Текст книги "1812. Фатальный марш на Москву"

«Большинство из них было в возрасте от тридцати пяти до сорока пяти лет, когда после бурной юности мужчина начинает искать домашней жизни и оседлости, – писал фон Функ. – Им вряд ли стоило ожидать достигнуть большей славы, но у них всегда оставался риск подвергнуть опасности заслуженную репутацию». Хорошим примером мог служить начальник штаба Наполеона, маршал Бертье, князь Нёвшательский, полный человек сложившихся вкусов, имевший в свои пятьдесят восемь лет великолепный удел и обожаемую им и обожавшую его любовницу в Париже{112}112
  Funck, 103; см. также Baudus, I/336; Ségur, IV/124.


[Закрыть].

В то же самое время щедрые дары, полученные отличившимися в сражениях, служили невыносимым соблазном для солдат и офицеров вплоть до генерала, все из которых видели в войне возможность сколотить состояние. Простой воин имел шанс получить повышение, гарантировавшее лучшее жалование и статус, или же удостоиться кавалерского креста Почетного легиона, дававшего право на пенсию. Генерал мог рассчитывать добыть вожделенный маршальский жезл, означавший славу, богатство, да еще и герцогский титул в придачу.

Существовала к тому же и благоприятная возможность подзаработать на стороне за счет более или менее законного способа овладения ценными предметами. Грабежи не поощрялись, но в ходе кампании в далеких землях нередко возникал шанс приобретать вещи по бросовым ценам и привозить их домой, не платя никаких пошлин и налогов. Ценности, обнаруженные на поле битвы или во вражеском лагере, являлись законной добычей, как и все оказавшееся бесхозным в ходе военных действий. Поскольку готовился последний поход, призванный закончить все кампании, очень многие начинали понимать, что у них остается последняя возможность разбогатеть.

Конечно же, находилось немало тех, кого война привлекала шансом испытать приключения, получить шанс отличиться и покрыть себя славой, быть может, в последний раз. «Наконец-то я окажусь в одном из тех сражений, которым судьбой предначертано изменить ход истории. Я буду биться на глазах у многих прославленных воинов, заставивших мир помнить их имена: Мюрата, Нея, Даву, принца Евгения и многих других и на глазах величайшего из них, Наполеона! – вспоминал креол из Сан-Доминго. – Там мне представится шанс проявить себя, там я смогу получить награды и повышение, чем буду гордиться и с честью показывать всему миру! Не пройдет и года, как я стану батальонным начальником[39]39
  звание «начальник батальона» (chef de bataillon) было введено во французской армии в 1793 г. вместо упраздненного чина подполковника; в эпоху Революционных и Наполеоновских войн оно стояло выше капитана и ниже майора, но поскольку майорских вакансий было мало, батальонный начальник, заслуживший повышение, часто производился сразу в полковники. – Прим. ред.


[Закрыть]. Дослужусь до полковника к концу похода, а после того…»{113}113
  Girard, 169–70.


[Закрыть]

Между тем многие в окружении Наполеона, начиная от Коленкура и включая многих друзей и соратников таких, как генерал Дюрок, то и дело уговаривали императора французов не вставать на путь войны. Едва ли не все они предупреждали его о тщетности надежд победить Россию традиционными методами. Наполеон читал рассказы о катастрофическом походе Карла XII в Россию почти ровно сто лет тому назад, в том числе и знаменитое описание Вольтера, а тот утверждал: «Нет правителя, который, прочитав историю жизни Карла XII, не излечился бы от глупости завоевания». Наполеон отметал такие аргументы с раздражением. «Его столицы досягаемы так же, как и многие другие, а когда у меня будут столицы, у меня будет все», – заявил он одному из своих дипломатов, приводивших доводы об опасности войны с Александром. Однако Наполеон имел привычку высказывать утверждения, в которые сам не верил, так, словно пытался убедить себя путем убеждения других. Особенность природы предстоящей кампании вовсе не ускользала от него. «Если люди думают, что я буду вести войну по-старому, то они очень заблуждаются», – будто бы говорил он{114}114
  Voltaire, 8; Comeau de Charry, 436; Jerôme, V/165.


[Закрыть].

Безусловно, император французов готовился к грядущему походу так, как не готовился ни к одному другому. Прежде всего, осознавая вынужденную необходимость действовать отдельными корпусами, разделенными изрядным расстоянием, Наполеон решил превратить в показательный пример генерала Дюпона, чья капитуляция при Байлене стала таким глубоким унижением для страны. Перед выступлением в Россию Наполеон велел выгнать его со службы и как следует наказать{115}115
  Caulaincourt, II/378.


[Закрыть].

Он распорядился прикрепить к каждой части офицеров, говоривших по-немецки и по-польски или по-русски, в то время как других заставил брать уроки русского, чтобы они могли допрашивать пленных и собирать сведения о противнике, а также создал разведывательную сеть из агентов, окинув ею Польшу и западные области России. Библиотекарю своему император французов приказал снабдить себя книгами о русской армии, а также – о топографии Литвы и России, которую изучал, особенно заостряя внимание на дорогах, реках, болотах и лесах. Еще в апреле 1811 г. Наполеон озадачил Dépot de la guerre (Военно-топографическое депо) изготовлением нескольких крупномасштабных карт западного региона России{116}116
  Brandys, II/42; Napoleon, Correspondance, XXIII/95, 398; Tulard, Le Dépôt de la guerre, 104–9.


[Закрыть].

Весьма устрашающим моментом в кампании выступала уже сама неприятельская граница, пролегавшая по реке Неман, отстоявшей примерно на 1500 километров от Парижа. Только по одной этой причине требовалось время и огромные усилия для переброски на исходные в районы сосредоточения живой силы, техники и снабжения до начала похода. А российские столицы – города Санкт-Петербург и Москва – находились на дистанции соответственно 650 и 950 километров от границы[40]40
  в первом случае автор ошибается на добрые 100 км, так как от тогдашней границы с Пруссией Санкт-Петербург отделяло не менее 750 км. – Прим. пер.


[Закрыть]. На марш армии от Парижа к Москве и без всяких боев понадобилось бы полгода. Что и того хуже, последние три сотни из 1500 километров вплоть до берега Немана пролегали по бедным, неплодородным районам Пруссии и Польши, тогда как первые пять сотен из следующих 950 километров приходились на даже более скудную местность. Помимо всего прочего землю вкривь и вкось разрезали русла рек, тут и там находились крупные пятна болот, глухих лесов – многие участки были фактически пустынными.

Тактика Наполеона всегда основывалась на быстроте движения, на способности сосредоточить крупные скопления вооруженных людей в нужных точках прежде, чем противник успевал понять суть происходящего, разгромить вражеские войска решительным ударом и принудить правителей принять условия императора французов. Однако на таком театре военных действий для достижения цели пришлось бы основательно потрудиться.

В прошлом его армиям удавалось передвигаться быстро, благодаря привычке путешествовать налегке – традиции, некогда продиктованные необходимостью. Французские революционные армии 1790-х годов сколачивались на скорую руку и не располагали настоящими интендантскими службами. Коль скоро солдаты рассматривали неприятельскую территорию как собственность тиранов и врагов революции, они пробавлялись грабежом. Со временем вошло в обычай покупать все нужное у населения, но, поскольку армия повсеместно платила бесполезными бумажными ассигнациями, разница была невелика.

Наполеон не одобрял грабежи и ввел специальных администраторов. Те занимались удовлетворением нужд армии более или менее методично. Они покупали все необходимое и платили либо настоящими деньгами, либо расписками, заявленные расходы по которым обычно покрывались после подписания мира правительством побежденной страны. Но факт остался фактом – французские армии кормились от тука земель, по которым следовали. А поскольку двигались они быстро, то не задерживались нигде надолго и не истощали местных ресурсов.

Когда административно-управленческая машина давала сбой или оказывалась не в состоянии справиться со всеми задачами, французы прибегали к старой системе «la maraude» (мародерства). Обычно в роте или в сходном по размерам подразделении выбирали восемь или десять человек под началом капрала и посылали их в районы вдоль направления движения войск. Такие маленькие отряды веером раскидывались по местности, заходя в села, деревни и хутора, платили за приобретенное и возвращались в роту через несколько дней с телегами, нагруженными зерном, яйцами, курами, овощами и прочими продуктами, гоня перед собой небольшие стада скота. Время от времени основные войска останавливались, чтобы подождать, пока подтянутся партии фуражиров.

Поскольку французская армия состояла из призывников, в роте обычно имелись свой пекарь, сапожник, помощник или ученик портного, бондарь, кузнец и колесный мастер, а следовательно в подразделении могли не только сами испечь хлеб, но также, при условии возможности раздобыть время от времени ткани, кожу, железо и другое сырье, сами латали обмундирование, сапоги, ремонтировали амуницию и повозки.

Касательно же всего прочего, у роты имелась cantinière или маркитантка – своего рода уникальный институт, присущий в те времена исключительно французской армии. «Такая дамочка начинала путь обычно, увязавшись за солдатом, пробудившим в ее душе теплые чувства, – рассказывал лейтенант Блаз де Бюри. – В первое время она шла за войском с висевшей на шее флягой водки. Спустя неделю уже довольно удобно устраивалась на лошади, найденной кем-то для нее, обвешанной слева, справа, спереди и сзади флягами, сухой колбасой, сырами и прочей снедью, которые бог весть как держались там. Не успевал кончиться месяц, как о процветании предприятия хозяйки наилучшим образом говорила набитая всевозможной провизией телега с упряжкой из пары лошадей»{117}117
  Blaze de Bury, I/154–5.


[Закрыть].

В лагере палатка cantinière превращалась в ротный бар, где сиживали офицеры, игравшие в карты или просто коротавшие время за беседой о том о сем. Это был так же и банк, где давали взаймы и ссужали деньгами. В походе cantinière всячески исхитрялась обеспечить солдат любыми простыми, но важными мелочами, способными хоть как-то если не обеспечить выживание, то скрасить жизнь воина. У нее всегда бывало припасено хоть что-то для солдата, способного заплатить сразу или, если она доверяла ему, потом – тогда, когда он разживется деньгами. Маркитанка обычно пользовалась услугами покровителя, иногда мужа, но чаще временного дружка, который обладал способностью и возможностями обеспечить ей безопасность и оказать помощь взамен на провизию, и порой смена друга подразумевала финансовую сделку между старым и новым покровителем.

Дамочки видели себя неотъемлемой частью армии и презирали любого штатского. Они расценивали опасность войны как часть ремесла. Если они становились добычей врага, бывали ограблены и теряли все, то, не долго сетуя на судьбу, принимались за дело снова. Иные отваживались приносить фляги с бренди на поле боя и давали глотнуть его солдатам бесплатно. Случалось, отважных маркитанток даже ранило в такие моменты.

Когда полк выступал в поход, за ним следовала cantinière с небольшой свитой поставщиков, слугами офицеров, дюжиной прачек и одним или двумя конокрадами. По пути к части прибивались мелкие жулики, у которых земля начинала гореть под ногами в своем местечке, юнцы, ищущие приключений, бродячие псы и всевозможные шлюхи. «В то время как полк маршировал по дороге в должном порядке, куда бы он ни направлялся, конный сброд – или, будем называть его своим именем, банда воров – сновал вокруг слева и справа, впереди и позади, используя полк как некую точку опоры, – писал лейтенант фон Ведель. – Все они тащили с собой большие и маленькие мешки и ранцы и бутыли для добычи и вооружались клинками, пистолетами и даже карабинами, когда удавалось разжиться таким оружием. Банды часто без страха прочесывали округу в отдалении с флангов, а когда возвращались, приносили припасы для солдат. Работа была опасной, и многие гибли – гибли мучительно, если попадали в лапы разъяренных крестьян… Такие кучки грабителей также образовывали нечто вроде боевого флангового охранения для армии, поскольку если они сталкивались с неприятельскими подразделениями, мчались назад с великой поспешностью и громкими криками»{118}118
  Brett-James, 57–8.


[Закрыть].

Подобные подходы освобождали французских командиров от необходимости таскать за собой большие запасы провизии, каковой момент давал им важное преимущество в быстроте над традиционно организованными противниками. Данная тактика великолепно срабатывала в богатых, густонаселенных, плодородных и коммерчески развитых районах Северной Италии и Южной Германии, где при малых расстояниях, хороших дорогах, часто расположенных городах и изобилии всевозможных ресурсов даже сравнительно крупная армия могла двигаться быстро и в достатке снабжать себя провиантом. Не подводила сия схема французов, в общем-то, и на менее заселенных и более засушливых просторах Испании. Однако она не могла сохранить действенность в России, где дистанции бывали огромны, дороги примитивны, города попадались редко и стояли на большом удалении друг от друга, а население в сельской местности оказывалось численно малым и бедным. И никто не видел проблему яснее, чем Наполеон. «Ожидать от страны ничего не приходится, и нам придется все везти с собой», – предупреждал он Даву{119}119
  Napoleon, Correspondance, XXIII/432.


[Закрыть].

Интендантство, созданное императором французов и определенное под командование генерала Матьё Дюма, методически и в гигантских количествах собирало оружие, боеприпасы, обмундирование, обувь, седла, равно как и провизию. Однако проблема транспортировки всех этих предметов снабжения представляла собой настоящий кошмар для служб обеспечения тыла. «Польская война ничем не похожа на войну в Австрии.

В отсутствии средств подвоза все становится бессмысленным», – писал Наполеон принцу Евгению в декабре{120}120
  Ibid., 143.


[Закрыть].

Система снабжения французской армии как таковая находилась в руках транспортного корпуса, или обоза – военной структуры, основанной в 1807 г. и называемой le train des equipages[41]41
  в отличие от train d’artillerie — артиллерийского обоза, занимавшегося перевозкой орудий и зарядных ящиков. – Прим. ред.


[Закрыть]. В 1811 и в 1812 гг. Наполеон постепенно расширил объемы обоза до двадцати шести батальонов, располагавших парком из 9336 повозок и фур, которые приводились в движение с помощью 32 500 упряжных лошадей (кроме того, при обозных батальонах имелось шесть тысяч запасных лошадей). Император позаботился об изготовлении тяжелых повозок, запряженных волами и предназначенных для доставки муки на передовую, где потом сами волы пускались бы в пищу вместе с их грузом. Понимая, что тяжелые фуры, способные перевозить полторы тонны разом, смогут проходить только по самым лучшим дорогам, он оснастил восемь батальонов более легкими повозками, но не горел желанием увеличивать их количество, что привело бы к повышению потребности обоза в конском составе: четыре лошади могли тянуть тяжелую фуру с полутора тоннами груза, но двум лошадям было не под силу тащить повозку полегче с тремя четвертями тонны. К тому же лошадей приходилось кормить.

Этот момент будет ключевым элементом в предстоящей кампании. Он даже определял дату начала похода: коль скоро вопрос о транспортировке фуража для лошадей наряду с провизией для личного состава армии даже не стоял, конский парк предстояло кормить из выросшего урожая овса и скошенного сена (кавалеристы получали серпы для такой надобности), а ни злаки, ни травы не могли созреть для уборки в самом лучшем случае ранее конца июня. Данные соображения означали, что, пусть Наполеон и начал передислоцировать войска маршами в суровых условиях зимы и ранней весны, он не мог дать старт самому походу до середины лета, вследствие чего у него оставалось меньше времени на достижение победы.

1 января 1812 г. бельгиец Франсуа Дюмонсо, капитан 2-го полка гвардейских шволежеров-улан (голландских «красных улан»), присутствовал на параде в Тюильри. «Императорская гвардия, Молодая и Старая, казалась более многочисленной и впечатляющей, чем когда бы то ни было раньше», – вспоминал он. Играл оркестр польских шволежеров-улан во главе с литаврщиком, сидящим на прекрасной лошади с великолепной попоной, в дивном мундире и шапке с пышным султаном. Там же присутствовали и два хорватских пехотных полка, «чья отменная и грубоватая выправка вызывала восхищение». Они только что маршем прибыли из балканских земель, а потому имели счастье повидать своего императора прежде, чем соединились с Grande Armée в Германии, и их принимали как гостей, показывая им Париж, гренадеры Старой гвардии. Несколько дней спустя Дюмонсо и его люди выступили из полкового депо в Версале, следуя через Брюссель, Маастрихт, Оснабрюк, Ганновер, Брауншвейг, Магдебург и Штеттин в Данциг{121}121
  Dumonceau, II/5.


[Закрыть].

Скоро вся карта Германии покрылась колоннами солдат, маршировавших в восточном и в северном направлении. Тянулись колонны кавалерии: кирасиры в стальных касках и кирасах, конные егеря в зеленой форме, в черных киверах или медвежьих кольбаках, уланы в синих куртках с малиновыми, красными, белыми или желтыми лацканами и в четырехугольных польских шапках, драгуны и шволежеры в касках и зеленых мундирах с отделкой разных цветов и оттенков, гусары в нарядных доломанах и ментиках. По дорогам ползли длинные вереницы артиллерии, солдаты которой при черных киверах носили синие, а ездовые, управлявшие лошадьми, – голубовато-серые мундиры. И помимо всего прочего шли и шли бесконечные колонны пехоты.

Французский линейный пехотинец получал стандартный синий мундир с вырезом спереди и длинными фалдами, белый жилет, носимый под мундиром, белые кюлоты (узкие панталоны длиной чуть ниже колена) или походные штаны, доходившие до щиколотки, белые или черные гетры и кивер или медвежью шапку. Создатель данного обмундирования ни на минуту не помышлял об удобстве солдата, не говоря уж о комфорте. «Никогда не понимал, почему при Наполеоне, когда мы постоянно воевали, солдату приходилось носить эти ужасные кюлоты, которые давили на ногу за коленом и не давали нормально ходить в них, – писал лейтенант Блаз де Бюри. – Мало того, поверх их колено покрывали длинные гетры на пуговицах, и их подвязка давила на подвязку кюлотов. Внизу длинное исподнее, удерживаемое шнуром, только лишь сильнее осложняло движение колена. Все про все получался этакий заговор трех слоев материала, двух рядов пуговиц – один поверх другого – и трех подвязок, словно бы специально созданных, чтобы поскорее лишить возможности ходить самого храброго в колонне». Солдат носил немодные башмаки с квадратным носом, чтобы предотвратить продажу военных туфель гражданским лицам. Обувь рассчитывалась на тысячу километров марша, однако обычно разваливалась куда быстрее{122}122
  Blaze de Bury, I/54–5.


[Закрыть].

Пехотинец тащил на себе гладкоствольное кремневое ружье длиной 1,54 метра без штыка. На выбеленной перевязи, перекинутой через левое плечо, солдат носил giberne — кожаную патронную сумку, содержащую в себе два пакета патронов, пузырек масла, отвертку и прочие инструменты для чистки ружья. Солдатам элитных рот – гренадерам и вольтижерам – полагалось дополнительное холодное оружие в виде короткой сабли, которую носили на левом боку на перевязи, перекинутой через правое плечо. На спине помещался ранец из уплотненной воловьей кожи, где покоились пара сменных рубах, воротнички, носовые платки, парусиновые гетры, хлопчатобумажные чулки, запасные башмаки, набор принадлежностей для починки обмундирования, одежные щетки, трубочная глина и сапожная вакса, а также сухари, мука и хлеб. Скатанная шинель и прочие предметы снаряжения привязывались поверх ранца.

Самые красочные элементы обмундирования во время марша не присутствовали. Кивера и медвежьи шапки исчезали в чехлах из промасленной ткани и крепились к ранцу, султаны убирались в вощенные парусиновые мешочки, которые подвешивались к ремням портупеи или к патронташу. Вместо них солдаты надевали bonnet de police — фуражную шапку, представлявшую собой нечто вроде пилотки со свисавшей сбоку лопастью, увенчанной кисточкой. Кюлоты и гетры заменялись мешковатыми холщовыми штанами, а в Старой гвардии пешие гренадеры и егеря вместо мундиров с вырезом спереди и нагрудными лацканами надевали однобортные мундиры, носимые при так называемой tenue de route — «дорожной форме».

Солдаты шли темпом pas ordinaire в семьдесят шесть шагов в минуту или же ускоренным pas accéléré — сто шагов в минуту. Обычный дневной переход составлял от пятнадцати до тридцати пяти километров, но если приходилось двигаться форсированным маршем, армия покрывала до пятидесяти пяти километров. Каждая часть, каждая лошадь и каждый воин имели четкий предписанный маршрут следования, снабжались указаниями, где останавливаться на ночлег, получать пищу и вставать на постой. По прибытии в пункт для устройства бивуака, ковочный кузнец части или другой унтер-офицер отправлялся к военному коменданту или commissaire des guerres (военному комиссару), где ему выдавали разрешительную записку. С ней он шел в ратушу, где получал полный список мест постоя для личного состава формирования, а также соответствующие предписания на выдачу фуража и провизии. Ордера передавались назначенным в обеспечение торговцам, которые снабжали часть всем полагающимся на вечер и на следующий день. Во Франции и в Германии система работала как часы – когда усталые воины добирались до обозначенного в их приказе места отдыха, все снабжение для них уже бывало готово{123}123
  Elting, 458–73.


[Закрыть].

Тем не менее, неразберихи хватало – образовывались пробки из сгрудившихся лошадей, пушек и повозок всех типов и назначений, отставали отдельные солдаты и целые взводы, а более крупные формирования растягивались в ходе марша на несколько километров. Дополнительные заторы на дорогах создавали офицеры в личных каретах, спешившие скорее попасть в свои части, туда и сюда по трактам и проселочным путям сновали курьеры, мчавшиеся с депешами и донесениями во всех возможных направлениях. В особенности сложности возникали на переправах через Рейн – в Везеле, Кёльне, Бонне, Кобленце и Майнце.

Те, кто пока оставался в Париже, старались напоследок получить как можно больше удовольствия от непрекращающихся там празднеств и увеселений. Так, например, лейтенант Мари-Анри де Линьер из 1-го полка гвардейских пеших егерей, нашел приказ о выступлении, когда вернулся в казармы в четыре утра после бала. Парижские нотариусы не покладая рук трудились над оформлением завещаний, а некоторые увязывались за отправлявшимися на войну генералами и офицерами вместе с их женами и любовницами, желавшими подольше побыть со своими дорогими и близкими{124}124
  Bigarré, 297–8.


[Закрыть].

Итальянский обсервационный корпус принца Евгения де Богарне перевалил через перевал Бреннер и спустился в долину Дуная, где его войска соединились с контингентом из Баварии. «Наш марш походил на великолепный слаженный променад», – отмечал суб-лейтенант полка Королевских велитов граф Чезаре де Ложье, выходец с острова Эльба. Лейтенант фон Меерхаймб пережил горечь и слезы прощания, оставляя родную Саксонию, но настроение его изменилось, как только войска начали продвижение. «С самого первого этапа все лица лучились всеобщей радостью, отличное настроение царило всюду в тянувшейся змеей колонне», – писал он. Их тепло встречали во время следования через Южную Германию, где происходило немало любовных приключений с местными женщинами и девушками{125}125
  Laugier, Récits, 9; Holzhausen, 30–1; Wesemann, 25.


[Закрыть].

«У древних было одно величайшее преимущество перед нами, поскольку за их армиями не тянулась вторая армия из чинуш», – частенько жаловался Наполеон в разговорах{126}126
  Herold, 218.


[Закрыть]. Он не имел в виду гигантским образом разросшееся интендантство, преобразованное им для нужд той конкретной кампании.

С момента выдвижения на роль господина Франции, Наполеон начал брать на войну некоторые элементы структуры правительства наряду с военным штабом.

Когда же он сделался императором, стал окружать себя компактным двором. В случае описываемого похода, отличавшегося таким грандиозным размахом и рассчитанного на длительное время, Наполеон решил прихватить с собой, так сказать, всю систему жизнеобеспечения: средства для управления правительством и все необходимое для грандиозных шоу, которые он предполагал устраивать по тем или иным случаям, будь то торжественное возведение на трон короля Польши или коронация его собственной персоны императором Индии. Выезд Наполеона, вверенный под командование обер-шталмейстера Коленкура, состоял из четырех сотен лошадей и сорока мулов, перевозивших шатры, походные кровати, канцелярию, гардероб, аптеку, серебряную посуду, кухню, всевозможную утварь и кузницу, не считая ассорти из секретарей, чиновников, слуг, поваров и грумов. Плюс к тому 130 верховых лошадей для императора и его адъютантов. Среди поклажи находилось полным-полно палаток, которые никто так никогда и не поставил, как и оставшегося не распакованным снаряжения. Надо упомянуть и об отряде в сотню форейторов. Их предполагали размещать вдоль маршрута наступления для обеспечения быстрого движения почты между Парижем и ставкой Наполеона – передачи запечатанных ящиков с государственной корреспонденцией от одного курьера, или estafette (посыльного) к следующему{127}127
  Caulaincourt, II/77–8; Denniée, 15; Castellane, I/102. Некоторые наблюдатели считали, что Наполеон обдумывал основание колоний в отдаленных землях, и существуют сведения о каменщиках, плотниках, ремесленниках, которых набирали в армию или отправляли в состав отдельных частей, но все это, вероятно, не более чем слухи, основанные на том факте, что дальновидные командиры вроде Даву специально выделяли солдат, способных, например, класть печи и выпекать хлеб, и следили, чтобы такие печники и пекари имелись в каждой роте. В то же самое время, безусловно, верно то, что с армией следовали целые орды людей, назначение которых и присутствие в войсках не всегда понятно. см.: Begos, 171–2; Bourgeois, 1–2; Chambray, I/164; Puibusque, 9.


[Закрыть].

Средства для обеспечения потребностей управления армией, ее поддерживающих служб и окружения императора ощутимо расширяли ряды всевозможного далекого от полей сражений персонала. Тысячи комиссаров и администраторов калибром поменьше, каждый со слугами, следовали за войсками. «В военной администрации находилось полным-полно людей, никогда не видевших войны и открыто заявлявших о том, что они отправились в этот поход с целью сколотить состояние», – сетовал полковник де Сен-Шаман. Генерал Анри-Жозеф Пэксан, воевавший в России в звании капитана артиллерии, не жалел эпитетов, обращенных против таких господ, «надутых важностью ничтожных личностей», которые вместе с их прихлебателями создавали «клоаку некомпетентности, низости и алчности»{128}128
  Saint-Chamans, 213; Paixhans, 33.


[Закрыть].

У каждого из офицеров имелся хотя бы один экипаж с хранившимися там запасной формой, оружием, картами, книгами и личными вещами, управляемый собственным кучером, под присмотром, по крайней мере, одного слуги. Генерал Компан, командовавший 5-й пехотной дивизией в 1-м корпусе Даву, вовсе не принадлежал к числу каких-то особенных сибаритов. Если уж говорить объективно, его среди офицеров можно было назвать ведущим самую аскетичную жизнь. И все же свита его в начале кампании состояла из maître d'hôtel (дворецкого) Луи, valet de chambre (камердинера) Дюваля, кучера Во, двух лакеев, Симона и Луи, собственного жандарма Труйе и трех других слуг, Пьера, Валантена и Жанвье. Для передвижения по дорогам России у Компана и сопровождавших его людей имелось пять упряжных коней, полдюжины верховых и около тридцати тягловых лошадей, одна карета и несколько повозок{129}129
  Compans, 129.


[Закрыть].

Неизвестность в отношении цели похода, неуверенность, куда заведут пути дороги, и большие расстояния, лежавшие впереди, заставляли многих офицеров готовиться на все случаи жизни, и далеко не один заказал накануне выступления новую форму для себя и ливрею для слуг. Очутившись перед перспективой надолго оставить дома, многие, в особенности среди итальянцев, похоже, проигнорировали строгий приказ Наполеона и прихватили с собой жен{130}130
  Berthézène, 328; Lejeune, Mémoires, II/169; согласно


[Закрыть].

Когда войска следовали через Германию и Польшу, у них отсутствовало четкое понимание задач кампании, что несколько остужало энтузиазм у некоторых солдат. «Будущее виделось в тумане, удача казалась далекой. Не было и намека – ничего, что бы заставляло работать воображение, будило воодушевление», – писал в своих мемуарах барон Жан-Франсуа Булар, который участвовал в Русском походе как майор гвардейской пешей артиллерии и в 1813 г. дослужился до полковника, а затем до бригадного генерала.

Отсутствие информации не мешало строить самые невероятные версии. Якоб Вальтер из Штутгарта считал, что армия направляется в какой-то балтийский порт, откуда ее морем отвезут в Испанию. Но большинство смотрели все же в восточном направлении. «Мы думали, что вместе с русскими пересечем пустыни этой великой империи, чтобы атаковать владения Англии в Индии», – рассуждал генерал Пуже. Один солдат писал домой о том, что армия идет в Англию сухопутным путем через Россию{131}131
  Бертолини, многие итальянцы взяли с собой жен.


[Закрыть].

«Как уверяли некоторые, Наполеон заключил тайный союз с Александром, а потому объединенные франко-русские войска выступят против Турции и заберут ее владения в Европе и в Азии. Другие говорили, будто война приведет нас в Великую Индию, чтобы прогнать оттуда англичан», – вспоминал один доброволец[42]42
  Как ни странно, но тайные службы Александра тоже сообщали ему, будто Наполеон планирует нанести по России быстрый сокрушающий удар, заставить ее принять мир, а потом, взяв в помощники 100 000 русских солдат, наступать на Константинополь, оттуда в Египет, а после того в Бенгалию.


[Закрыть]{132}132
  Duverger, 1; Vandal, III/454; Ricome, 47; Meerheimb, 7.


[Закрыть]. «Все это мало беспокоило меня: пойдем ли мы направо, налево или прямехенько вперед – не представляло для меня большой разницы, коль скоро таким путем я мог войти в реальный мир, – писал другой. – Все мои друзья, все товарищи моего детства почти повсеместно были в армии. Они уже обретали славу. Что же мне было, бесполезно топтать землю, сидеть сложа руки и со стыдом дожидаться их возвращения? Мне было восемнадцать лет». Другой, фузилер из 6-го полка гвардии, рассказывал в письме родителями, что находится на пути в «Великие Индии» или, возможно, в «Egippe». «Что до меня, так мне все равно, куда. Я бы хотел дойти до края Земли». Его устами говорили многие{133}133
  Boulart, 239; Walter, 34; Pouget, 184; Fairon & Heuse, 271; Laugier, Récits, 10; Pion des Loches, 273; Bourgeois, 2; Denniée, 11; Ganniers, 166; Hausmann, 141.


[Закрыть].