Текст книги "Учитель народа. Савонарола"

Тем не менее глава римской церкви не был пока облечен светской властью и только в VIII столетии совершилось событие, которое привело к этому печальному объединению. Папа Стефан II, уступая желанию Питана, помазал его на царство, а равно и двух его сыновей: Карла (названного впоследствии Великим) и Карломана, и за эту услугу получил от Пипина земли, отнятые им у лангобардов. Последующие папы еще больше увеличили могущество святого престола и расширили папские владения. Григорий VII в свою очередь оказал существенную услугу римской церкви, обогатив ее наследством дочери тосканского герцога.

Джироламо, читая имя папы Григория VII, невольно вспомнил многознаменательный день 23-го января 1077 года. Воображение живо нарисовало ему на горе Реджио скалу Каносса, с мрачными стенами уединенного замка, окруженного глубоким снегом; он видел босого юношу в рубище, который с трудом поднимался на холм; голова его была открыта; длинные волосы падали на плечи; толстая веревка служила поясом. Этот юноша был германский император Генрих IV, помазанный в римские короли папой Николаем II, зять маркграфини Сузской Адельгейды и кузен графини Матильды, владетельницы замка Каносса, где в то время находился папа. Генрих предпринял трудное путешествие в Италию через Альпы, чтобы вымолить прощение у папы и теперь стоял как нищий, дрожа от холода среди глубокого безмолвия, изредка прерываемого рёвом бури. Хотя бледное лицо с любопытством выглядывало из-за гардины окна, но Генрих напрасно молил о прощении; дверь замка долго оставалась закрытой, пока наконец папа, уступая просьбам графини Матильды, сжалился над кающимся грешником.

Джироламо Савонарола, взглянув на распятие, висевшее на стене, невольно сравнил Спасителя с его представителями на земле. Затем, перебирая один за другим листы рукописи, он остановился на истории Болоньи и Феррары. Папа Николай III предложил себя жителям Болоньи в качестве миротворца во время кровавой борьбы между Джеремеи и Ламбертацци; но едва открыты были ворота, как он поспешил овладеть городом. Только в 1401 году Болонья освободилась от папского деспотизма: народ поднял знамя восстания и провозгласил своими предводителями Бентиволио. Что касается Феррары, то папа Павел I превратил в герцогство эту часть земель, пожертвованных Пипином церкви и продал их в 1471 году Борзо д'Эсте, второму сыну Николая III д'Эсте. Причина подобных событий коренилась в невежестве народа, который был убежден, что не только науки, но и грамотность должна быть достоянием одного духовенства. Владетельные князья были слишком слабы и суеверны, чтобы обеспечить себя от насилия; они уступали свои земли папе, чтобы снова получить их на правах ленного владения, так что каноническое право очутилось в руках людей, которые не должны были бы знать других уставов, кроме тех, какие заключались в Библии.

Джироламо невольно задумался над прочитанным. Несмотря на свой монашеский сан он чувствовал глубокое отвращение к тем представителям духовенства, которые старались поработить народ бичом покаяния. Он мысленно поставил задачей своей жизни разорвать сети, которые опутывали нацию и, путем мучений, пыток и жестоких приговоров, отвлекали внимание общества от бесстыдной торговли церковными должностями и имуществами. Вместе с тем он решил освободить своих соотечественников от интриг духовенства и безграничной все более и более охватывавшей его страсти ко всякого рода наслаждениям.

Глава V
Вечный город в Средние века

Любовь принца Федериго к прекрасной Катарине Карнаро не была мимолетным капризом, и поэтому он не имел ни малейшего желания отказываться от своих надежд. По возвращении в Неаполь, он взял клятвенное обещание с своих спутников хранить тайну относительно его поездки на Кипр. Хотя положение принца крови вообще представляет большие преимущества, но вместе с тем оно связано с препятствиями и трудностями, которых не существует для простых смертных. Об открытом сватовстве со стороны Федериго не могло быть и речи, потому что подобный союз явно противоречил планам Венецианской республики. Таким образом, не оставалось иного исхода, как идти по принятому пути, т. е. все дело должно было быть предоставлено самим влюбленным. Если брак будет заключен, то Венеция должна будет примириться с ним, как с совершившимся фактом, а королю Фердинанду не трудно будет выказать мнимое удивление и объявить, что он ничего не знал о намерениях сына. С другой стороны, этот брак не должен был внушать особенно серьёзных опасений Венеции, потому что старший сын неаполитанского короля, Альфонс, имел детей; и можно было смело рассчитывать, что Федериго никогда не будет на престоле. Принц заслужил общую симпатию своей храбростью и благородным характером и искренно любил Катарину Карнаро, так что если бы её рука досталась ему с согласия Венеции, то он был бы самым надежным союзником республики. Но в эти времена господства эгоизма и корыстолюбии никто не доверял благородству и искренней любви и не придавал им никакого значения.

Принц Федериго намеревался сесть на корабль в сопровождении той же свиты, чтобы осторожно пробраться до острова Кипра. Он хотел также надеть на себя прежнюю одежду греческого матроса до прибытия на виллу принцессы Кандорас, где должен был явиться во всем великолепии, сообразно своему высокому сану. Обряд венчания предположено было совершить в капелле королевского замка. Принц Федериго хотел только заручиться обещанием своего отца, короля Фердинанда, что он ни при каких условиях не станет поддерживать притязаний Венеции, которая вероятно потребует, чтобы брак Катарины Карнаро был признан недействительным. Со стороны папы нечего было опасаться чего-либо подобного, тем более, что все итальянские государства были бы крайне довольны унижением высокомерного города лагун.

Но все эти соображения оказались лишними, так как прежде чем принц Федериго собрался в путь, пришло неожиданное известие, что Джоржио Карнаро, по поручению Совета Десяти, принудил свою сестру покинуть Кипр, и венецианское правительство объявило прекрасный остров своей собственностью.

Таким образом все надежды принца Федериго были разрушены одним ударом; но он не жалел, ни об утрате острова Кипра, ни о перемене положения приемной дочери Венецианской республики. Все горячие стремления его сердца относились к прекрасной любимой женщине, с которой он был связан нравственно неразрывными узами. Несмотря на неудачу задуманного им предприятия, он не оставил своего намерения соединиться с Катариной Карнаро; днем и ночью его преследовала одна мысль: увидеть ее и уговориться с нею относительно средств для достижения заветной цели. Сан кипрской королевы служил главным препятствием к вторичному браку Катарины; поэтому принц Федериго решил употребить все усилия, чтобы найти союзников, которые были бы заинтересованы не менее его самого в том, чтобы лишить ее всяких прав на престол Кипра. Такой союзницей могла быть Шарлотта де-Лузиньян, сводная сестра последнего кипрского короля, которая также носила титул кипрской королевы.

Эта принцесса жила в Риме по близости Ватикана, где она приобрела великолепный палаццо и окружила себя двором, который большею частью состоял из греческих изгнанников или греков добровольно проживавших в Риме для своих научных занятий. В это время в Риме и во всей Италии вошло в моду изучение классической Греции; поэтому потомки древних эллинов пользовались большим почетом в знатном итальянском обществе. Остатки классических произведений искусства собирались с усердием, доходящим до мании. Средневековый Рим не уступал в великолепии древнему городу, хотя это была пышность другого рода. Вместо языческих храмов возвышались величественные базилики с примыкавшими к ним гротами и катакомбами, богато разукрашенные патриаршие церкви, в которых хранились памятники первых времен христианства. Дворец прежних римских императоров, сделавшийся достоянием немецких королей, все еще носил следы старого великолепия; за ним виднелся ряд прочных крепостей, которые, наперекор высшим властям, были воздвигнуты независимыми знатными родами: Орсини, Колонна и пр.

Во время переселения пап в Авиньон средневековой Рим дошел почти до такого же упадка, как древний город лежавший в развалинах.

Когда папа Евгений IV вернулся в Рим в 1443 году, то город представлял печальный вид запустения; жители почти не отличались от местных крестьян и пастухов. Они покинули холмы и жили на равнине вдоль извилин Тибра; в узких не мощёных улицах, которые еще больше прежнего были затемнены балконами и арками, бродил скот. На холме, где воздвигнут древний Капитолий, паслись козы; Форум Романум был обращен в поле для коров; с немногими уцелевшими памятниками связывались самые наивные предания; церкви св. Петра грозила опасность обрушиться. Когда папа Николай V снова принял господство над христианским миром и разбогател от приношений богомольцев, прибывших в Рим, по случаю юбилея для получения индульгенций, то у него явилась мысль украсить свою столицу новыми зданиями и придать ей значение мирового города.

В предыдущих столетиях великолепные произведения древнего зодчества были отчасти намеренно разрушены ордами варваров и частью обречены на гибель фанатизмом христиан. Старые колонны были употреблены на сооружение христианских церквей; мрамор обращен в известь; языческие храмы переделаны в базилики и капеллы. Образцовые произведения греческой скульптуры зарывались в землю с целью уничтожения волшебных чар, так как при господствовавшем невежестве люди видели демоническую силу в обаянии художественной красоты. Все, чему приписывали языческое происхождение, должно было подвергнуться переделке или полному забвению. Таким образом нерадение людей соединилось с разрушительным действием времени, чтобы скрыть от удивленных взоров потомства несметные сокровища древности, которые мало-помаху были забыты и исчезли с лица земли. Простой народ равнодушно относился к этому делу разрушения и даже способствовал ему по своему неведению. Но в описываемое время образованная часть культурной нации переменила образ мыслей; и как это часто случается, перешла от одной крайности в другую, так что в обществе вошел в моду настоящий культ древнего мира, и именно греческих произведений искусства.

Уже при папе Каликсте III, первом представителе фамилии Борджиа, носившем тиару, высший духовный сан принял светский характер, который еще больше усилился при его преемниках. Стремление обогатить ближайших родственников и по возможности доставить им почетное положение в свете достигло крайних размеров благодаря полновластию пап, и все более и более отвлекало их от духовных дел. С другой стороны светскому характеру папской власти способствовало необычайное богатство римской церкви, так как сюда стекались сокровища целого мира.

Таким образом, благодаря избытку, совместно с любовью к роскоши, развилось понимание художественных произведений. Папы окружили себя талантливыми людьми по различным отраслям искусства, отчасти, чтобы способствовать их творчеству, а частью с тою целью, чтобы с их помощью вызвать на свет божий бессмертные произведения великого прошлого. При Сиксте IV любовь к роскоши и интерес к искусству достигли крайнего развития; но он и его преемники были еще связаны церковными воззрениями, так что художники должны были избегать светского направления. В произведениях Луки Синьорелли, Мантенья, Гирландайо, Сандро Ботичелли, а равно Филиппо Липпи и Пьетро Перуджино во Флоренции, Франческо Франчиа в Болонье, братьев Беллини, Джоржионе де Кастельфранка и Витторе Карпаччио в Венеции, – виден тот же характер христианской простоты и смирения, который постепенно уступает место более смелому и светскому мировоззрению.

Катарина Карнаро

Естественно, что при вышеупомянутых условиях изучение греческого языка сделалось модным занятием в тогдашнем Риме, и дом кипрской королевы Шарлотты тем охотнее посещался высшим обществом, что здесь можно было всегда встретить греческих ученых и вести разговор на их языке. Дворец королевы Шарлотты по своему устройству соответствовал нравам того времени. Массивные мраморные лестницы вели в жилые покои, довольно неуклюжие и мрачные. Пол в главной зале и в соседних комнатах состоял из каменных плит; деревянные потолки были украшены живописью и позолотой. Дорогие тканые ковры покрывали белые оштукатуренные стены, вдоль которых стояли большие резные или расписанные лари из дерева; везде были высокие деревянные стулья с резьбой и подушками для сидения, массивные столы с досками из мрамора или с выложенными на них пластинками в подражание древней мозаике. Королева Шарлотта украсила главную залу портретами своих родственников; всюду виднелись собранные ею античные статуи, вазы и бюсты; в столовой весь буфет был уставлен дорогими блюдами, чашами, золотыми и серебряными кубками и красивой посудой, которую не только подавали на стол, но и выставляли на показ.

Принц Федериго приехал в Рим под вымышленным именем, так как это был самый удобный способ вступить в сношения с умной Шарлоттой де-Лузиньян. Хотя при папском дворе и в высшем римском обществе скоро узнали настоящее звание мнимого графа Сполето, но, тем не менее, согласно его желанию, с ним обращались запросто, как с частным человеком и не стесняли его свободы. Он мог беспрепятственно располагать своими действиями и бывать в различных слоях общества, под предлогом знакомства с условиями римской жизни.

Молодой принц вскоре должен был убедиться, что королева Шарлотта готовит целую сеть интриг против Венеции, и что она всё ещё лелеет несбыточную надежду добиться кипрского престола, который считался наследственным в её доме. Хотя, по-видимому, она не чувствовала особенной симпатии к Катарине Карнаро, но отдавала полную справедливость её красоте. Принц Федериго заметил также, что королева будет очень довольна браком своей соперницы, так как через это её собственные притязания на кипрскую корону опять получили бы законную силу. Он узнал, что Катарина на правах царствующей особы живет в замке Азоло, в Тревизо, и в кругу ученых друзей занимается литературой и искусством; но по слухам постоянно находится в грустном настроении духа. Королева Шарлотта приписывала это утрате престола, между тем, как принц Федериго надеялся в глубине души, что любимая женщина не забыла своего верного друга и тоскует в разлуке с ним.

Некоторое время спустя между неаполитанским принцем и Шарлоттой де-Лузиньян завязалась самая тесная дружба, так что он откровенно рассказал ей историю своей любви и просил её содействия. Королева выслушала его с большим участием и изъявила полнейшую готовность помочь ему, хотя, в данную минуту, несмотря на его нетерпение, она не могла сказать ему ничего утешительного, потому что успех предприятия зависел от хода событий. С давних пор здоровье папы Иннокентия VIII находилось в плохом состоянии; естественно, что не только в Риме, но и в целом свете шли толки о том, кто будет его преемником. От личности папы зависело решение не только церковных, но и важнейших политических вопросов. Можно было предвидеть заранее, что многий дела примут совсем иное направление, если этого пожелает новый папа.

В доме королевы Шарлотты часто бывал кардинал Родриго Борджиа, светский человек, обладавший несметными богатствами, который по всем данным должен был сделаться преемником папы. Ловкий и хитрый кардинал в своих сношениях с влиятельными людьми старался убедить их, что вполне сочувствует их желаниям и надеждам и готов осуществить их при первой возможности.

Королева Шарлотта также не раз слышала эти уверения и была убеждена, что будущий папа признает её наследственные права на Кипр и согласно желанию жителей возвратит прекрасный остров Лузиньянскому дому. Если бы это случилось, то все препятствия к браку неаполитанского принца с Катариной Карнаро решились бы сами собой.

Хотя эта мысль улыбалась принцу Федериго, но ему трудно было сдержать свое нетерпение в виду неопределенных надежд. Королева Шарлотта сообщила его тайну кардиналу Борджиа, который, с своей стороны, употребил все усилия, чтобы произвести на него хорошее впечатление. Хотя в разговорах с принцем кардинал никогда не касался прямо его сердечных дел, но при всяком удобном случае настойчиво доказывал, что, по его мнению, Шарлотта де-Лузиньян должна неизбежно вступить на кипрский престол. Таким образом, кардинал Борджиа приобрел себе еще одного нового горячего сторонника и, вдобавок, королевской крови.

Но скоро судьба заставила принца на время забыть о своей любви, так как он должен был вернуться на родину, вследствие возмущения неаполитанских дворян против короля. Он надеялся беспрепятственно доехать до столицы, но дорогой его остановили мятежники, которые надеялись привлечь принца на свою сторону, тем более, что они хотели провозгласить его королем вместо отца и старшего брата Альфонса. Но Федериго объявил, что скорее готов умереть или остаться на всю жизнь в плену, нежели поднять оружие против родного отца. Заговорщики, продержав его у себя некоторое время, дозволили ему продолжать путь.

Постоянные смуты, происходившие в различных пунктах Италии, коснулись и знатного рода Бентиволио, хотя на этот раз они начались не в самой Болонье, а в Фаэнце, где жила сестра Ипполита, Франческа, которая вышла замуж за повелителя этого города, Гадеотто Малфреди. Хотя Галеотто, быть может, не отличался особенной супружеской верностью и Франческа имела повод к неудовольствию, но она зашла слишком далеко в чувстве мести. Предполагая, что муж пренебрегает ею из-за другой женщины, она еще больше удалила его от себя своим вспыльчивым характером. Вместо того, чтобы сделать попытку вновь заслужить его расположение кротким обращением и уступками, она подкупила убийц и, спрятав троих под своею постелью, послала сказать мужу, что опасно больна и желает его видеть. Четвертый убийца, скрытый за занавесью, тотчас же бросился на Манфреди, когда тот вошел в комнату и приблизился в постели своей мнимо-больной жены. Манфреди, при своей необычайной ловкости и силе, поборол противника прежде, чем трое его товарищей успели выползти из засады. Но Франческа, не помня себя от ярости, вскочила с постели и, схватив шпагу, пронзила грудь своего мужа; затем она вместе с детьми скрылась в крепости Фаэнца. Убийство не могло остаться безнаказанным, тем более, что жители города уважали Галиотто и всю фамилию Манфреди и с ужасом узнали о насильственной смерти своего властелина. Джованни Бентиволио, услыхав об опасности, грозившей его дочери, поспешил к ней на помощь с вооруженной силой. Но жители Фаэнцы выступили против него вместе с массой народа, который целыми толпами собрался из окрестностей. Они одержали полную победу над старым Бентиволио и взяли его в плен.

В то же время они обратились к Лоренцо Медичи и просили его содействия. Лоренцо с радостью воспользовался этим случаем для достижения своих целей, тем более, что венецианцы выказывали стремление овладеть Фаэнцой; он устроил дело таким образом, что Джованни Бентиволио дозволено было вернуться в Болонью со своею дочерью, между тем, как флорентийская республика взяла на себя опеку над наследниками Галиотто.

Вскоре после того скончался Джованни Бентиволио, и господство над Болоньей перешло к его сыну, Ипполиту. Он давно женился на Ореоле Кантарелли и, подобно другим мелким правителям Италии, стремился всеми способами расширить свою власть, не разбирая средств для достижения цели.

Франческетто Чибо, получивший от папы титул князя Массы и Каррары, после брака с Маддаленой Медичи, жил первое время во Флоренции, где он построил себе дворец, и по своей щедрости относительно художников не уступал своему тестю, Лоренцо Медичи. Хотя Маддалена согласилась исполнить волю родителей, но чувствовала прежнее нерасположение к своему мужу, который несмотря на величайшую предупредительность не мог подчас добиться от неё ни одного ласкового слова. Мало-помалу им овладело нетерпение, он предался прежним развлечениям, чтобы вознаградить себя за холодность жены, но тут известие о близкой кончине папы принудило его неожиданно отправиться в Рим.

С некоторого времени, здоровье Иннокентия VIII настолько ухудшилось, что ежедневно ожидали его смерти. Франческетто поспешил заблаговременно в Рим, чтобы завладеть папскими сокровищами, и, услыхав по приезде о кончине своего отца, тотчас же принял меры для исполнения этого намерения. Но кардиналы уже собрались в Ватикане с целью составить инвентарий папской казны. Они обвинили Франческетто в том, что он давно перевез часть церковного имущества во Флоренцию; вследствие этого возник горячий спор о папском наследстве. Во время этого шума очнулся папа, который двадцать часов пролежал в летаргическом сне, и слышал все, что происходило вокруг него. Едва он почувствовал возвращение сил, как тотчас же прогнал кардиналов с замечанием, что надеется пережить всех их.

Ватикан в Риме

Естественно, что это событие имело большое влияние на душевное настроение папы. Его едва не погребли живым, вследствие чего он стал с недоверием относиться и к своим врачам. Медицина находилась тогда в жалком состоянии и более чем на половину состояла из шарлатанов. Лекарства изготовлялись из самых невероятных целительных средств, извлекаемых из органической и неорганической природы и, когда дело шло о здоровье высокопоставленного лица, то врачи нередко употребляли для лечения наиболее дорогие и редкие вещества. Так, например, чтобы придать целительную силу лекарству они толкли жемчуг, расплавляли драгоценные камни, резали и подвергали пытке живых зверей. Папа Иннокентий не раз слыхал об одном враче еврее, жившем в гетто, который приобрел такую известность удивительными, почти баснословными случаями исцеления, что слава его достигла Ватикана. Папа изъявил желание посоветоваться с ним, хотя большинство кардиналов и весь папский двор с ужасом услыхали об этом и употреблены были все усилия, чтобы отклонить святого отца от подобного намерения. Но он остался при своем мнении и настойчиво принудил к молчанию всех, кто противоречил ему.

Гетто или еврейский квартал состоял тогда из одной главной, очень узкой улицы и множества смежных еще более узких переулков. На обоих концах главной улицы находились железные ворота, которые с времен папы Пия IV ежедневно запирались по вечерам и были снова отпираемы каждое утро. Еврейский квартал, расположенный поблизости от Тибра, принадлежал к самым нездоровым частям Рима. Тесные улочки были переполнены обитателями, и поэтому естественно, что здесь время от времени появлялись эпидемические болезни, которыми заражались соседние улицы, что и наводило суеверный народ на мысль, будто евреи умышленно отравляют воздух и воду. К этому нужно прибавить еще то обстоятельство, что при общем невежестве, господствовавшем тогда во всей Европе, еврейские врачи, изучавшие мавританскую ученость, по своим взглядам и знаниям, далеко превосходили местных лекарей-шарлатанов, которые из зависти распространяли о них самую возмутительную клевету. Стоило еврейскому врачу посоветовать своим соотечественникам прибавлять для вкуса к дурной воде какое-нибудь безвредное снадобье, чтобы это послужило поводом к самым нелепым обвинениям.

На главной улице гетто были большие прекрасные дома; некоторые из них казались невзрачными по наружному виду, тогда как их разукрашенный фасад был обращен на двор и внутри дома находились просторные жилые помещения. Христиане редко заходили сюда иначе, как по делу; поэтому во время своих визитов они не переступали дальше порога приемной, и евреи могли безопасно расточать возможную роскошь в своих жилых комнатах. Если бы посторонний посетитель случайно очутился в этих тайниках, то они вероятно произвели бы на него впечатление чего-то сказочного. Сначала он шел по узкой грязной улице; затем он входил в дом, который по своему мрачному виду скорее походил на тюрьму, чем на человеческое жилье. Но тут глазам его неожиданно представлялся ряд ярко освещенных комнат, роскошно убранных в восточном вкусе. Дорогие ковры покрывали пол; везде стояли мягкие диваны; к потолку были привешены великолепные лампы. Многие евреи сохранили в изгнании восточную одежду своей родины, и поэтому впечатление сказочного мира еще более усиливалось, когда перед посетителем являлись жены и дочери хозяев с их чужеземной красотой и одеждой, нередко ослепительной по своему богатству и великолепию.

Такая же обстановка была в доме еврейского врача Исаака Иэма, тем более, что он был женат на дочери одного из самых богатых купцов, который имел достаточно средств, чтобы дать за нею огромное приданое.

Высокая, узкая дверь выходила в темные сени, где трудно было различить сразу лестницу, ведущую в верхний этаж. Внизу по обеим сторонам сеней были кладовые для склада товаров, которые отдавались в наймы; свет проникал в них с улицы через наружную дверь. Посетитель поднимался по темной узкой лестнице; затем он должен был постучать в дверь, которая вела в переднюю, также слабо освещенную. За передней был кабинет хозяина дома. Большие фолианты еврейских и греческих рукописей наполняли резные полки, занимавшие часть стен; на других полках виднелись банки и скляночки с разными жидкостями и предметами, сохраняемыми в спирте. Не было также недостатка в скелетах, черепах и чучелах зверей; на большом столе, стоявшем среди комнаты, лежало множество инструментов и других хирургических приспособлений. Налево от кабинета находилась большая комната, где обыкновенно собиралась вся семья в часы отдыха, и где было соединено все, что мы встречаем в сказочных описаниях восточного великолепия, хотя тут не было ни одной картины, или статьи; её пол, стены и двери были покрыты дорогими турецкими коврами. Вся мебель и украшения были в мавританском вкусе, равно как и убранство комнаты, которая освещалась дорогими висячими лампами, горевшими не только вечером, но и большую часть дня, так как солнечный свет с трудом проникал сюда через узкую улицу и небольшой двор. Здесь можно было почти всегда встретить хозяйку дома за какой-нибудь работой.

С другой стороны кабинета была комната, назначенная для игр и занятий двух сыновей Исаака, красивых, здоровых и способных мальчиков, на которых он возлагал большие надежды в будущем. Этажом выше были расположены спальни; в них все-таки, было немного больше света и воздуха, что и побудило сведущего врача дать такое назначение верхним комнатам.

Прибытие папских слуг произвело не малую тревогу в гетто; особенно, когда разнеслась весть, что им поручено привести знаменитого врача Иэма в Ватикан. Но эта неожиданная честь не могла порадовать Исаака, так как он и его единоверцы знали по горькому опыту, что к ним обращаются только в крайней беде, когда нет иного исхода, и что в большинстве случаев христиане с величайшим отвращением пользуются их услугами.

Евреи ничего не имели против того, чтобы христиане являлись в гетто для займа денег, потому что давали их не иначе как за большие проценты и с верным обеспечением. Но они сами неохотно входили в дома знатных христиан, так как здесь не чувствовали себя в безопасности. Еще большая беда грозила несчастному еврею, которого призывали к постели больного папы, и он от такой чести мог ожидать для себя самых печальных последствий.

Тем не менее Исаак встретил посланных с сознанием собственного достоинства и со смелой надеждой на свои силы. В продолжение многих недель и месяцев шли толки о здоровье папы, состояние которого разбиралось до малейших подробностей. Между тем лейб-медики и ученые врачи, вызванные из других стран, находились в недоумении и не знали, что посоветовать святому отцу, потому что испытали все средства, бывшие в распоряжении медицины при тогдашнем уровне науки. Для всех было загадкой, почему силы больного нисколько не увеличиваются, и в то же время не настолько упали, чтобы можно было ожидать смерти.

Папа играл самую видную роль в Европе, дела которой находились в непосредственной зависимости от его жизни и смерти, так что состояние его здоровья представляло для всех величайший интерес. Естественно, что болезнь папы, хотя с другой точки зрения, но еще в большей степени занимала врачей и служила для них предметом постоянных размышлений и оживленных споров. Таким образом Исаак Иэм узнал в точности весь ход заболевания и все симптомы и давно составил свой взгляд на недуг, охвативший главу церкви. Он был убежден, что знает средство, которое может возвратить здоровье папе.

Поэтому приглашение к больному не особенно опечалило его Он спокойно простился с семьей и друзьями; затем без всяких опасений, с радостной надеждой на торжество науки, последовал за своими провожатыми, которые повели его через мост на Тибре, а оттуда в Ватикан.

Иннокентий VIII с нетерпением ожидал прибытия еврейского врача. Естественно, что в том положении, в каком он находился, мысль об исцелении всего больше занимала его, и ему было безразлично кто будет его спасителем. Самые драгоценные мощи и чудотворные средства церкви оказались бессильными; теперь он возложил все свои надежды на искусство знаменитого еврейского врача и решил заранее подчиниться его предписаниям. Кардиналы с глубоким негодованием смотрели на поведение святого отца, которое противоречило всем предписаниям христианской церкви. С другой стороны врачи, собранные в Ватикане, руководимые завистью, встретили крайне враждебно своего знаменитого собрата, слава которого должна была еще больше увеличиться, если бы ему удалось возвратить здоровье папе.

Гетто в Риме

Между тем Исаак осмотрев больного, окончательно убедился в справедливости своих предположений и смело заявил, что, по его мнению, можно испробовать еще одно средство для спасения драгоценной жизни. Оно состояло в том, чтобы с помощью искусной операции влить здоровую и молодую человеческую кровь в жилы расслабленного старика.

Это заявление произвело сильнейшую сенсацию. Известно было, что не раз делались попытки вливания крови молодых животных в жилы человека; но так как при подобных операциях никто не обращал внимания на жизнь животного, то последнее обыкновенно обрекалось на смерть. Но теперь еврейский врач осмелился сделать предложение пожертвовать человеческой жизнью, чтобы доставить исцеление папе. Самые разнообразные ощущения отражались на лицах людей, окружавших постель больного: испуг, удивление и негодование смешанные с отвращением.

Быть может, при других условиях никто не нашел бы ничего ужасного в этом предложении; но теперь оно было принято с особенным недоверием, так как возбудило подозрение, что еврей имеет при этом коварное намерение нанести чувствительный удар церкви в лице её главы. Что скажет Европа и весь христианский мир, если жизнь папы будет спасена ценой человеческой жертвы? Разве это не будет прямым отрицанием всех христианских воззрений! Если даже найдутся родители, которые за большое вознаграждение согласятся рискнуть жизнью своих детей, и операция для последних обойдется благополучно, то это не изменит факта, что человеческое существование подвергнуто было опасности для исцеления святого отца.