Текст книги "Три королевских слова"

– Превосходно. Ваши друзья – наши друзья. Если они успеют до десяти утра, то тоже получат двадцатипроцентную скидку.

Некоторое время Мартин смотрел на меня озадаченно, потом вдруг нерешительно произнес:

– Послушай, Данимира… ничего, что я на «ты»?..

– Да пожалуйста, – я лихорадочно пыталась понять, откуда он знает мое имя. Потом вспомнила про бейдж, приколотый к фартуку, и обозвала себя идиоткой.

– Ты извини, но мне твое лицо кажется знакомым. Мы не могли где-то уже встречаться?

Надо же. Не думала, что он мог меня запомнить.

– Я учусь в Смольном институте, – кратко пояснила я.

– Точно! А я-то голову сломал, все думал, откуда я тебя знаю! – Мартин засиял. – Ты та самая красавица, которую я чуть не зашиб в подвале!

Несмотря на явное преувеличение, «красавица» мне понравилась.

– Хорошая зрительная память, – сказала я потеплевшим голосом.

– Не только зрительная. Я ведь и имя твое откуда-то помню. Редкое имя. И красивое, как и его хозяйка.

А говорят, прибалты медлительные, мелькнуло в голове. Что-то не похоже. Тут у нас скорее римлянин. Veni, vidi, vici.

Впрочем, этот прямолинейный комплимент, вместо того чтобы добавить мне смущения, странным образом успокоил меня. Если бы ты знал, дружок, подумала я, сколько раз за год девушка с моим именем может слышать такие слова. Должно быть, банальности интернациональны.

Мартин хотел еще что-то добавить, но тут зазвенел колокольчик у входа, и в зале появились Мартиновы подружки.

Насколько же их поведение отличалось от того, что я привыкла наблюдать в стенах института! Невероятная вещь: они смеялись! Да и одеты были во что-то разноцветное и жизнерадостное, отчего напоминали теперь не черный ковен, а стайку колибри.

Мартин помахал им, и они подошли к нам.

Каждая приложилась символическим поцелуем к щеке Мартина.

Я зорко следила за поцелуями – меня разбирало любопытство.

Выглядело все вполне невинно.

Девушки разместились за столом.

– Пойду принесу еще меню, – сказала я.

– Подожди, – Мартин встал и удержал меня за руку. Пальцы у него были сухие, теплые и сильные. – Это Данимира, – представил меня он. – Она тоже учится в Смольном, вы должны ее помнить. Я, представьте, чуть голову не сломал: лицо вроде знакомое, а почему знакомое – вспомнить не могу. А это Ксения, Ангелина, Анна и Людмила.

– О-о-о… – протянула вдруг московская красавица Ксения. – Я вспомнила… Это же твоя подруга недавно с крыши упала?

Я немедленно ощетинилась и хотела ответить, что это не их дело, но внезапно увидела на лицах, обращенных ко мне, сочувствие и жалость, и удержала резкие слова, готовые сорваться с языка.

– Такой ужас, – тихо сказала Ксения. – Сестра твоей подруги с нами учится. Мы все были в шоке.

– Как жаль! Такая молоденькая! – сказала Анна.

– Бедная, бедная, – сказала Людмила.

Я почувствовала, что еще немного – и выступят слезы.

– Ей бы еще жить и жить, – сказала Ангелина и шмыгнула носом.

Прозвучало фальшиво.

– Вообще-то Женя еще жива, – сказала я, высвободила руку, развернулась и пошла за еще одним меню.

Позади раздались укоризненные возгласы и шиканье – Ангелине пеняли на недостаток такта.

Какая-то эта Геля неприятная, думалось мне. И, кстати, я заметила на ней магическую вуаль. Да такую мощную, что если бы эта вуаль была макияжем, то получилось бы похоже на театральный грим – нарочито яркий и грубый. Не то чтобы я могла осуждать Ангелину за это – я и сама сегодня, торопясь на работу, привела в порядок волосы с помощью магии. Но все же такое интенсивное наложение волшбы на внешность невольно показалось мне вульгарным. Тут же я вспомнила мамин рассказ о том, как она в юности была вынуждена использовать такие же уловки, и устыдилась своей темной стороны.

Аппетит у пятерки был хороший, несколько раз я курсировала туда-сюда и заставила тарелками весь стол. К этому времени зашло еще несколько посетителей, и освободилась я не скоро.

Когда я наконец вернулась на свое место, то увидела, что страницы учебника пусты. Раньше текст был бледным, а теперь и вовсе исчез, будто его корова языком слизнула.

– Ну-ну, будет капризничать… – укоризненно сказала я и положила ладони на раскрытые листы.

Под ладонями зажгло.

Я отдернула руки и с изумлением увидела, что там, где я прикасалась к бумаге, проступили маленькие огненные буковки. Сначала буковки носились по пустой поверхности хаотически, напоминая потревоженных муравьев, но потом замедлились, сгруппировались и выстроились в слова.

«Fuge, tace, late», – многократно повторялось на странице.

Беги, умолкни, затаись…

«Беги, беги, беги, беги, беги…» – кричали мне огненные червячки, корчившиеся от собственного жара.

Бумага начала тлеть, я поспешно захлопнула учебник.

Сбрендил совсем мой старичок, грустно подумала я. А ведь сперва казалось, что прослужит еще не один десяток лет… Не надо было оставлять его открытым на солнце. Наверное, перегрелся. Ну, ничего, может, отдохнет и еще придет в норму.

Мимоходом я поразмыслила, не связано ли то, что сейчас произошло, с появлением в «Кофейном Рае» Мартина и его подружек. Кто их знает, маловероятно, но вдруг они и вправду балуются запретной магией? Но уж кто-кто, а я совершенно не собиралась переходить им дорогу. Я человек мирный, неконфликтный и в случае возникновения каких-либо разногласий всегда готова пойти на уступки. Единственная вещь, которая могла подставить меня под угрозу, – это то обстоятельство, что кровь ведьмы-девственницы была весьма распространенным ингредиентом для черных ритуалов. Но и тут я не видела опасности. Если я не ошибалась в прочтении ауры, в случае нужды у них под рукой был свой донор в лице неприятной Ангелины.

На самых задворках сознания пряталась еще одна мысль, пока скромная и не позволяющая себе вылезти вперед. Мне почему-то показалось, что Мартину моя девственная кровь даром не сдалась.

Или действительно показалось?

Об этом я, согласно классическому правилу, решила подумать завтра.

– Кхм-кхм… – раздалось прямо над ухом, и я вздрогнула. – Напугал? – спросил Мартин, обнаруживаясь за левым плечом.

– Немного. Я просто задумалась.

– У меня к тебе дело. Ты завтра не занята?

Не знаю, что бы я ответила, если бы располагала временем поразмыслить, но на вопрос, заданный внезапно и в лоб, я не могла ответить ничего, кроме правды.

– Нет, не занята.

– Отлично! Мы завтра в Петергоф собрались, поехали с нами.

Сказать, что я удивилась, – не сказать ничего.

Я посмотрела на стол у окна. Мартиновы подружки следили за нами с несколько тревожным выражением лиц.

– А ты уверен, что твоя девушка… э-э-э… твои девушки… в общем, ты уверен, что все этого хотят?

Мартин усмехнулся.

– Они не мои девушки, и они очень этого хотят. Они считают, тебе надо больше общаться.

Мама говорила то же самое.

– Даже не знаю… А разве фонтаны уже работают?

– Еще нет, но это не имеет никакого значения. В этом, собственно, и есть суть завтрашнего мероприятия. Петергоф без фонтанов.

Звучало неплохо.

Более чем неплохо.

Скорбь день за днем подтачивала мою цельность, а в этом предложении был шанс сдвинуть тягостный ракурс с мертвой точки.

Я снова нерешительно взглянула на свиту.

Ксения помахала мне и улыбнулась. Этот простой жест решил все. В конце концов, надо быть честной с самой собой – меня тянуло к этой необычной компании. Как вышло так, что они оказались вместе? Почему вне стен института они совсем другие? И, конечно же, больше всего меня волновал вопрос, какого рода отношения связывают их с Мартином.

Загадка из загадок покачивалась перед моим носом в виде сочной морковки, заставляя продвигаться вперед.

– Я поеду.

– Отлично, – снова сказал Мартин. – Тогда встречаемся на Балтийском вокзале в центре зала в шесть утра.

– Шесть утра?! – вскрикнула я раненой птицей. Имя этой птице было сова. В свой выходной я намеревалась хорошенько выспаться и поваляться в кровати.

Мартин засмеялся.

– Ты с таким ужасом это сказала… Бедняжка. Но электричка на Ораниенбаум отходит в шесть пятнадцать.

– Но зачем в такую рань?

– Ехать почти час, потом идти в Александрию – тоже время займет.

Идти в Александрию… Что за фраза… Перед внутренним взором предстала фантасмагорическая картинка: мы, закутанные в бедуинские одежды, цепочкой бредем по слепящим бескрайним пескам Египта…

– Это парк такой в Петергофе, – развеял пустынный пейзаж Мартин. – Никогда там не была?

– Нет. Мы с мамой, когда приезжали в Петербург, больше по городу гуляли. Как-то так получалось. Вообще мы много где бывали, но всего не успеть.

Мартин помолчал, разглядывая меня, потом спросил:

– Ты очень дружна с матерью?

Что за странный вопрос… Разве может быть иначе?

– Конечно.

С каким-то еле заметным напряжением Мартин снова спросил:

– Она красива, добра, умна? Чего в ней больше?

Эти вопросы были еще странней предыдущего и совсем мне не понравились.

– Она моя мать, – сказала я и обхватила себя за плечи.

Не надо было соглашаться.

Судя по тому, что Мартин сменил тему, он умел читать язык жестов.

– Завтра на Петергоф опустится великолепный туман. Но он продержится часов до девяти, надо успеть. Будет красиво, но холодно, оденься потеплее.

Я нехотя кивнула, все еще прикидывая, не стоит ли мне завтра в срочном порядке захворать.

– Почему ты так уверен в тумане? Ты же знаешь, как говорят: есть ложь, грязная ложь и синоптика.

– По-моему, не синоптика, а статистика. А туман… Это будет не простой туман. Люда у нас погодница. Она туманная ведьма.

– О-о-о… – Я сразу же передумала болеть. – А можно будет посмотреть, как она это делает? Люда не будет против?

Мартин усмехнулся.

– Я попрошу – и она не будет против.

Не могу сказать, что мне понравился самодовольный оттенок этого утверждения, но очень хотелось понаблюдать за работой туманной ведьмы. Вмешательство в гармонию погодных стихий тоже запрещалось законом, и, в принципе, я была с этим согласна. Но ведь утренний туман на берегу Финского залива в начале мая – не такое уж противоречащее реальности явление.

Всего лишь маленький кусочек старинного парка, закутанный в седые меха…

Искушение оказалось слишком сильным, чтобы ему можно было воспротивиться. Я снова отмахнулась от неприятного чувства.

На следующий день ни свет ни заря я оказалась под сводами Балтийского вокзала.

Ровно в шесть пятнадцать электричка тронулась с места, и за окнами начали сменяться дорожные пейзажи. Колеса мерно постукивали. Меня усадили между Гелей и Аней. Напротив расположился Мартин, слева от него Люда вставила в уши «капельки» плеера и мрачным невидящим взглядом уставилась в окно – наверное, готовилась к ритуалу.

Интересно, что слушают, собираясь проделать прореху в ткани мироздания? Вагнера? «Раммштайн»? Нежных перуанских индейцев?

Ксения, как обычно, заняла место по правую руку от Мартина. Как стало заметно впоследствии, она настолько часто оказывалась справа от Мартина, что это нельзя было назвать случайностью.

Я, не поднимая глаз, долго разглядывала обувь Ксении. Классные ботиночки, между прочим, я бы от таких тоже не отказалась… Из темно-синей замши, аккуратно отстроченные толстенными нитками, как-то необычно и стильно зашнурованные, на белоснежной подошве… Даже удивительно, как такая белизна могла сохраниться… магия, наверное…

Когда выносить чужие взгляды стало более невозможным, я подняла глаза.

Они все улыбались мне: погодница Люда – отрешенно, словно бы тому, кого она видела сквозь меня, Ксения – ласково, Мартин – победительно и с легким бездумным весельем, как, должно быть, улыбаются над стреноженным мустангом или застреленным оленем.

От этого веселья мне вновь стало не по себе, и, наверное, некая смута отобразилась на моем лице, потому что Мартин перестал улыбаться, взял мои холодные руки в свои теплые и произнес:

– Все будет хорошо.

Я пожала плечами и беспечно ответила:

– Знаю.

5

Туман в Александрии стал незабываемым. Он появлялся в виде двух тонких струй, вытекавших прямо из раскрытых ладоней туманной ведьмы.

В центре заросшей поляны высился мраморный, в старческих пятнах и трещинах постамент. Статуя, для которой постамент был когда-то изготовлен, сгинула во времени, и теперь на нем, широко раскинув руки, стояла Люда – с распущенными волосами, в длинной хламиде, которую она достала из рюкзака… только смотрела она не на Рио-де-Жанейро, а в небо. Сизо-белые струи ненадолго поднимались вверх, затем опадали и слоями стелились по сырой земле; не сразу, но через несколько минут они начинали растворяться, превращаясь в привычную глазу утреннюю дымку. Эта первоначальная неоднородность и слоистость выдавала искусственное происхождение тумана, но я все равно впечатлилась.

Все были со мной ласковы и приветливы, даже Ангелина.

Укоряя себя за слабоволие, я все-таки заглянула под ее магическую вуаль. В колдовской среде такой поступок считается неприличным – все равно что заглянуть даме под юбку. К собственному прискорбию, я никогда не приближалась к совершенству, а такой порок, как любопытство, и вовсе поработил меня с младенчества.

Ничего особенного под вуалью не обнаружилось, хотя я была готова ко всему – к отсутствию глаза или носа, к чудовищному шраму или проваленному рту. Ну да, черты лица у Ангелины не обладали ни правильностью, ни особым изяществом, однако располагались на нужных местах и присутствовали в полном объеме.

И все же мне показалось, что я понимаю, к чему эта маскировка.

Обычно свет души, пробиваясь изнутри, накладывает на лицо человека чары, связующие черты лица между собой, и если душа сильна, то на деле сумма оказывается существеннее, чем теоретически могли бы дать слагаемые. У Ангелины же глаза, рот, нос, скулы, подбородок существовали будто отдельно друг от друга. Как будто нечему было объединить их в единое целое, и там поселилась пустота. Обнаружив подобную пустоту, я невольно подумала о душевной болезни и содрогнулась. Некоторое время мне было страшно смотреть на Ангелину даже в вуали. Так тебе и надо, любопытная Варвара, отругала я себя. Не хочешь видеть неприятное – не лезь туда, куда тебя не приглашают.

И вообще Ангелину стоило не пугаться, а пожалеть.

Можно подумать, она добровольно захотела родиться такой.

Популярная теория гласит, что все люди равны, но это не относится к подъемным, выдаваемым нам судьбой при рождении. Действительно уравнять людей можно только в сердце – этому правилу научила меня мама. Поэтому я строго-настрого запретила себе вспоминать истинное лицо Гели и постаралась привыкнуть к ее искусственному облику.

Тем более что виделись мы теперь часто.

После Александрии Мартин и его подруги то и дело приглашали меня на разные удивительные мероприятия. Они будто демонстрировали свои возможности, показывая: вот мы можем так, а можем и эдак. Меня обволакивали заманчивыми фокусами, головокружительными трюками – как шелковым коконом, с каждой встречей наматывая все новые и новые нити.

Иной раз казалось, что старшие ведьмы играют со мной как с новой куклой или с котенком – милым, но несмышленым. В их отношении иногда проявлялось что-то снисходительное.

Ксения как-то увидела меня после дождя. Накануне я работала допоздна, а утром умудрилась почти проспать начало занятий. Выскочив из дома в спешке, я оставила зонт на тумбочке в прихожей, хотя и успела услышать по радио предупреждение о надвигающемся шторме.

Небесная вода бесцеремонно обрушилась на меня, стоило мне покинуть вестибюль метро. Как это обычно случается, общественный транспорт в то утро решил поиграть в динозавров и вымер как вид. Автомобили в ореоле брызг пролетали мимо на третьей космической скорости, и несколько кварталов мне пришлось пробежать под проливным дождем. В вестибюль института я ворвалась как степной сайгак, но все равно опоздала к началу пары. Раздосадованная, запыхавшаяся, промокшая до нитки, я поплелась в институтскую столовую, где и встретилась с Ксенией, которая сочувственно поцокала языком, прищурилась, замысловато щелкнула пальцами и сотворила изящное заклинание деликатной сушки.

Приятное тепло охватило все мое тело, от одежды повалил легкий парок, а когда Ксения еще раз щелкнула пальцами, мокрая коса вдруг расплелась сама собою. Заклинание разглаживания, наложенное впопыхах этим ужасным утром, соскользнуло на пол как шелковый платок. Кудрявые от природы волосы немедленно показали свой норов и раскинулись по плечам крутыми завитками.

Ксения долго разглядывала меня удивленным и веселым взглядом.

– О! Да ты у нас настоящий Барашек! – произнесла она наконец, протянула руку и ласково погладила по кудрям.

С ее легкой руки и остальные ведьмы Мартина стали звать меня Барашком. Не могу сказать, что это прозвище пришлось мне по нраву, но я побоялась выглядеть обидчивым ребенком, ведь новые знакомые были гораздо старше – приходилось соответствовать их уровню. Только сам Мартин никогда не использовал новое прозвище, и я находила в том признак безусловного благородства его души.

Отношения с Мартином складывались не совсем предсказуемо. С одной стороны, он оказывал достаточно традиционные знаки особого внимания, с другой стороны, проделывал это столь непринужденно, столь изящно, что иногда я призадумывалась, не воображается ли мне то, чего нет на самом деле. Как знать, может, такими произрастают хорошие манеры на берегах Балтийского моря? В то же время он на меня смотрел. И вовсе не так, как на своих верных ведьм. Как сказала бы Ангелина, он на меня пялился. Я постоянно встречалась с его взглядом – заинтересованным и в то же время напряженным… иногда даже каким-то несчастливым. Будто он производил в уме некие сложные подсчеты, а они никак не сходились, чем мучили его изрядно.

Это сбивало меня с толку. Будущих кавалеров я всегда определяла в мгновение ока именно по зависающему взгляду, длящемуся чуть дольше положенного. Но все они при том выглядели вполне довольными жизнью, никого прежде не тяготило общение со мной.

Должно быть, думала я, все дело в разнице в возрасте. Мартин намного старше, и откуда мне знать, что у него на уме. Народная молва в лице институтских девчонок гласила, что старшекурсников интересует лишь одно, то самое, и что эпоха невинных прогулок под луной канула для них в Лету вместе с юношеством золотым.

Иногда мне казалось, что молва не ошибается, а иногда Мартин меня удивлял.

– Мне хотелось бы пригласить тебя куда-нибудь на чашечку кофе, – сказал он как-то. – Но, учитывая обстоятельства, тебя это вряд ли прельстит.

Возможно, это был давно ожидаемый ход конем, но я предпочла засмеяться.

– Да уж. Лучший кофе в городе все равно готовят там, где я работаю. Ты, конечно, можешь пригласить меня в «Кофейный Рай», но не стану врать, что буду в восторге.

– Хорошо, попробуем зайти с другого конца. Может быть, ты сама выберешь место нашей встречи?

Помедлив, я уточнила, со значением:

– Встречи с тобой одним?

– Да, с одним. – И, подпустив в голос бархата, он добавил: – Мне хочется побыть с тобой наедине, без компании.

Ага, сказала я себе и немедленно отозвалась:

– Тогда приглашаю тебя в Эрмитаж. Там сейчас выставка Сикорски.

Аарон Сикорски был восходящей звездой магических инсталляций: для обычных людей его экспрессивные и экстравагантные творения выглядели взрывом на пункте приема металлического лома; маги же могли лицезреть, как несколько раз в день из груды холодно блестящих обломков вырываются, простирают руки к небу и снова опадают невероятные создания – металл жил чувствами и погибал на глазах у изумленной публики. Зрелище было захватывающим и, безусловно, высокохудожественным, хотя, на мой вкус, чересчур трагическим.

Мартин развел руками.

– Если я признаюсь, что не являюсь страстным поклонником Сикорски, я сильно упаду в твоих глазах?

Я пожала плечами.

– Да нет, не особо. Значит, в Эрмитаж мы не пойдем. Куда тогда?

Про себя я вздохнула, но вздохнула легко. Когда-то ведь надо начинать взрослую жизнь, без девчоночьих выдумок. Значит, четыре стены и крыша над головой.

Но Мартин возразил:

– Обязательно пойдем. Если хочешь, даже посмотрим на твоего Сикорски. Только вначале заглянем в Египетский зал, я хочу показать тебе одну интересную штуку.

Сикорски не мой, а в Египетском зале я знаю все интересные штуки, самонадеянно подумала я. Существовала многолетняя договоренность между Эрмитажем и Смольным институтом, и у нашей группы уже состоялось несколько ночных занятий в Египетском зале.

– Магические цепи на статуе Сохмет? – спросила я наугад.

– Не-а.

– Заклинание вечного восхищения на бюсте седьмой Нефертари? Просроченное, кстати.

– Видел, что просроченное. Но… не-а.

– Хм… Там был еще глиняный вотивный сосуд в виде птицы… птица такая смешная – толстая, как бройлер с птицефабрики. Мне показалось, что в нем хранилось что-то совершенно неподходящее, вроде приворотного зелья… Может, и не приворотное, но какое-то непростое, влияющее на волю человека – точно. Ты про это говоришь?

– Не гадай. Такому в институтах не учат. Твои преподаватели и понятия не имеют. Интересно, сможешь ли ты увидеть…

Я не увидела. Вернее, увидела, но только после того, как Мартин подвел меня к скромной витрине, стоявшей в углу.

За стеклом стояло несколько ушебти из дерева и камня. Предполагалось, что эти миниатюрные слуги будут сопровождать египтянина в загробной жизни. Египтянин будет возлежать на чем-нибудь мягком, а ушебти будут за него пахать, сеять, молотить и все такое. Но ушебти были просто фигурками. Ленивых египтян за чертой поджидало страшное разочарование – посуду им придется мыть самим.

– Ну? Видишь?

К крайней моей досаде, ничего такого уж интересного я не видела. Разве что ушебти, стоявший по центру, сразу же привлекал внимание – он был выточен из очень красивого зеленовато-белого оникса и отлично отполирован – наверное, его извлекли из гробницы богача.

Расписываться в собственной беспомощности не хотелось. Все-таки я немножко гордилась тем, что я способная.

– Погоди…

Я выдохнула, сосредоточилась и стала осматривать витрину.

Ушебти из оникса, ушебти из стеатита, расписные деревянные ушебти – все со скрещенными руками, с серьезными спокойными лицами… маленькие куколки, готовы к вечному труду во благо хозяина.

Я присмотрелась к ушебти из черного базальта, который стоял на подставке второго ряда. Мне показалось, что едва заметное магическое марево начало окутывать темную статуэтку. Из-за этого чуть заметного колебания воздуха скуластое личико будто недобро заухмылялось. К груди ушебти прижимал короткое копьецо.

Приблизившись вплотную к витрине, я еще раз прошлась взглядом по всем экспонатам. Потом вернулась к темному ушебти.

– Вот этот? – Я указала на темного ушебти. – Может быть, я ошибаюсь, но он какой-то другой, не такой, как остальные.

Мартин посмотрел на меня в некотором раздумье.

– Хм… Молодец, Данимира. Не думал, что ты заметишь.

Да-а?.. Не думал? А зачем тогда спрашивал? Понятно, чтобы хвост павлиний распустить. На триста шестьдесят градусов. Как ни странно, от этой мысли я ощутила эмоциональный подъем. Пусть, пусть распускает хвост; значит, я ему нравлюсь…

Эти соображения оборвались, когда Мартин вдруг плавным движением скользнул мне за спину и, встав позади почти вплотную, взял меня за обе руки. От неожиданности я шарахнулась было, но Мартин меня удержал – как стальными оковами.

Он склонил голову и шепнул:

– Тихо, тихо, не бойся… – Его мягкие губы скользили по моему уху, и мне почудилось, что от жаркого дыхания ухо сейчас расплавится и тонкой струйкой воска скользнет по плечу, а потом скатится на мраморный пол. – Не дергайся, так надо. Я передам тебе немного силы, иначе ты не увидишь по-настоящему…

Он повернул мои руки ладонями вверх, его большие пальцы легли на запястья, как будто он приготовился слушать мой пульс.

– Тихо, тихо, не дергайся, – приговаривал Мартин, ритмично поглаживая голубые жилки, просвечивавшие сквозь тонкую кожу, а я уже не понимала, от чего так колотится сердце: то ли оттого, что чужая сила толчками вливается в мою кровь, то ли оттого, что стоящий сзади мужчина губами касается моих волос.

Через некоторое время – не могу даже сказать какое – Мартин произнес:

– Теперь ты готова, смотри.

К своему стыду, мне потребовалось некоторое усилие, чтобы разогнать розовый флер и понять, о какой, собственно, готовности он говорит.

Черная фигурка за стеклом шевельнулась. Ушебти подвигал подбородком туда-сюда. Затем покрутил головой, разминая шейные позвонки.

– Он живой? – шепотом спросила я.

– Не совсем. Он – другой. – Мартин по-прежнему стоял сзади; теперь он выпустил мои руки, но взамен обнял за талию, крепко прижимая к себе, и отвечал, склоненный, куда-то мне в волосы.

Я впала в оцепенение. Одна часть меня наблюдала за происходящим на витрине, другая ничего не ощущала, кроме жаркого чужого дыхания.

Ушебти приподнял одну ногу, потопал ею, потом потопал другой. Это смотрелось забавно. Он был ну прямо как персонаж из мультика студии «Пиксар», но тут человечек обнаружил нас с Мартином. Рубиновые угольки засветились в его глазницах, и сходство с мультяшкой уменьшилось.

Мартин оторвал руку от моей талии, вытянул ее вперед и поманил человечка пальцем. При виде этого жеста какое-то неприятное воспоминание мелькнуло в моем затуманенном мозгу, но тут же исчезло, потому что ушебти вдруг разбежался и прыгнул прямо на витринное стекло.

Я тихонько вскрикнула, отшатнувшись, а Мартин довольно засмеялся.

– Не бойся, он знает, кто его хозяин.

Когда человечек проносился сквозь преграду, стекло покрылось волнами – как поверхность пруда, куда упал камень, – но не разбилось.

Ушебти мягко приземлился у наших ног. Потом он встал на колени, положил перед собой копье и пал ниц.

– И что все это значит?

– Это охотник за умершими. Те, – он кивнул на витрину, – просто бесполезные куски камня и дерева. Ни черта не могут. А этот красавчик – другой. Он настоящий. Один крутой египетский колдун использовал его для загробной мести нерадивым должникам.

– Кошмар какой. И что он делает с нерадивым должником?

– Не знаю… может, глаза копьем выкалывает, а может, еще что. Пока не в курсе, я недавно его поймал.

Лица Мартина не было видно, а по интонациям я никак не могла понять, шутит он или говорит серьезно.

– И как тебе это удалось?

– Ну, я тоже немножко охотник.

– А зачем ты его поймал?

– Просто потому, что я смог это сделать. Ты же не думаешь, что такое может каждый?.. Знаешь, как здорово сделать то, что другие не могут? И потом, вдруг за кем-то должок будет… пригодится…

Я мягко, но решительно высвободилась из рук Мартина, чтобы посмотреть на него.

Конечно, он смеялся. Голубые глаза искрились весельем. У меня отлегло от сердца. Если не видеть славной мальчишеской улыбки, шутки Мартина могли производить зловещее впечатление. Преследовать человека после смерти – как это низко! Не был колдун, создавший такую куклу, «крутым». По-моему, он был изрядной сволочью.

Черный человечек продолжал неподвижно лежать, склоняясь к ногам Мартина, и я присела на корточки, предварительно оглядевшись по сторонам. Никто даже не смотрел в наш угол. Наверное, Мартин отвел всем глаза, он был мастер на такие штуки.

– А как ты думаешь, его можно потрогать?

– Можно, если я прикажу.

Мартин произнес длинную гортанную фразу на незнакомом языке. Звучание было невероятным. Я никогда не слышала подобного сочетания звуков и даже примерно не смогла предположить, к какой группе языков этот относится.

Древнеегипетский?

Ушебти вскинулся, легко поднялся с пола и подбежал ко мне. Задрав круглую голову, он рассматривал меня, а я – его.

Рубиновые угольки тлели, по широкоскулому лицу пробегали тени, вокруг ушебти по-прежнему ощущалась дрожь воздуха.

Я протянула человечку ладонь, и он вдруг обхватил пальцы, уткнувшись в них носом.

– Ой, холодный какой! – Я засмеялась. – Смотри, что он делает!

– Он запоминает твой запах.

– Зачем?

– Такова его природа. Он охотник.

Я нахмурилась и пошевелила пальцами, но ушебти вцепился в них сильнее.

– Знаешь что? А пусть он кого-нибудь другого запоминает. Скажи ему, чтоб отпустил меня. Я никому ничего не должна. И тебе тоже.

– Это сейчас, – как бы невзначай заметил Мартин, но, пока я подбирала достойный ответ, снова произнес несколько незнакомых слов повелительным тоном.

Ушебти отпустил мои пальцы. Он вернулся к копью, поднял его, прижал к груди и взмыл в воздух. Точно так же, без какого-либо ущерба он прошел сквозь стекло, очутился на прежнем месте и застыл. Рубиновые огоньки угасли, злое личико потеряло подвижность.

– Напугал он тебя? – спросил Мартин.

Лукавить мне не захотелось.

– Но это же не он. Это ты меня пугаешь. Иногда у тебя получается.

– Прости меня… Признаюсь в хвастовстве. Но ведь я это сделал! Никто не понял, что это за штука, один я. И я подчинил его. Разве тебе не интересно?

– Было интересно. Но…

Продолжения не последовало, потому что я никак не могла сформулировать четко, в чем же заключается «но». Может быть, в том, что я начинала понимать, насколько Мартин сильный колдун – немного странно для студента-библиотечника. Или в том, что мне начинало чудиться двойное дно в этом человеке с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. А больше всего меня смущало то обстоятельство, что, когда Мартин стоял позади меня и касался губами моих волос, мне было наплевать на все «но» на свете.

Как ни в чем не бывало Мартин спросил:

– Ну что, теперь к Сикорски?

Однако после его прикосновений в душе царил полный хаос, и никакие инсталляции в мире сквозь него не пробились бы.

Не в коня корм, поняла я и решительно сказала:

– Нет уж. Хватит с меня на сегодня инферно. Пойдем лучше просто погуляем.

И мы покинули Эрмитаж и весь вечер бродили по городу. Мартин будто бы сделал шаг назад. Он вел себя как добрый приятель, задавал мне тысячу вопросов о моих пристрастиях, с интересом выслушивал ответы, комментировал их какими-то забавными историями, рассказывал анекдоты, читал стихи и вообще вел себя просто и мило как никогда. Прогулка напоминала затишье перед боем, и я была благодарна Мартину за эту передышку.

Белые ночи уже входили в силу, поэтому, когда мы подошли к дому в Малом переулке, смеркалось, но было все еще светло.

У входа мы остановились и посмотрели друг на друга.

– Я провожу тебя до квартиры, ты позволишь? – спросил Мартин.

– Ты пьешь кофе на ночь? – ответила я вопросом на вопрос.

– Еще как! – сказал Мартин.

Больше не было сказано ни слова. Я взяла его за руку и ввела в свой дом.

Мы молча поднимались по узкой лестнице. Ступени заканчивались одновременно слишком быстро и слишком медленно. Хоть бы Снежинка догадалась на кухню уйти, отстраненно подумала я на втором этаже. Если она останется в комнате – например, спрячется под диваном, – я буду чувствовать себя не в своей тарелке, подумала я на третьем. Впрочем, мне все равно, решила я, поднявшись на последний, четвертый этаж.