Текст книги "1812. Фатальный марш на Москву"

Хотя русская армия неизменно терпела поражения от Наполеона, молодые офицеры испытывали веру в себя и лелеяли мечты о войне до окончательной победы, а потому, естественно, тоже ощущали себя обманутыми. Солдаты не понимали, почему их царь вдруг бросился в объятия того, которого сам же прежде называл антихристом, почему стал его союзником. Генерал Уилсон, британский советник при русской армии, развернул войну слухов против политики Александра. По углам активно шептались о возможном убийстве царя. «Берегитесь, государь! Вы кончите, как ваш отец!» – предостерег императора однажды некий придворный. Поскольку в последнее столетие в России случалось немало дворцовых переворотов, многие предполагали, что разочарованные придворные могут отважиться прибегнуть к «азиатскому лекарству», как выразился один дипломат. «Я видел, как властелин сей входит в собор следом за убийцами деда, окруженный душегубами отца, тогда как замыкают процессию, вне сомнения, иные, которые станут его палачами», – писал один французский эмигрант после коронации Александра. Подобные опасения надо, вероятно, считать преувеличенными, хотя совсем сбрасывать их со счетов тоже не стоило{32}32
  Palmer, Alexander, 149, 150; Ratchinski, 124; Edling, 60–2; Ley, 32.


[Закрыть].

Обстановка только больше усугубилась, когда Британия не стала подписывать мира с Францией, а России приходилось уважать соглашение с Наполеоном и объявлять ей войну. Этот разворот во внешней политике казался противоестественным, и тогда только русской элите стали ясны истинные последствия Тильзитского мира. «Альянс России с Вашим Величеством, а в особенности война с Англией, перевернули с ног на голову естественный ход мышления в этой стране, – доносил посол Наполеона из Санкт-Петербурга в декабре. – Это все равно, что полная смена религии»{33}33
  Vandal, I/217.


[Закрыть]. У Александра возникли сложности с поиском подходящих министров, которым он мог бы поручить проводить в жизнь избранный им политический курс. Единственный из вельмож, всем сердцем стоявший за союз французами, граф Николай Румянцев, занял теперь пост министра иностранных дел.

Трудно сказать, что именно думал Александр о Наполеоне и о договоренностях, достигнутых в Тильзите, поскольку царь почел за благо таиться от окружающих и не проявлять с ними искренности. Так или иначе, внешне он прикидывался, будто горой стоит за договор и за дружбу с императором французов. Чувствуя отторжение со стороны подданных, Александр замкнулся в себе. Вынужденный противостоять общественному мнению, он, как мог, поливал бальзам на раны уязвленной гордости и бинтовал их обрывками духовного полотна – некоего материала, оставшегося у него от странноватого воспитания.

Как ни странно и удивительно, но, по иронии судьбы, в подписанном в Тильзите договоре таилось и зерно будущих ростков поражения Наполеона. Если смотреть поверхностно, император французов совершил выгоднейшую сделку. Он переломил хребет коалиции и образовал великое герцогство Варшавское как некую французскую пограничную марку – аванпост, служивший амбивалентной субстанцией, выгодно расположенной фигурой на шахматном столе дипломатии, которую представлялось возможным использовать для наступления на одного или многих его потенциальных врагов, либо задействовать в качестве торгового актива при какой-нибудь большой политической сделке. Словом, козырь этот выступал пороховой бочкой, заложенной под один из бастионов здания крепости России в Центральной Европе, а также и создавал угрозу для Австрии. Договор обнулил шансы Пруссии и гарантировал законность сильного военного присутствия французов в данном ареале, готовых к действию при возникновении малейших сложностей. Помимо всего прочего договор выглядел как афронт для Британии, для судоходства которой закрывались очередные порты, и которая больше не могла найти союзников на европейском континенте. Наполеон вплотную приблизил момент, когда Британии пришлось бы садиться с ним за стол переговоров. Вскоре после подписания соглашения с Россией император французов получил шанс сосредоточить усилия на очистке от британских метастазов Пиренейского полуострова, и в ноябре 1807 г. французские войска вошли в Лиссабон.

Ключевым моментом в Тильзитском договоре выступала нацеленность его на осуществление альянса, настоящей entente («антанты»), между двумя императорами.[11]11
  Французское слово entente, примененное здесь автором, буквально переводится как «согласие», но в данном случае это синоним тесного военно-политического союза. Первоначально название «Entente cordiale» («Антант кордьяль», «Сердечное согласие») носил англофранцузский альянс, существовавший в 1840-х годах, а позже его присвоили новому союзу, заключенному между теми же державами в 1904 г. После подписания в 1907 г. российско-британского соглашения «Антанта» превратилась в блок Франции, Великобритании и России, служивший противовесом Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии, а затем ставший одной из противоборствующих сторон в Первой мировой войне. В 1919–1920 гг., до создания Лиги наций, Верховный совет Антанты, представлявший пять государств – Великобританию, Францию, США, Италию и Японию, фактически выполнял функции «мирового правительства». – Прим. ред.


[Закрыть]. Однако Наполеон не знал, как обходиться с союзниками, ибо привык к вассалам. По сей причине альянс можно назвать в особенности неестественным. Он наступал на горло мечте России о продолжении экспансии – расширения собственной территории за счет Турции, ставил большой знак вопроса в отношении владения русскими Польшей и заставлял их идти против своей коммерческой выгоды из-за обязанности вести экономическую войну против Британии. Те из русских, кого не особенно волновал вопрос чести страны, могли, однако, почувствовать разницу, когда дело зашло об их кошельках. России пришлось вступить с Францией в неравный брак без любви, а потому страна эта стала испытывать к последней чувства, столь типичные для обиженных жен. Рано или поздно она должна была совершить измену, вынуждая Наполеона опять отправляться на войну, чтобы вновь прижать ее своим каблуком. Победить страну и даже покорить ее подчас куда легче для завоевателя, чем заставить всех в ней плясать под его дудку.

Наполеон превратил Россию в краеугольный камень своей стратегии. «Дела всего света будут решаться там… всеобщего мира надо искать в Санкт-Петербурге», – наставлял он посла для специальных поручений, которого оправлял туда после Тильзита{34}34
  Caulaincourt, I/242.


[Закрыть]. Для сей жизненно важной миссии император французов избрал одного из наиболее доверенных людей – обер-шталмейстера императорского двора, генерала Армана де Коленкура. Тому было всего тридцать четыре года, но он оставил за спиной длинный путь. Отпрыск старинного дворянского рода из Пикардии, Коленкур начинал воспитываться при дворе в Версале, каковой момент делал его более желанным для сторонников «старого режима». Он уже бывал в России, поскольку Наполеон посылал его в Санкт-Петербург для переговоров с Павлом I. Задание Коленкура состояло в поддержании любыми средствами особых взаимоотношений – «тильзитского духа» – между Наполеоном и Александром.

Как чрезвычайный посол императора французов, Коленкур появлялся на публике рядом с царем, сидел с ним за одним столом и занимал положение, ставившее его особняком от всех прочих представителей дипломатического корпуса в российской столице. Коленкур щедро тратился на балы и приемы, и пусть поначалу русское общество избегало его, скоро он перетянул на свою сторону даже самых закостенелых недоброжелателей патрона. В попытке как-то скомпенсировать ситуацию во французской столице, Наполеон купил парижскую резиденцию своего зятя, Мюрата, – меблировка, серебро, постельные принадлежности и все прочее – за астрономическую сумму, чтобы только посол Александра, граф Толстой, почувствовал себя там уютно по прибытии{35}35
  Vandal, I/195.


[Закрыть]. Но Толстой хранил холодную сдержанность, едва скрывая презрение и нелюбовь к Наполеону. Однако и преемника этого посла, князя Александра Борисовича Куракина, являвшего собой шарж во плоти на безмерно богатого и расточительного русского вельможу и прозванного «le prince diamant», или «князь-алмаз», вряд ли стоило считать более благорасположенным к императору французов.

Чувствуя охлаждение атмосферы, Наполеон решил помахать перед носом Александра очередной морковкой. В длинном письме от 2 февраля 1808 г. он изложил царю грандиозный план совместного наступления на позиции британцев в Индии, маня того перспективой великой империи на востоке. Идея была не нова. Уже в 1797 г. генерал Бонапарт заявлял, что самый верный способ победить Британию – выбросить ее из Индии. Отправляясь к берегам Египта в мае 1798 г., Наполеон прихватил с собой карты Бенгалии и Индостана. Он даже написал Типу Сахибу, султану Майсура, воевавшему тогда с британцами, с обещанием придти к нему на помощь.

«Я был объят мечтами и видел средства, с помощью которых мог бы сделать их явью, – признавался он два года спустя. – Я представлял себя основателем новой религии, следующим маршем через Азию, едущем верхом на слоне в тюрбане на голове с новым Кораном в руке, который я бы сочинил на потребу своих нужд. В деяниях своих я бы объединил опыт двух миров, используя для своей выгоды театр всей истории, атакуя мощь Англии в Индии, и, путем завоевания, возобновляя связи со старой Европой. Время, проведенное мною в Египте, стало самым прекрасным за всю мою жизнь, поскольку оно было самым идеальным». Он чувствовал, что Восток обещает ему более высокую сцену для розыгрыша спектакля своей судьбы. «На протяжении двух последних столетий в Европе все уже сделано и не осталось решительно ничего нового, – заявлял он спустя еще пару лет. – Только на Востоке можно развернуться по-настоящему». Решительно, Наполеон с большей готовностью подражал бы великому Александру, нежели великому Карлу{36}36
  Roberts, 16; Herold, 48; Pradt, 19.


[Закрыть].

В 1801 г. он скормил идею совместного марша в Индию Павлу I, который уже на деле начал двигать войска в направлении Кавказа в качестве так сказать предварительной меры, и о том же император французов заводил речь в Тильзите. Обстоятельства складывались как будто бы благоприятно. Правитель Персии, Фетх Алишах, недавним захватом Кабула и Кандагара заметно сократил расстояние между своей армией и аванпостами британцев в Индии, к тому же государь этот являлся ярым поклонником Наполеона и хотел получить французское оружие и офицеров, чтобы модернизировать персидское войско. Он отправил посла, который достиг штаб-квартиры Наполеона в 1807 г., и в мае стороны к взаимному удовлетворению подписали договор о союзе. В Персию как посол во главе военной миссии из семидесяти человек, с инструкциями разведать пути и дороги в Индию и нанести на карту удобные для устройства лагерей точки отправился генерал Гардан. Посланник прочертил маршрут, пролегавший через Багдад, Герат, Кабул и Пешавар{37}37
  Sokolov, нбр. – дек., 44; Las Cases, III/165; Vandal I/224ff; Talleyrand, 313,356; Driault, Tilsit, 291.


[Закрыть].

«Если армия из 50 000 русских, французских и, возможно, отчасти австрийских солдат выступит из Константинополя в Азию, достаточно будет ей выйти к Евфрату, чтобы Англия задрожала и пала ниц на континенте», – писал Наполеон Александру 2 февраля 1808 г. Коленкур заметил, как выражение лица царя изменилось и по мере чтения послания делалось все более оживленным. «Это язык Тильзита», – воскликнул Александр. Он содрогался перед грандиозностью замысла и, похоже, испытывал желание принять участие в таком походе{38}38
  Vandal I/242; Tatistchev, 312–13.


[Закрыть]. Однако во время их следующей встречи, происходившей спустя несколько месяцев, речь о Востоке не заходила, так как на тот момент Наполеону требовался союзник для иного предприятия.

2 мая 1808 г. в Мадриде вспыхнул бунт против французского владычества, и хотя он был подавлен со всей жестокостью, очаги восстания запылали по территории Испании всюду. 21 июля противник нанес удар по военному престижу французов, когда 20-тысячный корпус генерала Дюпона был отрезан испанскими войсками и вынужден сложить оружие при Байлене. Ровно через месяц генерал Жюно потерпел поражение от британцев при Вимейру в Португалии. Наполеон понял, что придется ехать в Испанию самому и вести военные действия там лично. Однако он очень опасался, как бы, в то время пока он будет вовлечен в события по ту сторону Пиренеев, Австрия не ухватилась за благоприятную возможность вновь развязать против него войну. Посему император французов хотел знать наверняка, прикроет ли ему спину русский союзник.

Два императора решили встретиться в Эрфурте, в Тюрингии. Они прибыли в город 27 сентября 1808 г. и провели две следующих недели в обществе друг друга. Александру предложили наслаждаться зрелищем Наполеона как господина Европы, окруженного выражающими ему почтение королями Вестфалии, Вюртемберга, Баварии и Саксонии, герцогом Веймарским и дюжиной другой прочих суверенных государей. Царь созерцал величественные постановки пьес Корнеля, Расина и Вольтера в исполнение лучших парижских актеров, выписанных в Эрфурт специально для развлечения сиятельной публики. Среди актрис наличествовали самые признанные красавицы, которых Наполеон, судя по всему, попробовал пристроить в постель к Александру. Наполеон провел парад войск перед царем, часами говорил с ним об административных реформах, о новых зданиях, об искусстве и обо всех тех вещах, которые, как он знал, интересуют российского государя. Бонапарт свозил гостя на поле боя под Йеной, они побывали на холме, откуда император французов командовал войсками, и он в захватывающих подробностях рассказал Александру о событиях сражения. После того оба отобедали по-походному на бивуаке так, словно оба находились на войне, участвуя в совместной кампании. Внешне Александр выглядел весьма заинтересованным. Когда в один из вечеров во время постановки вольтеровского «Эдипа» прозвучали слова «дружба великого человека – дар богов», Александр поднялся с сиденья и демонстративно протянул руку Наполеону, в то время как все собравшиеся зааплодировали{39}39
  Vandal I/441, 456–7.


[Закрыть]. Но все это было чистым притворством.

Когда Александр объявил о намерении отправиться в Эрфурт, большинство из его окружения уговаривали царя не поступать подобным образом, поскольку знали о его слабости и боялись, как бы он не подписал там каких-нибудь новых соглашений. Существовал также и скрытый страх, что он чего доброго не вернется: всего несколькими месяцами ранее, Наполеон пригласил испанского короля Карла IV с сыном на встречу в Байонну, где без лишних церемоний низложил монарха и велел взять обоих под стражу. Эти подспудные страхи наилучшим образом отразились в письме матери царя, написанном как раз, когда тот собирался в дорогу. Хотя тон послания и неоднозначен, тем не менее, он выдает отчаяние автора. Вдовствующая императрица умоляла сына не ездить на встречу, говоря, что его присутствие у Наполеона послужит ударом по достоинству всех русских людей и приведет к потере ими веры в своего государя. «Александр, трон непрочен, если власть не основывается на сильном чувстве, – говорила мать императора. – Не разочаровывайте людей в том, что они считают самым священным и дорогим в вашей августейшей персоне. Распознайте любовь в их нынешней тревоге и не идите добровольно склонить голову, увенчанную самой прекрасной из диадем, перед идолом удачи, идолом, проклятым во имя настоящего и будущего гуманизма. Отступите от края пропасти!» Она вновь и вновь заводила разговор о самом сильном из страхов. «Александр, во имя Божие, бегите своего падения. Уважение людей утратить легко, а вернуть непросто. А вы потеряете его из-за этой встречи, и вы потеряете империю и погубите семью…»

Александр отвечал спокойно, основательно аргументировал избранную позицию и демонстрировал истинный макиавеллизм в своем ясном видении ситуации. Он словно плеснул холодной воды на воодушевление, порожденное Байленом и Вимейру, указывая на отсутствие действительной значимости у обоих поражений, на наличие у Наполеона достаточного могущества для завоевания Испании и разгрома России, пусть даже на помощь ей придет Австрия. Единственно верным направлением представлялось ему проводить курс на мобилизацию мощи России и терпеливо ждать момента, когда силу эту, вкупе с австрийской, можно будет использовать самым наилучшим образом для достижения решительных результатов. «Однако трудиться в направлении сей цели мы можем лишь в полнейшей тишине, а не похваляясь нашим оружием и приготовлениями публично или громко понося того, кому желаем бросить вызов», – разъяснял в ответ царь.

Он указывал, что Франция всегда будет предпочитать союз с Россией состоянию конфликта, а посему Наполеон ничего дурного ему не сделает, как и не пойдет войной на Россию, если только та не спровоцирует императора французов. Царь опасался, как бы Австрия слишком рано не соблазнилась возможностью выиграть в войне с Наполеоном, чем гарантировала бы собственное падение и отодвинула на годы момент, когда бы они встали против него вместе, имея верный шанс победить. Кроме того Александр считал, что поездкой в Эрфурт и явной готовностью поддерживать Францию против Австрии заставит правителей последней дважды подумать прежде, чем перейти в наступление, заранее обреченное на поражение. «Если встреча не принесет никаких плодов, но лишь поможет предотвратить прискорбное несчастье, то и тогда уже стоит поехать, несмотря ни на какие неприятные стороны, связанные с этим визитом», – мотивировал принятое решение царь. С сестрой Екатериной он позволял себе быть более кратким. «Наполеон считает меня дураком, – писал он, – но хорошо смеется тот, кто смеется последним»{40}40
  Golovin, 391; Shilder, Nakanunie, 4–20; Alexander I, Corr. avec sa soeur, 20.


[Закрыть].

Наполеон, надо полагать, не замечал еще внешних признаков такого рода мышления, хотя и был неприятно поражен переменами, произошедшими в Александре. Император французов нашел в нем больше самообладания и раздражающего упорства, к тому же беседы их ничем не напоминали задушевное общение в Тильзите, причем до такой степени, что как-то Наполеон не на шутку распалился, сорвал с головы шляпу, бросил ее и принялся топтать{41}41
  Caulaincourt, I/273.


[Закрыть].

Александр приехал в Эрфурт в поисках каких-то выгод или уступок, которые могли бы послужить оправданием его видимого подчинения Наполеону перед скептиками у себя дома. Однако Наполеон пребывал не в том настроении, чтобы дарить. Он отклонил предложения Александра по части дальнейшего наступления в сторону Константинополя, поскольку пришел к заключению о невыгодности для Франции какого бы то ни было деления Османской империи, ибо оно сулило больший выигрыш России. Он позволил Александру закрепиться в Молдавии и Валахии, а также отобрать у Швеции Финляндию. Согласился вывести свои войска из великого герцогства Варшавского и начать снимать французские гарнизоны в городах Пруссии. Однако на том уступки и ограничивались. Александр не стал открыто восставать против основ альянса, и согласился, как и прежде, играть роль верного союзника в свете австрийской угрозы. «Оба императора расстались довольно-таки удовлетворенными достигнутыми договоренностями, но в глубине души разочарованными друг в друге», – писал об Эрфурте Коленкур{42}42
  Ibid., 270; см. также Tatistchev, 379–459.


[Закрыть].

Обеспечив, как он считал, поддержку со стороны Александра, в ноябре Наполеон вернулся к делам в Испании, куда и отправился лично. 4 декабря он находился в Мадриде и оттуда приступил к действиям по умиротворению страны. Точь-в-точь как и предвидел император французов, Австрия не преминула воспользоваться благоприятной возможностью ударить ему в спину и в апреле 1809 г. вторглась на территории его баварского и саксонского союзников.

Наполеон перешел Пиренеи в обратном направлении и отправился помогать германцам. 21–22 мая он дал австрийской армии сражение при Эсслинге. Оно едва не закончилось проигрышем для Наполеона, его аура непобедимого воителя несколько померкла, а в сердцах врагов затеплилась надежда. Однако 6 июля император французов решительным образом одержал верх над противником в битве при Ваграме и затем продиктовал мирный договор с Австрией. Однако удовлетворения он вовсе не чувствовал. Александр, на помощь которого Наполеон так рассчитывал с момента, когда узнал о наступлении австрийцев, реагировал очень вяло – его войскам понадобилась целая вечность на дорогу к театру военных действий в Галиции. Когда же русская армия[12]12
  вспомогательный корпус генерала от инфантерии князя С. Ф. Голицына. – Прим. ред.


[Закрыть], наконец, добралась туда, она принялась исполнять этакие тактические пируэты, нацеленные на избежание столкновения с австрийскими формированиями, причем настолько виртуозно, что за весь поход в числе потерь оказался лишь один человек.

Наполеон поверил Александру и уже начинал платить свою цену за это. Ему отныне предстояло приложить больше усилий для удержания при себе союзника и следовало хорошенько обдумать, на какие уступки пойти для достижения целей в данном вопросе. Однако император французов даже и не предполагал, до какой степени Александр освободился от его влияния. Наполеон, совершенно очевидно, не знал о происходивших в Эрфурте тайных переговорах с царем его собственного министра иностранных дел, Талейрана. «Вам спасать Европу и вы достигните сего, только если встанете против Наполеона», – будто бы говорил Талейран Александру тогда. Но и Талейран, похоже, пребывал в неведении относительно замыслов царя, который уже тогда считал себя ведущим личный поединок с Наполеоном. Вместо получения ценного союзника усилиями своими Наполеон сотворил грозного соперника, который стремился сковырнуть императора французов с пьедестала величайшего монарха мира, а не просто-напросто победить его. «Места для нас двоих в Европе нет, – писал Александр сестре Екатерине перед отъездом в Эрфурт, – рано или поздно одному из нас придется уйти»{43}43
  Vandal, I/421; Grunwald, Alexandre Ier, 176.


[Закрыть].