Текст книги "Пережить зиму в Стокгольме"

ПРОФЕССОР ФАЛЬКХОМ

смотрел на нее без удивления. Попросил присесть на стул напротив. Смешал потрепанные карты. Гадать о любви? Она промолчала. У всех проблемы с любовью, уверенно сказал профессор Фалькхом и глубоко и горестно вздохнул. Она почувствовала к нему симпатию. Замужем ли она? После секундного замешательства она сказала: «Да». Но больше никаких сведений давать не собиралась. В парке по-прежнему было жарко, она чувствовала тепло солнца на шее и слышала птиц. Он разделил карты на три стопки и предложил выбрать одну. Медленно ставя карту за картой в металлический штатив на столе, он сунул сигарету в уголок рта. Она дала ему прикурить. Он бросил на нее взгляд. Светлые серые глаза, слегка водянистые.

Затянувшись и мельком взглянув на карты, профессор Фалькхом с воодушевлением сказал: MACHEN SIE KAPUTT MIT DIESER EHE UND SOFORT. Срочно разводись – такого прямого сообщения она не ожидала. У нее перехватило дыхание. Как вы можете так говорить? Профессор Фалькхом пожал плечами. Она вытащила из сумки блокнот, ни одно его слово не должно ускользнуть. Покажите карту, которая об этом говорит, попросила она. Он протянул указательный палец к карте в верхнем ряду. Она наклонилась и увидела, что там изображен стол с множеством круглых бокалов. Два из них были опрокинуты. Угадали, сухо констатировала она, вам удалось угадать. Он передвинул палец к карте ниже – горящий дом, пламя вырывается из всех окон, – и поднял на нее глаза. Вы ничего не выигрываете, откладывая это, сказал он. Брак, очевидно, уже распался: KAPUTT. Но не хватает вашего решения. Если вы этого не поймете, вас ожидает много горя и всяких проблем. Она записала его слова: KAPUTT; GROSSE SORGEN. Ах, вот как, сказала она ошарашенно и отложила ручку. Но если вы освободите себя, если вы разойдетесь, продолжал профессор Фалькхом с удвоенной энергией, появится новый мужчина, SOFORT. Новый мужчина, тотчас? Она рассмеялась. Как вы можете говорить так уверенно? SOFORT, SOFORT, настаивал профессор.

Было ли что-то в ее лице, что разоблачило ее? Следовали ли ее жизнь и ее брак невидимому распорядку? Когда она посмотрела профессору в глаза, они были невыразительны, слегка усталы, как будто видели слишком много. Она перевела взгляд вверх, где листья медленно качались на деревьях. Что за мужчина? – спросила она. Профессор ткнул пальцем в карту. Она придвинулась поближе и увидела: рыцарь оседлал чахлого коника. Ей показалось, что рыцарь слегка нетрезв и чуть не падает из седла, но, может быть, он просто нагнулся, чтобы что-то поднять, или только садится в седло. Это он? – недоверчиво спросила она. Профессор Фалькхом кивнул. Выглядит ненадежно, сказала она. Вы не правы, возразил профессор. Он постучал костяшками пальцев по шатающемуся рыцарю. Эта карта легла сразу после накрытого стола. Мужчина не ненадежен. Наоборот, это отличная партия для вас, свободный и со стабильным финансовым положением. Но, профессор Фалькхом, воскликнула она, какие клише – свободный, стабильное положение! Символы, поправил профессор. Человек, которого вы встретите, если сделаете, как я говорю, будет гораздо интереснее того, за которым вы сейчас замужем: VIEL MEHR UNTERHALTEND. Она задумалась. Интереснее, это неплохо. Он будет вас любить, сказал профессор. Но если затянете с разводом, вы упустите шанс. Она не смогла не улыбнуться его тону, но слова запали ей в душу. Ваш брак уже распался, повторил он. Не хватает только решения с вашей стороны. Он посмотрел на нее. В его глазах мелькнуло нечто вроде теплоты. Не сомневайтесь, сказал он. Вы еще не старая. И хорошо выглядите. Всегда надо принимать какие-то решения.

Он протянул ей мятую пачку сигарет. Она вытащила одну «Фортуну». Профессор углубился в остальные карты. Они говорили, что со здоровьем у нее все в порядке. Возможно, легкий гастрит, но беспокоиться не о чем. В ближайший месяц ей надо быть осторожнее за рулем, возможна небольшая авария, где она повредит левую ногу. На работе все будет хорошо. На самом деле, она добилась уже некоторых успехов, а скоро добьется еще большего. Никто в семье не умрет в ближайшее время. Она слушала молча. Информация казалась успокаивающей. Ваше будущее выглядит светлым, сказал профессор, но вам нужна и настоящая любовь. Не стоит ждать долго. Когда встретите нового мужчину, вы на все посмотрите другими глазами. Она кивнула. Когда он появится? – спросила она не без нетерпения. Профессор Фалькхом подумал и предположил: в течение трех-четырех месяцев, самое позднее – в январе-феврале. Ей не надо специально к чему-то готовиться, просто надо быть открытой.

Пришла пора открыть секретную карту, которая должна сообщить главное. Он попросил, чтобы она сама ее перевернула. На карте оказался изображен человек, неуверенно идущий по мосту. Животное, напоминающее кролика, но, вероятно, означающее собаку, кусало его за голень. SEHEN SIE! – воскликнул профессор Фалькхом с торжеством и посмотрел ей в глаза. Все очень хорошо, сказал он, но у вас есть слабое место, так утверждает карта: нестабильность в любви. Все остальное у вас хорошо. SEHR; SEHR GUT: NUR MIT DER LIEBE IST ETWAS NICHT IN ORDNUNG; EIN WEICHER PUNKT.

Он собрал карты, сеанс был окончен. Совсем другим тоном он поинтересовался, чем она занимается. Преподаватель, интеллектуал? Да, так он и думал. Она была разочарована, что все быстро закончилось. Не может ли профессор Фалькхом сказать побольше об этом мужчине? Сколько ему лет, например? Профессор пожал плечами. Сорок семь, сказал он. Или сорок пять. У профессора определенно были скандинавские корни. Капля северной крови досталась ему вследствие вторжения Испанской армады в норвежскую бухту. Один раз он был в Норвегии. Он пригласил ее приходить еще. Как говорят карты, она вернется в Мадрид в апреле 1994 года. Тогда, ему кажется, ей стоит его разыскать. Почему вы, профессор, сидите и гадаете в парке Ретиро? Он психолог по профессии, ответил профессор Фалькхом, а карты таро дают ему возможность помогать людям, и он занимается этим больше тридцати лет. Еще он дает частные консультации, CONSULTA PRIVADA. И протянул ей визитную карточку.

Она снова пошла через парк. Она была так возбуждена, что дрожала. Она представила профессора Фалькхома у себя дома, в обычной обстановке, на окраине Мадрида, еще там была собака, женщина – и не вполне зажившая старая душевная рана.

МАДРИД, ПЛАСА МАЙОР

Испанская тортилья, бокал вина. Солнце скрылось за облаком. Голуби на площади, шумно хлопая крыльями, оторвались от земли и пролетели над столиками кафе. Стая птиц была похожа на крупный дождь, вдруг поднявшийся обратно в небо. Она смотрела на них, запрокинув голову.

ЭЛЬ ПАИС:

смерть привлекла ее внимание. Луис Розалес, хороший друг Гарсия Лорки, возможно и предавший его: это у него в доме Лорку захватила гражданская гвардия – те, кто потом убили его выстрелом в анус за гомосексуализм.

СОН

в последнюю ночь в Мадриде, в отеле, был страшный. Проснувшись, она помнила только кусочек – будто бы дала в газету объявление о продаже квартиры матери. Потом позвонила в больницу и услышала, что мама умерла четыре дня назад вместе с тремя остальными, и всех уже похоронили. До этого о смерти матери никто ей не сообщал.

Когда она проснулась, чувство опустошения не отпускало. Кто умер вместе с мамой? Обоих родителей уже не было в живых, но в детстве в их рано распавшейся семье их было четверо.

Она решила позвонить сестре, когда приедет домой.

ПОКИДАТЬ КОГО-ТО

всегда сложно. Может, он бросил ее задолго до того, как она заметила? Он не хотел ее бросать. Он твердил это и по телефону, и в письмах. Не хотел, но был вынужден. Он возвращался и бросал ее снова. Святая невинность. Но она не была ангелом.

Она была парализована, стерта, перемолота и брошена в забвение любовью.

Это было ужасно, она молила о пощаде. Профессор Фалькхом спас ее, положив конец сумасшествию.

МУЖЧИНЫ

Отец. Много раз она собиралась написать о своем отце в надежде, что это поможет ей лучше понять мужчин. Когда он лежал при смерти, она начала вести дневник. Но это ничего не помогло понять, и после ста страниц она бросила. Несколько раз они с сестрой пытались вспомнить, когда именно отец от них ушел. Воспоминания были смутны и невнятны. Родители официально не разводились, отец просто уехал. В то время она была подростком. Лет десять он снимал скромную комнату с отдельным входом, но общим туалетом. Дочери навещали его, всегда втайне, матери ничего нельзя было говорить. Все было временным, в постоянном ожидании разрешения. Может, он вернется? Никто не знал. К нему приезжали на велосипеде с бухающим сердцем. Прыгали по ступенькам, их было пять. Когда он открывал, становилось радостно.

Все вели себя так, будто он никуда не уезжал. Если ему кто-то звонил, давали его рабочий телефон. Мать перетягивала их на свою сторону: отец предатель, трус, не мужчина. Кто осмелится возражать? Но дочери втайне продолжали его любить. Этот любимый человек со своим шатающимся миром был для дочерей точкой опоры. Центром мироздания. И позже, когда они подросли, осталась главная загадка: побег мужчины от женщины. От женщины к женщине. Им хотелось не огорчать отца и быть такими, какими он желал их видеть.

Какой должна быть женщина? Однажды отец сказал, какой: A BIG CIGAR, как БОЛЬШАЯ СИГАРА. Сильная, без ложной скромности, умеющая обращаться с мужчинами. Но как стать такой? У женщины есть рана, думала она, что, если эта рана пугает мужчин? Она должна скрывать свою рану ради мужчины, чтобы он избавился от страха. А может, это отвращение? Этого никто не знает, и неизвестно, как узнать.

Временное становилось постоянным. Прошел год, два, потом и пять и шесть. Каждое Рождество он приезжал на велосипеде с рюкзаком подарков. Праздник проходил крайне напряженно, потом у всех болела голова и требовались недели, чтобы прийти в себя. Они жили одновременно в двух мирах, разделенных непроницаемым барьером: в одном, условном, брак родителей продолжал существовать, другой мир был реальный, но про него нельзя было говорить.

Отец встречался с другими женщинами, почему бы и нет? Он рассчитывал, что может доверять дочерям, и, не смущаясь, рассказывал им о своих подругах. По рассказам выходило, что он пользовался успехом.

ЖЕНЩИНЫ

Мать. Позже, через много лет, ей показалось, что она поняла ощущения матери и почему той не удалось ничего сделать: не в душевной ли ране причина, не в глубоком ли ущелье, перерезавшем карту женской судьбы, как случается уже много веков.

ПИСЬМО

С годами стало сложнее. С годами – пока длилось временное состояние – стало сложнее различать свое отражение в зеркале, его очертания расплывались, как мутное пятно. Ей часто стало сниться, как она пытается написать свое имя, но чернила оказываются белыми, и на бумаге не остается следа. Она сдала выпускные экзамены и уехала из родительского дома. Человек должен сам решать, каким ему быть, думала она, женщина без слабостей. Ложь и правда, реальность и фантазии – все смешалось в одну кучу. Неясность, точно туман по вечерней долине, распространялась на все: на образ жизни, на отношения между полами. Ее разрывало чувство вины за то, что она бросила мать и младшую сестру.

Однажды, на седьмой или восьмой год после его переезда, она написала отцу письмо. Не пора ли подумать о принятии какого-нибудь решения? Если он захочет развестись, его дочери отнесутся к этому спокойно. Любая ясность была бы выходом для всех. И только он может разрешить ситуацию. Она не хотела задевать чувства отца, но все равно письмо его возмутило. Он ответил, что не может допустить, чтобы кто-нибудь лез в его дела. Она оскорбила отца – ей хотелось этого меньше всего. Их отношения после этого надолго стали прохладными. Просьбу принять решение или хотя бы подумать над возможностью принятия решения он воспринял как вторжение. Но разве его дела не были в какой-то степени и их делами? Из-за него они находились в подвешенном состоянии. Она не знала, как было на самом деле. Может, у отца были свои обстоятельства, о которых она не догадывалась? Может, он не хотел разводиться ради детей или надеялся, что прежние чувства к жене каким-то чудом вернутся? Она не исключала также, что ситуация «между женщинами», когда он недоступен одной из-за другой, его очень устраивает.

Однако сразу после ее письма он подал на развод, как бы послушавшись старшей дочери. Вскоре он женился снова – на волевой женщине. Наверное, нашел в ней большую сигару. Через несколько лет он надумал положить конец и второму браку и попытался найти поддержку у дочерей, но безуспешно. Его сильная жена решительно этому воспротивилась: он стал страдать от болей в сердце, и она свалила всю вину на дочерей. Судьба отца не дала ответов – ни жизнью, ни смертью.

МИРО:

в последний день в Мадриде она опять пришла к любимым картинам Миро. Играющий ребенок. Ответственность, которую она взяла на себя в жизни или которую на нее возложили другие, была тяжела. Как простить себя, чтобы стать тем, кто ты есть?

ГРАДАЦИЯ

Может, это отец летал в рыцарских доспехах в том августовском сне? Он наверняка простил ее за письмо, иначе и быть не может. Но, пакуя сумку в мадридском отеле, она вспомнила кое-что еще. Когда он лежал в морге, она провела вечер с его женой. Не стоило бы этого говорить, сказала его жена, но его любимицей была не ты, а младшенькая. Потому что она никогда не шла против него и не лезла в его дела, как ты. Да еще этот аборт – ему было стыдно за тебя.

ВОЗРАЖАЛА

своему отцу она, наверное, лишь один раз при его жизни. Правда, когда его слабость невыносимо осложняла ее отношения с матерью, она несколько раз протестовала, но всегда осторожно, чтобы его не задеть. Как может дочь идти против отца?

АБОРТ

раствором поваренной соли был мучителен. Это заняло больше суток. Разбитая, выпотрошенная, с матерью, оплакивающей свой развод у ее постели, дочь в отчаянии написала в больнице письмо отцу, где просила одолжить совсем небольшую сумму – заплатить за квартиру. Отец прислал шикарный букет цветов и ни копейки денег.

МУЖЧИНЫ:

всегда убегают от женщин. Мужчин надо защитить от этих опасных женщин с их спорами и абортами, за которые мужчинам потом стыдно. В комнате мадридского отеля она с силой захлопнула чемодан.

ALL JOURNEYS HAVE SECRET DESTINATIONS OF WHICH THE TRAVELLER IS UNAWARE. Все поездки имеют тайную цель, о которой путешественники не подозревают.

Под крылом самолета, в темноте, сверкал родной город в ожерелье светящихся шоссе. Она выписала фразу из книги Мартина Бубера. Она не знала, к чему приведет поездка, но надеялась, что какая-то тайная цель все-таки достигнута. Она убрала блокнот, когда самолет стал снижаться над аэропортом Арланда. Блокноты, куда она из года в год записывала мысли и цитаты из книг, лежали большой стопкой на полке в спальне и собирали пыль. Надо бы когда-нибудь их прочитать.

СВЕТ

Включив свет в прихожей, она сразу поняла, что в ее отсутствие в квартире кто-то побывал, хоть и без видимых пока признаков. Почта лежала нетронутой под дверью, зеркало висело косо, как всегда. Неясно, откуда эта уверенность, но такая сильная интуиция была у нее всю жизнь. Иногда ее саму это пугало. Она поставила чемодан в коридоре и зажгла свет в комнате.

На столе стояла охапка красных роз. У кровати тоже были цветы, астры. После его ухода она не озаботилась попросить его вернуть ключ. И теперь подумала, что надо бы поменять замок. Ситуация была абсурдной, все было абсурдным. Розы, как трогательно, ей стало теплее, потом показалось, что пол поднимается навстречу, чтобы ударить ее. Розы – это жестоко. Дорогой профессор, дай мне совет. Тут она вспомнила, что профессор Фалькхом из Мадрида уже сказал все, что мог.

Она достала из чемодана виски, купленный в аэропорту. Несмотря на поздний вечер, включила музыку – Баха, «Страсти по Иоанну», зажгла свечи и легла на ковер. Она решила как можно сильнее напиться, потому что надо было трезво все оценить. Если этому треугольнику вообще суждено разорваться, это должна сделать она сама.

Позже, ночью, на нетвердых ногах она вышла в коридор, достала из сумки блокнот и внимательно прочитала запись того августовского сна, так запавшего в душу. Отречение Петра – три раза отрекся он от любви – потрясло ее так, что она отложила блокнот, легла на ковре на спину, подложив руки под голову, и смотрела в тревожный узор теней на потолке. Сердце колотилось.

Половины бутылки уже не было. Она поняла одну вещь: в гремящих рыцарских доспехах кружился и возвращался не ее отец. И не какой-нибудь другой мужчина. Это была она сама. Чем лучше она старается быть, чем больше дел уладить, тем плотнее сжимаются вокруг нее доспехи. И скоро ее раздавят.

РОЗЫ

теперь почти не были видны. Доползти бы до кровати. Несмотря на опьянение, она прекрасно соображала. Человека, как она, нельзя любить. Никто не хочет обнимать металлические доспехи. Не ее вина, что все так вышло, и ни кого бы то ни было. Если бы только она могла плакать. Ползти не пришлось, стены любезно предложили помощь. Она заснула, не успев раздеться.

БЫТЬ ЖЕНЩИНОЙ

Похоже, мужчины боятся женщин. Некоторые мужчины некоторых женщин. Впрочем, это цветочки по сравнению с ее страхом перед собственным полом. Нападки матери в самом ранимом возрасте сказывались до сих пор. Ее женственность вызывала гнев матери, а возможно, это было отчаяние, да, конечно, отчаяние. В результате дочь стыдилась себя: растущей груди, крови, вытекающей в трусики, – всего, на что она не могла повлиять.

АРТЮР РЕМБО О СВОЕЙ МАТЕРИ

В воскресенье она сидела в своей башне и читала Артюра Рембо, все подряд, и белые стихи о зиме в преисподней тоже. За окном слышался бой церковных часов, потом щель между небом и землей захлопнулась, и настала ночь. «Рот тьмы», – написал Рембо в Шарлевилле о матери.

Мать – самое опасное на свете.

UNE MÈRE AUSSI FLEXIBLE QUE SOIXANTETREIZE ADMINISTRATIONS À CASQUETTE DE PLOMB.

Мама, непоколебимая, как семьдесят три канцелярии под свинцовой броней, – он тоже писал о властной матери. Путь к женщинам был закрыт для мальчика по имени Артюр Рембо и LA CAMARADERIE, дружба – тоже. А как у него складывалось с мужчинами? Она отыскала потрепанную биографию, написанную Энидом Старки. Отец Рембо был, если верить некрологу, всеми любимым офицером, получившим награду за сражение с султаном в Марокко. Интересовался языками, переводил Коран. Бросил семью, когда сыну было шесть лет, и больше не появлялся. В шестнадцать лет, прямо перед провозглашением Коммуны, безотцовщину Рембо жестоко изнасиловали солдаты в бараке на рю де Бабилон. В Париже царил хаос. Мальчик, сбежавший от матери, шатался по улицам без единого су. Старки писал, что это отражено в одном из стихотворений.

IHTYPHALLIQUES, PIOUPIESQUES (Итифаллический, солдатский)

Эрегированные члены, солдатчина, клубы табачного дыма, насмешки – поэт мечтал о встрече с кем-нибудь, кто очистит его сердце. Единственный друг, обожаемый учитель и почти ровесник Изамбар, не понимал и лишь смеялся над его выражениями. Старки пишет об изнасиловании как об определяющем событии. Детство тут же кончилось. Дружба с Изамбаром тоже. Еще недавно – благовоспитанный школьник, получающий награды, теперь – грязный сквернослов, проводящий дни в кафешках Шарлевилля. За скабрезности, развлекавшие мужиков у стойки, с ним расплачивались коньяком и пивом. А в одиночестве, в библиотеке, он погружался в каббалу, мистику, магию и алхимию. Бегство от действительности, уход в себя. Так родился провидец, LE VOYANT, который не только видел бога, но и слился с ним. Святость святости. Нечто, в чем соединялись тысячи вещей, расколотых, рассыпанных, стертых в пыль, рассеянных по миру. Бешеная, можно сказать, девальвация происходила в этом сироте, но так родился гений языка.

Потом – бродяжничество и встреча с Полем Верленом. Да, с этим слабым, ненадежным и плаксивым любовником. И лихорадочный диалог между землей и небесами, между неразумной девой и князем тьмы, внезапно прерванный возгласом страдающего ребенка:

БОЖЕ МИЛОСЕРДНЫЙ,

СПАСИ МЕНЯ,

Я ТАК ГРЕШЕН!

Слова ребенка, между семнадцатью и девятнадцатью годами совершившего революцию в поэзии, жгут как огонь до сих пор. И последующие нехорошие, страшные годы в Африке: покаяние, мольба о прощении за обесценивание, за жестокие стихи. Он больше не пишет. Хочет оправдаться в глазах матери, стать достойным. Пытается придать реальному золоту ценность, которую раньше искал в символах.

В реальности эксперимент закончился плохо. Сначала следуют безуспешные с самого начала попытки разбогатеть: караваны, контрабанда оружия, неудавшиеся экспедиции, а возможно, и торговля рабами. Ему не удается ничего. Одиночество, как ураган, опустошает душу. Он старается, чтобы письма к матери, Витали, звучали утешающе: меня здесь уважают, я накоплю денег, чтобы вернуться домой, жениться и завести детей. Он не позволяет себе ничего, даже нормальной одежды зимой в горах. Когда показалось, что наконец-то он на пути к деньгам, – начинает гнить нога. Он бинтует ногу, сжимает зубы, пытается не думать о боли и подвергает себя еще большим нагрузкам. Он надеется, что это пройдет. Потом ему становится ясно, что не пройдет. Кошмарное путешествие к сомалийскому побережью, когда его несут на носилках, сделанных им самим, в ужасных условиях, под проливным дождем или в палящую жару – она не могла об этом даже читать. И об ампутации ноги в Марселе. Он жаждет любви, он был как ребенок при свидании с матерью. И эта последняя горячечная поездка в Шарлевилль, где младшая сестра выбивается из сил, чтобы выходить обожаемого шального брата. Он почти без сознания, целыми днями сидит в кресле и бредит. Среди ночи он, безногий, встает с кровати и падает. Когда его, точно животное на бойню, опять отвозят в больницу, его парализует. Смерть приходит через три недели после тридцатисемилетия. От этой жизни остались только стихи подростка, непостижимо чувствительного, который головокружительно точно описал иррациональные пути любви, загадки полов, неописуемую жестокость жизни и несовместимые сущности внутри нас, наконец, неутолимую тягу к Богу, в существование которого разум отказывался верить.

Не только стихи, но и его судьба не оставляли ее уже долгое время.

ТЕЛЕФОН

Ночью она подняла трубку, но услышала тишину: телефон не работал. Все то же самое. Она была недоступна и не могла позвонить сама. А за окном – беззвездная тьма.

ХАРАР

Вместе с молодым антропологом, которого она встретила в провинции Каффа, она доехала по одноколейке от Аддис-Абебы до города Джибути на сомалийском побережье. Они переночевали в Диредаве, в бетонной комнате с ржавыми пятнами. Под утро сильно похолодало. Они не нашли, где поесть, зато встретили много продавцов контрабанды, в основном часов и сигарет. В воздухе висел запах дыма. Они взяли напрокат машину с водителем и после тряски по холмам увидели, как белая башня мечети, возвышаясь над городскими стенами, упирается в ясное розовое небо. В этом городе Рембо вел свою убогую торговлю. Первым европейцем в Хараре, за тридцать лет до Рембо, был путешественник Ричард Бёртон, переодетый в женское платье. Но он здесь не задержался, а Рембо был первым, кто здесь поселился, – добродетельный человек, не отказывающий другим в помощи, как потом написал кто-то из жителей.

Сама она в этой поездке тоже была переодета женщиной, беременной на седьмом месяце. Почему только «переодета»? Потому что настоящая женщина, у которой все дома, не будет колесить по миру одна на таком сроке.

Пытаясь отыскать следы Рембо, она, очень взволнованная, чувствовала под руками толчки ребенка. Взобралась по лестнице дома, где, как утверждалось, жил Рембо. На всех этажах под грязными тряпками лежали больные кашляющие люди. Прошлась по рынку, где фигуры в белых одеяниях были похожи на фотографии, сделанные Рембо. Других его следов она не нашла. Он ничего не оставил. Солнечные лучи скакали по белым стенам, точно удары сердца. Отец ребенка оставался в Стокгольме. Он был против ее поездки в Африку. Не чтобы сделать наоборот, а потому что ей этого очень хотелось, она все-таки поехала. Какое суматошное упрямство у этой будущей молодой матери!

МНЕ ПРЕДСТАВЛЯЛОСЬ ОЧЕНЬ ВЕРОЯТНЫМ, ЧТО КАЖДОЕ СУЩЕСТВО ЖИВЕТ НЕСКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ…

– писал поэт. Она ездила в Харар в одной из своих жизней, сбежала туда, как будто это было реально – прожить несколько жизней в одной. Возможно, она повторяла ошибку поэта, веря, что ответ на загадку можно найти в окружающем мире. Из Харара она одна поехала на север. Вечером со своим животом стояла у американской военной базы в Асмаре. СТАНЦИЯ КАГНЕВ. Высокие железные ворота. Нищие. Американские солдаты с автоматами на плече обыскивали персонал, среди них было много потомков солдат Муссолини, оставшихся здесь после итальянской оккупации. Попытка беременной европейки проникнуть за ворота была пресечена. Из Асмары она поехала на автобусе в Массаву, на Красное море. Дорога серпантином, горные пики – серебряные полоски на фоне неба. Через равные промежутки времени солдаты Хайле Селассие останавливали автобусы и обыскивали пассажиров – нет ли оружия. По ночам шли военные действия против эритрейских партизан. Солдаты не обращали внимания на беременную европейку. Никто не сделал ей ничего плохого. В Массаве ей встретились два молодых, моложе ее, американских солдата из Кагнева. Они вместе взяли напрокат лодку с угольно-черным гребцом. Бродили целый жаркий день по мягкой песчаной отмели и собирали моллюсков. Небо было синее, как кобальт. Под этим небом жил и Рембо. Он приехал в Массаву из Адена. Был задержан французским послом, нашедшим его облик подозрительным: изношенная одежда, стертые черты лица. Сама она лежала на кровати, опершись на локоть, в старом, еще колониальных времен, итальянском портовом отеле, когда-то элегантном, теперь заплеванном, и читала биографию, написанную Энидом Старки. Но в основном лежала с закрытыми глазами. Было невыносимо жарко. Солнце лизало треснутые окна. Вентилятор не спасал. Под рукой она чувствовала, как толкается ребенок. Она была счастлива.

МНОГО РАЗ СЛУЧАЛОСЬ,

ЧТО Я РАЗГОВАРИВАЛ С МГНОВЕНИЯМИ ИХ ИНЫХ ЖИЗНЕЙ…

– писал поэт. С ней тоже часто такое случалось. Она говорила с мгновениями сущностей других людей, не желавших признавать в себе эти сущности. Различала порывы ветра, подводные течения и перепады, которые люди и сами порой не осознавали и оттого избегали ее. Она была ранимой и защищалась непропорционально бурно – но от чего? Она чувствовала себя нелюбимой. Когда она сообщила, что беременна, будущий отец ребенка смотрел в сторону. Пожал плечами. Решай сама. Она постаралась скрыть разочарование. Когда недомогание первой половины беременности прошло, она уехала в Африку.

ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НЕ ВЕДАЕТ,

ЧТО ТВОРИТ, ОН АНГЕЛ…

– писал поэт. Сейчас слишком многие – ангелы. Не ведают, что творят. Ее отец был ангелом. Наверное, отец ее ребенка тоже. Хотя нет, он – нет. Он-то знал, что он делает. Он не встретил ее в аэропорту. Она стояла и ждала в Арланде с большой сумкой и с большим животом. Слезы подступали к глазам. Винить было некого, кроме себя. Она поехала против его желания. Она написала серию статей об Эфиопии – о кошмарной нищете, о войне на севере. О Рембо она не писала. Он был ее тайной мантрой. В тот момент, когда была дописана последняя статья, отошли воды. Она чувствовала себя мертвецом. Почему она не может просто броситься на землю, рвать на себе волосы и кричать от отчаяния, что ее никто не любит, как делают все нормальные женщины?

МОРАЛЬ – ЭТО СЛАБОЕ МЕСТО РАЗУМА

– писал поэт. Пока октябрь медленно взбирался на катафалк, приготовленный ноябрем, она поняла, что имел в виду Рембо, – целиком и полностью.

ПАРЫ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

составляют бытие. У тепла есть холод. У света есть тьма. У человека есть другой человек. Если нет противоположности, течение жизни прекращается. Время останавливается. Но противопоставление не всегда там, где человек ожидает. В самой темноте прячется своеобразный свет. В женщине живет мужчина, и наоборот. Однозначна – только смерть.

ВЛЮБЛЕННОСТЬ

привлекает отрицанием противопоставления. Она расширяет нас безгранично в неизведанные миры. Наши другие сущности, о которых мы и не подозревали, начинают толпиться у порога сознания и проситься внутрь. Внезапно все кажется возможным. Мы падаем в другого человека, как в колодец. В нас играет музыка другого. У него, кажется, есть волшебный ключик от нас; как нам его не хватало! Мы исполнены благодарности, мы освобождены от тесной клетки своего я. Там, в заключении, мы были отрезаны, теперь мы излечены. Так она влюбилась в Якоба. Не было никаких сомнений, что теперь он тоже захвачен влюбленностью такого рода – к несчастью, не в нее, в другую женщину. Кто она такая, чтобы упрекать его в поисках другой жизни, на что он тоже имеет полное право? Она и не упрекала. Просто было невыносимо больно. Он не отпускал ее. И вот она стояла одна, словно с содранной кожей, и что же видела? Саму себя в гремящих доспехах далеко от всех живых людей. Боже, утоли мою жажду.

ДЕВА МАРИЯ!

ЖАЖДУ ВОДЫ ИЗ РУК ТВОИХ…

– писал Гуннар Экелёф, исследователь Рембо, но у нее не было сил читать дальше. Она отложила книгу и упала в кровать.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Университет. На семинаре, за большим круглым столом, она рассматривала юные лица. Она приехала домой на трясущемся поезде в ноябрьской темноте, которая была столь непроницаемо черной, что у нее перехватило дыхание.

ТЕЛЕФОН

умер.

СОСЕД,

такой же одинокий как она, но старый, за восемьдесят, вдовец с бесцветными глазами и неровным носом, слегка напоминающий старого слона, долго звенел цепочкой, открывая ей дверь. Пока она звонила в телефонную компанию, он достал из шкафа бутылку бренди. В его квартире пахло затхлостью. Она помогла ему разгрести на кухне два стула с газетами и одеждой, и они выпили. А что еще остается для утешения в старости?

ГАЗЕТЫ, ТЕЛЕВИДЕНИЕ

В газетах писали, что американский президент увенчает свои действия отменой блокады Сараево. Шведские корреспонденты писали отстраненно: ожидалась ужасная бойня. Газета соскользнула на пол. По ТВ красными стрелками отмечали продвижение югославской армии. Сербский генерал, похожий на босса мафии, сверкал с экрана золотыми зубами. Она выключила телевизор и позвонила мужчине, которого любила, не смогла удержаться.

ЗА РОЗЫ

она благодарить не стала. Он обрадовался ее звонку, причем необычно сильно. Разговаривали долго, он соскучился по ней. А та, другая? Она спросила и получила ответ. Они уезжают в Нью-Йорк. Больше она не спрашивала. До отъезда ему хотелось бы встретиться. Ему было сложно не видеть ее так долго, несколько недель. Сегодня вечером? Этот человек, думала она, святой. Жестокий, как ангел. Всплыло лицо профессора Фалькхома, бордовый галстук, сигарета «Фортуна». Она сказала, что они должны поставить точку. Все это слишком дорого ей обходится. Боль вымывала из нее разум. Он помолчал. Сказал, что не может поступать вопреки ее желанию. Это было бы преступлением, а он не преступник. Он страдал от того, что причинял боль ей и той, другой. То, что он любит двух, сначала казалось необыкновенным богатством, потом стало причинять боль. Но он не хотел расставаться ни с одной. Как бы он ни поступил, его ожидает большая потеря. И даже если никак не поступит – тоже. Потеря неизбежна. Это его пугало. Она знала, что он говорит правду, этот человек не обманывает. Они оба плакали. Потом все было кончено. Она сидела у телефона и смотрела в ноябрьскую темноту. На той стороне залива крутился красноватый свет прожектора и отражался на невидимой воде. Она зажгла все лампы. Квартиру залило светом. Она начала пылесосить. Когда побежала взять трубку, споткнулась о шнур пылесоса и тысячу вещей, лежащих в прихожей. Сначала она не поняла, кто звонит. Голос был незнаком.