Текст книги "Не завидуй себе"

Глава 2. Перемены не заставят себя ждать

Урбанова не просто любила жизненные развороты и обожала перемены. Новизна, как белизна, манила, будоражила воображение и становилась источником предвкушения, непременно прекрасного. Ей было неважно, что менялось: ее статус – подруга, невеста, жена, мать, или карьера – студентка, аспирантка, кандидат наук, преподаватель. И не имело значения, что появлялось: новые знакомые или проекты. Существенным было лишь одно – судьба предлагала иную траекторию движения вперед.

Ей нравилось приобретать новых друзей, коллег или внезапно обнаружившихся родственников. Изначально каждый виделся умным и порядочным. Постепенно из людей выползали особенности натуры. Алёна старалась, как могла, не замечать дурного и сохранять, насколько возможно, первоначальное впечатление, но это удавалось далеко не всегда.

Сейчас Урбанова меняла в своей жизни сразу три краеугольных камня: профессию, коллег и начальство. Вершинский сделал невозможное и выбил для нее ставку ведущего научного сотрудника в своем Центре, засевшем по воле случая в историческом особняке времен Петра Великого недалеко от метро «Семеновская». Наполовину вросший в землю домишко внутри весь качался и скрипел, требуя сноса. Именно поэтому в конце советских времен интереса к нему никто не проявлял. Образовательный центр жил своей скудной жизнью.

Переход на новую работу протекал медленно, но неотвратимо двигался к финалу. Вскоре у нового начальника – мужчины чуть выше среднего роста со светлой голландской бородкой, компенсирующей отсутствие волос на голове, и с лицом, не имеющим особых примет настолько, что он мог бы быть агентом внешнего наблюдения, обозначилась любопытная черта характера. Проявилась она через неприятный похотливый взгляд. Вершинский оказался неисправимым развратником, не стыдившимся своего порока. Он приглашал на работу только женщин своей мечты. Они непременно должны были быть умными, профессиональными и сексуальными. Присутствие двух первых качеств, как правило, не уживалось с готовностью к офисному сексу, но он продолжал экспериментировать. Алёна навскидку подходила ему на все сто процентов. Стройная фигура, точеный бюст, поток идей для новых проектов и влекущая чувственность делали ее перспективной.

* * *

Утро первого рабочего дня встретило ее запахом старой развалюхи, кривыми лестничными пролетами и скрипучими полами.

– (Урбанова, а ты что, раньше этого не видела? Ты же здесь уже была, так что чему удивляешься? Или ты по современному университетскому зданию загрустила? Так оно идет с нагрузкой, с кафедральными склоками в придачу! Ничего, ничего, переживешь, зато будешь заниматься только своим проектом, никаких студентов, аспирантов, зачетов и экзаменов. Возьми себя в руки, включи настроение: улыбайся), – успокаивала себя Алёна.

Улыбка застыла на лице, превратившись в гримасу, как только она открыла дверь так называемого офиса отдела:

– (Господи, такая комната и для одного-то человека маловата будет, а здесь: раз, два, три… – пять столов притиснуты друг к другу, не пройти! Мой домашний кабинет раза в два больше).

За столом у окна, безжалостно заляпанного засохшими брызгами весенней жижи от проезжающих мимо машин, сидел Вершинский. В комнате было сумрачно. Только один жалкий луч солнечного света пробивался через открытую форточку, отражаясь от его лоснящейся лысины солнечным зайчиком на потолке.

– Доброе утро, Алёна Владимировна, проходите, пожалуйста. Вот ваше рабочее место, – торжественно сообщил он и указал на обшарпанный стол у двери.

– (М-да. В такой тесноте я еще никогда не работала. Но за эти деньги можно и потерпеть), – решила Урбанова.

– Поскольку у нас в Центре очень мало места, этот стол вы будете делить с Натальей Борисовной Селезнёвой, – обрадовал ее Вершинский.

Новая сотрудница прошлась по ящикам скрипящей развалины и обнаружила только один свободный. Остальные были туго забиты бумагами.

– Геннадий Андреевич, но я не могу работать в ящике письменного стола. Может быть, мы что-нибудь придумаем? Возможны ли другие варианты?

– Если хотите, можете работать четыре дня из дома, а один проводить с нами на совещаниях. Насколько я понимаю, ваши жилищные условия позволяют?

– (Откуда у него знание моих «условий»? Ах да, правильно, я же после конференции приглашала их домой на встречу с американцем из IBM), – вспомнила Алёна.

– Успели подготовить план? – поинтересовался Вершинский.

– Конечно, – Алёна села за свой стол.

Геннадий Андреевич пододвинул стул и втиснулся рядом. Буквально через минуту его рука «отправилась» под стол и оказалась на ее коленях, давая понять, что пора рассчитываться за содеянные благодеяния. Он причмокнул пухлыми губами, походившими на омерзительную каракатицу.

Новой сотруднице стало неприятно, лицо приобрело брезгливое выражение.

– (Так вот в чем дело! Теперь всё понятно. Видимо, поэтому при первом знакомстве на секунду подумала: «Какой неприятный». Ну что ж, приступим к обороне).

Рука Вершинского по-хозяйски поползла вверх под юбку. Алёна, нисколько не смущаясь, с пренебрежением взяла двумя пальцами манжет его рукава и плавно перенесла шаловливую ручонку на поверхность стола.

В дверь без стука зашла сотрудница. Начальник вздрогнул, как двоечник, которого застали за списыванием. Не здороваясь, та сказала:

– Геннадий Андреевич, вас срочно вызывает директор.

– (Спасительница! – усмехнулась Алёна и встала. – Понятно. Рядом с ним садиться нельзя: только напротив), – установила она свое первое правило для общения в новых стенах.

– Алёна Владимировна, – подчеркнуто официально обратился к ней Вершинский, вставая. – По моему опыту вызов к руководству может затянуться надолго. Давайте встретимся завтра днем где-нибудь в центре города. Я вам позвоню вечерком, если не возражаете.

– Конечно. С нетерпением жду звонка, – с улыбкой ответила она, стараясь не выдать своего отвращения. – (Как бы сделать так, чтобы с волками жить, а по-волчьи не выть? Вот в чем вопрос).

* * *

На следующий день свидание с Вершинским состоялось на Старом Арбате, около кондитерской ресторана «Прага», так они договорились по телефону. У Афони, сына Алёны, в детском саду был карантин, поэтому пришлось взять ребенка с собой. Мальчик с удовольствием рассматривал перочинные ножики на самодельном прилавке, пока мама разговаривала с незнакомым дядей.

Геннадий Андреевич предложил прогуляться по пешеходной улице, заставленной столами с сувенирами и мольбертами с картинами сомнительной художественной ценности. Было тепло, конец апреля. Они не спеша двигались между рядами матрёшек, обсуждая на ходу план новой статьи. Афоня застревал то у одного, то у другого киоска, и его периодически приходилось оттаскивать от разодетых в кокошники и косоворотки продавцов.

Солнечное небо радовало глаз после затяжной зимы. Старый Арбат бурлил. Темные цвета зимних пальто сменились на яркие краски плащей. Продавцы зазывали покупать их самые лучшие на свете товары. Музыканты, оставшиеся без работы, пели и играли на инструментах всех времен и народов. Артисты декламировали, что в голову взбредет. День не был выходным, но выглядел праздничным.

Алёна на секунду остановилась и прислушалась, указав Вершинскому на что-то подозрительное, происходящее в нескольких кварталах от них:

– Что там случилось? Почему такой шум? – насторожилась она.

Звуки орущей толпы и звон битого стекла неумолимо двигались им навстречу.

– Понятия не имею, – Вершинский остановился. – Ах да, так сегодня же 20 апреля, – сообразил он.

– Ну и что? День рождения Ленина через два дня, – глуповато предположила Алёна.

– Урбанова, сегодня, по-моему…. если не ошибаюсь…. день рождения Гитлера, – он всегда мямлил, – а на дворе уже не ускорение, а перестройка. Это похоже на демонстрацию неофашистов с элементами погрома.

– А разве у нас такое бывает? – от надвигающегося испуга у Алёны начался ступор.

– Алёна Владимировна, что за инфантильные вопросы?! Я уже опаздываю. Вам тут недалеко до вашего Белого дома, а мне на «Арбатскую». Дайте, пожалуйста, ваши материалы для статьи.

Алёна оторопела. Ей казалось, что, несмотря на свою довольно гнусную природу, ее начальник всё-таки мужчина.

– (Он же как-то говорил, что в армии служил. Неужели вот так просто бросит меня здесь с ребенком и побежит прятаться в метро?)

Вопящие демонстранты неотвратимо приближалась, поколачивая на ходу всех, кто выглядел не слишком по-славянски или пытался увернуться. Недоумевающие пешеходы разворачивались и быстрым шагом двигались в обратном направлении, создавая путаницу броуновского движения.

Алёна наивно предполагала, что любой мужчина просто обязан оберегать и защищать женщину, тем более с малышом. Она не сомневалась, что сейчас Геннадий Андреевич возьмет на руки Афоню, подхватит ее под руку и уведет всех в безопасное место. Так бы, не задумываясь, сделал Нахимов. Вместо этого Вершинский быстро затолкал папку в портфель, развернулся, бросив на ходу:

– Увидимся на следующей неделе, – и молниеносно исчез во взволнованной толпе.

Урбанова хотела было ринуться за ним, но, оценив плотность потока и возможную давку, передумала и развернулась навстречу митингующим.

Первая шеренга своры агрессивно настроенных молодых людей была уже рядом. Одетые в черное оголтелые парни с пустыми глазами что-то яростно кричали и размахивали палками с непонятными флагами. У некоторых были фашистские повязки на рукавах. Лица ничего, кроме злобы и агрессии, не выражали. Рядом послышался звон разбиваемых витрин. Посыпались стекла. Помощи ждать неоткуда и спрятаться тоже. Магазины торопливо захлопывали двери, а до ближайшего переулка оставалось метров тридцать.

Алёна была смелой трусихой. Она резким выдохом изгнала из души страх, взяла на руки сына, крепко прижала к груди и смело шагнула навстречу молодчикам.

С интонацией строевого сержанта:

– А ну, разошлись! – командно рявкнула на них, заставляя подчиниться. – Пропустить женщину с ребенком!

Она смело рассекла первую линию погромщиков, прошла сквозь вторую и третью шеренги изуродованных ненавистью лиц и юркнула в Серебряный переулок.

– Ты чего? – раздалось у нее за спиной.

– Чего, чего?

– Ты чего дал ей пройти?

Но было уже поздно. Навстречу ей по узкой улочке, вереща, мчались милицейские машины. Вид приближающихся стражей порядка означал серьезность происходящего и мгновенно превратил бесшабашность в оцепенение и страх за собственного ребёнка.

– (Что я делаю?)

Алёна выбралась на Калининский проспект в состоянии новорожденного теленка: на подгибающихся ногах и с затуманенным взглядом.

Афоня смотрел на нее большими карими глазами, соображая на ходу, что произошло и что они должны делать. Он еще никогда в жизни не видел ни демонстраций, ни погромов.

Калининский проспект жил своей суетливой московской жизнью. Никаких признаков происходящего в ста пятидесяти метрах на Старом Арбате здесь не чувствовалось.

– (Почему, если со мной, то никогда не просто? То Виторганы в троллейбусах и подъездах, то пожары в метро, то неофашисты в центре города. Есть люди, к которым приключения так и липнут, и среди них – я. Ты же хотела разнообразить свою жизнь – вот и получай, – думала Алёна, шагая к остановке «второго». – Хорошо, что пока всё хорошо заканчивалось, тьфу, тьфу, тьфу).

Ее не покидало чувство, что она только что вынырнула из другого мира.

– (Две соседние, параллельные улицы в одном городе и две параллельные жизни).

Подавляя в теле мелкую, похожую на зыбь на воде дрожь, она взглянула на сына. Тот был спокоен. Он шел рядом с мамой, и ничего плохого случиться не могло.

* * *

Вечером Алёна вместе с мамой, мужем и сыном смотрели репортаж о бесчинствах скинхедов, отмечавших на Арбате годовщину рождения Гитлера.

– Мама, смотри, это мы с тобой идем! – радостно закричал Афоня, показывая на экран телевизора.

Радость ребенка никто не разделил. Страна менялась, и кто знает, к худшему или к лучшему.

Раздался телефонный звонок.

– Кто это так поздно? – насторожилась Наталья Николаевна. – Доченька, сними, пожалуйста, трубку.

Алёна подошла к телефону в прихожей.

– Люлёк, привет, это Лерка.

Лерка была, пожалуй, единственной подружкой Алёны. И даже не подружкой, а человеком, с которым они с детства вместе шли по жизни, но в перпендикулярных направлениях. Когда-то давно обе переехали в новый дом и оказались на одной лестничной клетке. Лерка – миниатюрная смешливая блондинка, обожаемая парнями. Алёна – высокая, с рано сформировавшейся фигурой – была уверена, что мальчишки ею не интересуется. Она считала себя толстой из-за пышного бюста. Лерка проводила время с друзьями, ходила на дискотеки, целовалась на лавочке во дворе с одноклассниками. Алёна больше любила читать, поджав ноги в углу огромного дивана, и иногда ходить с родителями в театр или кино.

– Ты что так поздно? – удивилась Алёна.

– Я вас с Афоней только что по телевизору видела! А ты что, и в эту историю тоже попала? Я еще не успела опомниться от твоего пожара в метро, – Лерке не терпелось узнать подробности.

– Да, как обычно, – устало подтвердила подруга.

– Лёль, я не понимаю. Ты что, не могла пойти в другую сторону и, как все, спуститься в метро?

– Не могла, там намечалась давка, и ты же знаешь, я не езжу в метро.

– Слушай, они такой эффектный кадр показали. Ты с маленьким ребенком на руках и гневным лицом проходишь сквозь шеренгу головорезов. Просто Родина-мать! И как тебе всё это удается? Они же могли вас изуродовать!

– Очень просто: в долю секунды вспомнила, как в Переделкине из переулка на Афоню выскочила разъяренная овчарка. Я на нее так рявкнула, что она тут же села на задние лапы, заскулила и попятилась назад с поджатым хвостом. А сегодня я представила вместо этих ублюдков жалких щенят и пошла напролом. Ты знаешь, в моменты истины (что-то я высокопарна), особенно если это касается ребенка, во мне вспыхивает такой заряд энергии, что через забор перепрыгнуть могу.

– Ты же у нас неспортивная, – засомневалась подруга.

– В том-то и дело, – согласилась Алёна.

– Сколько тебя знаю, столько ты меня удивляешь.

– Спасибо и на этом. Лучше бы я тебя не удивляла. Лерк, я пойду спать. Извини. Ужасно устала. Спокойной ночи. Спасибо за звонок.

– Спасибо за звонок, – передразнила ее подруга и повесила трубку.

* * *

Алёна долго не могла уснуть: ворочалась, перемалывала дневной эпизод на Арбате.

– (Да, – думала она, – что-то моя эйфория по поводу «начала» новой жизни не продлилась долго. Может, наступают новые времена, и это надо иметь в виду? А Вершинский – говнюк. Как он мог бросить женщину с ребенком в такой ситуации? Или это простое совпадение? Человек не подумал? Спешил? Дать ему еще шанс?) – негодовала и одновременно уговаривала себя Алёна.

* * *

Урбанова не жалела, что ушла из университета, но и особых восторгов по поводу «налаживания новых взаимоотношений» у нее уже не возникало. Ей хотелось просто творить на собственной площадке – и чтобы никаких проблем, и чтобы никто не мешал.

– (Хорошо там, где нас нет), – думала она, глядя в окно троллейбуса по дороге на работу.

Весна разбушевалась. Всё зеленело и цвело. Она чихала и кашляла. Аллергия.

– (На кафедре тетки жизни не давали. И почему они меня так не любили? – она вынула из сумки носовой платок и высморкалась. – А ты сама не понимаешь? Везде лезешь со своими инновациями, покоя от тебя нет. А им нужна размеренная заболоченная жизнь. В Центре мужское царство, но от этого не легче, – Алёна тяжело вздохнула, представляя себя жертвой ситуации, но тут же придержала грусть. – Не кокетничай, Урбанова. Конечно же, тебе с противоположным полом проще. Они тебя вожделеют, а ты входишь в роль Колобка и удираешь от преследования. И пока тебе это прекрасно удается. Ты умеешь маневрировать, так что нечего ныть, прорвешься).

Проектом «Наука и сотворение мира» она увлекалась уже давно, а начала случайно. Как-то Наталья Николаевна, ее мама, перебирала книжные шкафы и наткнулась на старую потрепанную Библию. Посмотрела, полистала, хотела почитать, но не донесла до своей комнаты: отвлек Афоня. Она оставила книгу на столике в прихожей.

Через несколько дней, проходя мимо, Алёна взяла в руки Библию и открыла на первой попавшейся странице: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их…. И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

Дочитав до конца страницу, ее неожиданно осенило:

– (Так вот, оказывается, в чем дело. Вот о чем мой проект. Вот какой моя образовательная среда должна быть… Бог создал человека по Своему подобию! Свое подобие… подобие Творцу! А это означает, что мы можем и должны обучать студентов точно так же, как это делал Бог, то есть через сотворение, а не запоминание и понимание! Студенты будут дизайнить наш мир в компьютерной среде и познавать его таким образом, а мы им в этом поможем. Сделаем и ресурсы для чтения, и исчерпывающую информацию для поэтапного открытия новых знаний, и виртуальные лаборатории, и многое другое), – пазлы сложились в голове, показав большую картинку ее замысла. Дело оставалось за малым: превратить идеи в реальность.

Работая в Центре, Урбанова узнала, что доставать деньги для развития своих идей можно не только у вышестоящего начальства, как было раньше в университете, но и напрямую из Министерства или из частных или государственных фондов. Теперь такое финансирование называлось новым словом – грант.

Шаг за шагом в жизни Алёны появлялись новые лица. Урбанова добывала деньги, находила программистов, вовлекала своих бывших коллег в новый проект. Времена перестройки изменили многое в науке и образовании. Ученым была нужна дополнительная работа, чтобы выжить. Многие бросали науку и уходили в «челноки», но Алёна держалась изо всех сил. Вернее, ее оставляли на плаву замыслы нового подхода к обучению и Нахимов, который любил и верил в завиральные идеи жены.

Глава 3. Лето, полное приключений

Алёна перелетела весну на одном дыхании. Солнце било из-за туч, в считанные минуты превращая их на глазах прохожих в легкие пышные облака, рассеивающие даже мимолетную мысль о дожде. Город постепенно растворялся в наступающем теплом лете.

За долгие годы учебы и преподавания в университете Алёна привыкла к длительному летнему отпуску. Она успевала и с сыном на даче посидеть, и съездить на юг, и поработать над своим проектом. Малыша на море не брали, так как врачи не рекомендовали перегревать его на солнце.

Нахимов работал в «Интуристе» и мог бронировать места в элитных гостиницах на юге даже в самый разгар сезона. Обычно это были или «Жемчужина» в Сочи, или «Ялта» в одноименной Ялте. Для своих номер стоил недорого, так что супружеская пара отдыхала дней по десять в году и ни в чем себе не отказывала.

В этот год у Алексея что-то не сложилось, и привычный летний отдых в фешенебельном по тем временам отеле оказался под вопросом. Однако друзья предложили им горящие путевки в пансионат в Пицунде. Он находился на самом берегу Черного моря, вдали от города, цивилизации и конечной остановки автобуса, но рядом с летним лагерем МГУ, что внушало надежду на веселый интеллектуальный отдых.

Добирались долго. В перегретом на жаре поезде ехали до станции Гагра, в суматохе и водовороте пассажиров на площади еле-еле нашли автобус, дотащивший их по ухабам до конечной остановки «Рыбзавод» в Пицунде. Рыбой почему-то не пахло, наверное, сказывались перестроечные времена. А дальше – о, сюрприз! – им пришлось идти пешком до ущелья Ряпш по корявому побережью с чемоданами, которые, конечно же, тащил Нахимов. Всю дорогу, пока они брели, спотыкаясь о торчащие повсюду камни, Алёна безрезультатно пыталась забрать у него свой чемодан. Каждый ее «подход к снаряду» с гневом отвергался.

– (А у Вершинского, наверное, жена сама таскает чемоданы и сумки. Фу, слизняк), – вспомнила она своего начальника.

Урбанова еще не вышла из офисного состояния, и шлейф московских недоразумений парил за ее плечами.

* * *

В пансионате им досталась просторная комната с балконом на втором этаже покосившегося «скворечника», другого имени хибарка не заслуживала.

– (Вот так, дорогая, теперь развалюхи – твой удел), – подумала Алёна, заходя в убого обставленный номер.

Вдобавок ко всему оказалось, что единственные туалет и душ, предназначенные для всех обитателей пансионата, находились на горке, в углу пансионата, занявшего целиком склон холма. Одна радость – в углу комнаты было отгорожено нечто-то вроде микроскопической кухни с электрической плиткой, а значит, был шанс готовить свое вместо общепитовской перловки в клее.

Алёна расстроилась, осмотрев «площадку для отдыха», но решила не портить настроение ни себе, ни мужу.

– (В конце концов, мы на море, отдыхают же нормальные люди в пансионатах, а не в интуристовских гостиницах, и ты отдохнешь, ничего с тобой не случится).

Урбанова умела комфортно жить здесь и сейчас, быстро вживаясь практически в любую ситуацию, предложенною ей судьбой. Съездила в Пицунду, накупила разной ерунды и за пять минут радикально изменила безликий дизайн комнатушки. Стало легче, но ненадолго.

Внутренний голос назойливо продолжал:

– (По берегу ходить босиком невозможно, одна галька, как в каменоломне. В воду только в рыбацких сапогах можно забраться. Брр…)

В столовой она с отвращением ковыряла безвкусную еду и уговаривала мужа через день ездить на рынок за продуктами. Тот не сопротивлялся. Тем более что Алёна заодно купила посуду и с удовольствием готовила. Дома в Москве этим обычно занималась ее мама. Здесь же Урбановой нравилось играть роль хозяйки и выслушивать бесконечные похвалы мужа даже в том случае, если еда не удавалась, – такое тоже случалось.

Вязким туманом запахи от ее жареной картошки с овощами и мясом просачивались в фанерные конурки отдыхающих, заставляя их всё чаще проходить мимо и как бы невзначай знакомиться.

С каждым днем круг приятелей расширялся. На пляже напротив их домика появились палатки дикарей, шашлычница, шахматные доски очкариков. Центром внимания циркулирующего потока отдыхающих стал Алекс с гитарой, обладающий негромким голосом приятно-доверительного домашнего тембра.

Просыпаясь утром, Алёна видела безукоризненную прямую линию морского горизонта и не понимала, почему ей так хорошо в этой отвратительно обставленной «пещере» со скрипящей кроватью, перекошенной тумбочкой и тремя обшарпанными стульями. Какая сила заставляла ее каждый день готовить не только для себя, но и для гостей, неизменно собирающихся вечерами на пляже перед их скворечником. Почему ей, ненавидевшей любые спортивные развлечения, нравилось играть в волейбол на пляже. Зачем она, всегда стремящаяся укрыться от солнца, часами лежит на горячей гальке и растворяется в атмосфере морского прибоя после сиесты. С какой стати она позволяет Нахимову флиртовать с безукоризненно отточенными телами, разбросанными по пляжу в чуть прикрывающих наготу купальниках. Ответ один – наступил долгожданный отдых на море, так необходимый для ее растерзанных нервов.

Время одномоментно и застывало, и неслось со скоростью солнечных лучей в никуда, поддерживая крылатое и безмятежное настроение обоих супругов.

Пляжный, в круг без сетки, волейбол – он ведь не спорт, а, скорее, танец. Смотрины типа хоровода. Все следят не столько за мячом, сколько друг за другом: какова его/ее стать, как двигаются мышцы, красиво ли взлетает песок от приема мяча в падении и что у кого игриво обтягивает купальный костюм.

Иногда Нахимов, двухметровый и сильный, спокойно сажал Алёну на плечи и уносил на прогулку в горы, он не любил пляжный волейбол. Когда Алёна, поправив белое бикини, отправлялась к сетке или в круг, он либо делал вид, что дремлет, либо подхватывал маску и ласты и уплывал в море собирать раковины. Спортом для себя он выбрал регби: бескомпромиссную игру крепких парней.

Алёна уже привыкла к тому, что, возвращаясь из заплыва, Нахимов непременно приносил какую-нибудь морскую гадость, тихо подбирался к жене и беззвучно устраивал глубоководного питомца на ее спине. Она взвизгивала от неожиданности, вскакивала и начинала смешно прыгать, стряхивая с тела неизвестное морское существо.

* * *

Полдень уже давно перевалил за гору. Солнце умеряло свой пыл. Алёна спустилась по корявой лестнице на пляж. Она так и не научилась ходить по гальке, не помогали даже вьетнамки. Изгибаясь и с трудом удерживая равновесие, подошла к Алексею. Расстелила полотенце и предоставила свое расслабленное, тронутое загаром тело мягким лучам. Камушки приятно грели спину.

Муж играл в шахматы с новым знакомым – Курносовым, аспирантом из МГУ. Почему-то все называли его только по фамилии, при этом нос он имел крупный, с горбинкой, а глаза всё время подсмеивались. На доске вместо фигур были аккуратно расставлены маленькие стаканчики, причем каждый строго посередине клетки. Те, что принадлежали Алексею, источали темно-вишневый цвет, а курносовские походили на крупные прозрачные капли холодного осеннего дождя.

– Что плещется в стекле? – спросила Алёна, поерзав спиной на непослушной гальке.

– У меня портвейн, а у господина Курносова – чача, – задумчиво ответил Алекс и, «съев» ладью, с наслаждением сделал глоток жгучего абхазского напитка.

– Вы только не частите. Обдумывайте каждый шаг, а то нагрузитесь раньше времени… до вечера, – губами прошептала Алёна, погружаясь в туманный послеобеденный сон, как в салоне для релаксации.

Развлекая людей, солнце плеснуло в небо ярких предзакатных красок. Подремывать под шум волн на плоских горячих камушках было высоким наслаждением.

Алёна блаженно открыла глаза.

– А где мальчишки? – спросила она подругу Курносова, проснувшись.

– Не знаю, уплыли к буйкам.

– (Уплыли), – подумала Алёна и вновь погрузилась в многоцветное пространство своего медитирующего мозга, но ненадолго.

Алексей не появлялся, не будил ее ледяным прикосновением забавных жителей дна морского. Алёну это насторожило даже в полудреме. Она проснулась от внутреннего, похожего на первый удар землетрясения, толчка и быстро села. Посмотрела вокруг и, не обнаружив вблизи мужа, резко встала и огляделась. От перегрева закружилась голова. Ее качнуло. Сидящий рядом Курносов мгновенно вскочил и поддержал ее за плечи.

– На солнце лучше не спать, – низким проникновенным голосом сообщил он.

– Да, лучше не спать, – преодолевая темноту перед глазами, согласилась она. – А где Алексей? Вы же с ним вместе поплыли?

– Да я не доплыл до буйков, – Курносов выразительно посмотрел на пустые стаканчики на шахматной доске. – Вернулся обратно, а ваш муж решил еще понырять.

* * *

Алексей с трудом удерживался на плаву, не понимая, почему его накрыли вечерние сумерки. Вода, напоминающая жидкую ртуть, была тяжелой и вязкой, тянула ко дну. Единственное, что пульсировало в его сознании:

– (Только бы берег на горизонте потерять и плыть, плыть только на него, как на маяк).

Всё происходило будто бы в замедленной съемке. Взмах рукой, вялый толчок ногами, берег неторопливо приближался.

Почувствовав дно под ногами, он сделал еще одно невероятное усилие, вытолкнул тело на теплую гальку, глубоко вздохнул и потерял сознание.

* * *

Алёна шла по берегу, напряженно вглядываясь в волнистую поверхность темной воды. Небо затягивали сумеречные тучи.

– (Куда же он подевался? Что случилось?) – беспокойство усиливалось.

Вдруг, практически под ногами, она увидела безжизненно распластанного мужа. Подобно корзине острых гречневых крупиц, неожиданно высыпанных на голову с неба, по телу пробежали мурашки, от темечка до ступней. Урбанова застыла в нерешительности.

Нахимов лежал в неестественной позе, раскинув руки и вцепившись в гальку. Вывернутая набок голова делала его похожим на сизого перестроечного петуха на полупустой витрине сельского магазина. Зрелище не для слабонервных.

Несколько стремительных шагов к нему. Прикосновение к непривычно холодному телу. С трудом перевернула мужа на спину. Алекс простонал, расслабленное тело не реагировало.

– Живой! Алёш, Алёшечка, что с тобой? – запричитала Алёна.

Она трясла, била его по щекам, пытаясь привести в чувство. Он не отвечал, губы синие, пульс нитевидный.

Вокруг стали собираться люди.

– Надо сделать искусственное дыхание, – предложил Курносов.

– Не надо, он же не утонул, – скороговоркой ответила Алёна, прощупывая сонную артерию. – Сердце бьется. Он что, выпил всё, что было на шахматной доске?

– Вроде того, – замялся аспирант.

– Как вызвать скорую? – обратилась она к обступившим их загорелым телам.

– В пансионате МГУ есть медпункт. Я могу показать, – предложила подруга Курносова Лариса, спортивного вида девушка лет двадцати с круглым лицом, ясными глазами и вздернутым носиком, как раз под стать фамилии Курносов. – Бегом, за мной! – и с низкого старта рванула вперед.

Девушка мчалась с пластикой африканского животного, профессионально поднимая колени и виртуозно опуская стопы в спортивных тапочках на землю. Алёна бежала рядом. Нет, она не бежала, а летела подобно стремительной птице, не замечая ничего: ни раскаленной за день гальки под босыми ногами, ни острых камней. Но и это казалось недопустимо медленным.

Издав короткий вопль предводителя команчей, жена Нахимова пошла на обгон. В широко раскрытых от напряжения глазах мелькали пляж, заросший кустами откос, ненавистное в этот момент море. Страх за жизнь любимого человека не вводил ее в оцепенение, не мешал думать. Мысли настойчиво отбивали морзянкой, вселяя надежду на успех:

– (Он не умрет, я его спасу).

Встречный ветер усилил порыв, мешая стремительному движению вперед. После первых пятисот метров у Ларисы сбилось дыхание, и, отставая, она прокричала:

– Алёна Владимировна, я так быстро не могу. Вы бьете рекорд по спринту. Медпункт вон там, на горке, видите желтое здание?

– Да!

Урбанова продолжала нестись, не чувствуя боли и не подозревая, что обогнала чемпионку МГУ по бегу на короткие дистанции. Ноги коснулись спасительной песочной дорожки, ведущей к дверям медпункта. Толчок, скрежет петель, запахло лекарствами. На душе отлегло. Вид белого халата на мужчине около открытого окна успокоил. Голосом человека, не терпящего возражения, она приказала:

– Срочно, на пляж, с медикаментами. На берегу мой муж, он без сознания, нужна помощь.

Врач схватил медицинский чемодан и бросился на берег вслед за Алёной.

Вернувшись обратно к мужу, Алёна увидела картину, достойную кисти Микеланджело.

– (Просто снятие с креста), – мелькнуло у Алёны.

Тело Алексея принадлежало трем загорелым красавицам. Торс возлежал на коленях незнакомой блондинки, две другие девушки завладели его руками и нежно поглаживали их, скользя и перебирая пальцами по жаждущей оживления коже.