Текст книги "Не завидуй себе"

Агата Ашу
Не завидуй себе

© О. И. Агапова, А. С. Ушаков (2018, 2019, 2020)

© Обложка. О. И. Агапова 2020

* * *

Любые совпадения с реальными людьми случайны.

Глава 1. Надо только решиться

Алёна Урбанова шлепала по московской мартовской жиже, расцвеченной радугой масляных автомобильных пятен. Хронически простуженное небо свисало над головой и шмыгало, роняя редкие капли дождя на хмурых прохожих. Поздним вечером Никитский бульвар был немноголюден и угрюм. Однако в ее мыслях действительность оставалась за кадром, и молодая женщина представляла себе, что идет по весеннему полю с яркими ромашками, васильками и эдельвейсами. И неважно, что эдельвейсы растут только в горах, зато красиво. Воображаемое мягкое солнце нежно прикасалось ко лбу и щекам, согревало душу, поднимало настроение… И вот уже она мчится через степи на белом коне с развевающейся серебристой гривой. Душа ликует, разбрасывая во все стороны искры восторга.

Алёна была счастлива оттого, что наконец-то отважилась на решительный шаг.

– (Молодец, Урбанова, – она часто мысленно называла себя по фамилии, – ждешь новизны? А сама стоишь на месте. Уже 91-й год начался, тебе 35. Боишься перемен?!)[1]1
  В этой книге внутренняя речь персонажей выделяется круглыми скобками.


[Закрыть]

Она завернула за угол и оказалась на Калининском проспекте.

– (Всю жизнь торчишь в одном университете: студентка, аспирантка, препод-да-ватель. Сколько можно? Я понимаю, мужа поменять не получится. Что тебе твой сын еще в три года сказал? Другой еще хуже будет. К устам младенца надо прислушиваться. Второго ребенка ты рожать боишься. Хотя бы фамилию в замужестве поменяла. Была бы сейчас Нахимова. Всё какое-то разнообразие. И остается тебе, дорогая, только одно: менять работу. Что ты так вцепилась в эту кафедру?)

Недавно на конференции она познакомилась с Геннадием Андреевичем Вершинским. Он был впечатлен докладом Урбановой и после выступления не отпускал ни на шаг, пытаясь уловить смысл инновационных идей. Расспрашивал, делал пометки в блокноте. Звонил вечерами и часами вел телефонные беседы. Потом сделал предложение руки и сердца в виде позиции и приличной зарплаты в Образовательном центре при Министерстве.

Алёна подошла к остановке 2-го троллейбуса около Почтамта, наискосок от метро «Арбатская».

– (Всё! Ухожу! Хватит пяти лет стояния у доски. Надоели все эти кафедральные дрязги, часов, бессмысленные заседания кафедры, унылые профсоюзные собрания, брр…)

Она поежилась от проникающего в костную ткань ветра, несущегося по Калининскому проспекту, как по трубе с усиленной тягой. Пристроилась на бордюре и вытянула шею в сторону морозовского особняка, он же Дом дружбы народов.

– (Троллейбуса не видно. Не идет… Надо бы спрятаться, а то все мои «цветочки-лепесточки» сдует и разнесет по полю, как снежную пыль во время бурана), – она тяжело вздохнула.

Урбанова нашла жалкое укрытие в нише у входа на почтамт.

– (Заканчиваю семестр и отчаливаю. Желающих на мое место найдется предостаточно, так что никого не подведу).

К тротуару с разбегу пришвартовался «второй», уверенно обдав грязью остановку. Алёна поспешила к открывающимся дверям и тут же резко затормозила на тротуаре, чуть не поскользнувшись на зеркале вечерней лужи с отражением дремлющих в троллейбусе унылых пассажиров.

– Нельзя было поближе к тротуару подъехать! – возмущались граждане, покидая салон. Одни, чертыхаясь, обреченно ступали в адскую ледяную смесь из снега и грязи. Другие, способные к эквилибристике, пытались преодолеть черное леденящее пространство на каблуках, рискуя упасть и окунуться в него целиком.

Алёна застыла в нерешительности, примеряясь к неизбежности зачерпнуть невысоким стильным сапогом весеннее месиво. Прыгать с тротуара на подножку троллейбуса не хватало отваги.

– Давайте помогу, – услышала она приятный мужской голос и увидела протянутую навстречу холеную руку. Герой крепко ухватил запястье и одним махом втянул ее в салон.

Алёна даже не сообразила, как перелетела через лужу и три ступеньки.

– Спасибо большое, – промямлила она.

Подняла голову и встретилась взглядом с Эммануилом Виторганом:

– (Ой! Вот и приключения начались. Надо было только решиться).

Делая вид, что не узнала Сильвестра Сталлоне советского кинематографа (так называл его журнал «Советский экран»), она прошла вперед по пустому салону и села на ближайшее к водителю кресло. Знаменитый актер повторил ее путь и, чуть поправив модную кепку, скромно занял место напротив. Оба устремили взгляды в сторону, в троллейбусное окно, и молчали, мимолетно перехватывая отражения друг друга в темном стекле. Виторган ждал, когда его наконец-то узнают. Алёна, одетая в пепельную дубленку и туго, как чулок, натянутую серую шапочку с широким красным ободком, упорно не соглашалась признаться, что прекрасно знает, кто он такой.

Москвичке Алёне Владимировне Агапэ-Урбановой (она предпочитала опускать первую часть своей двойной фамилии), живущей в центре, везло на случайные встречи с известными актерами. Это стало обыденным явлением. Она не разглядывала никого откровенно в упор, не бросалась за автографом, восклицая: «Я ваша поклонница!»

С Виторганом они оказались соседями по подъезду в доме напротив гостиницы «Украина», куда Алёна переехала не так давно, расселив большую коммунальную квартиру.

Однако нос к носу с актером они встретились впервые. Любительница психологических игр, она с удовольствием изучала поведение звездного человека. Сначала он ожидал быть узнанным, принимал позы, характерные для своего амплуа, и наконец огорчился и ушел в себя.

Троллейбус остановился около СЭВа, в этот раз вплотную к тротуару. Сначала вышла знаменитость и быстро зашагала в направлении Белого дома. Алёна старалась не отставать. Время позднее, и набережная пуста, а она побаивалась ходить одна по ночной Москве в перестроечные годы. Обычно кто-то из семьи встречал ее после затянувшихся консультаций с аспирантами, но сегодня произошел сбой: забыла «подать заявку».

Они дошли до своего подъезда практически одновременно. Эммануил распахнул дверь, пропустив даму вперед, и таким же театральным жестом закрыл за ней, не входя в дом.

– (Наверное, принял меня за странную поклонницу и решил, что начну приставать), – подытожила его ночная спутница и вступила в полумрак парадного.

Ей предстояло сделать с десяток шагов по широкой белой мраморной лестнице к лифту, но она остановилась, увидев наверху силуэт крупного мужчины. У испуганной Алёны появилось желание убежать обратно на улицу, однако, нащупав в кармане газовый баллончик для самообороны, она приободрилась, но подниматься наверх не стала.

Подошел лифт, двери открылись. В кабине обозначилась стройная фигура девушки, театрально закинувшей руки над головой. Выплеснувшийся из лифта желтоватый конус неярких лучей позволил узнать мужчину. Это был сын Виторгана Максим, пока еще мало кому известный актер.

– (Просто театр на дому. Может быть, я еще в троллейбусе сижу и дремлю?) – Алёна встряхнула головой. Мизансцена не изменилась.

Девушка нежно, напоминая пробивающийся к солнцу стебелек, потянулась к Максиму. Руки обвили шею любимого. Шаг назад и они оказались в золотом ореоле ярко-желтого пятна кабины. Двери закрылись. Лифт уехал. Зрительница облегченно вздохнула, преодолевая ступеньки.

– (Просто какая-то «Виторганова ночь». Ну и дом я нашла, не соскучишься. Не зря целый год обменом занималась).

За спиной хлопнула входная дверь.

– (Довольно, хватит на сегодня приключений), – каблуки быстро застучали, убегая без оглядки ко второму лифту на промежуточном этаже.

* * *

Алёна зашла в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь. В просторной прихожей тускло горел ночник.

Она сняла дубленку, пристроила ее на вешалке, с сожалением провела рукой по мягкой коже:

– (Промокла. Пора переходить на демисезонное пальто).

Стянула любимую шапочку. Пепельные волосы с сиреневатым отливом сосульками упали на плечи.

– (Душ бы принять, но сил нет).

Посмотрела в зеркало. Глаза с византийским разрезом слегка покраснели от усталости. Длинный тонкий нос немного распух от холода и сырости. Посиневшие крупные губы прошептали:

– Всё-таки пойду греться.

* * *

Выйдя из ванной с запотевшим зеркалом во всю стену, Алёна налила чаю и подняла глаза на часы:

– (Уже второй час ночи, а завтра рано вставать и тащиться на утреннюю группу. Такое расписание только для меня любимой, стараниями кафедральных баб. Утром к семи сорока пяти, потом перерыв ни туда, ни сюда, а после этого опять аспиранты до десяти. Красота!)

Она встала и поплелась в спальню, продолжая прилежно хныкать:

– (Пока все лаборатории проверишь, кафедру закроешь, ключи дежурному отнесешь, распишешься – уже спать пора, а не домой ехать. Какой же Нахимов молодец, что уговорил меня уйти с кафедры. Всё, спать. Если вообще смогу заснуть. Завтра в пять тридцать подъем. Чтоб их всех!)

Зашла в спальню. Сняла и бросила одежду на кресло, где с прошлых дней набралась внушительная гора нарядов. Натянула пижаму, залезла под одеяло.

Муж зашевелился и радостно пробормотал:

– Любимая, ты вернулась ко мне!

– (О, только не это, только не сейчас, – беззвучно взмолилась Алёна. – Быстро у него не получается, а у меня всего несколько часов на сон. Да и мои собственные шансы дойти до высшей точки исчезающе малы).

К счастью, Алёша, или Алёшечка для семьи, он же Алекс или Лёха для друзей, или Алексей Борисович Нахимов в официальных ситуациях, повернулся на другой бок и мирно засопел. Время шло, а сон задерживался. Часа через два Алёна с трудом погрузилась в туманное забытье, но тут подло зазвонил будильник.

Она села, спустив ноги на теплый пушистый ковер, и тупо уставилась в темное окно. В окнах их двора не было ни одного огонька. Комок жалости к себе подкатил к горлу. Как только родился Афонька, она спала по два-три часа в сутки. Ребенок исправно диатезил, в кровь расчесывал тонкую мраморную кожицу, ни мази, ни врачи, ни лекарства зуд не снимали. Беспокойство за сына росло с каждым днем. Сон нарушался не только криком младенца, но и нервозностью.

– Что с ним будет, когда вырастет, – думала она. – Ведь всё тело покрыто красными пятнами и коростой, «живым» остался только кончик носа.

А уж когда наступила осень и ей пришлось выйти на работу, чтобы коллеги не работали за нее, как «за того парня», малышу только-только исполнилось шесть месяцев. Бессонных ночей прибавилось. Стирать, возиться на кухне и убирать помогала мама, но готовиться к лекциям, проверять лабораторные журналы, помогать аспирантам со статьями, рефератами и диссертациями приходилось по ночам.

Алёна прилегла обратно и дала себе обещание:

– (Только на минуточку).

* * *

– (Проспала!)

Носки, джинсы, свитер, коридор.

Урбанова, путаясь в рукавах, натянула дубленку и пробкой выстрелила в холодное хмурое утро.

– (На троллейбусе уже не успею. Придется бежать в метро, и это огорчает).

Основная неприязнь к подземке шла от легкой формы клаустрофобии и еще от духоты, укоренившейся там из-за отмены интенсивной работы вентиляторов. Для экономии электроэнергии в конце семидесятых какой-то «умный» рационализатор предложил использовать для продувания туннелей потоки воздуха, выталкиваемые вагонными драконами при движении. Но это было только мелкой деталью ее нелюбви к метрополитену. Взрывы в прошлые годы и аварии, широко обсуждаемые прессой, не придавали ей ощущения безопасности в подземке. Венцом всему стал ремонт Лужнецкого метромоста. Приходилось время от времени сидеть в остановившемся без всяких объяснений поезде и ждать, что будет дальше. Кульминацией этой нервотрепки становилось отключение света под ропот испуганных граждан и повизгивание детей.

Сегодня у нее, безнадежно опаздывающей на работу, не оставалось иных шансов, только метро. Вагон не был пустым. Заспанный народ ехал кто куда.

– (О-о, не одна я такая несчастная), – утомленная бессонной ночью, Урбанова вяло разглядывала свое отражение в черном окне вагона.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

Борясь с желанием заснуть, Алёна приготовилась к выходу. За многие годы поездок в метро в сознании сформировались биологические часы. Она по секундам чувствовала, когда поезд должен подъехать к станции. Однако в этот день он начал тормозить раньше.

По вагону потянулся неприятный запах гари, похожий на запах дымка сгоревшей шины.

Поезд со скрипом остановился в туннеле, завесив тревожную тишину, и вынудил пассажиров переглядываться и переговариваться. Шепот звучал непривычно громко. В глазах скользил вопрос: «Почему стоим?» Казалось, что прошла вечность. Оповещение молчало, машинист не удосужился успокоить пассажиров и объяснить происходящее. Вместе с едким дымом вагон заполнялся нервозностью. В души пробирался страх. Публика уже открыто паниковала.

Испуг сделал свое дело. Сердце Алёны то бешено колотило молоточками, то внезапно притормаживало, останавливалось, делало сальто в попытке завестись и вновь принималось стучать.

– (Аритмия), – сделала она вывод.

Голова кружилась, ей казалось, что теряет сознание.

– (Надо покашлять, по-моему, это советуют кардиологи в таких случаях. И не дергайся, с тобой ничего не случится).

Двое мужчин подошли к дверям и стали их толкать, пытаясь раздвинуть. Урбанова не могла не возглавить инициативу.

– Лучше не открывать, еще больше дыма напустим, – ровным преподавательским голосом посоветовала она, хотя внутри вибрировала от страха, а бурное воображение уже рисовало летальный исход. При этом выражение лица было на удивление спокойным, взгляд по-учительски уверенным. Мужчины последовали рекомендациям.

Алёна вытащила из кармана носовой платок, развернула и закрыла лицо. Народ вокруг, кашляя, последовал ее примеру. Тогда люди еще пользовались матерчатыми носовыми платками.

Изо всех сил Урбанова старалась не подавать вида, что боится. Ей не хотелось усиливать и без того напряженную обстановку в вагоне, тем более что рядом с ней сидела молоденькая мама с младенцем на руках.

Безмятежно спавший крохотный человечек всей своей белой, тоненькой, гладкой кожицей почувствовал нависающую над ним угрозу. Он зашмыгал кнопочкой носа, покряхтел и издал истошный вопль. Этого ему показалось мало, и он заорал во всю мощь, корчась и извиваясь.

Неопытная мама сжалась в комок и застыла в неудобной позе, не зная, что делать.

– Всё будет хорошо. Сейчас поезд поедет, – убеждала Алёна молодую женщину, пытающуюся успокоить ребенка. – У вас кто, мальчик или девочка?

– Девочка, трусишка.

– А я думала мальчик, голосина какой, а? Как зовут?

– Настя.

– Прекрасное имя. Сколько ей?

– Завтра будет три месяца.

Дети чувствуют и понимают гораздо больше, чем мы думаем. Урбанова наклонилась над девочкой и заговорила теплым, мягким и безмятежным голосом:

– Насюльчик, и что ты так раскричалась? Ты что, ты что, мой маленький? Успокойся, посмотри, что у меня есть, – и достала из сумки свои очки в смешной яркой цветастой оправе. – Посмотри, что у меня есть. Посмотри, какие цветочки, – и улыбнулась девочке.

Малышка, к большому удивлению мамы, перестала кричать и внимательно посмотрела на очки.

– Нравятся? Взгляни, тут есть стекла, и через них ты можешь увидеть свое будущее счастье.

После этих слов Настя стала серьезной и внимательно смотрела сквозь выгнутое стекло.

– Вы что, в яслях работаете? – поинтересовалась мама девочки.

– Нет, в университете, просто люблю детей.

– Сколько их у вас?

– У тех, кто без ума от малышей, обычно бывает только один ребенок. На всех просто не хватит.

– Интересная мысль. Мне тогда что, больше не рожать? Я тоже детей люблю.

– Глупости всё это, рожайте, воспитывайте, у вас это хорошо получается. А как вас зовут?

– Юля.

– Юлечка, у вас и вашего мужа, – краем глаза Алёна заметила обручальное кольцо, – отличная наследственность, улучшайте генофонд Родины. Кстати, давайте прикроем личико Насти, чтобы ей меньше дыма досталось, – она полезла в сумку за другим платком. – Вот держите, он чистый.

– У вас не сумка, а скатерть-самобранка: всё есть, – обрадовалась молодая мама и прикрыла девочке мордашку.

– (Надо же, сколько ей лет, двадцать? Лет на пятнадцать младше меня, – прикинула Урбанова, – а какая разница в менталитете).

К всеобщей радости, поезд медленно тронулся, выползая из задымленного туннеля. Пассажиры облегченно вздохнули. Их вагон был последним, именно его и не дотянуло до платформы. Двери открылись со словами дежурного по станции: «Прошу всех без паники выйти из вагонов и покинуть метро…»

Легко сказать, трудно сделать. Было непонятно, как выходить из вагона в туннель. Урбанова тут же нашла помощников для Юли:

– Пропустите, пропустите, здесь женщина с ребенком. Молодой человек, помогите, пожалуйста, Юле выбраться отсюда, и побыстрее.

Справедливо отметить, что советский народ по-прежнему был чувствителен к теме материнства и детства. Столпившиеся у дверей люди тут же расступились, юноша выпрыгнул из вагона и помог оцепеневшей маме выйти вслед за ним. Юля оглянулась на Урбанову:

– А как же вы?

– Я успею, поторапливайтесь наверх, чтобы легкие малышки меньше гари набрали, – и вдогонку: – Сделайте с ней дыхательную гимнастику, когда вернетесь домой.

Урбанова приблизилась к выходу.

– (Ты можешь училкой не быть? Не могу), – с улыбкой усмехнулась она.

– Спасибо, – раздалось уже из туннеля. – А как вас зовут?

– (Дура хренова меня зовут), – и вслух, – Алёна Владимировна. (Урбанова, и какого фига ты потащилась в метро? Ты же знаешь: чего боишься, то и происходит. А может, я оказалась здесь, чтобы успокоить Юлю и Настю? Фантазерка. Лучше выбирайся из вагона, ты уже последняя осталась).

Оказалось, что в туннеле было некоторое подобие помоста, вмонтированного в стену. Спокойно, без излишней суеты и толчеи, пассажиры выбирались на перрон и семенили по направлению к эскалатору.

Дурдом творился наверху. Верещали машины скорой помощи. Бегали люди в милицейской форме и белых халатах. Росла и множилась толпа зевак, обступивших выход из метро.

Урбанова никогда не искала приключений. Они исправно находили ее сами. На свежем воздухе Алёна успокоилась, к студентам не опоздала.

* * *

На следующий день вся Москва обсуждала количество жертв жуткого пожара, случившегося в метро.

Алёна пыталась переубедить сослуживцев, аргументируя:

– По-вашему, я похожа на обгоревший труп? Я ехала в том поезде, который дымил!

Но народ ее не слушал и не верил. Сплетни о кошмаре публике нравились больше.

– (Всё одно к одному, – решила Алёна, подтверждая себе самой необходимость уйти с престижной должности преподавателя. Последняя капля происшествия в метро «звякнула», ударив по макушке. – Прощай, университет!)

* * *

На следующей неделе Урбанова сидела в кабинете заведующего кафедрой. В нем она бывала не раз и никогда не волновалась. Она вообще везде чувствовала себя комфортно, как дома, но теперь…

Дмитрий Борисович всегда относился к ней хорошо и много сделал для ее карьеры. По жизни Алёна ехала не на пассажирском поезде, а на элитном экспрессе. Всё получалось как бы само собой: школа – с медалью, институт – с красным дипломом, замужество, аспирантура и защита диссертации спрессованы в три года, позиция преподавателя в родном университете – на блюдечке с золотой каемочкой. И даже ребенка уже успела родить. Но за внешним успехом стоял труд, изнуряющий и выматывающий нервы, не дающий расслабиться.

Теперь Урбановой было неловко перед человеком, который без корысти опекал ее. Она чувствовала себя в его кабинете девчонкой, пришедшей в первый раз на экзамен. Тонкие подрагивающие пальцы выдавали волнение.

– Дмитрий Борисович, – начала она несвойственным ей тихим голосом. – Мне предложили новую работу в Образовательном центре при Министерстве.

Заведующий кафедрой с удивлением посмотрел на нее.

– А что, Алёна Владимировна, со старой работой у вас какие-то проблемы? Через три-четыре года получите доцента, как договаривались. У вас же всё хорошо. Намного лучше, чем у других, – недоумевал он.

– Проблемы несущественные. Даже смешно об этом говорить. Меня доконало это рваное расписание, я бездарно трачу по полдня между группами, лекциями и аспирантами, а домой съездить в перерыве не могу.

– Что так? – улыбнулся он. – (Все ездят и ничего).

– Там поезда всё время в туннеле останавливаются, и я боюсь. У меня подскакивает давление и кружится голова, начинает трясти, такое ощущение, что упаду в обморок. И еще этот пожар… – уже в который раз за последние несколько недель у нее навернулись слезы.

Она часто похлопала длинными ресницами, но это не помогло. Слезный кран был включён.

– Ну что вы как ребенок? – Дмитрий Борисович растерялся и протянул ей чистый носовой платок. – Просто устали. Мы все на нервах. Успокойтесь, пожалуйста.

– Не могу. Извините меня, ради бога, – она встала и отошла к окну.

– А что, в Центре можно обойтись без метро?

– Да, – обрадовалась она, – там не так строго. На совещание я могу и опоздать, а тут к студентам, сами понимаете.

– Понимаю. А если серьезно, что за работа?

– Я буду продолжать свой проект: разрабатывать образовательную среду для обучения химии с компьютерами.

– С этого бы и начинали! Здесь я препятствовать не могу и понимаю, что вам необходим размах и другой уровень поддержки.

Алёна шмыгнула носом:

– Я вас, Дмитрий Борисович, не хочу подводить. Сейчас же только середина семестра. Если уйду, то кем заменять? Почасовиками?

– По обоюдному непротивлению сторон, – сказал он с легкой иронией. – Никто никого не подводит. Меня как раз попросили принять на работу жену работника ЦК. Его только что перевели из Белоруссии в Москву. Ставок на кафедре нет. Дополнительных пока не выделяют. Так что если вы нас покинете сейчас, то никто не пострадает, кроме ваших студентов, конечно. Они же вас обожают. Ну, да ладно. Когда вам там заступать?

– Хоть завтра.

Они проговорили около часа. Покидая кабинет, Алёна хотела было обнять Дмитрия Борисовича, но сдержалась и поблагодарила, просто протянув ладонь для рукопожатия.

* * *

На улице Урбановой стало свободно и легко, как в детстве. Она глубоко вздохнула и обрадовалась настигшему ее полету воображения, рисующему на куполе восторженного весеннего неба картинку приближающегося обновления.

– (Первый шаг к успеху сделан! Я лечу вперед на белом скакуне, и никто меня не в силах остановить!)