Текст книги "Блестиум"

Перед глазами, будто старый фильм, проплыли воспоминания, как перед самой смертью мужчина пришел в себя и как смотрел на него, не понимая, что происходит. Глаза мокрые от слез, губы потрескались, лицо сводит от боли, несмотря на максимальную дозу обезболивающего… И вот что-то пронзило его спину, тугая судорога скрутила мышцы, он прогнулся, кусая зубами трубку из медицинского пластика, вставленную в рот, на миг замер и в следующий миг обмяк. Тут же раздался предупредительный сигнал от приборов об остановке сердца и падении давления, но никто не бросился за дефибриллятором, не было криков или суеты, Руденко безмолвно накрыл лицо умершего простыней, взял меня под локоть и повел к девушке, продолжающей бороться за жизнь. Естественно, Руденко все сделал по инструкции, как и полагается доктору такого уровня, но вот огонька в его отточенных временем действиях не было, словно на столе лежал тот самый Гоша, а не живой человек.

Тогда я ничего особенного не увидел. Девушка тоже была напугана, она так же чувствовала боль и временами теряла сознание, но что-то было в ней такое, чего не было в том, уже остывающем человеке. Это не сила или упрямство, это не уверенность, что все будет хорошо, нет… Просто рядом с ней абсолютно точно чувствовалось, что сегодня не она умрет. Не умрет, и точка.

– Расскажи, – осторожно попросил Кай, отгоняя от себя неприятные воспоминания о смерти.

– Все равно ты не поверишь, – спокойно проговорил военный. Казалось, он не видел смысла в пересказе своих снов или даже воспоминаний человеку, который все равно не верит ни единому слову.

– Я, скорее, буду искать объяснение твоим словам, а не ложь в этих словах, – вдумчиво сказал Кай, взвешивая слова, будто адвокат в суде.

Упустить шанс послушать вышедшего из комы о его прошлых жизнях Кай просто не мог. Ведь это отдушина для врача, на чьих руках хоть раз умирал пациент. При всем цинизме, при всей приобретенной профессиональной черствости ему хотелось, чтобы в душе поселилось сомнение по поводу однозначности такого сложного и одновременно простого процесса, как смерть. Не нужно доказательств, хватило бы и человеческого сомнения.

– Тяжело думать, что мы уходим в никуда? Верно?

– Чертовски верно, – согласился Кай, – особенно если именно ты посодействовал…

– Вам, врачам, тяжело. Вы же действительно пытаетесь спасти, – воодушевленно поддержал военный осунувшегося Кая. – У солдат-то такая задача и поставлена, понимаешь? Уничтожить живые силы противника… Жи-вы-е! И тут не до соплей. Тут либо ты, либо тебя…

– Никаких душевных ран?

– Никаких, Кай, – Сергей вдруг плотнее закутался в свой халат, вроде попал под порыв морозного ветра. – Это было ночью, в сорок втором, третье марта, а может, четвертое, черт знает, мы уже и сами сбились со счета. Я в ледяной, колючей войлочной шинели, по которой ползают вши, но даже они больше не беспокоят. Она не греет, она ни хрена не греет!!! Лишь закрывает от острого и хлесткого, как ледяная плеть, ветра. Рукава задубели от чужого застарелого и вонючего пота. Сколько бедолаг грелось в этой шинельке до меня? Под рукавом, вот здесь, чуть выше локтя, разрез, а ниже темное пятно! Если шинель все же досталась мне, значит, бывшему хозяину не повезло. Или отправился в тыл калекой, или сгинул без следа, как и несколько миллионов до него!

Кай застыл от ужаса. Он смотрел, как Сергей показывает на себе место разреза, будто это произошло вчера или неделю назад. Видел, как морщится от несуществующего запаха его нос и как сжимаются пальцы ног, словно те долго промерзали в мокрых солдатских сапогах. Сергей тем временем продолжал:

– Вокруг царит болезнь, отовсюду доносится запах преющей от вечной сырости человеческой кожи, – он с отвращением помотал головой, пытаясь избавиться от дурных воспоминаний, – но не это самое страшное. Кошмарнее всего тотальное уныние. Полное безволие и апатия… Если бы скомандовали «В атаку!», все двенадцать человек, сидящих рядом, без раздумий, без колебаний ринулись бы вперед, и каждый искал, и искал бы с надеждой и радостью, свою спасительную пулю.

– Ты говоришь так, будто это было вчера, – не выдержал Кай. – Но это же…

– Я вспомнил все! Свои ощущения, даже мысли свои вспомнил! Прошлой ночью четверо из роты Еремина не вытерпели и развели огонь, несмотря на то, что до опушки было всего шагов сто. Не выдержали они…

– Не выдержали? – Кай не сразу понял, о чем речь.

– Да, не выдержали, – повторил Сергей и пояснил: – Разводить костер, находясь в зоне досягаемости минометного или пушечного огня, не самая хорошая идея.

– Понимаю, – согласился Кай.

– Немецкие артиллеристы вообще парни хорошие были. Если кому надоело по землице-то ходить, они это на раз! На айн, цвай…

Сергей заговорил так, вроде был героем старого военного фильма. Он еще раз повторил: «На айн, цвай», разгибая при этом пальцы левой руки, и продолжил на тот же манер:

– У них, у немцев, вообще с инструкциями и правилами свой пунктик есть. Вот, например, написал какой-нибудь седовласый немецкий тактик: «Заметил огонь в лесу, за линией фронта, а приказа “Не стрелять” не было – смотри пункт первый». А там, в этом пункте, писано, мол, бей врагов великого Рейха!

– Да, у немцев все по инструкции, тут уж дураку понятно, – прокомментировал под нос Кай.

Сергей кивнул головой и замолчал. Казалось, слова застряли в нем и он никак не может извлечь хотя бы одно. Словно ему трудно проговаривать их для Кая. Глаза военного наполнились печалью и заблестели. Он обхватил шею руками, как будто хотел пригнуть себя к земле, и еле слышно, сдавленно и натужно застонал. Стон длился несколько секунд, потом военный резко распрямился и вроде ничего и не было продолжил:

– У немцев к записанному на бумагу странное отношение. Этим мы, собственно, и воспользовались. Собрания, конечно, не было, нет… Просто каким-то образом каждый для себя все решил…

Тут Сергей снова замолчал, и Кай осмелился немного подтолкнуть его:

– Что решил?

– Решил перестать жить! – так же тихо ответил военный. – Не умереть, нет! Именно перестать жить! Жить так, как жил все эти голодные и холодные дни в окружении, без еды, без тепла, без надежды!

– Я даже не знаю, что сказать, – чуть слышно проговорил Кай, втянув голову в плечи, – не знаю.

– Где-то далеко раздался выстрел, в серой, холодной тьме качнулся столб горячего от пороховых газов воздуха. Не было никаких взглядов в глаза друг другу, речей или тяжелых вздохов, ничего этого не было. Просто все сжалось внутри, на какой-то миг захотелось броситься прочь от костра и…

Сергей посмотрел прямо на Кая глазами, полными слез и страха, словно искал понимания… Может, искал прощения, но Кай не знал, не мог знать, что может искать и чего может хотеть душа солдата, который решил перестать жить. Сергей чуть помедлил и спокойным ровным голосом проговорил:

– Но этот порыв тут же угас. Хоть умереть надо с открытыми глазами, хоть сейчас не бежать никуда… Немец не подвел!

В палате воцарилась тишина. Кай смотрел на солдата. По его лицу текли слезы, грудь чуть вздрагивала от прерывистого дыхания. Каю вдруг вспомнились слова старой песни, которые он не мог удержать в себе. Он тихо прочел полузабытые строки.

Ты видишь: я для тебя – смерть.

Ты видишь: меня не стереть.

Я – память о войне и боях.

Я – память в твоих кошмарных снах.

Сергей тяжело вздохнул, словно ему удалось пережить этот ужасный кошмар еще раз, но промолчал. Кай тоже не знал, что сказать. То ли начать рассказывать о том, что это просто сон, а может, списать на всю ту химию, которой его, без сомнения, пичкали. Вот только зачем, Кай не знал. Он сидел на больничной кровати, как на бревне, дрейфующем посреди бескрайнего океана, и ему казалось, что только здесь, на этом маленьком островке, он находится в безопасности. В безопасности от сомнений, которые пришли вместе с ночным гостем…

– Знаешь, – вдруг нарушил тишину военный, – все это неправда на счет вечной памяти… Новому поколению уже не оценить подвига, потерь, горя… Им давно насрать! Они забудут, я уж знаю, поверь мне, Кай. Меня столько раз забывали…

– Значит, у них будет шанс самим совершить настоящий поступок, – вступился Кай за своих сверстников, которые знали о войне лишь из компьютерных игр и кино.

Сергей скривил улыбку и, прищурив один глаз, посмотрел на Кая, словно оценивая, способен ли он на подвиг. Кай уловил этот взгляд, и ему сделалось неловко. Казалось, он вернулся в детство, и мама, еще здоровая, не знающая об артрите и ишемической болезни, веселая и молодая, спрашивает, кто ему нравится в классе. Кай краснеет, пытается отвернуть пунцовое лицо, спрятать глаза, а мама вместе со своей лучшей подругой тетей Мариной смеются и протягивают ему любимое эскимо в фольге.

Так делала мама, так она смотрела, когда хотела узнать, говорит ли он правду и до конца ли честен с ней. Смотрела так, когда он в первый раз напился после осеннего бала в старших классах, смотрела, когда заявил, что хочет лечить людей. Ирина, так ее звали, до безумия любила литературу, в особенности сказки, откуда Кай и получил такое странное для москвича имя. Она тоже прищуривала один глаз, склоняясь и пытаясь посмотреть ему в глаза…

– Ты думаешь, что для подвига нужна война? – в абсолютной тишине полумертвого больничного этажа голос военного прозвучал как выстрел.

– Ну не знаю, наверное, не обязательно это должна быть война… – вопрос резко выдернул Кая из воспоминаний, и для связного ответа пришлось собирать, словно пазл, разбежавшиеся мысли.

– Знаешь, зачем нужна война? – спросил Сергей. – Знаешь ее оборотную сторону?

– Нет, – тихо отозвался Кай.

– Все просто. Война приходит тогда, когда человека начинают оценивать по накоплениям, любви назначают цену, когда дружба нужна лишь для того, чтобы было с кем выпить, а не с кем помолчать, тогда приходит война… И именно война показывает тем, кто все же выживет в бойне, что дружба и честь, любовь и взаимовыручка – единственные вещи, за которые можно умереть.

Сергей замолчал и задумчиво уставился на памятку по пользованию туалетом для больных с ограниченными возможностями, висящую у двери уборной.

– А противоречие?

– Это как раз самое грустное… – военный опустил голову. – Дело в том, что трус и предатель так и остается трусом и предателем. Такие люди не идут в добровольцы, они сидят по своим норам в то время, когда лучшие из лучших, смелые сердца, способные любить и сострадать, гибнут на передовой. Но война пройдет, и та мерзость, что пряталось за спинами храбрецов, окрепнет и лет через десять снова начнет учить нас, как любить, что именно любить и самое главное – за сколько…

– Это ужасно, – согласился Кай, – это же с каждой войной таких людей становится все меньше и меньше…

– Да, – кивнул военный. – Я помню, как служил в Римской армии Нерона в центурии, по-нашему в сотне, у Августа Пленея. Точнее даже не у Нерона, а у Скапулы, но не это важно! Главное, что служил…

Кай чуть не подпрыгнул от радости. Он с детства был без ума от исторических фильмов. На одиннадцатый день рождения мама подарила ему книгу «Спартак», где рассказывалась трагическая и между тем героическая история о борьбе рабов за свободу. Кай, конечно, сомневался в каждом слове Сергея, ведь это не могло быть правдой, но сейчас решил забыть о сомнениях и послушать еще одну историю о древнем Риме. Просто послушать.

Военный обратил внимание, что Кай заметно оживился и даже повеселел, словно отдаленность тех давних времен должна смягчить предстоящее переживание, и неспешно продолжил рассказ:

– Наша триера…

– Корабль? – тут же перебил Кай, услышав знакомое определение.

– Да, Кай, военный корабль с тремя рядами весел, потому и назвали его триерой. Так вот, наша триера шла под полными парусами, весла убраны, рабы заняты судовыми поручениями. Ты сам-то ходил под парусами?

– Нет, – отрицательно покачал головой Кай.

– Я так и думал, – ухмыльнулся солдат, словно в сотый раз огорченный молодым поколением. – Помню все, будто это случилось на прошлой неделе! Хотя даже год толком не скажу, потому что для меня тогда не было никакой «до нашей эры» и «нашей эры». Это была просто моя эра, моя жизнь и просто год! Мы сидели в трюме у огромного сундука и играли в кости. Жировые светильники нещадно коптили, в воздухе витал запах вяленого мяса, которое мы ели во время плавания вприкуску с сушеными помидорами, сыром и сладким вином. Не самым лучшим, но и не самым плохим вином в моей недолгой жизни.

– У меня мурашки по коже от твоего рассказа, – признался Кай.

– Из своих двадцати четырех лет, – продолжил Сергей, сделав большой глоток из банки, – два последних я провел в римском легионе.

– И имя мне – легион, – машинально повторил фразу, растиражированную в сотнях книг и фильмов, Кай.

– Тогда мы не верили в единого Бога, мы верили в себя и в братьев по оружию!

– И куда же вы плыли? – вспомнив про триеру, полюбопытствовал Кай.

– Блестиум! – гордо, словно это была большая честь, проговорил Сергей.

– Что это?

– Это первый военный форт Рима в Британии, Кай, – все так же наполняя каждое слово гордостью, проговорил военный, – я Люций, сержант.

– Блестиум, – будто завороженный, повторил Кай. Слово почему-то очень понравилось ему – Б-Л-Е-С-Т-И-У-М.

Военный посмотрел, как сержант на новобранца при утреннем смотре, и сказал:

– Я был одним из тех, кто захватил это место, а затем укрепил и превратил в форт!

Кай вдруг осознал, что все, чего сейчас хочет его естество, – задать Сергею один-единственный вопрос. Он мысленно одернул себя и даже прикусил немного язык. Военный увидел, а может, даже почувствовал это распирающее желание и вопросительно посмотрел на собеседника.

– Скажи, а тогда там, в Блестиуме, ты смог вернуться?

Сергей так и замер, испытующе глядя на Кая. Прошло около минуты, прежде чем он снова заговорил:

– Я лежал в мокрой податливой и раскисшей от частых дождей земле. Сотни факелов бликами играли на влажных от воды и крови лицах моих собратьев. Почти все они лежали так же, как и я, а те, кто пытался встать, тут же падали, словно подкошенные.

– Напали? – желая проявить участие, спросил Кай.

– Да, – равнодушно подтвердил Сергей. – До той ночи мы не слышали, чтобы они так действовали, но, видимо, мы вообще мало что знали о британцах на тот момент. По нам выпустили просто чертову уйму стрел, так что живого места на земле не было, оставалось только доделать начатое.

– Доделать начатое? – не понял Кай.

– Да, живая сила врага должна быть уничтожена. Бриты это знали не хуже нас. Римские корабли ушли, и, не имея возможности отступить с острова, мы бы все как один стояли до последнего. Так что тактика была, увы, понятна. Я лежал на земле и мог только крутить головой. Из живота торчала стрела, которая, вероятно, перебила позвоночник.

– Господи, – Кай представил эту жуткую картину резни.

– Нет, его там не было даже близко, – мрачно пошутил Сергей. – Отовсюду доносились стоны моих братьев, кто-то кричал, кто-то проклинал, кто-то даже смеялся. Потом слышалось бульканье крови в разрезанном горле, и на один голос становилось меньше. Все, что я мог, – лежать и ждать. Вскоре до меня долетел разговор. Два брита о чем-то беззаботно трепались, один даже посмеивался над непонятными мне шутками.

– Блин, погоди, – Кай потер переносицу, приводя мысли в порядок, – брось мне баночку.

Сергей бросил ему банку пива и продолжил:

– Они разговаривали так, будто сидят в кабаке за кружкой хмельного, – в голосе солдата были и досада, и недоумение. – Они делали все как-то обыденно. Я видел это. Один, тот что поменьше, обыскивал, а второй, с рыжей бородкой и розовым цветком за ухом, резал глотки. Он даже придерживал голову, чтобы разрез раскрывался лучше и кровь без помех покидала тело. Тогда бедняга терял сознание быстрее, чем задыхался. А они все болтали, смеялись, обсуждали что-то, пока, наконец, не опустились рядом со мной.

– Не надо, не продолжай! – запротестовал Кай. – Я хоть и врач, но это же…

– Как скажешь, – согласился Сергей.

Ему, видимо, и самому не очень-то хотелось рассказывать. Кай посмотрел на военного и увидел, как тот потирает правой рукой шею, словно ее долго сдавливала тугая петля.

– А тебе не снилось что-нибудь мирное? – с надеждой услышать историю плотника или каменщика поинтересовался Кай.

– Нет, – не задумываясь, ответил военный, – я всегда был солдатом…

– Проклятье, – только и выдавил Кай.

– И я ни разу не вернулся, – закончил Сергей.

Кай посмотрел на него. Опущенные плечи, взгляд, уставленный в грязный, истертый подошвами сотен больных пол больничной палаты. Хотелось как-то подбодрить этого человека, сказать несколько слов, но все было не то! Если это и является правдой, в чем Кай, как убежденный атеист, сильно сомневался, то что же тогда получается? Жизнь – всего-навсего компьютерная игра? Если тебя убили, то ты начинаешь с контрольной точки, словно до этого ничего не было? Будто некий разум стирает тебе память, обнуляет тело и дает еще одну возможность вырасти нормальным человеком в большом и таком разном мире. Не получилось в этот раз, ничего, вот новые родители – и вперед, в новый путь!

Тут в коридоре раздались приглушенные голоса и чей-то сдавленный смех.

– Надо глянуть, – грустно констатировал Кай, вырванный из печальных раздумий, и направился к двери.

Сергей ничего не сказал, оставаясь сидеть все на том же месте рядом с раковиной. Кай потянул на себя дверную пластиковую ручку, и тут же его сердце радостно подскочило в груди. В коридоре стояла Карина в окружении их общих друзей. Все нарядно одеты, даже Карина с ее равнодушным и философским отношением к моде выглядела сейчас обворожительно. Нет, не было ботфортов или красного вечернего платья из мечты любого прыщавого школьника, грезящего о своей молоденькой учительнице. Нет, просто обычные облегающие джинсы и бежевая кофточка с глубоким вырезом на груди.

Сеня, их сокурсник, худющий, с тонкими пальцами, обтянутыми полупрозрачной болезненного вида кожей, первым увидел Кая и помахал рукой с начатой бутылкой красного вина. Карина, Том, Елена, Киря и Александр увидели друга и, стараясь сильно не шуметь, бросились к нему.

– Кай, – прошептала Карина, прижавшись губами к его уху, – прости меня, Кай, я вела себя как…

– Кай, как ты тут? – влез Том, разрывая их объятия.

Дальше последовали рукопожатия и крепкие объятия друзей, но Кай смотрел только на Карину, словно всех остальных сейчас не было в этом ночном больничном коридоре Центральной клинической больницы № 3. Она была слегка пьяна, слегка развязна и даже немного груба, но Кай вдруг почувствовал, что впервые за все время их знакомства она тянется к нему по-настоящему. Возможно, приехать сегодня ночью к нему на дежурство была ее идея… Ему бы этого хотелось!

– Послушай, а хрена ли ты торчал в этой палате вместо ординаторской? – пьяным голосом поинтересовался Киря.

– Тут же со скуки сдохнуть можно, – согласился Александр.

– Кстати, – встрепенулся вдруг Кай, вспомнив про военного, – вот, познакомьтесь, Сергей, он составил мне компанию…

Кай отвел руку назад, указывая на то место на полу, где всю ночь сидел военный. Вся компания вдруг затихла, Киря чуть слышно икал, Карина переводила взгляд с предмета на предмет, Елена склонила голову набок и смотрела то на Кая, то в пространство палаты за его спиной. Кай быстро обернулся и…

Обычная палата с двумя кроватями, одна у стены, одна почти в центре, прямо напротив окна, у которого он стоял совсем недавно. У двери умывальник, напротив умывальника дверь в уборную. Кай медленно закрыл глаза и попытался вспомнить номер на дверной табличке, которую видел только что, стоя у двери в палату… Номер два. И тут же стуком в висках: «Сергей… из второй».

– Милый, ты в порядке? – обеспокоенным голосом спросила Карина, гладя его руку.

– Он же был здесь, – мысли путались в голове, Кай не мог собрать их воедино, – был здесь.

– Ты меня пугаешь, – продолжала хлопотать Карина.

– Да, брат, ты чего, таблеточки оценил?

Кай не видел, кто это говорит, все голоса ушли на второй план, а в голове, словно звон колокола, только одна мысль: «И я ни разу не вернулся».

– И я ни разу не вернулся, – Кай повторил эту мысль вслух.

– Чего? – Киря продолжал все так же икать, пытаясь отделаться от приступа большими глотками вина.

Но Кай уже никого не слушал, он должен был убедиться сам. Медленно, как осужденный по эшафоту, приблизился к телу, по-прежнему лежащему на дальней кровати. Сердце колотилось, пот покрыл испариной лоб, дрожащими пальцами Кай сдвинул простыню и посмотрел на Сергея.

– Боже, – выдохнул Кай, и прямо на глазах волосы покрылись серебристыми лучиками седины, – Боже…

© AJONI RAS 2015 год