зачем идти в чей-то дом и тырить ребенка? Это рискованное дело. Я не говорю, что нет кого-то, кто мог бы сделать это, такие люди типа немного долбанутые. И если это один из них, у нее нет шансов и ты впустую тратишь время. Но это было похищение на заказ, как сказал Алексис, а значит он, наверное, что-то слышал. Алексис занимался всем чем угодно. Управлял борделями в Бристоле до того, как их накрыли. Поставлял девок, и все такое. Он знал бы, если б это были похитители или просто извращенцы, крадущие детей. Он услышал бы что-нибудь. Если ты идешь по улице и похищаешь чьего-то ребенка из палисадника, когда его мать и отец отвернулись, ты либо бесстрашный, либо отмороженный. Понятное дело. Ты либо неадекватный, либо не боишься брать то, что тебе нужно, когда угодно и где угодно.

Несмотря на отсутствие конкретики, Отец счел слова Рори пугающе убедительными. В первое время, пребывая во тьме горя и отчаяния, задавая себе вопросы «как» и «почему», он инстинктивно подозревал одиночку, хищника, аморального типа, обезумевшего от своих потребностей, который увидел их семью на прогулке и, дождавшись походящего момента, проследил за ними до самого дома. Скарлетт Йоханссон всегда думала так же.

– Эти русские. Где они обитают?

– Кто, Алексис? Не знаю, что с ним случилось. Его больше нет. Но «Короли» здесь повсюду. Они контролируют сейчас большую часть побережья. От Довера до Плимута. Полиция не хочет с ними связываться. Слишком много хлопот. Но тебе нужно спросить у них. Я могу свести тебя с кое-кем. У меня есть типа друзья.

– Тогда ты пойдешь со мной, через эту дверь, прямо сей…

И тут Отец понял, что Рори был таким откровенным, решительным и громкоголосым только потому, что в коридоре за дверью наступила зловещая тишина. И в следующую секунду дверь резко распахнулась. Прежде чем он смог обернуться, воздух за его головой взорвался белым светом, а в ушах раздался свист, какой издают киты, плывущие в холодной тьме под льдинами. Прежде чем оглохнуть, Отец успел сказать себе, что он был уже так близко. Наконец получил имена. Два имени: Алексис и Борис. У него уже было что-то. Но теперь он умрет.

Ощущение, что дочь рядом, вспыхнуло ярким светом, а затем угасло.

Отец стремительно развернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок и в ярости направляя пистолет на худосочного юнца, который выбил дверь ногой и выстрелил прямо у него под ухом, но от возбуждения и нервозности каким-то образом промахнулся, поскольку держал свою «пушку», отведя руку в сторону, словно какой-то древний гангстер-хипхопер.

Отец выстрелил сквозь жгучий дым, окутавший дверной проем, и фигура вздрогнула, как от удара током. Голова дернулась назад, и что-то влажное шлепнулось об стену, к счастью, невидимое в тусклом свете. И по тощему и угловатому силуэту Отец понял, что вышиб одному из подростков-велосипедистов мозги.

Тени поменьше, собравшиеся возле ног мертвого мальчишки, чтобы восторженно понаблюдать за смертью, но не ожидавшие увидеть труп своего приятеля, бросились врассыпную и застучали ногами по лестнице, как испуганные дети, кем они, собственно, и являлись.

Скорее почувствовав, чем услышав движение у себя за спиной, Отец развернулся и присел. Вытянул перед собой руку с пистолетом, осторожно поддерживая ее второй рукой – так он научился стабилизировать оружие. Рори встал и шел на него, с вновь обретенным и поблескивающим ножом в руке, хотя уже превратился в очень удобную мишень.

– Стой, – произнес Отец.

Но Рори не собирался останавливаться и, вероятно, понимал, что у него нет выбора, после того, как из дома Боулза вынесли на носилках двух его дружков с простреленными черепами. И если б не выбитое колено, Рори, возможно, даже добрался бы до Отца и полоснул его по лицу ножом. Поэтому он просто надвигался на Отца, словно старый, хромой троглодит из пещеры. Пистолет кашлянул, и Рори споткнулся, его рука тут же взметнулась к горлу, из которого вырвалось какое-то нечеловеческое клокотание.

Отец целился в грудь и на мгновение удивился, насколько сильно промазал. Не желая больше слышать влажных хрипов из пробитого горла, он подошел и встал за спиной у Рори, который, наклонившись над раковиной, истекал кровью – и выстрелил ему в голову. За большим красным ухом образовалась черная дымящаяся дыра. В зеркале на стене было видно, как щека Рори расцвела черными лохмотьями.

Отец отвернулся и вытер лицо.

В коридоре открывались и хлопали двери. Из жаркой, медно-красной тьмы «Коммодора» донеслись грубые голоса. По лестнице гулко застучали шаги.

Дважды гавкнул пистолет. Штукатурка треснула, подняв перед Отцом облако пыли. Он пригнулся поздно, когда пули уже ударили в стену, и полетел к подножию лестницы. Выставил вперед руку, чтобы предотвратить падение. Тонкие кости в пробитой ножом насильника кисти сместились – и боль вспыхнула красным.

Вся рука была мокрой от крови, отчего казалось, будто ее засовывали в ведро с маслом. Отец был не в состоянии сжать ее в кулак. Захныкав от боли, он поднялся на ноги и направился к входным дверям. Они были открыты, и яркий белый свет освещал обшарпанные деревянные стены, рваный линолеум, пожелтевшие правила безопасности, мимо которых он ковылял по пути на улицу, в послеполуденный ад. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, ноги заплетались.

Сверху, из здания, в ответ на выстрелы раздался крик: «Хорош шуметь». Отец не слышал эту фразу уже несколько лет, но знакомые слова не принесли ему успокоения.

– Приведите сюда этого копа, – последовал первый приказ. – Прикончите на улице. За домом.

– Он завалил Рори, – крикнул кто-то, далекий разъяренный голос был приглушен стенами.

Отец выпал из входной двери и, поглощенный шумом и ярким светом улицы, стал размахивать пистолетом. Он хотел, чтобы толпа, стоящая по периметру парковки, видела, что́ он держит и готов использовать.

Маленькие фигурки, словно кошки, бросились в растущие по краям асфальта кусты, облака пыли возвестили об их отступлении. Трое мальчишек перелезли через невысокую бетонную стену. Более рослые фигуры, напрягшись, отступили назад либо пригнулись, но убегать не стали. Остроносый, похожий на хорька парень в бейсболке что-то быстро говорил по телефону, зажав одним пальцем другое ухо, словно солдат, вызывающий подкрепление или сообщающий координаты противника. Отец услышал, как у него за спиной с шумом и криками спускаются по лестнице в фойе «Коммодора». Судя по шуршанию скользящих ног, у дверей они замедлились.

Отец засеменил прочь от здания старого отеля, держа под прицелом входную дверь, на тот случай, если кто-то выйдет из нее. Стреляй восемь раз, считай выстрелы. Последний – себе в рот.

Волоча ноги и спотыкаясь об вывороченные из земли булыжники, Отец завернул на парковку, перед глазами все прыгало и кружилось. Он не мог бежать обратно в город, как и подняться пешком в Аптон, Бартон или Хел. В тех местах было слишком людно, и он представлял, как по пути будут распахиваться двери и окна, а преследующие его длинные вереницы людей будут гнать его, пока у него не кончатся патроны.

Солнце проникло ему в голову и рассеяло все мысли, как бывает при тепловом ударе. Перед глазами появились кадры новостной хроники, которые он наблюдал на протяжении десятилетий: неподвижные тела, лежащие на улицах лицом вниз, грязные и сочащиеся чем-то черным; обугленные кости рук, торчащие из остовов машин, словно все еще взывающие о помощи.

Отец посмотрел на холм, возвышающийся над крышей «Коммодора», застроенный грязно-белыми или красными кирпичными зданиями. Крутой склон с разнообразными стенами и воротами представлял собой настоящую полосу препятствий, которую нужно было пересечь, но, по крайней мере, там росли деревья, за которыми можно было спрятаться и перевести дух. Город состоял из холмов. Так что, вверх и до конца, по такой жаре и, возможно, под обстрелом снизу? Чтобы попасть куда? Отец увидел небо, бледно-голубое и серебристое, отражающее жар ему в лицо, словно гигантский лист полированной жести. Его шляпа взмокла от пота. Вот оно.

Он узнал имена… Алексис, Борис… Стал ближе к ней, чем когда-либо. Или нет? Информация, полученная от этих старых навозных жуков, могла оказаться ложной.

Но если русские похитили ее, то зачем? Требования выкупа не было. Для продажи? Детская проституция. Ее переправили на материк. Цепь, крошечная кровать и его маленькая девочка, у которой не осталось сил, чтобы плакать.

– Боже, нет! – взревел он, и его голос, казалось, напугал молодежь сильнее, чем пистолет, которым он размахивал. Такую боль, со всей ее бессмысленностью, нельзя было сымитировать. Отец бросился бежать.

Мужчины из «Коммодора» последовали за ним. Он пересек парковку и перелез через стену. Мельком видел фигуры у себя за спиной, сквозь ветви деревьев и обжигающий пот, стекающий с волос и затуманивающий зрение. Лысый тип, с коричневым как орех и блестящим черепом, в белой, с расстегнутым воротом, рубахе, указывал влево и вправо, руководя погоней. Другой мужчина был в армейских брюках, еще один – в шортах и грязном жилете. Отец слышал, как они карабкаются на вторую садовую ограду, через которую он только что перелез.

Он поднимался по холму все выше и выше. Ноги словно налились свинцом, раненая рука распухла и пульсировала, а левое плечо по ощущениям напоминало отклеившееся после небрежного ремонта украшение. На стенах, через которые он перелазил, оставались красные отпечатки, на листьях, за которые он хватался, – багровые блестящие мазки и завитушки. Идите за мной. Просто идите по следу. Мы покончим со всем здесь, среди сломанных заборов и неровных террас, под окнами с тонкими оранжевыми шторами, из которых будут выглядывать серые потные лица алкоголиков.

Шляпа сползла на спину, зацепившись шнурком за шею, штаны на коленях порвались. Он с трудом пробрался через третий сад, поцарапав живот об шипы роз, когда спускался к террасе, судя по всему, частного дома. Хлопнула задняя дверь.

В следующем дворе, в который он спрыгнул, Отец налетел на решетчатый забор, который сломался под его весом. Чтобы отдышаться, он просто сел на каменную террасу, усыпанную обломками сухого дерева, и вытер глаза тыльной стороной предплечья. Воздух будто стал слишком густым и скапливался под носом, но не поступал в ноздри. Нижнее белье промокло от пота, штаны спереди потемнели.