Текст книги "Звёзды светят всем"

– Буквально с утра предлагаю этим и заняться.

– Очень хорошо, – согласился Восковцев. – Да, ещё вот что. Необходимо постараться как можно больше людей направить на подселение, иначе в неотапливаемых помещениях они околеют и весной нам некого будет выводить на поля.

– Вы правы, надо поработать с людьми, думаю, мы сможем эту проблему как-то решить, – согласился Трубников.

Этот разговор продолжался до самой Зенковки…

Глава IV

Все последующие дни и недели Восковцев и Трубников вместе с активистами колхоза работали над выполнением задания райкома партии по подготовке мест для спецпереселенцев. В один из вечеров Восковцеву позвонили из райисполкома и сообщили, что завтра в десять утра ему надо быть со своей командой на железнодорожной станции для их приема.

Не успел он еще отойти от этой новости, как к нему торопливо один за другим пришли председатель сельсовета и недавно назначенный комендантом НКВД в Зенковке сержант Рязанов Дмитрий Александрович.

– Звонили? – с этим вопросом Рязанов присел за стол.

– Да, только что, – ответил Восковцев.

– Мне тоже, – пояснил Трубников, устало опустившись на стул напротив Рязанова. – Сказали, чтобы я к вам зашел.

– В общем, завтра к десяти надо быть на станции, – пояснил Восковцев.

– Леонид Маркович, будем дополнительно предупреждать тех, с кем договорились о подселении? – поинтересовался Трубников.

– Обязательно, отправим к ним и к тем, кто должен ехать на станцию, членов совета и управленцев.

– Если кто попытается не уплотняться, скажите, я мигом поставлю такого на место, – подчеркнул свою решимость комендант.

– Вот и хорошо, тогда за дело, – подытожил Восковцев и тут же по телефону попросил своего секретаря вызвать в контору членов правления колхоза.

В свою очередь, Трубников ушел к себе для организации сбора активистов сельсовета. Вслед за ним, сославшись на то, что ему тоже надо подготовиться, ушел и Рязанов.

В четверть десятого следующего дня, оставив Трубникова в конторе для контроля приема спецпереселенцев, Восковцев во главе своей команды поехал на станцию. Почти одновременно с зенковцами туда подъехали и представители других хозяйств района. Чуть позже к вокзальной постройке подтянулись секретарь райкома и члены «тройки». Восковцев вместе с коллегами доложили им о своей готовности к приему спецпереселенцев.

Начальники окинули внимательным взглядом выстроившуюся на перроне и вдоль полотна железной дороги длиннющую колонну санных повозок, задали, скорее всего, для порядка некоторым руководителям уточняющие вопросы и зашли в здание станции, а руководители вернулись к своим командам. Между тем из-за дальних домов донеслись короткие гудки паровоза, возвещающего о своем прибытии. И через какие-то минуты, медленно проследовав мимо перрона, увлекая за собой множество покрывшихся копотью и изморозью вагонов, называемых в народе «телятниками», шумно поскрипев буксами, остановился где-то там впереди.

Тут же из единственного в эшелоне пассажирского вагона на снег повыскакивали военные в белых полушубках, такого же цвета шапках-ушанках, валенках и с автоматами наперевес и бегом растянулись вдоль состава. После чего офицер в звании капитана направился в станционное здание, у входа в которое его встретил начальник РО НКВД и завел внутрь.

Восковцев с тревогой на душе вглядывался в затянутые колючей проволокой окошки вагонов, в которых нет-нет да показывались лица детей. При этом обратил внимание на то, как пристально всматривались в те самые окошки и другие руководители хозяйств, которые вернулись к вокзалу после остановки эшелона для возможного получения дополнительных инструкций от «тройки».

«Как же они перенесли столько дней и ночей в этих душегубках, – мелькнула мысль у Восковцева, – взрослые… это ещё как-то укладывается в голове, а дети, женщины и старики? Главное, зачем сотворили с целым народом такую несправедливость? Определенно, здесь закралась какая-то ошибка или… Господи! Прошу, дай мне терпения, чтобы не сорваться и не позволить скорым на руку людям опорочить мою честь и достоинство, которые всегда выше жизни ценил и ценю…» – безмолвно кричало все его существо.

Резкое оживление среди коллег прервало бег мыслей, и он вместе с ними развернулся к крыльцу здания вокзала, на которое только что вышли руководители района и капитан из эшелона.

– Ну что, товарищи, – обратился к руководителям хозяйств секретарь райкома, – сейчас по команде капитана солдаты откроют вагоны, и начнется высадка… Ваша задача известна – обеспечить посадку прибывших в транспорт и вывезти их в места вселения. Вопросы есть?

– А эти, что в вагоне, не набросятся на нас? – озаботился кто-то из руководителей.

– Нет, они знают, что таковые будут расстреляны на месте, – ухмыльнулся капитан.

– Еще вопросы? – вскинул брови секретарь райкома.

Ответом ему была тишина.

– Понял, вопросов нет, тогда действуйте – улыбнулся секретарь райкома и, сунув руки в карманы полушубка, направился в здание в сопровождении других руководителей района, а капитан, слегка поеживаясь от здешнего холода, пошел к эшелону.

Восковцев же вместе с присоединившимся к нему Рязановым быстрым шагом вернулся к своим товарищам и стал наблюдать, как из открытых солдатами вагонов на снег начали спускаться их пассажиры-невольники. Сначала спрыгивали молодые мужчины, которые, не обращая никакого внимания на стоящих тут же по бокам от выходов с автоматами на изготовку военных, буквально на руки принимали своих стариков, пожилых женщин и закутанных в различное тряпье детей. За ними неторопливо на землю сходили молодые женщины и подростки. В завершение еще остававшиеся в вагоне мужчины снесли вниз видавшие виды стеганые одеяла, подстилки из овечьей шерсти и различный домашний скарб. Все прибывшие были одеты в непривычные и совсем непригодные для здешних холодов одежды.

Постепенно все они высадились из вагонов и расположились вдоль железной дороги, ожидая дальнейших действий со стороны своих истязателей, хотя многие, увидев стоящие поблизости повозки, сразу поняли, что их дорога в никуда еще не закончилась…

Восковцев, внутренне сострадая, созерцал происходящее у железной дороги. А здесь писалась страшная картина, и художник не жалел для нее мрачных красок. Суровые мазки его кисти отображали на белом снежном холсте измождённые, почерневшие от копоти и дыма лица изгнанников. Тревожные взгляды мужчин, которые они бросали то на военных, то на сани и извозчиков, одетых в отличие от них в теплые одежды, то в бесконечную снежную степь, Восковцеву показались очень знакомыми. У него даже создалось впечатление, что ему раньше доводилось видеть подобное. И тут он вспомнил, что именно так на него посматривал Алхазур в моменты, когда мощные разрывы бомб начинали опасно сотрясать своды штольни, в которой ютился медсанбат. Конечно, он, знающий натуру Алхазура, понимал, что тот больше волновался за жизнь своего побратима.

Неожиданно его взгляд выхватил удивившую его картину: женщины разожгли несколько примусов, установив их прямо в снег, и кипятили воду. Около них кое-кто отогревал озябшие на холоде руки. Какие-то две женщины в этой толкотне умудрились сварить кукурузную кашу и кормили проявлявших нетерпение малышей, рассадив их на расстеленные на снегу черные войлочные бурки. Трое мужчин, один из которых был одет в кожанку военного летчика и в хромовых комсоставских сапогах, спокойно вели разговор, поглядывая на соплеменников.

«Надо же, в такой ситуации и так деловито…» – начал было мысленно рассуждать Восковцев, но резкий и протяжный гудок паровоза прервал его мысль.

Вслед за гудком, лязгая колесами на стыках рельс, эшелон ушел. Затем раздалась крикливая команда капитана рассаживаться в санные повозки. Дождавшись, когда через полчаса все разместились в них, военные, построившись в колонну во главе с командиром, ушли в райцентр. Наверное, им тоже стало понятно, что изгнанники, перед которыми выросла новая забота не заморозить себя и своих детей на этом обдуваемом всеми ветрами месте, не намерены куда-либо сбегать.

А мороз всё крепчал и всё злее и злее кусал нос и уши изгнанников. Ноги в легкой обуви одеревенели. Родители, конечно, старались как можно надёжнее укутать маленьких и защитить их от холода. Взрослые шумно постукивали себя по бокам, по спинам друг друга, отбиваясь от леденящего дыхания мороза, беспрепятственно пробирающегося под одежды.

Как только военные ушли, руководители хозяйств заняли места в личных санях и приказали своим командам следовать за ними.

Восковцев сел в председательскую двуколку вместе с Рязановым. Лошадь, заждавшаяся хозяина, тут же оживилась, и они отправились в Зенковку. Извозчики, сердито понукая лошадей, выстроили сани с изгнанниками в длинную колонну и двинулись следом в заснеженную степь по еле заметной санной колее.

«Странно, как же они не сбиваются с нее, – думал мальчик Эди, – ведь вокруг нет ни одного приметного деревца или кустика, сколько ни гляди. А если и встречаются, то все в снегу. Видно, здешние люди по каким-то приметам определяют, куда ехать. Наш извозчик не казах, а в малахае[5]5
  Малахай – меховая казахская шапка.


[Закрыть] и добротном полушубке. Наверное, тепло ему. Вот бы и нам такие шубы сейчас, хотя бы на время, чтобы согреться. Может, попробовать заговорить с ним? А захочет ли? С самого начала пути ни одним словом не обмолвился. Даже подгоняя лошадь, не поймёшь, о чём кричит».

Скоро извозчик предупредил чеченцев, что сейчас будет МТС[6]6
  МТС – моторно-тракторная станция.


[Закрыть], а в километре от неё – Зенковка. От Бель-Агача ехать туда недолго.

На вопрос, а кто живет в Зенковке, он, слегка улыбнувшись, пояснил, что в ней можно встретить человека любой национальности. Здесь обосновались и русские, и украинцы, есть татары и немцы, можно и китайца увидеть. Теперь будут и чеченцы. Всем хватит места на этих богатых карагачем землях. Жаль только, что несъедобен кустарник, а то радости не было бы конца.

Диалог извозчика и сына своего родственника слушал летчик-истребитель Сулим. Он оказался в эшелоне бесправия, можно сказать, случайно: после тяжелого ранения и госпиталя в Кисловодске ему дали краткосрочный отпуск, чтобы навестить родителей перед возвращением на фронт, но его силой затолкали в эшелон. Поддержав диалог, Сулим спросил, известно ли извозчику, как встретят их в селах, есть ли там жильё и снабдят ли продуктами, одеждой.

Оль, так представился извозчик, ответил, что кое-что для них приготовлено по части жилья. Но, судя по количеству людей в санях, вряд ли этого хватит для размещения всех. Что же касается продуктов, то при наличии обменных квитанций о сдаче государству зерна и скота у себя накануне депортации получат на месте компенсацию. С этим вопросом нужно обратиться к председателю колхоза. Он фронтовик и добрая душа.

– Фронтовик, говоришь? А давно ли он с фронта и что так рано? Война ведь только в разгаре?

Оль с любопытством глянул на Сулима и вполголоса произнес:

– Он уже полгода в Зенковке. Едет впереди колонны вместе со здешним комендантом. Его война закончилась в каком-то госпитале. Оставил её другим вместе с рукой. Теперь пустой рукав форменной гимнастёрки под пояс загоняет, чтобы не мотылялся. Кажись, и ваша война тоже осталась в прошлом, ведь вы же из военных?

– Да, это правда. Точнее будет сказать – бывший военный, а если по правде – изгнанник я, как и другие в этих повозках.

– Здесь о вашем народе всякое рассказывают. От коня для Гитлера, врагов народа и до людоедства. Честно скажу, у меня тоже были сомнения, ехать ли вас встречать, в смысле вернусь ли я с этой поездки домой живым, не задерете ли невзначай, осерчалые и отощавшие в пути. Смешно, пожалуй, слышать вам такое. Перрон и примус с чаем для детей и стариков, забота друг о друге раскрыли мне и другим глаза. И люди вынесли из увиденного иное представление о вас. Но дело разве в нас? Мы тоже невольные жители этих мест. Я, например, с Поволжья…

– Кем работаете? И много ли жителей в вашем селе?

– Мотористом: дизель для колхоза содержу в порядке. Иначе ни света, ни вертушки[7]7
  Телефонная связь.


[Закрыть] у начальства не будет. В целом я нужный здесь человек. Зенковка – небольшое село. Где-то около двухсот хозяйств. А вот и МТС, за ней виднеются и дома Зенковки. Мы ко всему этому уже привыкли. Сначала волком выли, ну а потом… человек ко всему привыкает… И вы оттаете.

На подъезде к станции колонна по команде Восковцева остановилась. Оль пояснил, что сейчас, по всей вероятности, часть прибывших отправят в Умурзак. Это в трёх километрах от Зенковки, и можно не волноваться, если кто-либо из родственников будет определён туда на жительство. Тем более этот хутор входит в наш колхоз.

Между тем день близился к концу. Где-то там за горизонтом сумерки вели успешную борьбу с дневным светом, а в результате небосвод помаленьку окрашивался в серые тона. Воздух заметно сгущался, отчего дышать становилось тяжелее. Бороды и усы чеченцев уже давно окрасились в седой цвет. Надвинутые почти до самых бровей папахи удачно укрыли от мороза уши. Повезло тем, кто прихватил с собой шапки из овчины. Здесь они на фоне снега прекрасно смотрелись и согревали голову. Кое-кто отогревал в них детские руки и ноги. Для маленького ребёнка большего тепла здесь было и не найти. Люди продолжали держаться из последних сил. Холод пробирал до самых костей, а с голодом вместе они стали смертельными врагами для изгнанников.

Едущие впереди вереницы повозок Восковцев и Рязанов некоторое время сохраняли молчание, каждый был занят своими думами. Первым его нарушил Восковцев, заметив, что на вселение было определено сто семей, а по факту пришлось принять более двухсот.

– Даже уплотнив прежних переселенцев, мы не смогли бы выйти из положения, – в сердцах произнес он. – И, главное, чем их кормить будем – пока непонятно. Обещанные из района пшеницу, крупу и картошку так и не подвезли. Утром звонил в отдел райисполкома, чтобы доложить ситуацию, а они, мол, придумай что-нибудь, потом подсобим.

– И что ты так волнуешься, Леонид Маркович, из-за этих немецких прихвостней. Ничего, день-другой поголодают, а тем временем, смотришь, и район подбросит для них что-либо из харчей. Не помрут. Они очень живучие. Вон из сопровождения хлопцы рассказывали, что они даже бунты в дороге учиняли. Представляешь, трупы не отдавали. Я думаю, у них еды с собой и сейчас на месяц будет. Ты же видел, на перроне столовую открыли…

Восковцев слушал Рязанова и не мог взять в толк, отчего он так взъелся на чеченцев. Мысли ломились в открытую дверь его памяти и, перебивая друг друга, шептали: «Вроде комендант как-то сам отметил, что ни с кем из этого племени никогда не был знаком и даже случайно не встречался. Выходит, руководствуется установкой людей сверху, подобно тому майору. Если это так, то с ним ухо надо держать востро и язык – на привязи. Я-то собирался рассказать ему о том, что вместе с чеченскими ребятами воевал. Надо это придержать до лучших времён. Там видно будет. Но учесть настроения коменданта относительно них необходимо. Озлобленность – опасная штука для принятия верных решений. Возможно, это у него напускное, мол, смотрите, как я беспощаден с врагами народа. На фронт бы его, на передовую. Там ненависть к врагу помогает подниматься в атаку, когда предательская мысль “а вдруг убьют” овладевает каждой клеточкой твоего тела».

И автоматически, прижав рукой, которой держал вожжи, пустой рукав полушубка к боку, продолжил:

– Вряд ли сегодня мы всех их сможем разместить в обогреваемых помещениях. Хорошо, что в Умурзаке казахи нашли для них свободные мазанки, а кое-где сами потеснились. Абильди-на, старшего из казахов, не пришлось даже уговаривать. Раз надо – так надо. Там все решилось по одному его слову. Первые пятьдесят семей, как и планировали, разместим на МТС, столько же подселим на уплотнение. Ну а остальных придется до лучших времен пристроить в подсобные помещения на хозяйственном дворе и в клубе. Да, вот еще что, нам же говорили, что среди них есть больные тифом, но я таких не заметил, по крайней мере, из тех, кого везем в наше хозяйство. Но все равно для порядка нужно проверить и, если обнаружим, изолировать от остальных. Иначе получим эпидемию, а этого допустить нельзя. За такое по головке не погладят. Нам нужны работники, а не больные, и потому прямо с утра в Бель-Агач отправим завхоза с поручением доставить мыло и хлоропикин[8]8
  Дезинфицирующее средство, которое применяли в годы войны в борьбе с тифом.


[Закрыть]. Я уже договорился с санитарным врачом. С медперсоналом и лекарствами придётся туго. В районе сказали, что этого добра и в центре не хватает. Ничего, попробуем обойтись силами своего медпункта. Нет сомнений, придется напрячься, чтобы весной вывести на поля побольше людей, способных трудиться. Страна и фронт ждут от нас хороших урожаев.

– Это понятно, но не нравятся мне их буравящие взгляды. Глаза не опустят, смотрят в упор. Будет с ними сложновато, уж поверьте моему опыту. Но ничего, сделаем так, что жизнь в этих краях им мёдом не покажется…

«И откуда в нём столько злобы? – думал председатель, слушая рассуждения энкавэдэшника. – Ведь совсем ещё мальчишка, а злобы к людям столько, что может собственной желчью захлебнуться. И насчёт своего опыта через край хватил. Я-то точно знаю со слов его начальника, что и комендантом его назначили лишь потому, что не хватает опытных людей. За последние два-три месяца этих комендатур понатыкали чуть ли не в каждый казахстанский хутор, где расселяют чеченцев. Да, наверху сильно осерчали, если решили так поступить с ними. Однако странная картина получается – во враги записали целый народ. Ну, ладно, хватит об этом… Да, и на самом деле придется часть этих бедолаг на МТС поселить. Хорошо, что предусмотрел вариант с возможным перебором прибывших на вселение. Надо же, не смогли начальники посчитать, сколько семей в хозяйства района планируется, или этим никто и не занимался: затолкали людей в вагоны, словно селедку в бочки, и прикатили в степь… А с этим комендантом действительно можно нажить проблем, поэтому нужно с ним как-то ладить. Но, если начнет превышать свои полномочия, придется поговорить с его начальником. Он фронтовик, боевой орден имеет, ранен был, поймет меня и подскажет молодому коллеге, что колхозу нужны работящие люди. Если чеченцы умеют так же работать, как и воевать, считай, хозяйство в передовые выйдет».

– Ну что, Дмитрий Александрович, – прервал он говорившего, увидев строения МТС, – мы почти на месте. Молодец завмастерскими, что подсказал и подготовил помещения, а то и впрямь оскандалились бы.

– А что, хорошее решение. Будут кучнее жить – проще будет и догляд за ними чинить. Сейчас мне нужно только засвидетельствовать их доставку на места, а за день-два на учет взять, понимаешь, даже новорожденных. Представляешь, нарожали по дороге. Так что, Леонид Маркович, придется за всеми установить жесткий контроль, ха-ха-ха, шаг влево – шаг вправо, и в тайгу валить лес.

– Конечно, дисциплина в любом деле нужна, – согласился Восковцев, – но сейчас необходимо их разместить, в общем, сберечь, как трудовой ресурс.

– Ты рассуждаешь как председатель, а я – как сотрудник НКВД, перед которым поставлена задача пресекать антисоветскую деятельность с их стороны.

– Я в специфике твоей работы не разбираюсь, тебе виднее, что и как делать по своей линии, но одно твердо усвоил, что партия и правительство рассматривает прибывающих как трудовой ресурс. Об этом же говорил и майор НКВД из области. И потому необходимо успешно выполнить поставленную перед нами задачу, – произнес Восковцев, останавливая двуколку у ворот МТС.

Дождавшись, когда заранее определенное им количество повозок свернёт во двор станции, а еще десять возьмёт курс на Умурзак, он вернул двуколку в колонну, идущую в Зенковку.

Эту ночь ему и Трубникову предстояло провести на своих рабочих местах, дожидаясь отчетов о вселении изгнанников. Скоро колонна въехала в село.

Возле некоторых домов, с любопытством разглядывая своих будущих соседей, переминаясь с ноги на ногу, стояли мужчины и женщины, пытаясь оценить опытным глазом, что за очередные враги народа пожаловали на этот раз в степные края.

Извозчики, как им заранее было определено, подгоняли сани кто к домам со светом в окнах, а кто к различным не знающим тепла колхозным помещениям. Оль остановил повозку около избы Ефросинии и громко позвал хозяйку по имени.

Но она не отозвалась…

«Может, не слышит», – решил он и, подойдя к входной двери, несильно постучал.

В санях все замерли в ожидании… «Неужели не удастся отогреть вконец окоченевшие ноги и ничего не чувствующие носы?» – вопрошали взгляды. О еде никто из них и не помышлял. Только бы почувствовать тёплое дыхание огня. Страшный вагон в этот час вспоминался уже не как кошмарный сон.

Наконец, тонко скрипнув, дверь отворилась, и на пороге появилась Ефросиния.

Она молча подошла к повозке и, не торопясь, оглядела её пассажиров. Прошлась взглядом по лицу каждого…

– Несчастные дети, – еле слышно промолвила Ефросиния. – Что за преступления взрослых вытолкнули вас из тёплых домов? Да они же все в полуобморочном состоянии. Их никак нельзя сразу в тепло. Иначе адские боли причинит им разгоняющаяся в ещё не отогретых тканях кровь. А этот военный совсем замёрз. Разве можно в такой одежде в санях да по такому морозу? Ну, ладно, разрешу им поселиться в сенях, так и быть.

Вскоре все пассажиры повозки перекочевали в сени и расположились в разных углах, подстелив толстым слоем под кошмы выделенное хозяйкой пахнущее прошлым летом сено. Здесь было значительно теплее, чем на открытом морозе. Но ещё долго взрослые снегом оттирали совсем обескровленные конечности и лица детей. Бика, мать Эди и жена Эли, тем временем зажгла керосиновую лампу и с помощью Асмы, жены летчика, разожгла примус: кое-какие запасы керосина ещё оставались. Скоро чайник вскипел.

Тепло не торопясь приходило к изгнанникам, расслабляя их промерзшие до костей тела, наполняя усталостью каждую клеточку… И дети заснули тут же в самых невероятных позах, так и не прикоснувшись к дымящемуся чаю.

Скоро уснули и старшие.