Текст книги "Горе невинным"

– Пусть так, сэр, – ответил Джо. – Но все равно не стоит поминать старое, простите меня. В конце концов, его более нет в живых, и ему все безразлично. A соседи могут снова начать говорить и выдумывать всякое…

Калгари поднялся.

– Что ж, быть может, и так, если посмотреть с вашей точки зрения. Однако, знаете ли, мистер Клегг, на свете существует и такая вещь, как правосудие.

– Я всегда считал, – сказал Клегг, – что английский суд настолько честен, насколько это возможно.

– Даже самая лучшая судебная система мира может допустить ошибку, – проговорил Калгари. – Правосудие, увы, находится в руках людей, а люди имеют склонность к ошибкам.

Покинув семейство Клеггов в их квартире и выйдя на улицу, Артур ощутил такое смятение, какого не полагал возможным. «А не лучше ли было бы, – сказал он себе, – если б память о том дне так и не вернулась ко мне? В конце концов, как сказал этот самодовольный и ограниченный тип, парень мертв. Он уже побывал на суде Высшего судии, не знающего ошибок. Каким запомнят его на земле – убийцей или простым воришкой, – ему теперь безразлично».

Вдруг накатила волна гнева. Калгари подумал: «Однако должен же быть хотя бы один человек, которому все это не безразлично! Должен же хоть кто-то обрадоваться. Почему никто не рад? Ну, этой девушке, как я понимаю, неплохо живется. Когда-то она была очарована Джеко, однако не любила его. Возможно, потому, что не способна любить кого бы то ни было. Но остальные… Его отец, сестра, няня… Они-то должны радоваться. Они-то должны были хотя на мгновение обрадоваться за него, прежде чем начинать бояться за себя… Да… кто-то должен обрадоваться».

II

– Мисс Эрджайл? За вторым столом отсюда.

Калгари на мгновение замер на месте, наблюдая за нею. Опрятная, невысокая, очень спокойная и деловитая. Одетая в темно-синее платье с белым воротничком и манжетами. Черные до синевы волосы закручены на затылке аккуратным пучком. Смуглая кожа, какой не может быть у природной англичанки. И куда более изящное сложение. Такова была девочка-полукровка, которую миссис Эрджайл приняла дочерью в свою семью.

На него посмотрели темные, непроницаемые глаза. Из тех, что ничего не говорят собеседнику.

Низким и приятным голосом она спросила:

– Чем могу помочь вам?

– Вы – мисс Эрджайл? Мисс Кристина Эрджайл?

– Да.

– Мое имя – Калгари, Артур Калгари. Возможно, вы слышали…

– Да. Я слышала о вас. Отец написал мне.

– Мне очень хотелось бы побеседовать с вами.

Она посмотрела вверх, на часы.

– Библиотека закрывается через полчаса. Не могли бы вы подождать до ее закрытия?

– Безусловно. Должно быть, вы не откажетесь выпить со мной где-нибудь чашечку чая?

– Благодарю вас. – Она отвернулась от Калгари и посмотрела на стоявшего за его спиной мужчину. – Да. Могу ли я помочь вам?

Артур отошел от стола к полкам, разглядывая их содержимое, время от времени поглядывая на Тину Эрджайл. Она оставалась прежней – спокойной, компетентной, невозмутимой. Половина часа растянулась, с его точки зрения, довольно надолго, но наконец прозвенел звонок, и она кивнула ему.

– Через несколько минут я буду ждать вас снаружи.

Ему не пришлось ждать. Шляпку Тина не носила – только плотное темное пальто. Он спросил ее о том, куда лучше пойти, пояснив:

– Я не слишком хорошо знаю Редмин.

– Чайная есть возле кафедрального собора. Там не слишком уютно, однако по этой причине там не так много народа.

Наконец они угнездились за небольшим столиком, и раздосадованная появлением посетителей сушеная официантка с полным отсутствием энтузиазма приняла у них заказ.

– Хорошего чая не ждите, – заранее извинилась Тина, – однако я подумала, что вы хотите поговорить без особых помех.

– Вы правы. Я должен объяснить, по какой причине стал искать вас. Понимаете ли, я встречался с другими членами вашей семьи, в том числе, должен сказать, с женой… вдовой вашего брата Джеко. Вы остались единственным членом семьи, с которым я не переговорил. Ах да, помимо вашей замужней сестры, конечно.

– И вы считаете необходимым встречаться со всеми нами?

Сказано это было достаточно вежливо – однако с неким холодком в голосе, от которого Калгари сделалось несколько неуютно.

– Не из светской любезности и не из чистого любопытства, – сухо признал он, усомнившись при этом. – Дело в том, что я хочу лично выразить всем вам мои глубокие сожаления по поводу того, что я не смог во время суда установить невиновность вашего брата.

– Понимаю…

– Если вы симпатизировали ему… А вы симпатизировали ему?

Задумавшись на мгновение, она ответила:

– Нет, я не симпатизировала Джеко.

– Но я чуть ли не ото всех слышал, что он обладал… большим обаянием.

Она проговорила четко, но бесстрастно:

– Я не доверяла ему и не любила его.

– И вы никогда не сомневались в том – простите меня за этот вопрос, – что он убил вашу мать?

– Мне и в голову не приходило, что возможны другие варианты.

Официантка принесла чай. Хлеб и масло оказались несвежими, джем любопытным образом напоминал желе, пирожки взгляд не радовали, к тому же были невкусными, а чай – некрепок.

Сделав глоток, Артур произнес:

– Похоже – меня заставили в это поверить, – что принесенная мной информация, освобождающая вашего брата от обвинения в убийстве, может иметь нежелательные последствия. Она способна причинить всем вам… новое беспокойство.

– Потому что дело будет открыто заново?

– Да. Вы уже думали об этом?

– Мой отец считает, что это неизбежно.

– Мне жаль. Мне действительно очень жаль.

– Почему же, доктор Калгари?

– Мне неприятно, что я стал для всех вас причиной нового беспокойства.

– Но вам было бы лучше, если б вы промолчали?

– С точки зрения правосудия?

– Да. Так как же?

– Ну конечно. Правосудие для меня крайне важно. Но теперь… я начинаю подозревать, что на свете могут существовать предметы еще более важные.

– Например?

Мысли Артура обратились к Эстер.

– Возможно, такие, как невиновность.

Глаза ее сделались еще менее прозрачными.

– Что скажете, мисс Эрджайл?

Помолчав мгновение-другое, она проговорила:

– Мне припомнились слова из Великой хартии вольностей. «Никому не будем отказывать мы в справедливости».

– Понятно, – сказал Калгари. – Значит, таков будет ваш ответ…

Глава 7

Доктор Макмастер, человек немолодой, наделенный кустистыми бровями, проницательными серыми глазами и задиристым подбородком, откинувшись на спинку потрепанного кресла, внимательно рассмотрел своего гостя. И пришел к выводу, что человек этот ему нравится.

Калгари со своей стороны также ощутил к нему встречную симпатию. Впервые со дня возвращения в Англию он ощутил, что имеет дело с человеком, разделяющим его чувства и точку зрения.

– Благодарю вас, доктор Макмастер, за то, что вы согласились принять меня, – произнес Артур.

– Ну что вы, – возразил доктор. – Я умираю от скуки после того, как оставил практику. Молодые люди, теперь подвизающиеся в моем собственном деле, уверяют, что я должен сидеть, словно манекен, охраняя покой моего обветшавшего сердца, однако это не слишком мне удается. Не получается. Иногда я слушаю радио… это бла, бла, бла… иногда хозяин дома уговаривает меня посмотреть телевизор – блик, блик, блик… Я был занятым человеком, все ноги оттоптал за свою жизнь. Так что сидение в покое у меня не слишком получается. Чтение утомляет глаза. Поэтому не стоит извиняться за покушение на мое время.

– Для начала я хочу, чтобы вы поняли, почему я влез в эту историю и не могу расстаться с ней, – сказал Калгари. – Рассуждая логически, как мне кажется, я сделал все, что намеревался сделать, – открыл неприятный мне факт, гласящий, что перенесенное мной сотрясение мозга и утрата памяти определили судьбу этого молодого человека. После чего логика и здравый смысл требуют одного – уйти в сторону и забыть обо всем. Так? Или я ошибаюсь?

– Как посмотреть, – проговорил доктор Макмастер и после паузы добавил: – Вас что-то тревожит?

– Да, – ответил Калгари. – Тревожит меня все. Видите ли, принесенное мной известие не было воспринято так, как я этого ожидал.

– Ну, в этом нет ничего странного. Случается едва ли не каждый день. Мы заранее проговариваем в уме событие, не важно какое, будь то консультация с коллегой, предложение руки молодой леди или беседа с сыном перед его возвращением в школу, – но когда доходит до дела, разговор никогда не складывается так, как мы предполагали. А ведь вы всё продумали, понимаете ли; всё, что вы намереваетесь сказать, да еще предусмотрели возможные ответы. И конечно, такой факт каждый раз становится поводом для расстройства. Полученные ответы всякий раз оказываются не такими, как вы думали. Это вас и расстраивает, я предполагаю?

– Да, – согласился Артур.

– И чего же вы ожидали? Что все набросятся на вас?

– Я ожидал… – Он задумался на мгновение. – Обвинений? Быть может. Негодования? Весьма возможно. Но также и благодарности.

– И благодарности не оказалось вовсе, a негодования много меньше, чем вы рассчитывали? – пробурчал Макмастер.

– Примерно так, – признал Калгари.

– Потому что вы не были в курсе обстоятельств дела до тех пор, пока не попали сюда. А почему, собственно, вы пришли ко мне?

Калгари неспешно произнес:

– Потому что я хочу узнать побольше об этой семье. Я знаю только общие факты. Есть очень хорошая и добрая женщина, делающая все возможное для своих приемных детей, женщина, наделенная общественным сознанием и приятным характером. И против нее восстает, так сказать, проблемный ребенок… сложный и плохой. Юный преступник. Это все, что мне известно. И больше я ничего не знаю. Я ничего не знаю о самой миссис Эрджайл.

– Вы совершенно правы, – согласился Макмастер. – И ткнули пальцем в самый главный вопрос. Знаете ли, если хорошенько подумать, он всегда образует интересный момент в любом убийстве. Что представлял собой убитый или убитая. Все стремятся заглянуть в ум убийцы. Вы, вероятно, думаете, что миссис Эрджайл была женщиной, абсолютно не заслуживающей насильственной смерти.

– Я бы сказал, что складывается такое общее впечатление.

– С этической точки зрения, – продолжил Макмастер, – вы вполне правы. Однако знаете ли… – доктор почесал нос, – не китайцы ли считали, что благотворительность следует рассматривать как грех, а не как добродетель? В этом что-то есть. Благотворительность оказывает воздействие на людей. Завязывает их узлом. Все мы знаем человеческую природу. Сделай человеку добро, и ты почувствуешь к нему расположение. Полюбишь его. Однако как станет относиться к тебе тот человек, которому ты сделал добро, – будет ли он так же расположен к тебе? Станет ли он на самом деле любить тебя? Должен, конечно, но полюбит ли в самом деле?.. Что ж, – продолжил доктор после недолгой паузы. – Значит, так. Миссис Эрджайл была, как вы сказали бы, чудесной матерью. Однако она перебрала через край с благодеяниями. В этом нет сомнений. Или намеревалась перебрать. Или, во всяком случае, попыталась это сделать.

– Однако эти дети не были ее собственными, – напомнил Калгари.

– Да, не были, – согласился Макмастер. – И в этом, наверное, причина беды, на мой взгляд. Для начала возьмем любую обыкновенную кошку с котятами. Она всегда на страже, она защищает их, она расцарапает всякого, кто посмеет приблизиться к ним. Но уже примерно через неделю начинает возвращаться к собственной жизни. Уходит от выводка, охотится, отдыхает от своих детей. Она, как и прежде, будет защищать их от нападения, но теперь уже не навязчивым образом, не постоянно. Она будет играть с ними, но если они причинят ей боль, ответит ударом лапки, даст детям понять, что хочет побыть в одиночестве. Кошка, так сказать, возвращается к природе. По мере того как котята растут, она обращает на них все меньше и меньше внимания, мысли ее постепенно обращаются от детей к привлекательным соседским котам. Таков, можно сказать, нормальный характер жизни самки. Я видел многих девушек и женщин, обладавших сильным материнским инстинктом и стремящихся к браку, но главным образом потому – хотя сами не подозревали об этом, – что они обладали сильной тягой к материнству. Рождаются дети; они счастливы и удовлетворены. Жизнь обретает, с их точки зрения, приемлемый облик. Они могут интересоваться своими мужьями, делами соседей и сплетнями – и, конечно же, собственными детьми. Но в меру. Их материнский инстинкт удовлетворен в чисто физиологическом плане.

Ну а в случае миссис Эрджайл материнский инстинкт был очень силен, однако физиологическое удовлетворение от вынашивания детей ее так и не посетило. A посему страстное, доходящее до наваждения желание материнства так и не оставило ее. Она хотела детей, много детей. Ей было мало любого их количества. Все ее сознание, днем и ночью, было сосредоточено на детях. Муж более ничего не значил. Он маячил приятной абстракцией где-то на заднем плане. Все заключалось в детях. В их кормлении, в их одевании, в их играх… во всем, что относилось к ним. Для них делалось слишком много. И потому она не дала им того, в чем они, собственно, нуждались, а именно некоторой доли честного и благого пренебрежения. Их не просто выставляли играть в сад, как всех остальных детей. Нет, у них было все возможное и невозможное, всякие приспособления для ползания и лазания, домик на дереве, насыпной песчаный пляж у ручья. Их кормили отнюдь не простой и здоровой пищей. Этим детям протирали овощи до пяти лет, кипятили им молоко, исследовали воду, подсчитывали витамины с калориями! Учтите, я не нарушаю профессиональной этики, рассказывая вам все это. Миссис Эрджайл никогда не обращалась ко мне. Когда ей нужен был врач, она вызывала того, с Харли-стрит[6]6
  Харли-стрит – улица в Лондоне, на которой традиционно располагались практики самых успешных, модных и преуспевающих врачей.


[Закрыть]. И то нечасто. Она была крепкой и здоровой женщиной.

А я был местным доктором, которого вызывали к детям, хотя она считала, что я несколько несерьезно к ним отношусь. Я рекомендовал ей позволять детям есть ежевику с куста. Я говорил ей, что нет ничего страшного в том, что иногда они промочат ноги и простудятся, и что не стоит волноваться, если у ребенка температура тридцать семь и два. Можно не беспокоиться – до тех пор, пока она не перевалит за тридцать восемь и три. Этих детей баловали, кормили с ложечки, тряслись над ними… словом, любили так, что во многом к добру это не привело.

– Вы хотите сказать, – переспросил Калгари, – что подобное воспитание не довело Джеко до добра?

– Ну, на самом деле я думал не только о Джеко. На мой взгляд, этот парень был источником неприятностей с самого начала. Так сказать, «взбалмошный и трудный подросток», как сейчас говорят. Впрочем, как ни назови… Эрджайлы делали для него все возможное; все, что только можно было сделать. За свою жизнь мне пришлось достаточно часто встречаться с Джеко. Когда он подрос, сделавшись безнадежно испорченным, родители говорили то «если б раньше мы обращались с ним построже», то «мы были слишком строги с ним, следовало обходиться помягче». Не думаю, чтобы это изменило что-либо хоть на грош. Есть люди, которые сбиваются с пути, потому что дома им холодно. Потому что им не хватает любви. Есть и такие, которые ломаются от малейшего напряжения. Я бы отнес Джеко к последней группе.

– Значит, вас не удивило, когда его арестовали за убийство? – спросил Калгари.

– Нет, откровенно говоря, я был удивлен. Не потому, что мысль об убийстве могла оказаться особенно отвратительной для Джеко. Он был из тех молодых людей, у которых нет совести, однако меня удивила манера совершенного им убийства. Ну конечно, я знаю о его буйном нраве и так далее. В детстве он нередко бросался на других детей, бил их какой-нибудь подвернувшейся под руку тяжелой игрушкой или деревяшкой. Однако объектом нападения обыкновенно служил ребенок послабее, и совершалось оно не столько в припадке слепой ярости, сколько для того, чтобы причинить боль или отнять что-то нужное для себя. От Джеко можно было ожидать убийства другого. Представим себе, что пара злоумышленников отправилась на дело, их застигла полиция, и тут Джеко сказал бы своему напарнику: «Врежь ему по башке, парень. Пусть получит свое. Пристрели его». Такие люди жаждут убийства, они готовы спровоцировать убийство, однако у них не хватает духа убить собственными руками. Так я сказал бы. Но теперь похоже, – добавил доктор, – что я оказался прав.

Артур посмотрел на ковер, настолько истертый, что невозможно было различить его узор.

– Я совершенно не представлял, – проговорил он наконец, – того, что меня ожидает. Я не понимал, что будет значить этот факт для остальных. Я не сообразил, что он может… что он должен…

Доктор едва заметно кивнул.

– Да. Похоже на то, не так ли? Похоже, что вам пришлось поставить этот вопрос перед всеми ними.

– Наверное, – сказал Калгари, – я пришел к вам для того, чтобы поговорить именно об этом. На посторонний взгляд, у всех остальных не было никакого обоснованного мотива для убийства.

– Это на первый взгляд, – согласился доктор. – Но если копнуть поглубже… о да, я думаю у кого-то из них могли найтись внушительные основания для подобного преступления.

– Почему? – спросил Артур.

– Вы по-прежнему считаете, что занимаетесь своим делом?

– Думаю, да. Не могу избавиться от этого чувства.

– Быть может, на вашем месте я ощущал бы то же самое… не знаю. Ну, я бы сказал, никто из них не мог ощущать себя самостоятельным. Пока была жива их мать – будем для удобства называть ее так. Она по-прежнему держала их надежной хваткой – причем всех.

– Каким образом?

– Она материально обеспечивала их. Причем обеспечивала весьма недурно. У нее имелся внушительный доход. Его делили между ними в определявшемся попечителями соотношении. И хотя сама миссис Эрджайл никогда не входила в состав попечителей, ее пожелания, сделанные при жизни, всегда исполнялись.

Помолчав некоторое время, он продолжил:

– В известной мере даже интересно, как все они пытались бежать. Как боролись за то, чтобы не оказаться втиснутыми в те рамки, которые она назначила им. Ибо она каждого помещала в определенные рамки… притом очень недурные рамки. Она хотела, чтобы у всех был хороший дом, хорошее образование, хорошее пособие и хороший старт в той профессии, которую она выбрала им. Она хотела обращаться с ними так, как если б они были ее собственными детьми, ее и Лео Эрджайла. Однако все они, конечно же, ими не были. Они были наделены совершенно иными инстинктами, чувствами, наклонностями и потребностями. Молодой Микки теперь торгует автомобилями. Эстер в той или иной степени сбежала из дома на сцену; влюбилась в весьма неподходящего типа и оказалась скверной актрисой. Ей пришлось вернуться домой. Вернуться и признать – a она не хотела признавать этого, – что мать ее была права. Мэри Дюрран во время войны настояла на том, чтобы выйти замуж за человека, против которого была настроена ее мать. За отважного и умного молодого человека, но полного простака в деловых вопросах. Потом он заболел полиомиелитом. В качестве выздоравливающего его привезли в «Солнечный мыс». Миссис Эрджайл настаивала на том, чтобы они поселились в доме насовсем. Муж уже было согласился, однако Мэри Дюрран стояла насмерть. Она хотела, чтобы у нее был свой собственный дом и собственный муж. Однако, если б не погибла мать, Мэри также сдалась бы.

Микки, другой мальчик, был постоянно озлоблен; он никак не мог смириться с тем, что собственная мать оставила его. Он переживал из-за этого ребенком и так и не сумел изжить эту боль. Думаю, что в сердце своем он всегда ненавидел приемную мать.

Теперь эта шведка-массажистка. Ей не нравилась миссис Эрджайл. Она любила детей и симпатизировала Лео. Миссис Эрджайл дарила ей многочисленные подарки, и она пыталась быть благодарной, но не могла победить себя. И все же я не думаю, чтобы антипатия заставила ее уложить свою благодетельницу на месте ударом кочерги. В конце концов, она-то могла в любой момент оставить дом. Что же касается Лео Эрджайла…

– Да. Так что же?

– Он намеревается снова жениться, – продолжил доктор Макмастер, – и я желаю ему удачи на этом поприще. Очень милая молодая женщина. Сердечная, добрая, хороший товарищ… и к тому же влюблена в него. Давно влюблена. И как же она относилась к миссис Эрджайл? Нам с вами остается только догадываться. Смерть миссис Эрджайл естественным образом существенно упростила ситуацию. Лео Эрджайл не из тех, кто позволит себе роман с секретаршей под одной крышей с женой. Кроме того, я не думаю, чтобы он в противном случае расстался с миссис Эрджайл.

– Я видел их, говорил с ними, – неторопливо произнес Калгари. – И не могу поверить, что кто-то из них…

– Понимаю, – прервал его Макмастер. – Поверить никак нельзя, так? И тем не менее… это сделал кто-то из тех людей.

– Вы действительно так полагаете?

– У меня нет оснований думать иначе. Полиция не сомневалась в том, что о госте извне думать не приходится, – и, вероятно, была в этом права.

– Но все-таки кто же из них?

Макмастер пожал плечами.

– Как знать…

– А никаких собственных предположений на сей счет у вас быть не может? Вы же давно знаете их.

– Если б и были, то не сказал бы, – ответил Макмастер. – В конце концов, какие у меня могут быть основания для подозрений? Если только я не пропустил какой-то важный фактор, никто из них не кажется мне кандидатом в убийцы. И все же – я не стал бы вычеркивать ни одного из них из списка подозреваемых. Нет, – добавил он, поразмыслив, – я бы сказал, что мы так и не узнаем правду. Полиция затеет расследование и все такое. Они сделают все, что от них зависит, однако найти новые свидетельства после прошедших двух лет и при таком минимуме информации… – Доктор покачал головой. – Нет, не думаю, что правда когда-нибудь всплывет на поверхность. Бывают такие дела. О них можно прочесть. Дела пятидесяти– или столетней давности. Дела, когда убить мог один из трех, или четырех, или пяти человек, однако достаточных улик не находилось, и никто так и не смог установить убийцу.

– Значит, вы думаете, что и в этом случае будет нечто подобное?

– Нуу… – протянул доктор Макмастер, – пожалуй, да… – Он снова метнул на Калгари пронзительный взгляд. – И это и есть самое ужасное, так?

– Страшно за невиновных, – ответил Артур, – так она мне сказала.

– Кто? Кто вам это сказал?

– Эта девушка… Эстер. Она сказала, что теперь важен не тот, кто виновен, а тот, кто невиновен. Именно это вы сейчас мне и сказали. Что мы никогда не узнаем…

– Кто невиновен? – закончил за него доктор. – Да, если б мы только могли узнать правду… Даже если она не потребует ареста, суда и приговора. Просто чтобы знать. Потому что иначе…

Он умолк.

– Так что же? – поторопил его Калгари.

– Додумайте сами, – предложил доктор Макмастер. – Впрочем, нет… я могу не говорить этого – вы все уже сделали за меня. Знаете ли, мне вспомнилось дело Браво, разбиравшееся, кажется, почти сто лет назад, однако до сих пор о нем сочиняют целые тома, доказывая, что его убила собственная жена, или миссис Кокс, или доктор Галли… или же что вопреки мнению коронера яд принял сам Чарльз Браво. Все теории имеют разумное основание – однако истины никто не узнает. И потому отвергнутая семьей Флоренс Браво скончалась от пьянства, а миссис Кокс, подвергнутая остракизму с тремя маленькими мальчишками, дожила до глубокой старости посреди людей, считавших ее убийцей, a доктор Галли погиб в глазах общества как врач и человек… Кто-то был виновен – и сумел замести следы. Но остальные были невиновны – и получили свое в полной мере.

– В этом деле такого быть не должно, – сказал Калгари. – Не должно!