Текст книги "В серой зоне"

5. Каркас сознания

 
Низвергнуться в Аверн нетрудно,
Двери в обители Дита открыты всегда,
Назад повернуть и из тьмы снова выйти на свет –
Вот что дается труднее всего!
 

Вергилий. «Энеида».

На рубеже 2002 и 2003 годов меня беспокоило несколько вопросов. Первый: Дебби и ее мозговая активность. Мы не понимали, почему ее мозг реагировал на раздражители определенным образом, и меня это тревожило. Дебби услышала несколько слов, и ее мозг ответил на эти звуки, как мозг любого здорового человека, распознал речь, не путая ее с другими шумами. Мне очень хотелось бы узнать, дошло ли до разума Дебби значение этих слов. Поврежденный мозг человека в бессознательном состоянии может отметить наличие звука речи, однако неспособен обработать эту информацию. Может ли находящийся без сознания человек понимать смысл слов, которые он услышит? И что в данном контексте означает «понимать»?

Сложный вопрос. На каком уровне функционирования мозга можно считать человека находящимся в сознании? Этот вопрос я стану задавать себе все последующие годы, в разгар путешествий в серую зону. Проблема заключается в том, что вопросы о сознании имеют непосредственное отношение к тому, кто их задает, равно как и само понятие науки часто рассматривается с очень личных точек зрения.

Вот, например, маленький ребенок. Большинство из нас согласятся, что здоровые десятилетние дети осознают себя и окружающий мир во многом так же, как взрослые. Они понимают язык, принимают решения, отвечают на вопросы, хранят воспоминания, предпринимают действия на основании воспоминаний и обладают большей частью других познавательных способностей взрослого человека, хотя и в базовой форме.

А что скажете о двухлетних карапузах? Они себя осознают? Большинство опрошенных ответит «да». Малыши понимают язык и принимают решения, пусть несложные, ведь поиграть с поездом или посмотреть книжку с картинками – тоже решение. Они произносят слова и иногда целые предложения, у них есть воспоминания, и порой они действуют на основании этих воспоминаний (вынимают игрушечный паровозик из коробки, потому что помнят, что его туда положили, – тоже действие на основании воспоминания). Они демонстрируют основы сознания взрослого человека.

А теперь представим себе ребенка в месячном возрасте. Конечно, такой малыш тоже себя осознает, скажете вы! Однако давайте подумаем. Младенцы в месяц, похоже, не понимают, что им говорят, хотя, наверное, их внимание и можно привлечь ненадолго агуканьем и другими звуками. Если крикнуть на младенца (чего делать ни в коем случае нельзя), он, скорее всего, заплачет. А если спеть ему колыбельную, то успокоится и агукнет в ответ. И это все.

Большинство таких «ответов», несомненно, являются автоматическими, они врожденные. Диапазон основных реакций невелик – младенец успокоится, услышав пение, вне зависимости от того, о чем вы поете. Младенцы не реагируют на инструкции соответствующими действиями, они ведь еще не понимают языка, так что не будем к ним слишком строги. Они способны (или нет?) запоминать происходящее (давайте признаемся: лишь немногие из нас скажут, что помнят себя в один месяц) и явно не действуют на основе воспоминаний, как это делает ребенок в два года. Младенцы поворачиваются к новой игрушке, когда же игрушка исчезает, забывают о ней. Итак, допустимо ли считать младенца в один месяц от роду осознающим реальность? Знает ли он, что существует как личность и что вокруг него мир, с которым можно взаимодействовать, влиять на него и находиться под его влиянием? Если это так, то какую форму принимает это «знание»?

Короче говоря, довольно трудно решить, являются ли младенцы тридцати дней от роду сознательными или нет, и неудивительно, что мнения разделились: некоторые думают, что такие дети осознают реальность, другие – сомневаются. В 2010 году я обсуждал этот вопрос с далай-ламой в Бразилии и получил от него тот же ответ, что и от коллег по нейробиологии: «Все зависит от того, что для вас есть сознание». В том-то и проблема! Какие умственные способности доказывают наличие сознания? Дебби различала человеческую речь, однако это явилось недостаточным доказательством, по крайней мере для меня, чтобы сделать вывод: она в сознании и способна воспринимать реальность.

Не все согласны с подобной логикой. Задайте этот вопрос своим друзьям, и вы наверняка обнаружите среди них того, кто уверен: ребенок тридцати дней от роду осознает реальность. Может, и вы так думаете? А потом спросите тех же людей: «Что вы скажете о нерожденном ребенке? О плоде в материнской утробе? Осознает ли он реальность?» Даже те, кто с уверенностью признавал наличие «сознания» у месячного младенца, усомнятся. Давайте отступим еще немного в прошлое. Как насчет зиготы – одноклеточного организма, образованного из спермы и яйцеклетки, из которого спустя девять месяцев формируется ребенок? Правильно ли утверждать, что зигота обладает сознанием? Осознает реальность? Большинство опрошенных согласятся, что это не так, отчасти потому, что у зиготы нет способностей, которые есть у младенца; к тому же довольно маловероятно, чтобы одноклеточное существо имело сознание.

И здесь мы подходим к интересному вопросу. В какой именно момент на траектории развития от зиготы до плода, от новорожденного до двухлетнего малыша и до взрослого, возникает сознание? Неважно, считаете ли вы, что младенец или даже плод в утробе осознает реальность. Вы ведь при этом не станете отрицать, что одноклеточная зигота не обладает сознанием, а взрослый человек – да? Когда же именно начинается осознавание реальности? Рождение – вполне очевидный и драматический момент в существовании индивида, однако представляется маловероятным, что ребенок, едва покинувший утробу матери, лучше осознает реальность, нежели девятимесячный плод, который вот-вот появится на свет.

Мы не знаем, в какой конкретно момент развития организм – в нашем случае человек – обретает сознание, начинает осознавать реальность. Довольно легко решить, что десятилетний ребенок обладает сознанием, а зигота – нет. Но что же происходит между этими точками во времени и развитии? Младенец в месяц уже демонстрирует некоторые способности к обладанию сознанием. Тем не менее многие ключевые элементы у него отсутствуют. Именно в таком положении мы и оказались после сканирования Дебби и Кейт. У пациенток, которых мы исследовали на томографе, присутствовали определенные функции нормального сознания: Дебби воспринимала речь на слух, а Кейт видела и воспринимала лица. Однако этих данных было недостаточно, чтобы сделать вывод: пациентки находятся в сознании, то есть осознают реальность. Такой результат нас, мягко говоря, разочаровал.

Мы все так или иначе находимся под влиянием рассуждений на тему: когда именно человек обретает сознание. Вспомним хотя бы вопросы, которые часто поднимаются в связи с абортами и правом на жизнь. Мы все когда-то были зародышами, подчинялись законодательным причудам, которые куда легче развеять политическим лоббистам и религиозным фанатикам, чем ученым, обладающим научными доказательствами.

Если вы думаете, что жизнь начинается в момент зачатия и/или верите в святость человеческой жизни, то для вас вопрос, когда возникает сознание, вероятно, неактуален. Все прочие, дискутируя об абортах, говорят о том, что плод на определенной стадии развития может обладать сознанием и, следовательно, в некотором смысле «знать» свою судьбу. С данным утверждением связана еще одна проблема: если плод сознателен, то он способен «чувствовать» боль. Чувство боли – это опыт; не физическое свойство внешнего мира, такое как температура, а личный опыт, который каждый из нас обретает в ответ на общий раздражитель.

Если вы уколитесь о шип или положите руку на горячую плиту, то ваше ощущение боли будет отличаться от моего. Оно будет зависеть от вашего предыдущего опыта болезненных ощущений, от вашего состояния в данный момент и от внутренней химической структуры вашего тела и мозга. Боль – осознанный опыт, и чтобы испытать ее, мы должны находиться в сознании, осознавать реальность. Если бы это было не так, то обезболивающие препараты, например «Пропофол», не помогали бы человеку выдерживать боль при хирургических операциях. Триггер (в данном случае нож хирурга) за века не изменился, сознательный опыт, к счастью, стал другим.

Мы знаем, что мозг плода начинает развиваться только через три-четыре недели после зачатия, поэтому основные структурные элементы восприятия боли, каркас сознания, до тех пор не существуют. Главные отделы мозга взрослого человека формируются через четыре-восемь недель после начала беременности, но только приблизительно на девятой неделе кора головного мозга делится на два полушария. В двенадцать недель между различными частями мозга возникают элементарные нейронные связи, однако их пока недостаточно для создания и регулирования сознательного опыта.

Как утверждает Даниэль Бор в своей замечательной книге «The Ravenous Brain», изданной в 2012 году, области мозга, которые должны быть неповрежденными, способными функционировать и общаться друг с другом для осознания реальности, не формируются до примерно двадцати девяти недель беременности, а эффективно взаимодействовать между собой начинают спустя еще месяц. Если исходить из доступных нам знаний, то маловероятно, что сознание в любой форме, включая способность испытывать боль, появляется до тридцати недель с момента зачатия.

Противники абортов отмечают, что плод уже в возрасте шестнадцати недель реагирует на низкочастотные звуки и свет. Действительно, к девятнадцати неделям плод вздрагивает или отдергивает конечности в ответ на болезненный стимул. Это весьма явные признаки, и понятно, почему они часто воспринимаются как доказательство формирующегося сознания. Однако, как пишет в своей книге Даниэль Бор, данные реакции генерируются самыми базовыми частями мозга, не связанными с процессом осознавания, и потому никоим образом не доказывают, что плод осознает реальность. Мы наблюдаем ранние рефлексы, которые, вероятно, полностью контролируются стволом головного мозга и спинным мозгом. Последователи религий скажут – и в некоторой степени их мнение оправданно, – что научная точка зрения, высказанная выше, до сих пор не объясняет, что́ делает сознание реальностью. Будто кто-то вдруг поворачивает загадочный выключатель – и сознание возникает. Именно потому, что мы не в полной мере понимаем, как и когда поворачивается этот переключатель, некоторые ищут объяснения в Божьей воле и «высшем замысле».

Как ученый, который посвятил большую часть своей жизни исследованию вопроса: сохраняется ли сознание в людях, оказавшихся в экстремальном состоянии, я считаю такие аргументы совершенно фальшивыми. Да, мы не знаем, что именно «включает» в человеке сознание, но это вовсе не значит, что процесс никогда не будет объяснен с научной точки зрения. И я не сомневаюсь: уже в ближайшем будущем мы получим на этот вопрос понятный и подробный ответ, точно так же, как в последние годы многие другие великие тайны Вселенной были объяснены с помощью законов физики. Мы, ученые, собираем данные, формулируем гипотезы и проверяем их. Иногда мы успешно решаем задачу и объясняем что-то новое, а иногда – нет. То, что проблема не разрешена сегодня, не означает, что она неразрешима в принципе. Обращаться к метафизическим объяснениям только потому, что мы пока не нашли убедительных ответов на многие вопросы, антинаучно, нелогично и, на мой взгляд, иррационально. В любом случае, даже если мы не найдем ответа ни на один научный вопрос, не упадем же мы в пропасть с края плоской земли!

* * *

Пока мы в Кембридже бились над вопросом, в сознании ли Дебби, и пытались выяснить, когда человека можно считать обретшим сознание, на другом берегу Атлантики едва не разразилась научная война: стороны вступили в полемику о том, когда сознание уходит. О серой зоне заговорили в программах вечерних новостей в США, дискуссия быстро распространилась и по Европе. Зародился «идеальный шторм»: одновременно появились подходящий пациент, подходящая семья, соответствующее расхождение мнений и общественный интерес к проблеме, которая прежде не привлекала внимания журналистов. Активисты движений за право на жизнь и право на смерть столкнулись с реальным клиническим случаем: пациентке в США поставили диагноз «вегетативное состояние», она много лет лежала на больничной койке, очевидно и не подозревая, что половина населения штатов собиралась биться за ее права. У Терезы Мари (или просто Терри) Шайво остановилось сердце у нее дома, во Флориде, в 1990 году, и она получила массированное повреждение головного мозга в результате длительной нехватки кислорода. В 1998 году муж Терри – Майкл – обратился в суд штата Флорида с ходатайством: он просил разрешения убрать трубку для кормления жены, чтобы позволить ей умереть. Родители Терри, Роберт и Мэри Шиндлер, выступили против Майкла, утверждая, что их дочь в сознании.

Кембриджские ученые, сгорая от нетерпения, следили за разгоревшимися страстями. О случае Терри писали книги, снимали документальные фильмы, родственники женщины появлялись в телевизионных реалити-шоу, возбуждались судебные дела. Активисты движений и за право на жизнь, и за право на смерть выходили на улицы. Газеты посвящали «делу Терри» первые полосы. Мы, британцы, лишь пожимали плечами: абсурд! Представляете, что говорили у нас за чаем и крокетом?

– По крайней мере, президент пока не вмешивается.

– Ого! Уже и президент вмешался.

Памятуя о недавнем фиаско Билла Клинтона с Моникой Левински и судебном разбирательстве О. Дж. Симпсона, мы привыкли считать, что американская система правосудия в лучшем случае непредсказуема, а порой и абсурдна.

Словно желая подчеркнуть контраст США с Европой, Британия потерпела свое собственное фиаско с «делом Шайво». Конечно, нам не хватало развеселой атмосферы штата Флорида, тем не менее тот процесс затронул многих. Энтони Бланд, двадцатидвухлетний болельщик футбольной команды Ливерпуля, был ранен во время трагедии на стадионе Хиллсборо, в той давке погибло девяносто шесть человек (это случилось в 1989 году). Страна следила за делом Бланда месяцами, а суды шли не один год. Болельщики обвиняли полицию, полиция обвиняла болельщиков. Бланд получил серьезные повреждения мозга, в результате которых впал в вегетативное состояние. Больница при поддержке родителей обратилась в суд с просьбой о постановлении, которое позволило бы молодому человеку «умереть с достоинством».

Судья сэр Стивен Браун впервые в Англии постановил, что искусственное кормление через трубку является медицинским лечением и что прекращение лечения будет соответствовать надлежащей медицинской практике. Оппоненты нашлись буквально мгновенно и выступили в истинно британском стиле. Адвокат, назначенный официальным солиситором, чтобы действовать от имени Бланда, утверждал, что отнять еду у пациента равносильно убийству, и обжаловал ранее принятое решение. Палата лордов апелляцию отклонила.

В 1993 году Бланд стал первым пациентом в истории английской юриспруденции, которому суд позволил умереть в результате отмены лечения, включавшего питание и воду. Возникло относительно мало возражений, никто не суетился. Средства массовой информации довольно трезво отметили, что времена изменились и в тех случаях, когда «нет надежды», пациентам следует разрешить осуществить свое право на смерть.

Это такой особый британский способ решать проблемы. Уважительно, скорбно и стоически, с минимальным отклонением от стандартного протокола. В апреле 1994 года активист, выступавший в защиту жизни, священник отец Джеймс Морроу, попытался привлечь к ответственности врача, который изъял у Энтони Бланда еду и лекарства, обвинив медика в убийстве, однако Верховный суд быстро отклонил ходатайство.

Атмосфера в Англии была совсем не похожа на жаркие дебаты в США. В 2003 году во Флориде приняли «Закон Терри», который предоставил губернатору Джебу Бушу полномочия вмешаться в это дело. Буш сразу же приказал вернуть снятую неделей ранее трубку, через которую кормили Шайво.

Требуя оставить дочь в живых, Шиндлеры развернули общественное движение. Они обратились к Рэндаллу Терри, видному активисту, выступавшему за право на жизнь, и продолжали использовать все доступные юридические возможности. Безумие не прекращалось. Наверное, ни один журналист в США не прошел мимо дела Шайво.

Наконец, в 2005 году суд разрешил мужу Терри Шайво, Майклу, навсегда отключить жену от аппарата питания. В общей сложности по этому делу подали четырнадцать апелляций, множество ходатайств, петиций, провели бесчисленные слушания в судах Флориды; было подано пять исков в федеральный окружной суд; потребовалось политическое вмешательство со стороны законодательного органа штата Флорида, губернатора Джеба Буша, Конгресса США и президента Джорджа Буша; в истребовании дела Верховный суд Соединенных Штатов отказывал четыре раза. Дэвид Гэрроу, эксперт по правовым вопросам, так высказался на сей счет в газете Baltimore Sun: «Дело о самой обсуждаемой в суде смерти в американской истории завершилось».

Вскрытие Терри Шайво выявило обширные повреждения головного мозга с усыханием в ключевых областях коры мозга. После травм или длительного периода кислородного голодания клетки головного мозга часто отмирают и больше не восстанавливаются. Данный процесс называется апоптозом – распространенная картина у пациентов в вегетативном состоянии. Повреждение частей коры головного мозга, критически важных для высших аспектов познания – мышления, планирования, понимания и принятия решений, – однозначно указывает на то, что Терри Шайво не сохранила никакого подобия сознания. Основные несущие конструкции, так сказать строительные леса, на которых поддерживается наше сознание, были разрушены.

Чтобы понять, находилась ли Терри Шайво в сознании, давайте вернемся к месячным младенцам. Хотя поведение совсем маленьких детей порой непонятно, у них все же имеются нейронные механизмы, необходимые для существования сознания, независимо от того, присутствует оно у них или нет. У Терри Шайво таких механизмов не сохранилось. Она не была в серой зоне. Тереза Мари Шиндлер, появившаяся на свет в округе Монтгомери, штата Пенсильвания, застенчивая женщина, которая влюбилась в Майкла Шайво и вышла за него замуж, больше не существовала и никогда бы не вернулась к жизни. Что же оказалось на ее месте? Трудный вопрос. Бесспорно одно: Терри Шайво очень давно покинула этот мир.

Благодаря делу Шайво общество многое узнало о серой зоне. Впервые в суде встретились в таком широком масштабе наука, право, философия, медицина, этика и религия. Тогда-то я и осознал: изучая серую зону, мы на самом деле изучаем, что значит для человека быть живым. Мы исследовали границу между жизнью и смертью. Подошли к тонкой грани, пытаясь определить разницу между человеческим телом и человеческой личностью, между мозгом и разумом. Великий физик и молекулярный биолог Фрэнсис Крик так написал в 1994 году в своей основополагающей книге «Удивительные гипотезы»[2]2
  На русском языке книга не издавалась. В оригинале «The Astonishing Hypothesis: The Scientific Search For The Soul» («Удивительные гипотезы: научный поиск души»): Scribner reprint edition, 1995 г.


[Закрыть]: «Вы, ваши радости и ваши печали, ваши воспоминания и ваши амбиции, ваше чувство личной идентичности и свободы воли, на самом деле не более чем результаты работы огромного количества нервных клеток и связанных с ними молекул». Всего несколько лет спустя мы начали постепенно понимать, как трехфунтовый сгусток серой и белой материи в человеческих головах образует мысли, чувства, планы, намерения и запоминает пережитое.

6. Психолепет

Границы моего языка означают границы моего мира.

Людвиг Витгенштейн

Пока борьба за «право жить» против «права умирать» разделила народы по обе стороны океана, мы собирали доказательства, которые помогли бы нам понять состояние мозга таких пациентов, как Терри Шайво и Энтони Бланд. Мы искали новые факты, новые доказательства. Твердые, неопровержимые. Цирк, который развернулся вокруг дела Шайво, только подстегивал нас. Я не сомневался в том, что на самом деле ставки были гораздо выше: если выяснить, что позволило мозгу Дебби и Кейт реагировать на наши «раздражения», мы значительно приблизились бы к возможности «взломать код» сознания.

Мы приступили к разработке эксперимента, который позволил бы нам с уверенностью выявить, что пациенты с диагнозом Дебби и Кейт способны понимать язык. Мы знали: их мозг может обрабатывать речь. Однако имеют ли они, люди, заключенные в неподвижных телах, какое-то представление о том, что эта речь на самом деле значит?

Ингрид Джонсруд и ее коллеги Дженни Родд и Мэтт Дэвис работали в отделе именно над данной проблемой. Они выясняли, какие области человеческого мозга отвечают за понимание речи. Умозаключения, положенные в основу одного из экспериментов, предложенных Ингрид Джонсруд и ее командой, были элегантными и, по традиции отдела, немного причудливыми. Если погрузить речь в море статического шума, то те части мозга, которые отвечают за понимание языка, должны будут работать интенсивнее, чтобы извлечь смысл доступных звуков, и тем самым проявят себя на ПЭТ-сканировании. Эксперименты походили на настройку радиоприемника в поисках устойчивого сигнала. Бывает, из приемника доносятся интересные передачи, но слышно плохо, едва удается разобрать слова. И вам так интересно, так хочется узнать, о чем же рассказывает ведущий, что вы изо всех сил напрягаетесь, чтобы отделить слова от фонового шума.

Ингрид и ее коллеги создали почти такую же ситуацию в ПЭТ-сканере для группы здоровых добровольцев. Испытуемым предлагали прослушать фразы, которые варьировались с точки зрения «разборчивости». Количество статического шума по отношению к четкой речи было скорректировано следующим образом: некоторые предложения было понять легко, другие распознавались на слух с небольшими дополнительными усилиями, а некоторые – почти совсем неразборчивы. По мере того как расшифровывать предложения становилось все труднее, усиливалась активность в области височной коры на левой стороне мозга. Чем труднее было понимать предложения, тем интенсивнее приходилось работать височной доле мозга, что и проявилось на ПЭТ-сканировании, а именно: все больше и больше помеченной радиоактивными индикаторами крови устремлялось в данный участок мозга, чтобы восполнить использованный источник энергии.

Так мои друзья-психолингвисты выяснили, как отличить мозг, который понимал речь, от того, который просто ее слышал. Неужели ответ найден? У нас появился ключ к загадке «мозг и сознание»?

Чтобы ответить на этот вопрос, срочно требовалось найти нового подходящего пациента.

* * *

В июне 2003 года Кевин, пятидесятитрехлетний водитель автобуса с Кам-Бридж, свалился с сильной головной болью и быстро впал в странную дремоту. На следующий день он не реагировал на раздражители, половину его тела парализовало, а глаза двигались явно непроизвольно. После того как Кевина привезли в Адденбрукскую больницу, МРТ-сканирование показало: у него случился обширный инсульт в стволе мозга и таламусе – то есть сознанию был нанесен «двойной удар».

Многие из важнейших функций мозга, включая циклы сна и бодрствования, частоту сердечных сокращений, дыхание и сознание, зависят от ствола мозга. Ствол мозга также посылает таламусу множество сенсорных сигналов о слухе, вкусе, тактильных ощущениях и боли. Таламус является центральной релейной станцией, или центром, соединяющим несколько областей мозга в невероятно сложную сеть нейронов. Взаимосвязь между стволом мозга и таламусом имеет решающее значение для работы всей системы, она поддерживает нас в сознании и не дает умереть. Это ключевой элемент.

После поступления в Адденбрук уровень реакций Кевина некоторое время колебался, а затем стабилизировался до полной невосприимчивости. В течение трех недель наблюдения за пациентом его состояние не изменилось, и был поставлен диагноз «вегетативное состояние». Спустя четыре месяца после инсульта, в октябре 2003 года, Кевин считался достаточно стабильным пациентом, чтобы провести сканирование, и мы решили попробовать на нем новый опыт, который разработали Ингрид и ее коллеги. При сканировании мы давали Кевину слушать заранее записанные фразы, погруженные в статические шумы, пытаясь выяснить при этом, способен ли он понять, о чем говорят. Мы понимали – попытка рискованная, и все же решили попробовать.

Помню, как в начале процедуры сканирования Кевина я подумал: может, после Кейт и Дебби нам повезет и в третий раз? Так и случилось! Мы увидели явный отклик в отделах мозга Кевина, предназначенных для обработки звуков речи. Захватывающе, однако не ново. Почти то же самое мы наблюдали в мозге Дебби, когда проигрывали ей одиночные слова и сигнально-коррелированные шумы для сравнения. Так мы выяснили, что Кевин, как прежде и Дебби, все еще воспринимал речь.

С Дебби нам пришлось довольствоваться самыми простыми результатами. Нам лишь удалось дать ей послушать речевые и неречевые звуки, и больше ничего. Вопрос, мог ли мозг Дебби понимать речь, так и остался без ответа. С Кевином перед нами открылись новые возможности. Мы тщательно сравнили активность его мозга, когда ему давали слушать легкоразличимые предложения, с активностью при прослушивании фраз, которые можно было различить с дополнительными усилиями, и с предложениями, которые трудно расшифровать.

В результате, к нашему немалому удивлению, мы увидели два очага мозговой активности в верхней и средней бороздах височной доли мозга Кевина. Те же отделы мозга проявляли активность и у здоровых испытуемых, когда они прилагали усилия, чтобы расшифровать речь, погруженную в статический шум. Проще говоря, у здоровых испытуемых понимание языка напрямую связано с активностью мозга в левой височной доле. У Кевина, который предположительно находился в вегетативном состоянии в течение четырех месяцев, активность в той же части мозга менялась по мере того, как мы давали ему прослушивать все менее понятные фразы. Итак, мы получили доказательство: мозг Кевина не только слышал речь, но и понимал ее!

* * *

Через девять месяцев после первого сканирования ситуация с Кевином не изменилась. Он по-прежнему находился в больнице, в вегетативном состоянии, и не реагировал на раздражители. Мы решили еще раз просканировать его мозг. Результаты получились точно такие же, как в первый раз. Мозг Кевина работал, когда мы давали ему слушать те же предложения, что и раньше; мозговая активность становилась интенсивнее, когда эти предложения заглушались шумом, что усложняло их понимание. Области мозга, которые вспыхивали на нашем экране при каждом сканировании, были почти идентичны тем, что мы видели девять месяцев назад. Мы лишь повторили наши выводы. Мозг Кевина понимал смысл услышанных слов.

Конечно, приятно было провести еще один плодотворный эксперимент, однако его результаты нас в то же время разочаровали. В действительности я хотел понять, каково это – быть в теле Кевина, и можем ли мы хоть что-нибудь сделать, чтобы облегчить его страдания. Мучила ли его жажда, как когда-то Кейт? Пытался ли он покончить с жизнью, задерживая дыхание? Слышал ли он разговоры или уже покинул этот мир и отделил себя от кошмарного сна, в который превратилась его жизнь? Знал ли он, что мы сканировали его мозг? Знал ли он, что мы пытались установить с ним контакт? Или ему было безразлично?

Эти вопросы не давали мне покоя, однако я знал, что ответить на них смогу, только сосредоточенно, шаг за шагом, рассматривая научные данные, анализируя их и постепенно создавая из кусочков мозаики картину мира, в который угодил Кевин. Если он вообще находился в каком-то мире.

* * *

В случаях с Кевином и Дебби мы все еще пытались понять, как связаны язык и сознание. Конечно, мы выяснили кое-что новое, однако многие острые вопросы о сознании по-прежнему сохранялись. Мозг Кевина понимал смысл предложений. Означает ли это, что, услышав, например, фразу: «Мужчина поехал на работу на новой машине», Кевин мысленно вообразил это событие, увидел поток изображений, о которых он мог бы в дальнейшем подумать и даже как-то приукрасить? Или его мозг реагировал на более низком, более автоматическом уровне; показывал не столько опыт, который можно было бы отразить, но более простую связь между словами и их смыслами, то есть Кевин увидел бы простые образы человека и автомобиля? Мужчина, работа и автомобиль – самые обычные существительные, которые мозг мог бы автоматически опознать, однако представил бы их как лишенные деталей или ярких образов, являющихся неотъемлемой частью нашего сознания.

Многие из самых сложных мозговых процессов, среди них и способность понимать речь, не прекращаются, даже когда мы себя полностью не сознаем. Если вы спите, пусть не глубоким сном, но все же спите, а рядом произносят ваше имя, вы, скорее всего, проснетесь. Тем не менее, если рядом с вами произнесут чужое имя, особенно имя того, кто для вас не важен, вы, скорее всего, продолжите спать.

То, что вы реагируете по-разному на эти две ситуации, подтверждает: ваш мозг, находясь в состоянии пониженной осведомленности, отслеживает и принимает решения о содержании речи, звучащей в непосредственной близости от вас. Не может быть, что ваш мозг каким-то образом «слышит» ваше собственное имя, но «не слышит» других имен, потому что если какое-либо имя стало «неслышным», то ваш мозг не понял бы, ваше это имя или чужое. Мозг должен слышать все имена.

Сделаем еще один логический шаг в том же направлении. Когда вы спите, ваш мозг должен контролировать и анализировать всю речь, звучащую рядом с вами, все звуки, просто чтобы иметь возможность «решить», ваше имя прозвучало, чужое, вообще не имя или звук газонокосилки. Когда вы спите, то не знаете большей части того, что происходит рядом с вами, и не представляете, как ваш мозг обрабатывает эту информацию. Это касается не только людей. Проследите за тем, как ваши кошка или собака спят, пока громко стрекочет газонокосилка (например), и тут же открывают глаза, стоит им отметить гораздо более тихий, но интересный звук: мышь царапается в шкафу! Причину понять нетрудно: эта способность имеет решающее значение для выживания и, вероятно, оттачивалась на протяжении тысячелетий. Нам всем не помешает проснуться, когда надвигается опасность или приближается (пусть и потенциальная) добыча. Только представьте, если бы мы так реагировали на все звуки – мы бы ни на миг не сомкнули ночью глаз!

Как же нам объяснить происходящее в мозгу Кевина? Находится ли Кевин в сознании, или на раздражители реагирует только мозг, а Кевин-личность ничего не осознает?