Текст книги "Горе невинным"

II

Мэри Дюрран пересекла комнату и подобрала возле вазы опавшие лепестки хризантем, после чего аккуратно отправила их в мусорную корзину. Эта высокая, невозмутимая с виду женщина лет двадцати семи, хотя на лице ее не было морщин, тем не менее казалась старше своих лет – возможно, благодаря спокойной зрелости, казавшейся частью ее внешности. Она выглядела хорошенькой, но без нотки очарования. Правильные черты лица, чистая кожа, яркие голубые глаза. Светлые волосы были зачесаны на затылок и завязаны там пучком; прическа эта, по случаю, как раз была в моде, однако причесывалась она так совсем не по этой причине. Эта женщина всегда придерживалась собственного стиля. Внешность ее была подобием собственного дома: опрятной и ухоженной. Всякая пыль, любой беспорядок смущали ее.

Сидевший в инвалидной коляске мужчина проследил за тем, как она убирала опавшие лепестки, и, пожалуй, криво улыбнулся.

– Прежняя аккуратистка. Всё на своем месте, и для всего есть свое место.

Он усмехнулся – не без едкой нотки. Однако Мэри Дюрран сохраняла спокойствие.

– Люблю, когда всё в порядке, – согласилась она. – А знаешь, Фил, тебе и самому не понравилось бы, если б дома царил хаос.

Муж ее произнес с ноткой горечи:

– Что же, во всяком случае, я не имею возможности навести здесь хаос.

Вскоре после свадьбы Филип Дюрран заболел паралитической разновидностью полиомиелита. И в глазах обожавшей его Мэри сделался не только мужем, но и ребенком. Подчас ее собственническая любовь несколько смущала его. Его жене не хватало воображения, чтобы понять, как то удовольствие, которое она получает от его несамостоятельности, подчас раздражает его.

Он заторопился со словами, словно бы опасаясь проявления симпатии или сочувствия с ее стороны.

– Должен сказать, что эта новость, полученная от твоего отца, просто неописуема! После всего этого времени!.. Как ты можешь сохранять спокойствие?

– Наверное, я никак не могу принять ее. Это так необычно… Сначала я просто не могла поверить словам отца. Если б звонила Эстер, я скорее подумала бы, что она все выдумала. Ну ты же знаешь, какова Эстер.

Часть горечи оставила лицо Филипа Дюррана.

– Неистовая и страстная особа, вечно ищущая неприятностей на свою голову и находящая их, – негромко проговорил он.

Мэри отмахнулась. Чужие выводы не интересовали ее. Она с сомнением произнесла:

– Хотелось бы знать, правда ли это? Тебе не кажется, что этот человек мог все придумать?

– В качестве рассеянного ученого? Было бы приятно так думать, – ответил Филип, – но похоже, что Эндрю Маршалл воспринял его слова серьезно. A «Маршалл и Маршалл» – фирма не из доверчивых, надо тебе сказать.

Мэри Дюрран нахмурилась.

– Но что это на самом деле означает, Фил?

– Это означает, что Джеко будет полностью оправдан. То есть если власти будут удовлетворены, – и, насколько я понимаю, ничего другого быть не может.

– Ну, хорошо, – Мэри слегка вздохнула, – значит, все и в самом деле очень хорошо.

Филип Дюрран снова рассмеялся с прежней едкой горечью.

– Полли! – воскликнул он. – Ты меня погубишь.

Именем Полли звал Мэри Дюрран только собственный муж. Имя это самым абсурдным образом не гармонировало с ее скульптурной внешностью. Она посмотрела на Филипа с некоторым удивлением.

– Не понимаю, чем мои слова могли так развеселить тебя.

– Ну, ты вела себя абсолютно изящно! – заявил Филип. – Прямо благородная леди на распродаже рукоделья какого-нибудь деревенского института.

Мэри с некоторым недоумением произнесла:

– Но все действительно очень хорошо! Согласись, не слишком приятно иметь убийцу в своей семье.

– Ну, не совсем в своей…

– Знаешь, на самом деле это одно и то же. То есть вся эта история оказалась очень неприятной и неуютной. Все окружающие любопытствовали до неприличия. Мне было так противно…

– Ты великолепно справлялась с ситуацией, – проговорил Филип. – Замораживала знакомых ледяным взглядом своих синих глаз, после чего те затыкались и им становилось стыдно. Просто удивительно, как тебе удается никогда не обнаруживать своих чувств.

– Вся эта история была мне крайне неприятна. Точнее сказать, отвратительна, – проговорила Мэри Дюрран. – Однако в конце концов он умер, и все закончилось. A теперь… теперь, надо думать, ее разворошат снова. Утомительная перспектива.

– Да, – задумчиво промолвил Филип Дюрран, чуть шевельнув плечами, отчего по лицу его пробежала болезненная гримаса.

Жена торопливо подошла к нему.

– У тебя спина затекла? Подожди. Дай-ка я переложу подушку. Вот так. Теперь лучше?

– Тебе следовало работать в госпитале сиделкой, – проговорил Филип.

– Не испытываю никакого желания заботиться о разных там людях. Только о тебе. – Сказано это было очень просто, однако с несомненно глубоким чувством, проступавшим под словами.

Зазвонил телефон, и Мэри подошла к аппарату.

– Алло… да… слушаю… Ах, это ты… Это Микки, – бросила она в сторону Филипа. – Да… да, мы слышали. Папа звонил… Ну конечно… Да… Да… Филип говорит, что если адвокаты будут удовлетворены, все будет в порядке… В самом деле, Микки, не понимаю, почему ты так расстроен… Никогда не считала себя особо тупой… В самом деле, Микки… ты, наверное… Алло?.. Алло?.. – Мэри сердито нахмурилась. – Он бросил трубку. – Она аккуратно опустила трубку на аппарат. – Вот что, Филип, я не могу понять Микки.

– И что же он в точности сказал?

– Знаешь, он был в таком состоянии… Обозвал меня тупицей, сказал, что я не понимаю… последствий. Будет крупный скандал, так он сказал. Но почему? Не понимаю.

– Перетрусил, наверное? – задумчиво проговорил Филип.

– Но с чего вдруг?

– А знаешь, он прав. Последствия будут.

Мэри чуть взволновалась.

– Ты хочешь сказать, что интерес к этому делу снова оживет? Конечно, я рада тому, что Джеко оправдан, однако будет неприятно, если люди снова начнут полоскать наше белье.

– Дело не только в том, что скажут соседи. Одним этим не ограничится.

Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Заинтересуется и полиция!

– Полиция? – резким тоном бросила Мэри. – Она-то здесь при чем?

– Моя дорогая девочка, подумай наконец.

Мэри неторопливо подошла к нему и опустилась рядом.

– Теперь преступление снова сделалось нераскрытым, – проговорил Филип.

– Но зачем им поднимать всю историю заново… после всего прошедшего времени?

– Превосходный образчик благого пожелания – ни на чем не основанного, однако.

– Но конечно же, – проговорила Мэри, – проявив подобную глупость – допустив эту ужасную ошибку в отношении Джеко, – они, должно быть, не захотят ворошить прошлое?

– Возможно, и не захотят, однако придется! Служебный долг требует.

– Ох, Филип, я уверена в том, что ты ошибаешься. Опять пойдут разговоры, а потом все успокоятся.

– И мы снова заживем дружно и счастливо, – с легкой ехидцей заметил он.

– А почему нет?

Филип качнул головой.

– Все не так просто… Твой отец прав. Надо собраться всем вместе и посоветоваться. Залучив к себе Маршалла.

– Ты хочешь сказать, надо поехать в «Солнечный мыс»?

– Да.

– Но мы не в состоянии это сделать.

– Почему же?

– Это нереально. Ты – инвалид и…

– Я не инвалид, – раздраженным тоном ответил Филип. – Я вполне силен и здоров. Просто мне отказали ноги. И при наличии подходящего транспорта могу доехать до какого-нибудь Тимбукту.

– А я считаю, что тебе вредно ездить в «Солнечный мыс». Притом что вновь возникло это неприятное дело…

– Но голова моя осталась в порядке.

– И потом, я не вижу, как мы можем оставить дом. В последнее время было так много случаев взлома…

– Пригласи кого-нибудь переночевать.

– Тебе просто сказать это – будто легче нет ничего на свете.

– Эта старая миссис… как ее там, может приходить каждый день. И прекрати этот спор на уровне домашней хозяйки, Полли. На самом деле это ты не хочешь никуда ездить.

– Правильно, не хочу.

– Долго быть там нам не придется, – ободрил жену Филип. – Но, на мой взгляд, ехать необходимо. В такой ситуации семья должна сплотиться перед лицом остального мира. Необходимо в точности выяснить положение дел.

III

Вернувшись в Драймут, в гостиницу, Калгари рано отобедал и вернулся в свой номер. Визит в «Солнечный мыс» произвел на него глубокое впечатление. Он ожидал, что новость произведет болезненный эффект, что заставило его заранее собрать в кулак всю свою решимость. Однако откровение оказалось мучительным и тягостным – совершенно не в той манере, которую он ожидал. Повалившись на кровать, Артур раскурил сигарету и принялся прокручивать в уме ситуацию – снова и снова.

Конечно же, самым ярким впечатлением стало лицо Эстер, каким оно было в момент прощания. Это презрительное отвержение его устремления к справедливости! Как это там она сказала? «Теперь важно, не кто виноват, а кто не виноват». И потом: «Разве вы не понимаете, что именно сделали сейчас со всеми нами?» Но что такое он сделал? Калгари не понимал этого.

И все прочие… Женщина, которую они звали Кирсти (с какой стати, к слову? Кирсти – шотландское имя, но она не шотландка – датчанка, а быть может, норвежка). Так почему же она разговаривала с ним столь жестким… столь обвинительным тоном?

Нечто странное было и в поведении Лео Эрджайла – отстраненное выжидание. Никаких «слава богу, мой сын невиновен!», что следовало бы счесть естественной реакцией!

И эта девушка… девушка, исполнявшая обязанности секретаря Лео. Услужливая, любезная. Однако и она отреагировала странным образом. Калгари вспомнил, как она опустилась на колени перед креслом Эрджайла. Словно бы… словно бы… она сочувствовала ему, утешала его. Утешала? Но в чем? В том, что сын его не был виновен в убийстве? И конечно… да, конечно… чувства в этом движении было больше, чем положено секретарю – даже отработавшему на своем месте несколько лет… так в чем же, собственно дело? Почему они…

Зазвонил телефон на столике возле его кровати. Артур поднял трубку.

– Алло?

– Доктор Калгари? Вас тут спрашивают.

– Меня? – Он был удивлен. Насколько ему было известно, о том, что он ночует в Драймуте, не знал никто.

После недолгой паузы клерк ответил:

– Это мистер Эрджайл.

– О? Скажите ему… – Артур осекся, осознав, что готов спуститься вниз. Если по какой-то причине Лео Эрджайл последовал за ним в Драймут, сумел узнать, где он остановился, тогда вопрос будет слишком серьезным для того, чтобы обсуждать его внизу, в людной гостиной. – Попросите его подняться в мой номер, пожалуйста.

Калгари поднялся с постели и принялся ходить взад-вперед. Наконец в дверь постучали. Подойдя к двери, он открыл ее.

– Входите, мистер Эрджайл, я…

И в удивлении остановился. Перед ним стоял не Лео Эрджайл – а молодой человек, едва разменявший второй десяток, на загорелом, симпатичном лице которого осталась печать горечи – на беспечном, сердитом и несчастном лице.

– Не ожидали увидеть меня, – проговорил молодой человек. – Ждали моего отца. Я – Майкл Эрджайл.

– Входите. – Калгари закрыл дверь за спиной своего гостя. – Каким образом вы сумели найти меня? – спросил он, предложив молодому человеку сигарету из пачки.

Взяв сигарету, Майкл Эрджайл издал короткий и неприятный смешок.

– Ну, это было несложно! Надо было всего-то позвонить в основные отели на тот случай, если вы решили заночевать. Угадал со второй попытки.

– А зачем вы захотели встретиться со мной?

Майкл Эрджайл неспешно проговорил:

– Надо было посмотреть, что вы за человек…

Он окинул Калгари внимательным взором, отметив чуть поникшие плечи, седеющие волосы, тонкое чувствительное лицо.

– Итак, вы из тех, кто ездил с экспедицией на полюс… С виду не скажешь, что вы такой крепкий.

Артур чуть улыбнулся.

– Внешность может оказаться обманчивой. Здоровья мне хватило. Там нужна не столько физическая сила, как другие важные качества: выносливость, терпение, технические знания.

– Сколько вам лет, сорок пять?

– Тридцать восемь.

– Вы кажетесь старше.

– Да… да, наверное, вы правы. – На мгновение на него накатила мучительная печаль, вызванная юным нахальством смотревшего на него молодого человека, и он спросил несколько более резко, чем следовало бы: – Так зачем вы хотели видеть меня?

Гость нахмурился.

– Вполне естественное желание, не правда ли? После тех новостей, с которыми вы явились… О моем дорогом брате.

Калгари не ответил, и Майкл Эрджайл продолжил:

– Только явились вы с ними несколько поздновато, если посмотреть с его точки зрения, не так ли?

– Да, – негромко произнес Калгари. – Весть моя запоздала.

– И что же вы так долго молчали? Что это за сотрясение с вами случилось?

Калгари терпеливо повторил свой рассказ. Как ни странно, грубость юноши ободрила его. Хотя бы сейчас он имел дело с человеком, неравнодушным к своему брату.

– Итак, Джеко получает алиби, в этом вся история, правда? А вы уверены в том, что время было именно такое, как говорите?

– Абсолютно уверен, – твердым тоном проговорил Калгари.

– Но вы могли и ошибиться. Ваша братия, эти ученые, склонна к рассеянности в отношении таких мелочей, как время и место.

Калгари чуть усмехнулся.

– Это вы начитались фантастики, с ее рассеянными профессорами в рваных носках, не соображающими, ни который сейчас час, ни где они находятся. Дорогой мой молодой человек, работа инженера требует великой точности в отношении величин, времени и расчетов. Заверяю вас в том, что я просто не могу допустить ошибку. Я подсадил вашего брата незадолго до семи и высадил его в Драймуте через пять минут после половины восьмого.

– Ваши часы могли идти неправильно. Или же вы ориентировались по автомобильным часам.

– Мои наручные часы и часы в автомобиле были в точности синхронизированы.

– Джеко мог каким-то образом одурачить вас. Он был такой фокусник…

– Он не финтил. Но почему вы так стараетесь доказать, что я ошибся? – с некоторым жаром продолжил Калгари. – Я рассчитывал на то, что будет трудно убедить власти в том, что они несправедливо осудили человека, но никак не ожидал, что будет так трудно убедить в том же его семью!

– Итак, оказалось, что вам было трудно убедить всех нас?

– Реакция показалась мне несколько… необычной.

Микки внимательно смотрел на него.

– Они не хотели поверить вам?

– Да… казалось почти что так…

– Не только казалось. Так оно и было. Вполне естественно, на мой взгляд, если задуматься.

– Но почему? Почему вы считаете это естественным? Убита ваша мать. Ваш брат обвинен в убийстве и осужден за него. Теперь оказывается, что он невиновен. Вы должны радоваться… благодарить. Это же ваш брат.

– Он не был мне братом, – ответил Микки. – А она – матерью.

– Что?

– Разве никто вам этого не сказал? Мы все приемные. Все до единого. Начиная с Мэри, моей старшей «сестры», которую удочерили в Нью-Йорке. Остальных приняли в семью во время войны. Моя «мать», как вы ее называете, не могла иметь своих детей, поэтому она завела себе скромный выводок приемных детей. Мэри, я, Тина, Эстер, Джеко. Уютный и ласковый дом с целым морем материнской любви! Я бы сказал, что в конце концов она забыла о том, что мы не ее родные дети. Однако она промахнулась, когда взяла в свои «милые мальчики» Джеко.

– Я не имел представления об этом, – проговорил Калгари.

– Так что перестаньте тыкать мне в лицо этими самыми «ваша мать»… «ваш брат»… Джеко был настоящей вошью!

– Но не убийцей же, – энергично возразил Калгари.

Микки посмотрел на него и кивнул:

– Ну хорошо. Раз вы так говорите и не хотите отказываться от своих слов… Тогда кто же убил ее на самом деле? Об этом вы не подумали? Займитесь теперь этим на досуге. Подумайте… и тогда, быть может, поймете, что сделали со всеми нами…

Он резко развернулся и вышел из комнаты.

Глава 4

– Рад вашему согласию еще раз принять меня, мистер Маршалл, – сконфуженно произнес Калгари.

– Не стоит благодарности, – проговорил адвокат.

– Как вам известно, я посетил «Солнечный мыс» и встретился с родными Джека Эрджайла.

– Несомненно.

– Полагаю, что вам уже известно о моем визите?

– Да, доктор Калгари, именно так.

– Возможно, вам будет трудно понять, почему я вновь попросил вас принять меня… видите ли, дело приняло такой оборот, какого я не ожидал.

– Нет, – возразил адвокат, – нет, едва ли.

Голос его, как всегда, сухой и бесстрастный, тем не менее ободрил Артура Калгари и как бы предложил ему продолжать.

– Видите ли, – продолжил тот, – я думал, что на этом все закончится. Я был готов к некоторой, скажем так, естественной укоризне с их стороны. Хотя перенесенное мной сотрясение мозга можно назвать форс-мажорным обстоятельством, любые упреки с их стороны были бы вполне простительны. Однако в то же самое время я надеялся, что ее смягчит благодарность за то, что имя Джека Эрджайла очищено от подозрений. Однако все вышло совершенно по-другому. Совершенно.

– Понимаю.

– Возможно, мистер Маршалл, вы предвидели кое-что из того, что произошло? Насколько я помню, ваша манера озадачила меня во время предыдущего визита. Наверное, вы заранее предполагали, какой именно прием меня ожидает?

– Доктор Калгари, вы еще не сказали мне, с каким именно приемом встретились.

Артур Калгари подвинулся вперед вместе с креслом.

– Я думал, что заканчиваю некий этап, так сказать, завершаю уже написанную главу новой концовкой. Но меня заставили почувствовать, заставили увидеть, что вместо завершения я полагаю начало. Начинаю нечто совершенно новое. Как, по-вашему, это достаточно точное определение их позиции?

Мистер Маршалл неторопливо качнул головой.

– Да, – проговорил он, – можно сказать и таким образом. Признаюсь, я думал, что вы не понимаете всех последствий. И трудно было ожидать этого от вас, поскольку вы, естественным образом, были знакомы с подоплекой дела и фактами только по официальным отчетам.

– Да-да. Теперь я это понимаю. Причем слишком ясно. – Артур в волнении возвысил голос: – Они не почувствовали облегчения, они не ощутили благодарности. Они смутились, ужаснувшись того, что им теперь предстоит пережить. Я прав?

– Я вполне допускаю, что вы можете оказаться правы, – осторожно проговорил Маршалл. – Учтите, я говорю это, не исходя из собственного мнения.

– А раз так, – продолжил Калгари, – я чувствую, что не вправе вернуться к своей работе, ограничившись одними извинениями. Я по-прежнему вовлечен в это дело. На меня легла ответственность за этот новый фактор, который я внес в жизнь целой семьи. Я не имею права просто умыть руки.

Адвокат осторожно кашлянул.

– На мой взгляд, достаточно странная точка зрения, доктор Калгари.

– Не думаю… вы не совсем правы. Человек должен нести ответственность за свои действия, и не только за действия, но и за результаты их следствий. Всего два года назад я подвез до города одного молодого человека. И своим поступком начал некую цепь событий. И теперь мне кажется, что я не имею права отстраниться от этих событий.

Адвокат укоризненно качнул головой.

– Пусть, – нетерпеливым тоном проговорил Артур Калгари. – Зовите мое желание странным. Однако здесь дело в моих чувствах, моей совести. Я хочу только исправить то, что не имел возможности предотвратить. Я не сумел извиниться. В известном смысле я только усложнил жизнь и без того немало перестрадавшим людям. Но почему так получилось, я до сих пор не могу понять.

– Ну, – неторопливо проговорил Маршалл, – это, пожалуй, понятно. В течение последних примерно восемнадцати месяцев вы были отрезаны от цивилизации. Вы не читали ежедневных газет, не знаете, что говорилось в прессе об этой семье. Возможно, вы в любом случае не стали бы читать эти материалы, но, на мой взгляд, не смогли бы не слышать о них. Факты, доктор Калгари, очень просты. И отнюдь не конфиденциальны. В свое время об этом открыто говорилось в прессе. И сводятся они к очень простой картине. Если Джек Эрджайл не совершал преступления – a судя по вашему утверждению, он не мог этого сделать, – тогда кто же его совершил? Что возвращает нас обратно к обстоятельствам, в которых было совершено преступление. Оно произошло ноябрьским вечером в промежутке между семью и половиной восьмого в доме, где, кроме убитой, находились только члены семьи и прислуга. Двери и окна дома были надежно заперты, и если кто-то попал в него извне, значит, его или впустила сама миссис Эрджайл, или же он воспользовался собственным ключом. Иными словами, она должна была знать этого человека. В некоторых отношениях ситуация напоминает имевшее место в Америке дело об убийстве Борденов, когда мистера Бордена с женой воскресным утром зарубили топором. Никто в доме ничего не слышал, никого около дома не видели… Теперь вы понимаете, доктор Калгари, почему члены семьи были скорее расстроены, чем обрадованы принесенной вами новостью?

– Вы хотите сказать, – неторопливо проговорил Артур, – что они предпочли бы считать Джека Эрджайла виновным?

– Ну конечно, – ответил Маршалл. – Конечно, и без всяких сомнений. Если позволите мне некоторый цинизм, личность Джека Эрджайла идеальным образом объясняла неприятный факт убийства в семье. В детстве он был проблемным ребенком, в юности обнаруживал преступные наклонности, в зрелом возрасте – необузданный темперамент. В семейном кругу всему этому, возможно – даже обязательно, – находили какие-то извинения. Его могли оплакивать, ему могли симпатизировать, могли твердить себе самим, друг другу и всему миру, что сам он на деле ни в чем не виноват, что придут психологи и все объяснят! Очень, очень и очень удобная позиция.

– И теперь… – Калгари умолк.

– И теперь, – сказал мистер Маршалл, – ситуация приняла совершенно другой облик. Совершенно другой. Пожалуй, даже пугающий.

Калгари полным откровенности тоном проговорил:

– Значит, принесенная мной новость была неприятна и для вас, так?

– Вынужден признать это. Да. Да, честно признаю, что я был… расстроен. Дело, вполне благополучно закрытое – да, я действительно вправе воспользоваться словом «благополучно», – теперь открывается заново.

– Вы говорите это как официальное лицо? – спросил Артур. – То есть с точки зрения полиции дело будет открыто заново?

– О, вне сомнения, – отозвался Маршалл. – Когда Джек Эрджайл был признан виновным под тяжестью непреодолимых улик – присяжные выходили из зала всего на четверть часа, – с точки зрения полиции это стало завершением дела. Но теперь, при условии полного посмертного помилования, дело открывается заново.

– И полиция вновь приступит к расследованию?

– Я бы сказал, почти непременно. Конечно, – добавил Маршалл, задумчиво потирая подбородок, – учитывая обстоятельства дела и прошедшее время, сомнительно, что они сумеют добиться какого-либо результата… Со своей стороны, я бы усомнился в этом. Они могут прийти к выводу, что виновен один из тех, кто находился в доме. Они могут даже выдвинуть весьма остроумное предположение о том, кто мог это сделать. Однако добыть определенные улики будет нелегко.

– Понимаю, – проговорил Калгари. – Понимаю… Да, именно это она и имела в виду.

– О ком вы говорите? – резким тоном спросил адвокат.

– О девушке, – ответил Калгари. – Об Эстер Эрджайл.

– Ах да. Молодая Эстер… – Уже с любопытством Маршалл спросил: – И что же она вам сказала?

– Она говорила о невиновных, – ответил Калгари. – Сказала, что теперь важно не кто виноват, а кто не виноват. Теперь я понимаю, что она хотела сказать…

Маршалл бросил в его сторону пронзительный взгляд.

– Готов допустить это.

– Она имела в виду именно то, о чем вы говорили, – сказал Артур Калгари. – Она подразумевала, что теперь вся семья снова окажется под подозрением…

Маршалл перебил его:

– Снова – не то слово. На самом деле семья никогда прежде не подпадала под подозрение. Джек Эрджайл с самого начала был самым очевидным подозреваемым.

Калгари отмахнулся.

– Семья окажется под подозрением и может надолго, а то и навсегда остаться под подозрением. Если виновен один из членов семьи, возможно, что они и сами не знают, кто именно. Они будут смотреть друг на друга и… гадать. Да, это и есть самое худшее. Они и сами не будут знать, кто именно…

Воцарилось молчание. Маршалл посмотрел на Калгари спокойным и оценивающим взглядом, однако ничего не сказал.

– Как это ужасно… – проговорил Артур. На его узком и чувствительном лице разыгралась настоящая буря чувств. – Да, это ужасно… жить год за годом, смотреть на друг друга, ощущать, как подозрение влияет на взаимоотношения… разрушает любовь, разрушает доверие…

Маршалл кашлянул.

– А вы… э… не сгущаете краски?

– Нет, – возразил Калгари. – Не думаю… едва ли. Простите меня, мистер Маршалл, но мне кажется, что в данном случае я вижу последствия яснее вас. Понимаете ли, я могу представить себе, к чему все это способно привести.

Снова воцарилось молчание.

– Это означает, – продолжил Артур, – что страдать будут невинные… A они не должны страдать. Страдать должны виновные. Вот почему… вот почему я не могу сейчас умыть руки. Я не могу отойти в сторону и сказать: «Я поступил правильно, я принес свои извинения, я послужил правосудию», – потому что, как вы понимаете, своим поступком я не послужил делу правосудия. Моя откровенность не послужила осуждению виновного, она не избавила невинного от тени подозрения.

– Мне думается, что вы слишком накручиваете себя, доктор Калгари. В ваших словах, вне всякого сомнения, есть доля истины, но я пока не вижу, что… ну что вы сможете сделать с ней.

– Да. И я тоже, – не стал возражать Артур. – Однако на самом деле это значит, что я обязан попробовать. И именно поэтому я пришел к вам, мистер Маршалл. Я хочу – думаю, что я имею на это право – знать всю подоплеку.

– Ну хорошо, – уже более оживленным тоном произнес адвокат. – В ней нет никакого секрета. Я могу предоставить вам любые факты, которые вы захотите узнать. Ничего, кроме фактов, предоставить вам я не имею права. Я никогда не состоял в сколько-нибудь близких отношениях с этой семьей. Наша фирма в течение ряда лет защищала интересы миссис Эрджайл. Мы сотрудничали с ней в части учреждения разнообразных фондов и юридических операций. Лично миссис Эрджайл я знал достаточно неплохо. Я также знаком с ее мужем. Об атмосфере в «Солнечном мысе», о темпераменте и характере населявших этот дом людей я знаю, так сказать, опосредованно, из уст самой миссис Эрджайл.

– Я вполне понимаю все это, – проговорил Калгари, – однако мне необходимо с чего-то начать. Насколько я понимаю, дети были не ее собственными, а приемными?

– Да. Миссис Эрджайл была урожденной Рейчел Констам, единственной дочерью Рудольфа Констама, очень богатого человека. Мать ее была американкой и также очень богатой женщиной. Рудольф Констам был склонен к филантропии и воспитал в своей дочери интерес к делам милосердия. Они с женой погибли в авиационной катастрофе, и Рейчел употребила значительное состояние, полученное от отца и матери, скажем так, на филантропические предприятия. Она делала личные пожертвования и благодеяния и сама исполняла часть согласований. За этими делами она познакомилась с Лео Эрджайлом, тогда преподававшим в Оксфорде и интересовавшимся экономикой и социальными реформами. Чтобы понять миссис Эрджайл, нужно учесть ее личную трагедию, заключавшуюся в том, что она не могла иметь детей. Как бывает со многими женщинами, эта неспособность постепенно замутила течение всей ее жизни. Когда визиты ко всем и всяким специалистам дали понять, что на материнство никакой надежды у нее нет, ей пришлось искать возможную компенсацию. Первую девочку она взяла из нью-йоркской трущобы – нынешнюю миссис Дюрран… Миссис Эрджайл всецело посвятила себя детской филантропии. После начала войны, в тридцать девятом году, по благословению министерства здравоохранения она учредила нечто вроде детского сада, для чего приобрела тот дом, который вы посетили, – «Солнечный мыс».

– Тогда это место называли Гадючьим мысом, – заметил Калгари.

– Да. Да, кажется, так его называли первоначально. И потому она выбрала для дома более благопристойное, с ее точки зрения, имя – «Солнечный мыс». В сороковом году у нее жили двенадцать-шестнадцать детей, по большей части имевших неудачных опекунов или же не имевших возможности эвакуироваться вместе со своими семьями. Для этих детей делалось все, они жили в роскоши. Я спорил с ней, указывал, что после нескольких лет войны детям будет трудно возвращаться из этой роскоши в свои дома. Она не прислушивалась ко мне. Миссис Эрджайл была глубоко привязана к детям и в итоге решила принять некоторых из них – особенно неблагополучных или сирот – в собственную семью. Так возникла семья из пяти детей. Мэри, которая теперь замужем за Филипом Дюрраном; Майкл, который работает в Драймуте, полукровка Тина, Эстер и, конечно же, Джеко. Они росли, считая Эрджайлов своими отцом и матерью. Им дали наилучшее образование, которое можно получить за деньги. Если среда действительно много значит, они могли бы пойти далеко. Они, безусловно, имели все мыслимые преимущества. Джек – или Джеко, как они его звали, – всегда был паршивой овцой. Он украл деньги в школе, и его пришлось забрать оттуда. Уже на первом курсе университета он вляпался в неприятности. И два раза едва избегал тюремного заключения. У него всегда был неуправляемый темперамент. Все это, однако, вы уже могли узнать самостоятельно. Два раза Эрджайлам пришлось возмещать его растраты. Дважды они вкладывали для него деньги в бизнес. Оба раза эти предприятия разорялись. А после смерти было выплачено и до сих пор выплачивается пособие его вдове.

Калгари в удивлении подался вперед.

– Его вдове? Никто до сих пор не говорил мне о том, что он был женат.

– Боже, боже… – Адвокат недовольно прищелкнул пальцем. – Я впал в рассеянность. И просто забыл о том, что вы не читали газетных отчетов о ходе процесса. Должен сказать, что никто из семейства Эрджайлов не имел ни малейшего представления о том, что он женат. Супруга его в великом расстройстве явилась в «Солнечный мыс» сразу же после ареста Джеко. Мистер Эрджайл был очень добр к ней. Эта молодая женщина работала платной танцевальной партнершей в драймутском «Пале-де-Данс». Должно быть, я забыл сказать вам о ней, потому что она снова выскочила замуж уже через несколько недель после смерти Джека. Ее нынешний муж работает электриком, как мне кажется, в Драймуте.

– Мне следует повидаться с ней, – проговорил Калгари и добавил с укором себе самому: – Мне следовало в первую очередь посетить именно ее.

– Конечно, конечно. Я предоставлю вам адрес. И в самом деле, не могу понять, по какой причине не упомянул вам о ней при прошлом нашем свидании.

Артур промолчал.

– Она была… ну, скажем так… незначимым фактором, – с извинением в голосе произнес адвокат. – Даже газеты не уделяли ей особенного внимания – она ни разу не навестила своего мужа в тюрьме… да и вообще не проявила к нему в дальнейшем никакого интереса…

Калгари погрузился в размышления и наконец проговорил: