Текст книги "Пес смерти (сборник)"

«Обжираешься свечками!» – хором воскликнули мы.

«Это я, я тебя заставила!» – объяснила Аннет, приплясывая от восторга.

Некоторое время Фелиция тупо смотрела на нее, а потом медленно двинулась вперед.

«Значит, это ты… Ты выставила меня на посмешище. Да, я что-то вспоминаю. Ну берегись, я сейчас тебя убью».

Она говорила очень тихо и спокойно, но Аннет внезапно отшатнулась и спряталась за моей спиной.

– Рауль! Спаси меня. Я ее боюсь.

– Фелиция, это же шутка! Только шутка!

– Мне не нравятся такие шутки, – мрачно сказала та. – Понятно? Не нравятся. Я тебя ненавижу. Всех вас ненавижу.

Потом она вдруг расплакалась и убежала в дом. Думаю, результаты эксперимента напугали Аннет. Во всяком случае, она никогда больше не пыталась повторить его. Но с того самого дня ее власть над Фелицией стала еще сильнее, неизмеримо сильнее. Теперь-то я понимаю, что Фелиция всегда ее ненавидела, но ничего не могла с собой поделать. Ее тянуло к Аниет, и она всюду ходила за ней как собачка.

Вскоре после этой истории мисс Слейтер удалось устроить меня на работу, и я появлялся в приюте уже только изредка, по праздникам. К намерению Аннет стать танцовщицей никто так и не отнесся всерьез, но с возрастом у нее проявился музыкальный слух и очень красивый голос, и мисс Слейтер позволила ей брать уроки пения.

Наша Аннет работала с таким самозабвением, что мисс Слейтер приходилось насильно заставлять ее хоть иногда отдыхать. Однажды она даже призвала на помощь меня. «Я знаю, Рауль, вам всегда нравилась Аннет. Убедите ее себя поберечь. В последнее время у нее появился какой-то нехороший кашель».

Вскоре дела заставили меня уехать далеко из тех мест. Я получил от Аннет два письма, и все. Последующие пять лет я провел за границей, а вернувшись в Париж, совершенно случайно набрел на театральную афишу с портретом Аннет Равели. Я тут же узнал ее и тем же вечером был в театре. Аннет пела на французском и итальянском, и пела изумительно. После концерта я зашел к ней в гримерку. Она сразу меня узнала.

«О! Рауль! – воскликнула она, протягивая мне свои изящные, холеные руки. – Вот здорово! Где ты пропадал все эти годы?»

Я, конечно, понимал, что вопрос этот чисто риторический и что в действительности моя жизнь ее нисколько не интересует.

«Видишь? – Она обвела рукой заваленную цветами комнату. – Я-таки добилась своего».

«Наша добрая мисс Слейтер, должно быть, страшно тобой гордится».

«Старушка-то? Да ты что! Она ведь, представь, прочила меня в консерваторию. Чтобы все было чинно и благородно. Но я артистка! И только здесь, на сцене варьете, я могу раскрыться полностью!»

Тут в гримерку вошел приятный немолодой мужчина весьма аристократической наружности. По его поведению я понял, что это покровитель Аннет. Он все поглядывал на меня искоса, пока она не объяснила:

«Это же Рауль! Друг детства. В Париже проездом. Увидел мою афишу – et voila![10]10
  и вот он здесь! (фр.)


[Закрыть]»

Он сразу успокоился и стал исключительно учтив и любезен. Уже совершенно меня не стесняясь, достал браслет с рубинами и бриллиантами и защелкнул его на запястье Аннет. Почувствовав себя лишним, я поднялся, и Аннет, украдкой бросив мне торжествующий взгляд, шепнула: «Я сделала это. Видишь? Весь мир у моих ног».

Выходя, я слышал ее сухой отрывистый кашель. Я слишком хорошо знал, что это значит. Наследие ее чахоточной матери.

В следующий раз мы встретились только через два года. Она бежала от всех, укрывшись у мисс Слейтер. О карьере уже не могло идти и речи. Она буквально сгорала в огне чахотки. Врачи были бессильны.

О! Я никогда не забуду, какой увидел ее в последний раз. Она лежала в саду под каким-то жалким подобием навеса. На свежем воздухе ей было немного легче. Ее уже практически никогда не заносили в дом. На ее впалых щеках пылал румянец, глаза лихорадочно блестели. Она кашляла не переставая, но приветствовала меня таким отчаянно-бодрым тоном, что мне стало не по себе.

«Хорошо, что ты пришел, Рауль. Ты, наверное, уже знаешь, что они говорят? Что я, скорее всего, не поправлюсь? За моей спиной, естественно. Мне-то, конечно, они говорят другое. Так вот, Рауль, ты им не верь. Чтобы я вот так просто взяла и умерла? Когда меня ожидает долгая и прекрасная жизнь? Не бывать этому! Главное – не сдаваться… Все великие врачи это говорят. А я не из тех, кто так просто сдается. Я уже чувствую себя гораздо лучше. Несравнимо лучше, слышишь?»

Она даже приподнялась на локте, чтобы я лучше ее слышал, но тут же рухнула на подушки, сотрясаясь от жуткого кашля. Все ее хрупкое тело корчилось в судорогах.

«Кашель – это пустяки, – выговорила наконец она. – И то, что я харкаю кровью, меня тоже не пугает. Я еще сильно удивлю всех этих докторишек. Главное не падать духом. А я, Рауль, запомни» твердо намерена жить».

Все это было так грустно, мосье, так грустно… И в этот момент из дома вышла Фелиция Баулт, неся поднос со стаканом горячего молока. Она подала его Аннет и смотрела, как та пьет. На ее лице было написано выражение, которое врезалось мне в память. Это была какая-то смесь превосходства и мрачного удовлетворения.

Аннет тоже заметила этот взгляд и в ярости отшвырнула стакан. Он вдребезги разбился. «Вот! Видишь? Теперь она всегда на меня так смотрит! Радуется, что я умираю. Точно тебе говорю, все это страшно ее веселит. Она-то здорова как лошадь! Только подумай: она же ни разу – ну ни разу! – не болела за всю свою дурацкую жизнь. Ну почему все так несправедливо? На что этой идиотке такое крепкое тело?»

Фелиция молча наклонилась и принялась собирать осколки.

«Пусть себе болтает, – монотонно забубнила она. – Кому какой вред? Я девушка порядочная, да… Не то что некоторые. Скоро она попадет в огонь чистилища, а я христианка, так что я помолчу».

«Да ты меня ненавидишь! – выкрикнула Аннет. – Всегда ненавидела. Ха! Да только это тебе не поможет. Я всегда заставлю тебя делать то, что мне надо. Вот если я только прикажу, ты как миленькая будешь ползать передо мной на коленях».

«Ни за что», – неуверенно сказала Фелиция.

«Будешь-будешь. Потому что мне так хочется. На колени! Это я тебе велю – я, Аннет. На колени, Фелиция!»

И, представьте, Фелиция медленно опустилась на колени – прямо в траву. Ее руки были широко раскинуты, а лицо бессмысленно и безучастно. Аннет откинула голову и расхохоталась. Она все смеялась и смеялась, не в силах остановиться.

«Ты только взгляни на эту тупую рожу! Господи, ну и зрелище. Все, Фелиция, поднимайся, спасибо. Можешь сколько угодно злиться. Я твоя хозяйка, и ты всегда будешь делать то, что я тебе прикажу».

Она без сил откинулась на подушки, а Фелиция медленно поднялась, подобрала с травы поднос и побрела прочь. У крыльца она оглянулась, и мне стало не по себе: столько боли было в ее глазах.

Когда Аннет умирала, меня рядом не было, но, как я понял, это было страшно. Она как безумная цеплялась за жизнь. «Я не умру, слышите? – хрипела она снова и снова. – Не умру. Я буду жить. Жить…» Мисс Слейтер рассказала мне все это, когда спустя полгода я приехал ее навестить.

«Бедный мой Рауль, – сказала она. – Вы ведь любили ее, правда?»

«Всегда, – ответил я, – Всегда! Но на что ей был такой недотепа? Прошу вас, не будем больше об этом. Ее уже нет. Хотя она была сама жизнь, – прелестная, ослепительная».

Мисс Слейтер, будучи женщиной деликатной, тут же заговорила о другом. В числе прочего о том, что последнее время ее сильно беспокоит Фелиция. Оказывается, с ней случилось нечто вроде нервного срыва, и с тех пор она вела себя как-то странно.

«Вы знали, – спросила мисс Слейтер, немного поколебавшись, – что она умеет играть на фортепьяно?»

Я не верил своим ушам. Фелиция – и фортепьяно! Я готов был поклясться, что она ни в жизнь не отличит одну ноту от другой!

«У нее, оказывается, способности, – продолжала мисс Слейтер. – Ничего не понимаю! Я всегда считала ее… Да что уж там! Вы, Рауль, сами знаете, что она всегда была недалекой».

Я молча кивнул.

«А теперь она временами делается такой странной… Не знаю, что и думать».

Через несколько минут я стоял на пороге общего зала и слушал, как играет Фелиция. Я узнал мелодию… Эту песню Аннет пела в Париже. Мне стало так грустно, мосье… И тут она внезапно бросила играть и обернулась. В ее глазах светились ум и насмешка. На какой-то миг мне показалось даже… Ну, не важно, что мне тогда показалось, мосье.

«Tiens![11]11
  Ах! (фр.)


[Закрыть] – воскликнула она. – Так это вы – мосье Рауль».

Очень сложно передать, как именно она это сказала. Аннет всегда звала меня просто Раулем, Фелиция же, когда мы все повзрослели, начала обращаться ко мне не иначе как «мосье Рауль». Только теперь она произнесла слово «мосье» как-то по-другому, точно такое чинное обращение по отношению ко мне вдруг показалось ей страшно забавным.

«Здравствуй, Фелиция, – выдавил я. – Ты сильно изменилась».

«Правда? – задумчиво протянула она. – Странно, очень странно. Однако не принимайте все так уж всерьез, Рауль… Нет, положительно, я буду звать вас просто Рауль – мы ведь все-таки друзья с самого детства. Жизнь создана для веселья. Давайте лучше поговорим об Аннет, отошедшей в лучший из миров. Или бедняжка угодила прямиком в чистилище? Вы как думаете?»

И она принялась что-то напевать. Мелодию я улавливал с трудом, но песня была – не французской!

«Фелиция! – воскликнул я. – Ты знаешь итальянский?»

«Что ж тут такого, Рауль? Вот никогда не приходило в голову, что я куда умнее, чем хочу казаться, а?»

Наверное, у меня был страшно растерянный вид, потому что она взглянула на меня и расхохоталась.

«Ладно-ладно, Рауль, не мучайтесь. Я объясню. Просто я очень хорошая актриса, хоть никто этого и не подозревает. У меня много ролей, и каждую я исполняю с блеском».

Она снова рассмеялась и выбежала из зала, прежде чем я успел ее остановить.

Перед тем как уйти, я решил с ней попрощаться. Но она спала, устроившись в кресле, и громко храпела. Я стоял и рассматривал ее со странной смесью отвращения и любопытства. Неожиданно она вздрогнула и проснулась. На меня смотрели мутные, безжизненные глаза.

«Мосье Рауль», – сонно пробормотала она.

«Да, Фелиция. Я уезжаю. Сыграете мне что-нибудь на прощание?»

«Я? Сыграю? Ну вот, мосье Рауль, вы опять надо мной смеетесь».

«Но как же? Вы ведь играли для меня утром».

Она покачала головой.

«Играла? Кто же будет учить игре на фортепьяно такую бедную девушку?»

Она помолчала, словно что-то обдумывая, и поманила меня ближе.

«Странные вещи творятся в этом доме, мосье Рауль. Кто-то двигает вещи, переставляет… Да-да, я знаю, что говорю. Это все она, мосье Рауль».

«Кто?» – спросил я с некоторой опаской.

«Аннет. Все она, проклятая. И при жизни меня мучила, и после смерти успокоиться не может. Приходит и мучает…»

Я внимательно посмотрел на Фелицию. Только теперь я осознал, что она в самой настоящей панике. Ее лицо было искажено страхом.

«Она злая. Злая, говорю я вам. Она крадет мой хлеб, мою одежду и даже мою душу».

Внезапно она вцепилась в мое пальто.

«Мне страшно, мосье Рауль. Страшно, говорю я вам! Я боюсь ее. Нет, не в ушах. Вот тут! – Она постучала по своему лбу. – Скоро она совсем меня выживет, и что я тогда буду делать? Что со мной тогда будет? Может, вы мне скажете?»

Ее голос сорвался на визг. В глазах застыл ужас загнанного животного… Неожиданно она лукаво улыбнулась, мигом превратившись в хитроватую крестьянку. Но что-то в этой улыбке заставило меня в испуге отшатнуться.

«Так вот, мосье Рауль, если до этого дойдет, я знаю что делать. У меня очень сильные руки, мосье Рауль, очень…»

До того я никак не обращал внимания на ее руки. Взглянув на них теперь, я невольно содрогнулся. Вздувшиеся вены, короткие мясистые пальцы… Все это говорило о чудовищной силе. Не могу передать, как нехорошо мне вдруг стало. Такие же руки, наверное, были у ее отца, задушившего свою жену.

…Это был последний раз, когда я видел Фелицию Баулт. Вскоре я уехал в Южную Америку и вернулся только через два года после ее смерти. Кое-что о ее жизни и внезапной смерти я прочел в газетах. Остальное – благодаря вам, мосье! – услышал сегодня. Фелиция-три и Фелиция-четыре, говорите? Что ж, она была прекрасной актрисой…

Поезд начал замедлять ход, и мужчина принялся застегивать пуговицы своего пальто.

– А как вы сами все это объясняете? – спросил адвокат, подавшись вперед.

– Не могу поверить, что… – начал было каноник Парфитт и смешался.

Доктор молчал, но не сводил глаз с Рауля Летардью.

– «Мой хлеб, мою одежду и мою душу», – весело напомнил тот, поднимаясь. – Я же говорил вам, мосье, что история Фелиции Баулт – это рассказ об Аннет Рэйвл. Вы не знали ее, мосье. Я знал. Она очень любила жизнь…

Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно повернулся и, наклонившись, похлопал каноника Парфитта по плечу.

– Мосье доктор говорил недавно, что все это, – каноник поморщился от довольно чувствительного тычка в живот, – чье-то жилище. Скажите, мосье, а что бы вы сделали, обнаружив в своем доме вора? Пристрелили бы его, верно?

– Нет! – возмущенно вскричал каноник. – Только не я! И не в этой стране…

Последние слова, однако, прозвучали, когда дверь уже захлопнулась.

Священник, адвокат и врач остались втроем.

Цыганка

Макферлейн не раз замечал у своего приятеля Дика Карпентера непонятную неприязнь к цыганам. Причины ее он никогда не знал. Но после того, как расстроилась помолвка Дика с Эстер Лоэс, отношения мужчин сразу же приобрели более откровенный характер.

Макферлейн сам уже около года был помолвлен с младшей сестрой Эстер – Рэчел. Он знал обеих девушек с детства.

Медлительный и осмотрительный по натуре, он долго сам себе не мог признаться в том, что детское личико Рэчел и ее честные карие глаза все больше притягивают его. Не такая красавица, как Эстер, нет! Но зато куда более искренняя и нежная! Сближение между мужчинами началось, пожалуй, после помолвки Дика со старшей сестрой.

И вот теперь, через каких-то несколько недель, помолвка снова расстроилась, и Дик, простодушный Дик, тяжело переживал это. До сих пор его жизнь текла гладко. Он удачно выбрал профессию, уйдя во флот. Любовь к морю была у него в крови. Обладая натурой, не склонной к глубоким размышлениям, очень простой и непосредственный, Дик чем-то напоминал викинга. Он принадлежал к тому типу молчаливых юных англичан, которым не по нраву проявление каких-либо эмоций и крайне трудно облекать свои мысли в слова.

Макферлейн – суровый шотландец, в сердце которого таилась мечтательность его кельтских предков, молча курил, в то время как его друг беспомощно барахтался в потоке слов.

Макферлейн понимал, что тому надо выговориться. Но он ожидал, что речь пойдет совсем о другом. Однако имя Эстер Лоэс поначалу даже не упоминалось. Скорее, это был рассказ о детских страхах.

– Все началось с того сна, который я увидел в детстве. Вовсе не ночной кошмар. Понимаешь, она – эта цыганка могла появиться в любом моем сне, даже хорошем, ну в тех, что дети называют хорошими, – с весельем, сластями, игрушками. Я мог веселиться до упаду, а потом вдруг почувствовать, знать, что стоит мне поднять голову, и я увижу ее – как она стоит в обычной позе и глядит на. меня… И знаешь, такими печальными глазами, будто знает обо мне что-то такое, мне самому еще неизвестное… Не могу объяснить, почему это меня так пугало, но пугало, да еще как! Каждый раз! Я просыпался с криком, и моя старая нянька обычно говаривала: «Ну вот! Нашему хозяину Дику опять приснилась цыганка!»

– А тебя никогда не пугали настоящие цыганки?

– Никогда и не видел их до одного случая. Вот тоже странно. Я разыскивал своего щенка – он убежал. Вышел через садовую калитку и направился по лесной тропинке. Знаешь, мы тогда жили в Новом лесу. Я оказался у опушки, где деревянный мостик над рекой. Около моста стояла цыганка! На голове – красный платок – точь-в-точь как во сне. Тут я испугался! А она смотрела на меня… Так, как будто знала обо мне что-то, чего не знал я, и отчего жалела меня… Кивнув мне, она чуть слышно сказала: «Лучше бы тебе не ходить здесь». Не знаю почему, но я здорово струхнул, помчался мимо нее прямо на мостик. А он, наверно, был непрочный. В общем, я оказался в воде. Течение было таким сильным, что я чуть не утонул. Черт возьми, почти утонул! В жизни не забуду. И уверен, что все это из-за цыганки…

– Возможно, хотя она ведь предупреждала тебя?

– Считай, что так. – Дик помолчал, затем продолжил: – Я рассказал тебе об этом сне не потому, что он связан со случившимся – думаю, даже, никак не связан, – а потому, что с него-то все и пошло. Теперь ты поймешь, что я подразумеваю под этим «цыганским наваждением». Начну с моего первого вечера у Лоэсов. Я тогда только вернулся с западного побережья. Такое удивительное ощущение – снова в Англии! Лоэсы – старые приятели моей семьи. Их девочек я не видел с тех пор, как мне было семь лет, хотя их младший брат Артур стал моим закадычным другом, и после его смерти Эстер начала писать мне и высылать газеты. А какие веселые письма она писала! Они здорово ободряли меня. Мне всегда хотелось уметь отвечать ей так же. Я ужасно радовался, что увижу ее, даже странным казалось, как это можно так хорошо узнать девушку только по письмам. Итак, я первым делом направился к Лоэсам. Эстер еще не было, ее ждали к вечеру. За ужином я сидел рядом с Рэчел, но всякий раз, когда поднимал голову и оглядывал стол, меня охватывало странное ощущение. Как будто кто-то наблюдал за мной и это беспокоило. А потом я увидел ее…

– Увидел кого?

– Миссис Хаворт – о ней-то я и рассказываю.

У Макферлейна чуть было не сорвалось: «Я-то думал, об Эстер Лоэс», но он сдержался, и Дик продолжал:

– Было в ней что-то непохожее на других. Она сидела рядом со старым Лоэсом, очень грустная, с опущенной головой.

Вокруг ее шеи было повязано нечто вроде шарфа из тюля. И по-моему, это нечто надорвано сзади, потому что время от времени взвивалось у нее над головой как язычки пламени…

Я спросил у Рэчел: «Кто эта женщина? Та, темноволосая, с красным шарфом.» – «Вы имеете в виду Элистер Хаворт? сказала Рэчел. – У нее красный шарф. – Но ведь она блондинка? – Натуральная блондинка.»

Знаешь, она действительно была блондинкой. С чудесными светлыми золотистыми волосами. Но в тот момент я готов был поклясться, что они темные… Странные штуки вытворяет иногда наше воображение. После ужина Рэчел представила нас друг другу, и мы бродили по саду, говорили о переселении душ…

– Но это вовсе не в твоем духе, Дикки!

– Да, пожалуй. Помню, мы говорили о том, что, бывает, встречаешь человека впервые, а кажется, знаешь его давным-давно. Она еще сказала: «Вы имеете в виду влюбленных?..» Что-то странное было в том, как нежно и горячо произнесла она эти слова. Они напомнили мне о чем-то, но о чем именно, я не мог вспомнить. Разговор продолжался, но вскоре старый Лоэс окликнул нас с террасы и сказал, что приехала Эстер и хочет меня видеть. Миссис Хаворт положила ладонь на мою руку и спросила: «Вы идете туда?» – «Конечно, – ответил я, – Давайте пойдем». И тогда… тогда…

– Что?

– Это может показаться диким, но миссис Хаворт произнесла: «Лучше бы вам не ходить туда…» – Дик помолчал. – Она здорово напугала меня. Даже очень. Я ведь потому и рассказал тебе о своем сне… Потому что, понимаешь, произнесла она это так же тихо, как та, другая, будто знала что-то обо мне, чего не знал я. То не были слова хорошенькой женщины, которой хотелось бы остаться со мной в саду. Она сказала это просто, очень печальным и добрым голосом. Как будто знала о каких-то последствиях…

Наверное, я поступил невежливо, но повернулся и почти бегом бросился к дому – будто там ждало спасение. Вдруг я понял, что с самого начала боялся ее. И как же обрадовался, увидев старину Лоэса! И Эстер рядом с ним!.. – Дик с минуту помолчал, а потом торопливо пробормотал: «Как только я увидел ее, все стало ясно. Я влюбился.»

Макферлейн мгновенно представил Эстер Лоэс. Однажды он слышал, как о ней сказали: «Шесть футов и дюйм библейских совершенств». «Точно сказано», – подумал он, вспоминая ее необычный рост в сочетании со стройностью, мраморную белизну лица, изящный с горбинкой нос, черный блеск волос и глаз.

Неудивительно, что Дикки, с его мальчишеским простодушием, был сражен. Сердце самого Макферлейна ни разу не зачастило при виде Эстер, хотя он и признавал все великолепие ее красоты.

– А затем, – продолжал Дик, – мы обручились.

– Как, сразу?

– Ну примерно через неделю. И еще две недели понадобилось, чтобы она поняла, насколько ей все это не нужно… – Он горько усмехнулся. – Итак, наступил последний вечер перед моим возвращением на корабль. Я шел из деревни через лес и тут увидел ее, миссис Хаворт то есть.

В красном шотландском берете – знаешь, я прямо-таки подпрыгнул! Ты помнишь мой сон – так что поймешь…

Некоторое время мы шли рядом, но не сказали ни слова, которого нельзя было бы повторить при Эстер, понимаешь?

– Да? – Макферлейн с интересом взглянул на друга.

Странно, к чему люди рассказывают о вещах, в которых сами до конца не разобрались!

– И когда я направился обратно к дому Эстер, миссис Хаворт остановила меня. Она сказала: «Совсем скоро вы будете там. Лучше бы вам не спешить так…» Вот теперь я уже знал, что меня ждет нечто ужасное, и… как только я вошел, Эстер встретила меня и сказала, что она передумала, ей действительно все это ни к чему…

Макферлейн сочувственно хмыкнул.

– Ну и что же миссис Хаворт? – спросил он.

– Больше я ее не видел… До сегодняшнего вечера…

– Сегодняшнего?

– Да, на приеме в мужской клинике. Там осматривали мою ногу, поврежденную во время несчастного случая с торпедой. Боль беспокоила меня в последнее время. Старина-доктор посоветовал сделать операцию – совсем пустяковую. А когда я выходил, то столкнулся с девушкой в красной кофточке поверх халата. Она сказала: «Лучше бы вам не соглашаться на операцию»… И тогда я увидел, что это миссис Хаворт. Все произошло так быстро, что я не успел остановить ее. Потом расспросил о миссис Хаворт у другой сестры, но та ответила, что с такой фамилией у них никто не работает… Странно…

– А ты уверен, что это была она?

– О да, понимаешь, она так красива… – он помолчал и добавил. – Конечно, я пойду на операцию, но… но если я вдруг вытяну не ту карту…

– Что за ерунда?

– Конечно, чушь. Но все же я рад, что рассказал тебе обо всей этой цыганщине… Знаешь, есть здесь еще что-то, если бы я только мог вспомнить…

Макферлейн поднимался по крутой, заросшей вереском дороге. Он повернул к воротам дома, стоявшего почти на вершине холма, и крепко стиснув зубы, нажал на кнопку звонка.

– Миссис Хаворт дома?

– Да, сэр, я доложу.

Служанка оставила его в длинной узкой комнате, выходящей окнами на вересковую пустошь. Макферлейн слегка нахмурился.

Не свалял ли он дурака, появившись здесь?

Тут он вздрогнул. Где-то над головой запел низкий женский голос:

«Цыганка, цыганка, Живет на болоте…»

Голос оборвался. Сердце Макферлейна учащенно забилось.

Дверь отворилась.

Необычная, скандинавского типа, красота миссис Хаворт поразила его. Несмотря на описание Дика, он представлял ее черноволосой цыганкой… Внезапно вспомнился тот особый тон Дика, когда тот сказал: «Понимаешь, она так красива…»

Идеальная, безукоризненная красота – редкость, и именно такой бесспорной красотой обладала Элистер Хаворт. Стараясь взять себя в руки, он обратился к ней:

– Боюсь, вы меня совсем не знаете. Ваш адрес я взял у Лоэсов. Я – друг Дикки Карпентера.

Минуту-другую она пристально глядела на него. Затем сказала:

– Я собиралась прогуляться вверх к болоту. Не пройдетесь со мной?

Она отворила стеклянную дверь и вышла прямо на склон холма. Он последовал за ней. Здесь, в плетеном кресле, сидел, покуривая, несколько неуклюжий и простоватый с виду человек.

– Мой муж! Морис, мы хотим прогуляться к болоту. А потом мистер Макферлейн пообедает с нами. Вы не против, мистер Макферлейн?

– Благодарю вас.

Он поднимался вслед за ее легкой фигурой по холму и думал: «О боже, ну как она могла выйти замуж за такого?»

Элистер направилась к груде камней.

– Давайте присядем. И вы расскажете мне все, что хотели.

– А вы знаете, о чем?

– У меня предчувствие на плохое. Это ведь что-то плохое, да? Что-нибудь о Дике?

– Он перенес небольшую операцию – в целом удачную. Но видно, у него было слабое сердце. Он умер под наркозом.

Что Макферлейн ожидал увидеть на ее лице, он и сам толком не знал, но только не это выражение отчаянной бесконечной усталости. Он услышал, как она прошептала: «Опять ждать, долго, так долго…»

Женщина взглянула на него.

– Да, а что вы хотели сказать?

– Только это. Кто-то предостерегал его от операции, какая-то медсестра. Он думал, это были вы.

Она покачала головой:

– Нет, то была не я. Но у меня кузина – медсестра. При плохом освещении нас даже можно спутать. Наверное, так все и было. – Она снова взглянула на него. – Но это совсем неважно, так ведь?

Вдруг глаза ее широко раскрылись. Она глубоко вздохнула.

– Ах, – сказала она, – ах, как странно! Вы не понимаете…

Макферлейн был озадачен. Она продолжала глядеть на него.

– Я думала, вы поняли… Вы должны были… И выглядите так, будто тоже обладаете этим…

– Чем этим?

– Даром, проклятьем… назовите как угодно. Я верю, что вы можете тоже… Посмотрите внимательно вот на это углубление в камне. Ни о чем не думайте, просто смотрите… Ага! – Она заметила, что он чуть вздрогнул. – Ну, видели что-нибудь?

– Должно быть, разыгралось воображение. На миг мне показалось, что углубление в камне наполнилось кровью.

Она кивнула.

– Я знала, что вы увидите. На этом самом месте в старину солнцепоклонники приносили жертвы. И я знала об этом до того, как мне рассказали. Временами я понимаю даже, что именно они тогда ощущали – так, как будто я там была сама… И подхожу я к этому месту с таким чувством, словно возвращаюсь в свой дом… В общем-то, вполне объяснимо, что я обладаю даром. Я из семейства Фергюссон. В нашей семье есть то, что называют ясновидением. И моя мать была медиумом, пока не вышла замуж. Ее звали Кристина. Она довольно известна.

– Под словом «дар» вы понимаете способность предвидеть?

– Ну да, видеть прошлое или будущее, все равно. Например, я поняла, что вы удивлены, почему я замужем за Морисом. О да, вы удивились. Но это просто: я всегда чувствовала, что над ним тяготеет злой рок. Мне хотелось спасти его… Это чувство присуще женщинам. С моим даром я могла бы предотвратить… если кто-то вообще может… Я не сумела помочь Дикки… Но Дикки и не смог бы понять…

Он испугался. Он был слишком молод.

– Двадцать два.

– А мне тридцать. Но не в этом дело. Близкие души могут быть разделены многим – всеми тремя измерениями пространства… Но быть разделенными во времени – вот самое плохое… – Она замолчала, глубоко задумавшись.

Низкий звук гонга снизу из дома позвал их.

За обедом Макферлейн наблюдал за Морисом Хавортом.

Несомненно, тот безумно любил свою жену. Его глаза светились безоговорочной собачьей преданностью. Макферлейн отметил и ее нежное, почти материнское отношение к мужу.

После обеда он поднялся.

– Я думаю остановиться внизу, в гостинице, на денек-другой. Вы позволите мне еще раз навестить вас? Может быть, завтра?

– Да, конечно, только…

– Что?

Она быстро провела рукой по глазам.

– Я не знаю… Мне вдруг подумалось, что мы не встретимся больше… Вот и все… Прощайте.

Он медленно спускался по дороге, вопреки собственному разуму чувствуя, будто холодная рука медленно сжимает его сердце. Конечно, в ее словах не было ничего такого… но все же…

Автомобиль выскочил из-за угла внезапно. Макферлейн успел прижаться к изгороди… и очень вовремя. Внезапная бледность покрыла его лицо.

«О господи, мои нервы ни к черту!» – пробормотал Макферлейн, проснувшись на следующее утро. Он припомнил все происшествия минувшего вечера: автомобиль; спуск к гостинице; неожиданный туман, из-за которого чуть не потерял дорогу, сознавая, что опасное болото совсем рядом. Потом угольное ведерко, упавшее с окна, и тяжелый запах гари ночью от тлеющего на ковре уголька. Ничего особенного! Вовсе ничего особенного, если бы не ее слова и не эта глубокая непонятная внутренняя убежденность, что она знала…

С внезапной энергией он отбросил одеяло. Прежде всего ему надо пойти и увидеть ее! И он избавится от наваждения.

Избавится… если… дойдет. Господи, ну что за глупость!

Он едва притронулся к завтраку. И в десять утра уже поднимался по дороге. В десять тридцать его рука нажимала кнопку звонка. Теперь, и только теперь, он позволил себе вздохнуть с облегчением.

– Миссис Хаворт дома?

Дверь ему открыла все та же пожилая женщина.

Неузнаваемым было только ее лицо. Изменившееся от горя лицо.

– Ах, сэр! Ах, сэр, вы разве не слышали?!

– Не слышал чего?

– Миссис Элистер, наша козочка… Это все тоник. Каждый раз на ночь она пила его. Бедный капитан вне себя от горя, он чуть не сошел с ума. Он перепутал бутылки на полке в темноте… Послали за доктором, но было поздно…

И Макферлейн тут же вспомнил слова: «Я всегда чувствовала, что над ним тяготеет злой рок. Мне хотелось спасти его… если кто-то вообще может…» Да, но разве можно обмануть судьбу! Странная ирония – трагедия пришла оттуда, откуда, казалось, ждали спасения…

Старая служанка продолжала:

– Моя милая козочка! Такая добрая и ласковая, и вечно она за все переживала. Не могла спокойно видеть, что кто-то страдает. – Потом помолчала и добавила: – Вы подниметесь наверх взглянуть на нее, сэр? По тому, как она говорила, я поняла, что вы давно ее знаете… Она сказала – очень давно…

Макферлейн поднялся вслед за женщиной по лестнице, через гостиную, где еще вчера раздавался поющий голос, в другую комнату с цветными верхними стеклами в окнах. Красный отсвет витража падал на голову лежащей… Цыганка с красным платком на голове… «Чушь какая, опять разыгрались нервы!»

Он долго смотрел на Элистер Хаворт, в последний раз.

– Сэр, вас спрашивает какая-то леди.

– Что? – Макферлейн отрешенно взглянул на хозяйку гостиницы. – О, простите, миссис Роуз, мне почудились призраки.

– Только почудились, сэр? Я знаю, на болоте с наступлением сумерек можно увидеть диковинные вещи. Там и дама в белом, и чертов кузнец, и моряк с цыганкой…

– Как вы сказали? Моряк с цыганкой?

– Так говорят, сэр. Эту историю рассказывали еще в дни моей юности. Они любили друг друга много лет назад… Но уж давненько их здесь не видели.

– Не видели? Хотелось бы знать, появятся ли они вообще когда-нибудь теперь…

– О боже, о чем вы говорите, сэр! Да, а как же с молодой леди?

– Какой молодой леди?

– Да той, что ждет вас. Она в гостиной. Представилась как мисс Лоэс.

– О!

Рэчел! Его охватило странное чувство мгновенной судорожной смены пространства. Будто до этого он глядел в другой мир! Он забыл о Рэчел, принадлежавшей только этой жизни… И снова – эта удивительная смена пространства и возвращение в мир привычных трех измерений.