Текст книги "Секс с экс"

Адель Паркс
Секс с экс

1

– Неудачное начало семейной жизни, – замечает Джош.

– А что, бывают удачные? – спрашиваю я. Он улыбается, а Иззи хмурится. Она свадьбы любит. Льет дождь, капли лупят по тротуару и рикошетом летят мне под юбку. Я мерзну. Хоть бы невеста поскорее перестала обниматься с матерью и забралась уже в машину. Смотрю внимательнее. Кажется, она уже не обнимает мамашу, а цепляется за нее – поражена собственным замужеством и сожалеет о том, что натворила. Иззи швыряет остатки конфетти из голубой коробочки, но промахивается, и цветные кружочки падают в лужу. Наши пышные наряды, машина, цветы и улыбки на этой грязной улице как-то некстати.

– Джош, – говорю я, глядя на смятую голубую коробочку из-под конфетти, – как называется сплющенный куб? Можно бы новую упаковку разработать.

– Не надо! – Иззи в шоке, будто я собралась задрать юбку перед священником. – На свадьбе все должно быть по обычаям.

– Даже если этот обычай – затасканная дешевка? – снова богохульствую я.

– Традиция есть традиция, – защищается она. И тут же бросается вперед, чтобы поймать букет невесты. Она нервно прыгает с ноги на ногу, гладкие светлые волосы рассыпаются по плечам. Я-то человек спокойный, а Иззи настоящая непоседа, Вечно то руки потирает, то носком туфли стучит, то ногами болтает. Иззи где-то вычитала, что такая активность съедает тридцать калорий в час, за день выходит больше, чем в шоколадке «Марс» – несколько фунтов в год и целый размер одежды за всю жизнь. Такой у нее, можно сказать, образ жизни: неустанное бесцельное копошение.

А я ловить цветы не буду. По двум причинам. Во-первых, если поймаю, Иззи меня убьет. Она весь день подливала спиртное незамужним дамам, чтобы те не слишком твердо держались на ногах. А во-вторых, все это чушь.

Нет, кроме шуток, свадьбы – сущая глупость. Я только рада, что есть лишний повод надеть шляпу и выпить шампанского. Вообще свадьба – развеселый большой праздник. И не более того. В общем, все это бессмысленно.

Я не мужчина, не лесбиянка и не мужененавистница. Джош мой лучший друг, и он настоящий мужчина. Я свободная, удачливая, привлекательная женщина. Мне тридцать три года, я натуралка. Просто я вообще не хочу замуж.

Ясно?

Букет Иззи не поймала. И расстроилась так, что смотреть жалко.

– Кэс, не хочешь выпить? А ты, Иззи? – спрашивает Джош, пытаясь ее ободрить. И, не дожидаясь ответа, направляется в бар отеля. Он знает, что мы согласны пить с ним «мартини» как полагается: когда угодно, где угодно, в любой момент.

Мы пробираемся сквозь толпу нарядных гостей. Утром все эти люди чинно восседали на церковных скамьях, а сейчас прямо как c цепи сорвались. После отъезда новобрачных и их родителей можно расслабиться – для того мы и ходим на свадьбы. Удобный случай для бесстыдного секса гедонистов.

Я выбрала себе жертву прямо в церкви, еще до того, как новобрачные сказали свои «да». Вот он. Высокий, темноволосый красавец. Вообще-то, судя по лицу, не особо умен. Этот тип, наверное, слишком любит себя, чтобы делить свою персону с кем-то еще. Идеально. Вряд ли интересен как личность. Скорее, легкомысленный и вообще плавает мелко. Зато природа одарила его самым впечатляющим образом.

Наметив жертву, важно сразу дать ей об этом знать. Улыбочку ему, улыбочку. Если мужик в этот момент начинает озираться, ищет, кому предназначена улыбка, я тут же линяю. Мне нравятся самоуверенные типы, которые не усомнятся, что я флиртую именно с ними.

Этот тест он проходит, улыбнувшись в ответ. Оборачивается, чтобы посмотреть на себя в зеркало над баром, и улыбается опять. Себе, любимому. Мне все равно. Самовлюбленность не опасна. Я встряхиваю волосами и отворачиваюсь. Дело в шляпе.

Я окликаю Иззи и Джорджа, застрявших в толпе возле бара.

– В чем дело? Мы уже почти к стойке подобрались, – недовольно говорит Иззи.

– Не волнуйтесь, коктейли скоро принесут. Со вздохом облегчения она опускается на обитый ситцем стул. Джош закуривает. Джош и Иззи отлично меня знают. Они знают обо мне все.

Джош мне вроде брата. Мы оба лет до семи жили в пригороде. Наше знакомство заставило меня поверить в судьбу. Мы познакомились с благословения небес, причем его звезда устремлялась к зениту, а моя закатывалась.

Тем летом мы играли в кубик Рубика, пили газировку и готовились к неизбежным переменам. Детское шестое чувство подсказывало, что мы оба зависим от прихотей взрослых. Моя семья владела особняком с пятью спальнями в Эшере, графство Суррей, и мы с матерью мечтали жить в нем вечно.

Все вышло иначе. В один прекрасный летний день отец сообщил нам, что у него есть другая женщина и он не может без нее жить. Мать была на редкость остроумна, спросив, что бы он предпочел, сожжение или погребение? Отец уехал сразу же, как только собрал вещи. Через неделю явился за своими бумагами и привез мне кукольный домик «Ландби», – наверное, вместо того дома, что разрушил. Через месяц он повел меня в зоопарк, и я проплакала все это время, притворившись, что жалею животных в клетках. На животных мне было плевать. Просто я решила испортить отцу настроение. (Матери я его портила часто.) Когда он приехал на Рождество, я отказалась открывать его подарок и сидеть у него на коленях. После этого отец ограничивался открытками на Рождество и день рождения, и мне еще не исполнилось десяти лет, когда он перестал писать.

Джошу тем летом тоже было семь, и он тоже грустил. Ему сказали, что его заберут из маленькой местной школы и отдадут в приготовительную школу Стоу. Теперь я думаю, что шестое чувство было ни при чем. Просто учебники и переполненные классы приготовительной школы были бесплатные. И хоть мы оба целиком были поглощены собственными переживаниями, мы ощущали друг к другу неловкую симпатию, которая сходила за дружбу. С печальным видом мы учились кататься на роликах и ели крыжовник – это очень сближает. Я всегда считала, что ему везет. Мы тогда жили в одинаковых домах, которые различались только цветом «формайки» на кухне. С тех пор мне никогда больше не приходилось жить в таком просторном доме, а ему – в таком маленьком. Я и в детстве видела эту разницу. Его отец о своих делах не распространялся.

Скорее всего, наша крепкая детская дружба, наша веселая жизнь на этом бы и закончилась, если б мы не встретились снова на первенстве графства по теннису, когда нам было по двенадцать лет. Джош считал, что знакомство с девочкой может улучшить его репутацию в Стоу. Мне нравилось, как он округлял гласные, к тому же я уже тогда знала, что соревноваться полезно, и мальчики из Уэстфордской общеобразовательной на такое клюют. Оказалось, что мы по-прежнему друг другу нравимся. Так нравимся, что Джош, к огорчению своих учителей и родителей, поступил вместе со мной в Манчестерский университет. А они-то уже присмотрели для него другой, более почтенный. Я же выбрала Манчестер оттого, что там играют современную музыку, есть радикальные студенческие организации, мужчины ходят в «ливайсах» и «ДМ», но главным образом – из-за отличного курса массмедиа.

Джош – блондин, шесть футов два дюйма, красивый и стильный. Честно говоря, это самый привлекательный мужчина, с которым я не спала. Мои подруги и коллеги, увидев его, просто обмирают, а потом твердят мне, какой он классный. Что называется, красавец и франт. И, конечно, все считают нас любовниками, потому что людям не хватает воображения. А я объясняю, что слишком его люблю, чтобы спать с ним и усложнять наши отношения.

Я действительно его люблю. Он один из немногих, кого я люблю. Я люблю маму – по серьезу, только этого не показываю. Еще я люблю Иззи.

С Иззи мы познакомились в университете. В первом семестре она изучала биологию, потом химию и закончила химическими технологиями. Не потому, что нашла свое призвание, а потому что руководитель группы больше не позволил ей менять специальность.

Иззи кошмарно интеллигентна и пугающе оптимистична. Из-за этого странного сочетания она вечно не удовлетворена. Подвижность, а вовсе не тренировки, сделала ее чуть выше (пять футов девять дюймов) и худее (десятый британский размер) большинства женщин. Она стройная, но совсем не элегантная. Иззи стыдится своих тощих рук и животика, но за пятнадцать лет, что мы знакомы, так и не начала качать пресс и тренироваться с тяжестями (сумки с продуктами не в счет). Она натуральная блондинка, доказательством чему светлые ресницы и брови, и к ней не пристает загар, зато ее (широкий) нос и (узкие) плечи все в веснушках. И у нее самый сексуальный рот в Европе, крупный и яркий. Женщины считают ее сногсшибательной, а мужчины совсем наоборот. Из-за бледности Иззи они или вовсе ее не замечают, или хотят казаться рыцарями в сияющих доспехах и возносят ее на пьедестал. По-моему, ей не нужно ни то, ни другое. Мощный интеллект и отчаянная честность Иззи достойны большего, чем равнодушие или поклонение. Я особо не надеюсь, что она найдет достойного мужчину. С тех пор, как ее оптимизм взял верх над разумом, она годами ведет решительную и совершенно бессмысленную борьбу за то, чтобы обнаружить скрытые достоинства в мужчинах, с которыми встречается. А я много раз говорила ей – не нужно искать сокровищ там, где их уж точно нет.

Мы подружились из-за Джоша. Он заметил ее на встрече первокурсников и влюбился. Он попросил меня с ней подружиться. Так все и получилось. К тому времени как я поняла, как мне нравится Иззи, какая она возвышенная и хрупкая, Джош уже переспал с половиной студенток Уитингтона и Фоллоуфилдс. Иззи такая необыкновенная, решила я, что нельзя позволить ему обойтись с ней нехорошо. Чтобы сберечь этих двоих, мне пришлось стать настоящим Макиавелли. Ей я говорила о его недостатках, ему – о прелестях других женщин. И у меня все получилось.

Я считаю, что поступила правильно.

Если бы они и вправду хотели быть вместе, так бы и случилось.

Мы флиртуем друг с другом и часто забываем, кто из нас кому нравился. Вместо того чтобы спать друг с другом, на втором и третьем курсе мы снимали квартиру втроем и никого не хотели пускать в свою берлогу. Это было мудро, а споры о том, кто купил последний рулон туалетной бумаги и поставил пустой молочный пакет в холодильник, покончили с нашими романтическими представлениями о жизни.

Мы были обычными студентами. Сбегали с лекций, состояли в клубах и студенческих организациях – Джош занимался регби, Иззи ходила в литературное общество, а я в клуб знатоков вина. Мы напивались в университетском баре, зубрили перед самым экзаменом и крутили романы, но были не из тех, кто еще в студенчестве находит себе жен и мужей. На длительные отношения мы не рассчитывали. Иззи влюблялась в каждого, с кем спала, – извращенный способ соблюсти приличия. Эти романы длились до тех пор, пока парню не надоедали метафизические стихи. Секс Иззи непременно сдабривала метафизическими стихами.

Джош любил всех женщин, с которыми спал, – по крайней мере, до утра, а иногда и целых несколько дней. Женщины его обожали. Я же не влюблялась ни в кого и, бывало, чувствовала неодолимую скуку после первой нее ночи с кем-нибудь – все равно с кем.

Так мы жили до тридцати лет и так, наверное, будем жить до самой старости. Ни Джоша, ни меня это нисколько не беспокоит. Практика преуспевающего юриста позволяет ему знакомиться с умными и свободными женщинами и заводить черт знает сколько связей. У меня те же козыри: я говорю о своей работе на телевидении. И вообще мне нравится работать там, где много безнравственной молодежи. Я никогда ничего не требую и потому привлекаю мужчин, которые не хотят никаких обязательств, – между прочим, таких мужиков 99, 9 процента. Я их использую и тираню. Оно и к лучшему. Нет, на самом деле я обращаюсь с ними не так уж плохо. Изводить можно тех, кто тебя любит, а по моим наблюдениям мужчины, если у них есть голова на плечах, бегут от любви со всех ног. И когда я ухожу от них, не записав свой телефон на пустой пачке из-под сигарет, или гоню их из своей квартиры, даже не обещая позвонить, они не очень расстраиваются.

Иззи работает лаборантом в крупной фармацевтической компании. Носит соблазнительный белый халат и все еще надеется на отношения посерьезней, чем мимолетный роман врача и медсестры. Я ее вразумляю, мол, рассчитывать на это не стоит и если мы счастливы, то лишь потому, что мы трое друг друга любим.

– Хотите выпить? – На этот вопрос я никогда не отвечаю «да», пока не посмотрю, кто его задал, даже если в баре полно народу. Я поднимаю глаза и вижу своего Высокого Красивого Брюнета. Ну вот, клюнул. Он самодовольно предъявляет бутылку «Болли» и несколько бокалов. Прелестно: самонадеян, щедр и предусмотрителен, – учел, что мои друзья тоже захотят выпить. Потрясающие зеленые глаза и ленивая повадка: мне было девятнадцать, когда этот стиль был в моде. Я удержалась и не сказала ему, что со времени фильма «Четыре свадьбы и одни похороны» это не удавалось ни одному мужику, кроме Хью Гранта, – а удержалась оттого, что кроме роста, глаз и скул мне понравился еще и его костюм.

– С удовольствием, – сладко улыбаюсь я. Он, ясное дело, спрашивает, как меня зовут, а я отвечаю:

– Кэс.

Он спрашивает:

– Кэс, это уменьшительное от?.. – и я говорю, что мое полное имя Джокаста, и улыбаюсь еще слаще.

– Меня так назвали в честь бабушки и матери Эдипа.

Понимают они, о чем речь, или нет, все равно маниакально улыбаются. Потому что к этой минуте они меня хотят. Сильно и искренне. Греческими трагедиями они, может, и не интересуются, а вот тем, чтобы поскорее влезть в койку, – весьма и весьма. В зависимости от предпочтений они пялятся на мою полную дерзкую грудь или длинные, сильные, загорелые ноги. А тех, у кого более утонченный вкус, возбуждают длинные блестящие волосы, или гладкая кожа, стройные бедра, голубые глаза, или, да будет мне позволено это предположить, ровные белые зубы.

И уж мне-то известно, как я хороша.

Я ношу распущенные волосы, потому что мужики от них просто звереют. Они видят во мне то сексуальную сучку, то героиню романа девятнадцатого века, – смотря кто им больше нравится. Строго говоря, мне больше идет стрижка длиной до подбородка, но я работаю на телевидении и мой девиз – быть такой, какой меня хотят видеть.

Спрашиваю, как его зовут, и очень стараюсь запомнить. Интересуюсь, чем он занимается. (Тем-то и тем-то.) Какая разница? Его планы на будущее интересны лишь той, что имеет на него виды. И тут я возбуждаюсь: у него, видите ли, очень большие ступни, а из моего обширного и богатого опыта следует, что старые поговорки верны. Супер! То и дело легко касаюсь его руки или плеча и даже снимаю воображаемую соринку с его нагрудного кармана. Поразительно, до чего легко мужские особи ловятся на такие избитые приемы, но это всегда срабатывает. Я провожу языком по губам, по зубам, а потом по оливке на его бокале. Он не слишком-то впечатлен. Еще бы, приемы ему известны, он ими и сам не раз пользовался. Он сбит с толку, потому что с ним играют в его игру, но возбуждается от моей дерзости. И – завершающий штрих! – я говорю ему, что я продюсер нового «ТВ-6». Если у него и были сомнения, теперь их нет.

У моей шикарной профессии есть магические свойства. Людей она просто завораживает. Все мы на телевидении лицемеры и притворы, потому что отрицаем притягательность нашей работы. Впадение в грех притворства нам компенсируют большой-пребольшой зарплатой. Какой разговор, продавать эфирное время гораздо приятнее, чем печеные бобы в лучшем супермаркете. И уж, конечно, приятнее встретить в лифте Дез О'Коннор, чем Дэйва Джонса из финансового отдела.

И все же работать на телевидении зверски тяжело. Я-то знаю, потому что маюсь там уже двенадцать лет. Начинала я на побегушках в программе «Доброе утро, Британия» сразу после университета, получала гроши, и все равно это было здорово: я ведь работаю на телевидении! В те времена я пребывала в состоянии вечной паники, пусть даже самое большое мое преступление – сахар в чьем-то кофе, когда меня ясно просили положить сахарин. А больше всего я боялась, что кому-нибудь не понравятся моя одежда, прическа, манеры, акцент и шутки. Я проматывала деньги на одежду (черную) и прически (длинные, короткие, очень короткие, снова длинные, черные, светлые, рыжие, снова черные) и так менялась снова и снова, пока не смогла вновь стать собой. Для меня было важно работать хорошо. И не просто хорошо, а лучше всех. Не боясь никакой работы, я охотно бралась за все. Не было крепостей, которых я не взяла бы штурмом. Работала я до неприличия много, один раз даже в Рождество. На самом деле это было нетрудно – праздники лишь нагоняют на меня тоску. Да и карьера того стоила. Я быстро продвигалась по службе, к двадцати трем годам была уже ведущим консультантом и, миновав должности помощника продюсера и продюсера, через неделю после своего тридцатилетия возвысилась до исполнительного продюсера.

Вот кто я такая. Вот что я такое.

– Это, наверное, очень интересно, – произносит мой высокий красивый зеленоглазый брюнет.

– Да. Мы живем в информационную эру, за умы зрителей борются сотни телеканалов, и победить в этом забеге очень трудно. – Я не стала говорить ему, что помимо каналов «Би-би-си-1» и «Би-би-си-2», «Ай-ти-ви», Четвертого и Пятого каналов и «ТВ-6» есть еще двести спутниковых, пятьсот кабельных и семьдесят цифровых каналов, не считая интерактивного телевидения, Интернета и шоппинга на дому. Телевизионное время на душу населения сократилось. Чем больше каналов, тем меньше их смотрят. Из-за постоянной конкуренции нужно все время предлагать передачи, фильмы, шоу поострей и посвежей. Обо всем этом я не упоминаю, потому что даже Джош, мой самый преданный слушатель, начинает зевать, когда я углубляюсь в дебри. Понятно, что я надоедаю своими разговорами о работе, но ведь для меня она так много значит.

Теперь попробуем вспомнить какую-нибудь сказочку о телезвездах. В кулуарах я часто сталкиваюсь со знаменитостями, а они хотят казаться свойскими людьми. Я люблю их меньше всех и восхищаюсь ими больше всех. Талантливым быть трудней, чем знаменитым. А байки о погасших звездах сериалов никому не интересны.

– Я ем в том же буфете, что и Дейвина Мак-колл.

Он глотает наживку.

… Просыпаюсь под хриплые птичьи крики и угрожающее пчелиное жужжание. Открыв глаза, вижу крутящийся под потолком вентилятор. Через несколько секунд соображаю, что моя голова не кружится (вообще-то она просто раскалывается), что я не на съемочной площадке «Снова Апокалипсис», а птиц так хорошо слышно оттого, что окна в спальне загородного отеля открыты настежь. Вчера я на этом настояла. Понятно, что если я плачу сто семьдесят фунтов за ночь, то желаю, чтобы все было по высшему разряду. Чтобы в номере было песочное печенье, бутылочки с шампунем, шапочка для душа и свежий воздух.

Пчелиное жужжание – это, как выясняется, «Одинокий рейнджер». Какое счастье. Я осматриваю комнату. Настоящий разгром. Значит, я прекрасно провела ночь. Я повернула голову – ну да, похмелье это лишь подтверждает. Надо сосредоточиться: пустая бутылка из-под шампанского, пустой мини-бар, огромный гардероб и красивый незнакомец в моей постели.

Таков итог.

Имени я не помню. Не катастрофа, но действует на нервы. Даже по моим понятиям невежливо просить мужчину свалить побыстрее, не назвав его по имени. Он прекрасно сгодился для ночи любви, но в беспощадном свете дня выглядит как-то нелепо. От рассмотрения этой дилеммы меня спасает телефонный звонок.

Дзззинь-дзиньдзинь-дзззинь, трезвонит все настойчивей. Я нашариваю трубку.

– Кэс?

– Иззи? – И, приподнявшись на локте: – Как ты?

– Так себе.

Я пытаюсь сосредоточиться, а она говорит, что познакомилась с одним из шаферов и со слезами в голосе рассказывает дальше, хлюпая носом, приправляя свою повесть оргазмами, экстазами и его шепотом «ты потрясающая». Утром она проснулась, когда он пытался потихоньку смыться из номера. Она попросила у него телефон, а он назвал ей несуществующий номер с лишней цифрой.

– Он назвал меня Зои, – всхлипывает она. И правда, разве Зои похоже на сокращение от Изабелл? – Как он мог забыть мое имя!

– Ох, не знаю, милая! В каком ты номере? – Погладить ее по голове, дать ей платок, чтоб она высморкалась, налить ей джина с тоником, облегчить страдания. Скатываюсь с кровати. Между ног слегка свербит. Задумчивым взглядом я прощаюсь с моим мальчиком. Об утренних развлечениях придется забыть. О чем речь, я ведь так нужна Иззи. У меня даже нет минуты, чтобы смыть сперму и запах резины.

– Эй, большой… – Я умолкаю. – Эй. – Слегка его трясу. Он открывает глаза и хочет затащить меня обратно в постель.

– С чего такая спешка? – лениво улыбается он. Я уворачиваюсь от его рук, надеваю джемпер и бросаю ему рубашку.

– Подруга звонила, иду к ней.

– Я тебя подожду.

– Нет, это будет слишком… – чуть было не ляпнула «скучно», но нужно быть вежливой. – Это очень любезно с твоей стороны, но ничего не выйдет. Ей очень плохо. Я, наверное, пробуду у нее все утро. Весь день.

– Оставить тебе визитку?

– Конечно, оставь. И я матерински целую его в лоб. Как он молодо выглядит при свете дня! Разумеется, я не собираюсь ему звонить, просто хочется знать его имя. Я помню имена всех своих мужчин.

Иззи, завернутая в простыню, открывает дверь.

– Иззи, – я обнимаю ее, борясь с гневом, охватившим меня при виде ее заплаканного лица. Ненавижу его за то, что он так с ней поступил. И сержусь на нее, что она так с собой поступила. – Ты звонила Джошу?

– Он зарегистрировался под чужим именем.

– Понятно. Я видела, как он удрал с той бабой в большой зюйдвестке.

– С какой? Там был десяток таких шляп.

– Ну с этой, Эму.

Она улыбается. Иззи очень славная, уже не в первый раз думаю я, и заслуживает лучшего.

Я ставлю маленький чайник и бросаю ей печенье. Ей нужен сахар. Она ловит его одной рукой, и это простое движение наполняет меня гордостью за нее. До чего несправедливо, что Иззи никогда, ни за что не сможет двигаться так же изящно на глазах у того, кто ей правится. Женщины гораздо непринужденнее, спокойнее и веселее, когда поблизости нет мужиков. Почему мы не умеем проявить себя во всем блеске рядом с ними?

– Вы трахались? – спрашиваю я, пытаясь определить, насколько она разочарована.

– Да, – виновато отвечает она.

– Не волнуйся, я тебе не мама. – Но я знаю, что ее мучит стыд и неодолимое чувство ненависти к себе. Она так часто об этом говорит. Я пробую ее отвлечь. – Я тоже поимела парнишку, но встречаться с ним больше не хочу.

– Тебе же все равно. Ты бесчувственная. – Вот это правда, и мне остается лишь пожать плечами. Снаружи и изнутри я как железо. Непроницаема. Эмоционально непроницаема, не подумайте чего. Не фригидна, просто держать мужчин на расстоянии гораздо удобнее.

Я наполняю для нее ванну и взбиваю побольше пены. Пена – это так легкомысленно, всегда мне настроение поднимает.

– Хорошо было? – кричу я сквозь шум воды.

– Не очень – мы ведь друг друга почти не знаем.

Тогда почему она так расстроена? Я вернулась в спальню и потащила ее в ванную.

– Что я сделала не так? – рыдает она.

Я так часто слышала от нее этот вопрос, что у меня скопилась куча ответов: «ты все делала правильно», «мужчины неспособны на большее» и так далее. Но это не помогает. Ей слишком уж часто от них достается.

Нужно плотно поесть, вот что. Пока она в ванне, я звоню и заказываю сытный горячий завтрак – прекрасное лекарство от похмелья и разбитых надежд: гору пирожных и огромные дымящиеся кружки с горячим шоколадом. Иззи просматривает воскресные газеты, я быстренько залезаю в душ. Завернутые в роскошные тоги из белых полотенец, мы поглощаем завтрак на огромной кровати. Я совершенно счастлива. Лучшее воскресное утро, какое только можно представить. Но Иззи была бы куда счастливее, если бы рядом с ней вместо меня оказался мужчина.

– Какое это имеет значение? Зачем тебе это? – искренне недоумеваю я. – Тебя обслужили, и ты не обязана вести наутро пустые беседы. Что может быть лучше?

Иззи вздыхает.

– А если это не пустые беседы, а интересный разговор?

– Так не бывает.

Она снова вздыхает, еще глубже. Ее терпение безгранично.

– Нет, бывает. Мужчины тоже люди, Кэс, и они способны на чувства.

Это не так. Мужчины ужасны, и потом, в таких отношениях женщины порядочнее мужчин. Такие вот у меня устарелые представления. При равенстве полов честность, искренность и порядочность медленно, но верно исчезают, и кто-то обязательно страдает. Лучше, если это буду не я. И не Иззи. И не Джош.

Я замечаю свое отражение в зеркале на туалетном столике и вижу то же, что видят остальные: пять футов семь дюймов (восьмой размер), большие голубые глаза, длинные томные волосы. Сексуальна, спокойна, безупречна. Но все же удивительно, отчего люди не замечают того, что вижу я: семилетнюю круглолицую малышку, брошенную отцом. Я думала, он не остался, потому что я некрасивая, я даже чувствовала свою вину в том, что он ушел. Я плохо себя вела? Может, он ушел потому, что мы с Джошем перекопали наш огород? К тому времени, когда я поняла, что дело совсем не в этом и что это связано с мисс Хадли, его пышной, белокурой и усердной секретаршей, было уже слишком поздно. Я казнила себя целых десять лет. Психологически несложно объяснить: предательство, обида, вся эта чепуха. У меня комплекс по поводу мужчин, которые недостаточно сильно меня любят и потому не останутся рядом, и я не верю в их способность хранить верность. Моя защита от разочарований – цинизм, жесткость и расчетливость. Очень эффективная защита, скажем прямо. Прежде чем мне сделают больно, я бью сама. Я избавляюсь от мужчин, прежде чем они сделают меня несчастной. Главное – вовремя выйти из игры.

– Распространенное заблуждение – считать, что секс и любовь вообще совместимы. Почему? Никто же не думает, что он влюблен, если чувствует голод, усталость или холод. Так зачем так думать, если чувствуешь желание?

– Слишком уж ты умна, – роняет Иззи. На самом деле она считает меня жестокой, но слишком вежлива, чтобы сказать это вслух.

Я собиралась провести воскресенье с матерью, и Иззи, не желая оставаться одна, решает ехать со мной. Это, конечно, приятно, но, честное слово, она меня разочаровывает, считая, что можно быть одинокой в семимиллионном городе с десятками музеев, сотнями магазинов, миллионами баров и ресторанов и целой кучей галерей.

Мама сидит в саду и читает любовный роман. Я со значением грохаю на землю сумку с хорошими книгами. Мама благодарит, но что-то я сомневаюсь, что она променяет томные взгляды и страстные объятия на повесть о тяжелых временах в Ирландии эпохи картофельного голода. Мама всегда рада нам с Иззи. Ей нравится нас опекать, и она тут же бросается на кухню ставить чайник.

Живет мама в Кокфостерс, в чистеньком домике, до отказа забитом мебелью, оставшейся у нее после замужества. Из нашего просторного особняка она перевезла в этот домик с террасой решительно все. Конечно, получилось слишком тесно. По комнате нельзя пройти, не ударившись бедром о край буфета или не задев ногой стул. В некоторых комнатах вещи просто взгромоздились в несколько этажей: на столе стул, на стуле пуф. В двух спальнях по две кровати, на которых никто не спит. Я так надеялась, что она все это выбросит и начнет новую жизнь. Но время для нее остановилось навсегда. Когда она вышла за отца, все говорили, что она удивительно похожа на Мэри Куант. (В те годы это было лестным сравнением.) Такой она и осталась. И теперь, тридцать пять лет спустя, стягивает волосы в большой пучок, каждые три недели подкрашивает их в темный цвет, носит слишком короткие юбки и слишком жирно подводит веки.

Все это немного меня смущает. Не оттого, что она старомодна, хотя сама я отношусь к мо-Де очень серьезно. Просто мне не нравится вы-бранный ею образ. Этот образ громко вопит о том, что жизнь застопорилась, когда мой отец ушел. Мама никогда об этом не говорит, но я-то знаю, что она вроде диккенсовской мисс Хавер-шем, – пытается остаться молодой, надеясь, что однажды отец войдет в дом и эти двадцать шесть лет волшебным образом исчезнут без следа.

Мама высокая и крепкая, а выглядит еще выше, потому что у нее длинные бедра. Она следит за фигурой, и единственная ее уступка возрасту – слегка округлившийся и чуть выпирающий животик. Спина и плечи широкие, – тело еще сильной женщины, а лицо худое, с высокими скулами. Нос узкий и прямой, от него такое впечатление, будто житейские трудности ее не затронули, но выступающий заостренный подбородок улавливает всю боль и жестокость мира. Светло-голубые глаза подчеркивают массивность лица. Эти глаза не могут скрыть ни восторг, ни отвращение, и потому она часто прячет их под темными очками, даже зимой. Я это от нее унаследовала. И хотя черных очков я не ношу, мир я вижу в мрачных тонах.

– Ты получила мое сообщение во вторник? – спрашивает мама. Вместо «да, я была рада» отвечаю «да, но была очень занята и не смогла позвонить». Мама кивает.

– Как свадьба? – Она знает все обо мне и о моих делах. Так она избегает необходимости жить своей жизнью.

– Ничего интересного.

– Было здорово, – улыбается Иззи.

– Досадно, что шел дождь, тем более что сегодня прекрасная погода. А вчера лило весь день.

– Этого следовало ожидать. В конце концов, мы в Англии, и сейчас август. – Зачем я так себя веду? Вечно мать пробуждает во мне худшее. Рядом с ней просто не могу быть не только любезной, но хотя бы вежливой. Какое там! Я становлюсь раздражительной, мрачной, грубой и вспыльчивой. Своим молчанием мама потакает моему ужасающе ребяческому поведению. Но чем сильнее она старается мне угодить, тем хуже я себя веду. И всегда уезжаю от нее с чувством стыда.

– Не обращайте на нее внимания, – советует Иззи.

– Я так и делаю, – засмеялась мама.

– Вы же знаете, как она ненавидит свадьбы. Я прикидываюсь, что очень заинтересовалась пожелтевшей травой на лужайке.

Мама отрезает для меня кусок торта с шоколадной помадкой. Такой я любила в детстве. Не сказать ли ей, что я на диете, не вызвать ли умиление (хотя это все вранье)?

– А Джошу свадьба понравилась?

– Вроде бы, – тихо говорю я. Понятно, куда она клонит. Туда же, куда и всегда, когда разговор заходит о Джоше. Зря она думает, что мы с Джошем будем «прекрасной парой», и принимает невинные проявления его дружеских чувств за попытку к сближению. Эти домыслы раздражают, но я успокаиваю себя тем, что мама совершенно не разбирается в мужской психологии.

– А почему ты не пригласила его на чай?

– Он занят, – у меня не хватает духу продолжать – она и так расстроена. Взяв себя в руки, мама обращается к Иззи. Передав ей кусок торта, мама спрашивает: