Электронная библиотека » Адольф фон Эрнстхаузен » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 14 января 2014, 00:33


Автор книги: Адольф фон Эрнстхаузен


Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
В наступление!

От Северского Донца ко мне примчался один из посланных мной к месту переправы связных:

– Паромы для переброски артиллерии уже готовы.

Переправа через реку осуществлялась в дисциплинированном спокойствии, несмотря на прицельный огонь последней русской батареи. На противоположном берегу мы миновали вражеские позиции, которые выглядели так, словно их сдали почти без боя. Двигаясь дальше, мы то и дело натыкались на мертвых русских. Я обратил внимание на то, что нигде не видно погибших немцев.

– А это всегда так, – пояснил мой адъютант. – Мы сразу же складываем наших павших на специальный грузовик и хороним их при первой же возможности. Мертвых русских должны хоронить местные жители. Их всегда заставляют это делать. Но они почти всегда стараются увильнуть от этого. И потому там, где мы сами не примем меры, всегда поле боя неимоверно смердит – русские мертвые возносятся на небо.

И в самом деле это было так, в последующих боях я всегда обращал на это внимание. Но тела мертвых русских не только отравляли воздух, они лежали во всех ручьях и речушках, иногда даже в колодцах, отравляя воду и наряду с павшими и убитыми лошадьми образуя очаги эпидемий, что с учетом наших неслыханных потерь в боях во время Кавказской кампании еще больше увеличивало потери личного состава. Сейчас мы были еще здоровыми, наши подразделения и части – полностью укомплектованы. Спустя полгода от нас осталась лишь жалкая доля того состава частей Восточного фронта, который начинал летнее наступление, причем каждый третий уцелевший солдат нес в себе ту или другую болезнь, распространяя ее между своими товарищами, пока окончательно не выходил из строя. Отсюда легко понять, что мы никак не могли избежать этой антисанитарной обстановки. Мы просто были потерянным отрядом ландскнехтов, брошенным в бушующие волны человеческого океана Азии, которые при каждом ударе оставляли после себя гекатомбы трупов. (Преувеличение и в потерях, и в численности. В начале летнего наступления вермахта немцам и их союзникам противостояли на южном участке Восточного фронта примерно равные по личному составу и танкам советские силы, уступавшие, однако, немцам в авиации и артиллерии. – Ред.) И мы были обречены на то, чтобы погребать их.

Вечером того первого дня боев за Изюм я в сопровождении нескольких офицеров моего штаба вместе с ротой егерей под проливным дождем, который тут же промочил нас до нитки, добрался до села, стоявшего у опушки лесной зоны. На расположенных далее холмах окопались русские.

Село являло собой грустную картину полного разрушения. Через него проходили отступавшие русские части с лошадьми и транспортом, а наши «штуки»[5]5
  «Штука» – немецкое фронтовое прозвище германских пикирующих бомбардировщиков (от Sturzkampfbomber) Ю-87. Соответствующее советское прозвище – «лаптежник» (из-за обтекателей не убирающегося в полете шасси).


[Закрыть]
отменно выполнили свою работу. Можно было себе представить, какую панику навели здесь пикирующие со включенными сиренами машины. Повсюду взрывами были раскиданы мертвые русские, их тела лежали на опушке леса, в разбитых палисадниках, в трясине низкой ложбины и на улицах вперемежку с останками убитых лошадей и разбитыми автомобилями и повозками.

Несколько в стороне, у кустарников рядом с большой воронкой от бомбы, лежал мертвый комиссар. Первый раз в жизни мне пришлось видеть лицо комиссара, пусть только трупа. Вплоть до нынешнего дня, когда я слышу или читаю о советском комиссаре, в моей памяти сразу же возникает эта картина. Человек этот, в противоположность раскиданным вокруг него телам рядовых красноармейцев, был ухожен и облачен в хорошую форму. Впрочем, его, очевидно, тоже отличавшиеся своей добротностью сапоги уже нашли другого любителя хорошей обуви. Комиссар носил на ногах портянки из белого полотна. Это был крупный, атлетически сложенный, но стройный мужчина с красивой формы чистыми руками. В ходе смертельной борьбы из правой руки комиссара выскользнул пистолет; теперь он лежал рядом как символ последнего приказа комиссара, его последняя угроза. Перед смертью комиссар явно пытался пресечь панику. Особенное же впечатление на меня произвело его желтоватое лицо с иссиня-черными волосами надо лбом и молодецкими усиками: молодое, с высоким лбом, оно еще хранило черты благородного образа мужской красоты. И в то же время на нем застыло какое-то дьявольское выражение, словно Господь даже перед смертью решил подшутить над комиссаром. Эта демонически прекрасная гримаса должна была принадлежать садисту, символу той разрушительной власти, которая поработила людей, чтобы низвергнуть весь мир во власть дьявола.

Комиссары! Что ж, надо отдать им справедливость. Без них – в этом я твердо убежден – большевизм не пережил бы нашего удара, благодаря им мы были в конце концов побеждены. Тому обстоятельству, что они сыграли подобную роль, мы обязаны прежде всего глупости Гитлера. Большевизм уже достиг зрелости и шел навстречу своему крушению, когда последовал наш удар извне. Если бы мы догадались освободить от цепей все свободолюбивые силы, если бы мы принимали как друга всякого, кто шел нам навстречу, то на нашей стороне были бы и комиссары. Но первый же приказ Гитлера об их непременном уничтожении сделал этих людей душой сопротивления. Теперь им пришлось бороться не только за свою идею, но также и за свою жизнь.

Неподалеку от погибшего комиссара мы обнаружили брошенную батарею противотанковых орудий с отлично построенным блиндажом. В нем мы и нашли прибежище на ночь. Нам даже удалось установить здесь полевой телефон, связавший нас с огневой позицией нашей батареи.

Но наша штабная повозка, влекомая уставшими лошадьми, застряла в грязи где-то далеко позади. Лишившись еды и питья, мы кое-как устроились, сидя прямо в промокших до нитки наших мундирах. Поскольку заснуть в таких обстоятельствах было едва ли возможно, мы еще долго сидели, дымя трубками и обсуждая события закончившегося дня.

– Как господин майор оценивает обстановку?

– Как совершенно неясную. Насколько я знаю русских по Первой мировой войне и могу себе представить их по зимней кампании, то события сегодняшнего дня в эту картину не вписываются. Вражеское сопротивление было необычно слабым. Сразу же с началом нашей артподготовки они оставили свои позиции, так что тяжелых потерь не понесли. Но контрудар был нанесен явно с целью прикрыть отступление. Поэтому у меня нет чувства того, что одержана действительная победа. Мне скорее кажется, что они просто уклонились от серьезного боя и что рано или поздно нам еще предстоит пережить неприятную неожиданность.

– Да, мне тоже кажется что-то подобное, – произнес мой адъютант.

– Как и мне, – добавил обер-вахмистр Людвиг.

Новые бои

На следующий день (23 июня 1942 г.) в 15.55 я получил приказ поддержать огнем начинающуюся в 16.00 атаку наших егерей на позиции русских. Моя 1-я батарея как раз подъезжала к нашему КП, 2-я батарея еще только меняла свою огневую позицию. Из наблюдателей на передовой находился только один артиллерийский офицер связи с парой связистов, однако связи с ними еще не было. Терять время было нельзя. Вместе с вахмистром я направился к передовой, следуя за прокладывающей телефонную линию группой связистов. Атака уже шла полным ходом, когда я занял место рядом с артиллерийским офицером. Последний, обер-лейтенант Герд Мейер, еще издали крикнул мне:

– У меня нет связи!

– Сюда уже тянут линию!

Лицо Мейера осветилось радостью.

– Да вы просто волшебник!

Минуту спустя мы уже открыли огонь. Мы находились при этом прямо посреди пшеничного поля, так что любая случайная пулеметная очередь вполне могла зацепить нас. Однако наши снаряды легли удачно, и атака стала успешно развиваться, а затем перешла в рукопашную. Русские отступили. Их позиции оказались в наших руках. Я отправил туда в качестве передового артиллерийского наблюдателя обер-лейтенанта Мейера с радистом и телефонистом. Сам же вместе с вахмистром отправился в обратный путь на наш КП. По дороге к нам подошел офицер-сапер и предупредил о возможности появления русских танков, которые еще могли скрываться в низинах. Мы отнеслись к этому предупреждению не слишком серьезно и продолжили свой путь, куря сигареты. Внезапно позади нас разорвался снаряд, причем мы совершенно не слышали спереди звук его полета. Мой опытный слух артиллериста автоматически отметил: скорость полета снаряда больше скорости звука. Обернувшись, мы увидели русский танк. В то же мгновение еще ближе к нам разорвался второй снаряд. За этим последовало то, что можно было бы назвать бегом по чистому полю наперегонки со смертью. Никогда не мог себе представить, что человек моих лет может стать спринтером, даже если речь идет о его жизни. Инстинктивно, ожидая следующего выстрела, мы стали менять направление бега, чтобы сбить наводчику орудия прицел. Наконец, добежав до спасительной лесной опушки, мы ушли с линии огня налево и почти бездыханными добрались до нашего КП.

– Водки! – Только одно слово и смог я произнести, когда снова обрел способность дышать.

Мои ребята тут же протянули мне фляжку, а адъютант, который видел наш забег, сказал:

– Да, господин майор, должно быть, это было малоприятное ощущение.

– Теперь я представляю себе, что чувствуют зайцы, за которыми гонятся охотники. Если бы я был главным егермейстером рейха, то запретил бы загонную охоту. Геринг[6]6
  Одним из назначений, которое Геринг получил, когда нацисты пришли к власти, и которое доставляло ему огромное удовольствие, была должность главного егеря Германии, к которой в 1940 г. добавилась еще и должность главного лесничего Германии. Кроме других ограничений в охоте, он запретил верховую охоту и охоту из автомобиля.


[Закрыть]
же запретил только парфорсную охоту[7]7
  Парфорсная охота – конная охота с гончими собаками, в которой задачей охотников было взять затравленного собаками зверя, не допустив его растерзания (выхватить зверя у собак). Для парфорсной охоты специально тренировали сильных, выносливых лошадей, способных к быстрой езде без дорог за гончими.


[Закрыть]
за живой дичью, да и то, думаю, лишь потому, что из-за своего ожирения уже не мог ездить верхом.

На рассвете батареи предстояло перебросить на новые позиции, вплотную за пехотными ротами. Вечер и ночь мы еще провели в так понравившемся нам блиндаже, на этот раз снабженные одеялами и продовольствием. Погода снова изменилась, почва подсохла, воздух потеплел. Мы сидели на свежем воздухе у входа в блиндаж, куря и выпивая. Мне никогда не бывало так уютно, как тихим вечером после боя, в котором довелось спасти свою шкуру. Однако наши посиделки были прерваны приближающимся шумом самолетного мотора. Адъютант крикнул: «Сигареты прочь!» Считается, что летчик с высоты может в темноте заметить огонек горящей сигареты. Тотчас же вслед за этим он крикнул: «Внимание, бомба!» – и одним громадным прыжком бросился через открытую и глубоко уходящую в землю дверь нашего блиндажа. За ним последовали и все остальные, причем я оказался замыкающим – отнюдь не по причине особой отваги, но из-за замедленной реакции. При этом я зацепился ногами за туго натянутую проволоку полевого телефона и приземлился в узком дверном проеме на живот. Подо мной ворочались четверо моих товарищей, один на другом. Нам всем одинаково не повезло. Однако в этом положении мы все остались невредимыми, хотя бомба разорвалась совсем недалеко от блиндажа.

Атака на следующее утро развивалась невероятно быстрыми темпами. Едва рассвело, я вполне отчетливо разглядел менее чем в двух тысячах метров перед нами русских на хорошо оборудованных позициях. Спустя два часа наименьшая дальность наших выстрелов составляла уже восемь тысяч метров, хотя перед началом атаки наши батареи были подтянуты и расположены едва ли не вплотную к передовой. Было самое время снова подтянуть артиллерийские орудия к наступающей пехоте. Я распорядился поэшелонно сменить позиции батарей, а сам на вездеходе отправился вперед. Двигаясь по открытому пространству по направлению к шоссе, мы пересекли минное поле, но поняли это лишь тогда, когда оказались посередине его. Когда несколько дней спустя, снова проезжая эти места, я увидел сотни мин, обезвреженных нашими саперами, то у меня запоздало прошел мороз по коже.

Но и широкое шоссе с несколькими полосами движения также было сильно минировано. Мы ехали по крайней правой полосе очень медленно, держась след в след за другой машиной, в которой сидел командир нашего разведвзвода. Перед нами, пропуская, остановился кавалерийский взвод, принадлежавший другой дивизии. Его командир, сидевший на передовом жеребце, представлял собой на фоне остальной обстановки совершенно исключительное зрелище: светловолосый, высокий и стройный лейтенант кавалерии в безукоризненно сидящей на нем форме, в фуражке с козырьком и со стеком в руке, на чистокровном гнедом жеребце, шерсть которого блестела, как и седло с уздой. Трензеля, удила и стремена сверкали на солнце. Рядом с конем вышагивал громадный ульмский дог. Все это напоминало картинку из журнала «Элегантный мир». Я даже подумал в этот момент: он выглядит прямо как принц крови.

В этот момент раздался выстрел, и одиночный пехотинец, который неуклюже шагал впереди конного взвода, упал ничком, сраженный насмерть.

В следующее мгновение я увидел, как мой «принц», пришпорив коня, пустил его в галоп по пшеничному полю, тянувшемуся слева от шоссе, прямо на звук выстрела. Его пес такими же прыжками, вытянувшись, как конь, пустился вслед за ними. Вскоре лейтенант вернулся и сообщил мне:

– Там, совсем близко, в низине, около двухсот русских. Я своим взводом обойду их и ударю по ним с тыла.

Он отдал команду своим людям и повел их в обход, а мы залегли в придорожной канаве, изготовясь к обороне. Наши силы отнюдь не впечатляли: два штабных офицера (командир разведвзвода и я), мой адъютант и два водителя, все мы были вооружены карабинами.

Дальше события разворачивались очень быстро. Интенсивная перестрелка дала нам знать, что кавалерийский взвод пошел в атаку. Русские попытались прорваться через шоссе, но натолкнулись на наш заслон. Силы были неравные: пять карабинов против двухсот винтовок и автоматов. На наше счастье, русские, стремясь оторваться от наседающего сзади противника, рвались вперед, ведя плохо прицельный огонь. Однако они все ближе и ближе подходили к нам. Мы уже могли совершенно отчетливо различать их лица. Мой адъютант что-то произнес, но я за треском выстрелов не разобрал его слова.

– Что вы сказали?

– Что положение безнадежное, но не безвыходное.

В следующее мгновение он радостно воскликнул:

«Ура!»

Я было подумал, что он рехнулся. Но, проследив его взгляд, увидел на складке местности, которая тянулась вдоль шоссе, двух германских егерей с пулеметом. Короткая перебежка – и они уже устанавливают свое оружие на краю нашей канавы. Тут же пулеметные очереди хлестнули по плотно сбившейся толпе русских. Мы видели, как их солдаты, сраженные пулями, падали на бегу, у других лица заливались кровью от попаданий в голову, кое-кто уже поднимал простреленные руки вверх. Толпа тут же отхлынула назад, навстречу сразу же усилившемуся огню кавалерийского взвода. Затем русские сделали еще одну попытку прорваться вперед, через нас. Но их боеспособность была уже на исходе. Передние уже давали понять, что они сдаются, а потом все вместе ринулись к нам. Они торопливо пытались объяснить нам, что с ними были еще два комиссара. Нам следовало отделить от них этих комиссаров, не отправляя их в плен вместе с солдатами. Приблизившийся к нам кавалерийский взвод, узнав об этом, тотчас же начал поиск обоих комиссаров, который, однако, успехом не увенчался.

– Это был наш личный маленький котел, – сказал мой адъютант, угощая меня сигаретой из своего всегда плотно набитого портсигара.

В придорожном трактире мы нашли наших отдыхающих егерей. Они потеряли контакт с противником. Здесь же оказался командир нашего артиллерийского полка, который обозначил слева сектор, откуда он ждал подхода 1-й горнострелковой дивизии. Через некоторое время появилось несколько бронетранспортеров. Из переднего вышел не какой-нибудь лейтенант этой дивизии, но сам ее командир. Вскоре подтянулись и две мои артиллерийские батареи. Они расположились в той же деревне, где уже нашел себе место разведбатальон. Последний вскоре снова был поднят по тревоге, получив задание разведать обстановку. Как раз когда они собирались выступить в путь, подошла и моя 2-я батарея. Я спросил ее командира о состоянии лошадей – могут ли они тотчас же продолжить движение?

– Так точно, господин майор.

– Отлично. Тогда мы последуем за разведбатальоном. Я пойду с ними.

На Осколе

Ha рубеже реки Оскол наше продвижение вперед затормозилось. За рекой неприятель организовал сильную оборону с хорошо обустроенным плацдармом вокруг села на берегу. В этом месте явно предполагалось форсирование реки теми силами русских, которые, по сообщению кавалерийского эскадрона, еще располагались левее нас по эту сторону реки. Мы перекрыли им путь, и моя 2-я батарея заодно с артиллерией кавалерийского полка и разведбатальоном открыла огонь по полевым укреплениям вражеского плацдарма. Когда двумя часами позже сюда подошла дивизия, бой был в полном разгаре. Я рапортовал командиру моего егерского полка майору Нобису. Я познакомился с ним незадолго до своего назначения, когда он был еще капитаном. Когда Нобис через полгода вследствие тяжелого ранения покинул нас, он был уже полковником и кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями. Уже такая исключительная карьера свидетельствует о его выдающихся способностях как солдата и командира, хотя этот очкарик имел внешность скромного школьного учителя. Сейчас на его лице играло строгое выражение.

– Вы подчиняетесь мне как командиру полка или разведбатальону?

– Вам. Признаю, я действовал без приказа, но в интересах вашего полка. Враг уже выбит со своих передовых позиций.

– Против этого возразить нечего. Ладно, расскажите мне обстановку.

На большом плоском пространстве закрытого для обозрения со всех сторон котла за нами собрались воинские части всех родов войск. Многочисленные батареи дивизионной и армейской артиллерии заняли свои позиции. У передней границы котла, проходившей у Оскола, окопались наши егеря и были установлены орудия разведвзвода. Я залег между ними вместе со своим адъютантом и телефонистом, так как только отсюда можно было наблюдать за речной долиной. Мы еще окапывались, лежа на животах под огнем врага, с помощью малых саперных лопаток, как вдруг услышали чей-то крик: «Танк слева!» Незадолго до этого летчик-наблюдатель доложил о шестнадцати русских танках на нашем левом фланге. Теперь мы услышали рев танкового двигателя, который тут же был перекрыт грохотом выстрела из танкового орудия. В завязавшейся артиллерийской дуэли я уже не мог отличить грохота наших орудий от вражеских. Нам же оставалось только все плотнее и плотнее вжиматься в отрытые нами мелкие окопчики. Удар неприятеля вскоре был отражен. Лишь один-единственный танк, ведя интенсивный огонь из своего орудия, смог прорваться сквозь нашу оборону и атаковать нашу 2-ю батарею с левого фланга. Мы увидели, как разворачивается левофланговое орудие. Один выстрел из него, и танк замер на месте. В следующее мгновение из стального колосса вырвалось пламя и дым – жуткая картина. Это означало верную смерть для его отважного экипажа и Железный крест II класса для хладнокровного наводчика орудия. Добиться этого, однако, для него оказалось не так-то легко, потому что и другие противотанковые орудия и другие батареи представили донесения, что они вели огонь по этому танку и остановили его. Однако лишь выстрел орудия 2-й батареи положил конец его продвижению.

Ближе к вечеру части нашей дивизии повели наступление на русский плацдарм справа. С приходом темноты двинулись вперед и наши егеря. Я следовал за ними вместе со своим штабом и командиром 2-й батареи. Когда мы решили захватить встретившуюся на пути деревню, то тотчас же попали под сильный обстрел противника. Я понял, что отсюда никакое наблюдение невозможно и это место можно использовать только как временную позицию для егерей. Тогда мы снова вернулись в свой котел с тем, чтобы сначала поспать, а затем при дневном свете отыскать новый наблюдательный пункт.

С этой целью в предрассветных сумерках мы с обер-вахмистром Людвигом пробирались по изрезанной оврагами местности на нашем левом фланге. Были ли мы уже на ничейной земле или даже в расположении русских, которые находились слева от нас все еще по эту сторону реки? Кто мог это знать? Все наши чувства разом обострились, когда мы выбрались на верхний край заросшей кустарником очередной балки. Людвиг сделал мне предостерегающий знак. Совсем недалеко от нас и несколько ниже в густом кустарнике стояла группа русских пехотинцев. Мы взяли на изготовку наши автоматы[8]8
  В оригинале использован термин «Maschinenpistolen» – «пистолет-пулемет».


[Закрыть]
. Затем я крикнул по-русски: «Стой!», научившись этому у болгар еще на Первой мировой войне. Русские мгновенно застыли на месте и подняли на нас испуганные взоры. Мы знаками дали им понять, что они должны поодиночке подняться наверх и выйти на край обрыва. Они исчезли в зарослях кустарника на склоне балки, а через пару минут рядом с краем обрыва показалась первая голова. У каждого поднимавшегося Людвиг забирал оружие, тогда как я вытаскивал из балки следующего. В конце концов, рядом с нами собралось восемь человек. Безусловно, не все русские выполнили наши требования, часть из них затаилась внизу в кустарнике. Однако наше положение не позволяло спуститься вниз и разыскивать там остальных. И что же нам делать с пленными? Немного подумав, мы просто назначили одного из них старшим и велели двигаться в направлении наших частей. Пока мы могли их видеть, вся группа следовала строем в указанном направлении, не оглядываясь.

– Людвиг, как вы думаете, они дойдут до наших?

– Совершенно точно, господин майор. Теперь для них война закончилась. А если им что-то приказали, они выполнят приказ. И не имеет значения, кто приказал.

Найдя отличное место для наблюдательного пункта, мы вернулись к артиллерийской батарее. Мне же лично пришлось сразу же отправиться с адъютантом, чтобы показать ему место, где предстояло развернуть наш КП. На краю балки мне приспичило по-большому. Чтобы справить нужду скрытно и в покое, я спустился по крутому уступу несколько ниже по склону оврага, в то время как мой адъютант вел наблюдение за территорией противника. Я уже заканчивал свое занятие и хотел было подняться с корточек, как услышал сверху голос моего адъютанта:

– Ради бога, господин майор, продолжайте сидеть, как сидели. Вы расположились как раз между тремя минами. Отсюда сверху они хорошо просматриваются. Я сейчас спущусь и выведу вас.

И в самом деле, я расположился посреди минного поля. Эти русские мины уже довольно давно осложняли нам жизнь. Они представляли собой небольшие деревянные ящики, на которые не реагировали наши миноискатели. Однако места, где они были заложены, можно было опознать по характерным прямоугольникам выступающей земли. Их действие ужасало. За день до этого от верхового посыльного моего штаба, конь которого наступил на такую мину, остались буквально мелкие кусочки. (Мины с деревянным корпусом были разные. Те, среди которых засел автор, – противопехотные ПМД-6 или ПМД-7 (или ПМД-7Ц). В них помещались 200– или 75-граммовые тротиловые шашки, отрывавшие в случае срабатывания (давление 1—12 кг) ступню или ногу до колена. Конь же посыльного наступил на противотанковую мину ЯМ-5 (в середине 1942 г. появилась также ТМД-5, позже ТМД-44), имевшую около 6 и более кг взрывчатого вещества, усилие срабатывания – 90—260 кг. – Ред.)

Наш КП мы развернули в промоине глубиной около четырех метров, которая вливалась в балку. Там мы поставили палатку и начали расширять пространство, роя склон. При этом мы привели в замешательство с полудюжины русских, которые безмятежно поднялись из балки по склону, но тут же сдались в плен. Один из них принялся заверять нас в дружеских чувствах и даже протянул мне для пожатия свою грязную правую руку. Я проигнорировал этот дружеский жест, всю лживость которого выдавало выражение глаз этого парня. Спеша продемонстрировать свое усердие, они взяли лопаты из рук моих людей и принялись в поте лица углубляться в склон промоины. Когда кашевары доставили нам полевые термосы с горячим обедом, мы выделили и русским весьма обильные порции. Они отошли пообедать в сторонке, но не вернулись и бесследно пропали. Поскольку в балке можно было ожидать и других русских, я послал туда патруль. Тот никого не обнаружил, по крайней мере живых.

Спустя несколько относительно спокойных дней у нас побывал в гостях полковник румынского артиллерийского полка, который должен был нас здесь сменить.

– Мой дорогой друг, – на беглом немецком произнес этот полный, по-домашнему уютный господин, – вы расположили свою палатку таким образом, что ее непременно смоет при первом же ливне.

Едва он успел покинуть нас, как небо нахмурилось и облака собрались так быстро, что мы едва успели что-то предпринять. С небес хлынул такой ливень, что наша промоина в несколько минут наполнилась водой и все, что могло плавать, поплыло. Мы, стоя по колено в воде, принялись спасать наши пожитки. Ливень хлестал по палатке, которая все же выдержала его напор. Когда же, наконец, выглянуло солнце и вода медленно спала, все наши вещи, а вместе с ними и мы оказались покрыты толстым слоем грязи.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации