Текст книги "Нормально всё"

– Как это «обязательно»? Катя, это вообще-то твой единственный брат! И он женится! – смакует мама одну и ту же фразу.

Я тяжко вздыхаю:

– Все-таки я была на его первой свадьбе, вторую можно и пропустить. А на третью приду всенепременно.

– Хватит придуриваться! – мама начинает раздражаться, – приезжай в Нахабино к десяти утра, сразу в ЗАГС. В интернете посмотри, как проехать, ты же умеешь пользоваться компьютером.

– В Нахабино? – я еле держу удар, – вот уж счастье-то привалило! Переться черт знает куда к десяти утра, чтобы смотреть, как одна жаба женится на другой, – последнее предложение я, конечно, вслух не говорю, мама не оценит такой откровенности.

– Раз в жизни можно и в Нахабино приехать, – жестко отвечает мать.

– Ну если только один, и то не факт, что на это стоит тратить время, – философствую я.

– Ой, Кать, давай без демагогии, мне твой отец уже всю душу вытряс. В общем, приезжай, после ЗАГСа едем в ресторан отмечать, – раздражается она.

Упоминание ресторана хоть как-то облегчает мое страдание. Я покорно отвечаю:

– Ну, хорошо. Я буду. Что вы будете дарить молодым, конверт?

– Конечно, конверт. Пусть сами решают, на что тратить, да и свадьбу надо все-таки отбить.

– Ну тогда и от меня суньте пару тысяч, – ловко примазываюсь я.

– Как всегда у тебя нет денег! – выдает мама свою коронную фразу.

Я скорбно дышу в трубку и молчу, она выдерживает небольшую паузу и продолжает:

– Ладно, вложу и от тебя.

Мы прощаемся. Настроение мое валяется у меня под ногами и поднять его практически нет шансов. С моей семьей меня не связывает ничего, у нас даже разные фамилии. А с братом я не виделась года три, или четыре? Его невесту, толстую деревенскую девку, шумную и глупую, я имела удовольствие наблюдать один-единственный раз, и этих отвратительных впечатлений мне хватило по гроб жизни. Ее рот не закрывался тогда ни на минуту, она постоянно что-то болтала, задавала вопросы и сама на них отвечала, вращала своими ярко намалеванными глазами и ржала так, что мои барабанные перепонки молили о берушах. И вот скоро пятница, и мне придется провести целый день в компании моего семейства и новообретенных родственников. Ну, хоть напьюсь.

Я поддаюсь внезапному порыву грусти и вновь берусь за телефон, открываю What’sApp и пишу сообщение с предложением о встрече сегодня. Я пишу это своему парню, тому самому мудаку, с которым вот уже месяц я собираюсь закончить наши трехмесячные отношения. Каждый раз я даю себе слово не писать ему, но каждый раз жизнь кладет меня на лопатки и пинает куда-то в печень. Печень молит меня об обезболивающем, и вот я уже пишу опять и предлагаю вместе напиться. Вчера он меня послал, и я никогда не знаю, пошлет ли он меня снова или соблаговолит согласиться и прийти. Эти странные отношения начались на почве алкоголизма и продолжаются под его влиянием. Мы напиваемся, трахаемся и разбегаемся. Ему хорошо, а мне иногда становится тошно, потому что вот такая я тонкая личность и не могу смотреть на мир циничным взглядом. По крайней мере, не могу пока. Но я все равно отправляю сообщение.

Ответ приходит, когда я уже сижу на своей крохотной кухне и трачу время в интернете в поисках смешных фотографий котиков.

– «Ну давай», – читаю я и сама презираю себя за радостную дрожь, которая расходится по моему телу за доли секунды.

Когда-то я была относительно нормальной. Хотя нет. Это ложь. Когда-то я притворялась относительно нормальной, умела сдерживать внутреннего демона и даже мало пила. Так, выпивала по выходным. У меня были отношения, походы по музеям, театрам. Что там идет в «Современнике»? Ах, мы все смотрели, какая жалость! Тогда, пожалуй, забронируем билеты на фестиваль австрийского авторского кино. У меня были иные знакомые. Мы с ними встречались в новых хипстерских барчиках и сидели весь вечер, цедя сквозь зубы слова и экзотические коктейли от барменов-чемпионов. Не могу сказать, что та жизнь была лучше моей сегодняшней, или моя нынешняя – лучше той, прежней. Просто все было по-другому, но я помню свое каждодневное напряжение, когда хотелось сорваться, учудить что-то эдакое, просто напиться, в конце концов. Однажды, впрочем, так и случилось. И пошло-поехало. Пьянка разрушила мою старую жизнь, внутренний демон расправил крылья, и понес меня на встречу саморазрушению, похмелью, провалам в памяти, идиотским поступкам, случайным знакомствам и необыкновенным приключениям. Напряжение спало, наконец, я смогла окончательно расслабиться и перестать врать самой себе. Да, я алкоголичка, и что? Главное – жить в гармонии с собой, и у меня это неплохо получается. Моя жизнь – мое дело. Мое тело – мое дело. Моя печень – мое дело.

Я собираюсь на свидание: выхватываю из шкафа свитер, натягиваю джинсы, ничего особенного, он все равно не оценит моих стараний. Наношу немного помады на губы, он все равно ее съест к концу вечера. И самое главное, – выпиваю сто грамм рома. Ни разу еще за три месяца я не приходила к нему на встречу, не выпив предварительно чего-нибудь дома. Грубо говоря, он не видел меня никогда совершенно трезвой. Этот факт необычайно веселит, и я вдруг нахожу себя в радостно-хорошем настроении. Я предвкушаю выпивку, пьяные разговоры и поцелуи.

До него я встречалась с алкоголиком, но он не смог выдержать моего темпа. Мы встречались в субботу вечером, и к полуночи он лежал, уткнувшись носом в липкую барную стойку. А я вызывала такси и везла его к себе. Как мужчина, конечно же, он был малопригоден. Да и как собутыльник тоже. По воскресеньям он чувствовал себя гадко и был, что естественно, в отвратительном настроении. Я бегала в ближайший магазин ему за пивом и затем полдня выслушивала его нытье:

– Зачем я столько выпил вчера, зачем я пил ту водку, зачем я брал то пиво, ох как же мне плохо, когда уже отпустит, больше никогда не буду пить.

Он ныл часами, смотрел новости и дул одну бутылку за другой. К вечеру мне удавалось растолкать его и выставить за дверь. Ночами он писал мне сообщения эротического содержания и обещал «хорошенько трахнуть». Я велась на это и опять бежала к нему на субботние пьянки. Терпение лопнуло через четыре месяца. Наш первый секс оказался полным фиаско – у него просто не встал.

– А ты плохо стараешься, – пьяно заявил мне мой кавалер.

– А ты не умеешь пить, – сказала я.

На этом мы и расстались. Я слышала от общих знакомых, что спустя пару месяцев после нашего разрыва он закодировался и вступил в какую-то организацию вроде «Трезвость – мой выбор». А потом умер от сердечного приступа. По крайней мере, мне так нравится думать, потому что я больше не слышала про него никаких новостей.

Мы встречаемся в нашем обычном баре у Новослободской. Кирилл уже ждет меня за столиком, перед ним стоит бокал с пивом.

– Уже пьешь? – качаю я головой.

– Да, – радостно отвечает он.

Разговор не клеится, я что-то рассказываю, но он не слушает. Он передразнивает мой голос и интонации, ему кажется это забавным. Я беру себе пиво и молча пью. В зал заходит девка с большой жопой и толстыми ляжками. Она упакована в такие узкие джинсы, что, я могу поспорить – каждое движение натирает ей между ног. Хотя, возможно, именно этого она и хочет. У нее небольшие сиськи и несимпатичное ярко накрашенное лицо. Кирилл оценивает ее взглядом:

– Вот это жопа!

– Тебе нравится? – безразлично спрашиваю я.

– Да, такую я бы поебал. Разочек, – он смотрит на мою реакцию.

И я в который раз задумываюсь, а все ли со мной действительно нормально? А не ебанько ли я? Почему я прихожу раз за разом на свидания с человеком, который меня унижает? На глазах почти готовы навернуться слезы, но я сдерживаю себя. Этого он и добивается. Он мечтает довести меня, увидеть мою истерику, понаблюдать за мини-драмой. Иначе же скучно. Я быстро беру себя в руки:

– Не знала, что тебя привлекают толстухи.

– Да я шучу, эту бы ни за что в жизни не стал, – пожимает Кирилл плечами, – только посмотри на этот жир. Можно трахать в бока, в пупок, наверное, тоже можно.

– Фу, ну хватит, – притворно морщусь я.

– А пить тебе не хватит? А трахаться тебе не хватит?

– Не хватит, – игриво отвечаю я, – а что?

– Ничего. Хотела бы сейчас?

– Может, и хотела бы.

– Я тоже, – хмыкает он.

Наш обычный диалог, вроде заигрываний или комплиментов, которыми осыпают друг друга среднестатистические пары. Но всё, о чем мы можем говорить друг с другом, – это секс и выпивка. И я не могу сказать, что меня это расстраивает.

После третьей кружки пива Кирилл начинает гладить под столом мою коленку, поднимаясь все выше к ширинке.

– Нормально так делать? – якобы возмущаюсь я.

– Нормально, никто не видит.

Я думаю, что если нас кто-то видел, это еще больше завело бы Кирилла. А меня? Возможно. Я вспоминаю, как мы познакомились с ним. В каком-то баре на Маяковке в очереди в туалет. Он сплюнул и попал мне на ботинки, и я повернулась, чтобы прожечь его лоб своим взглядом, полным желчи и ненависти. Кирилл же улыбнулся и развел руками:

– Упс, ну бывает, барышня, простите. Давайте угощу вас вискариком.

Он тогда мне и понравился. Дело не в многообещающем «угощу», а как нежно он произнес «вискарик». Тепло тогда разошлось по всему моему телу, и я уже знала, что в тот же вечер буду целоваться с Кириллом, и знала, что если он мне позвонит на другой день, я пересплю с ним. Все, впрочем, так и вышло. Веселье закончилось на третьем свидании, когда он, не стесняясь, вдруг начал обсуждать секс с другими женщинами, утверждать, что у баб нет души, и нести прочую херню, вычитанную в пабликах Вконтакте. Сперва я думала, что он так шутит. Пыталась даже смеяться, ведь мне так понравилось с ним трахаться. Но шутки оказались не шутками.

– Я считаю, женщин можно бить по лицу. Если изнасиловали, то сама виновата. Баба всегда глупее мужика. Бабы такие – ведутся только на бабло. Нормально трахай – нормально будет, – обычные рассуждения Кирилла.

Из всего я безоговорочно согласна только с последним утверждением. Кирилл трахает меня нормально. Даже очень хорошо. В постели он вдруг становится внимательным и старается в первую очередь довести меня, а когда я испытываю оргазм второй или третий раз, кончает и он. Мы быстро находим общий язык в постели, но никак не можем найти его в вертикальном положении, сидя за баром, или петляя по переулкам Москвы. Он не читает книг, которые читаю я. Я не слушаю музыку, которую слушает он. Мы не ходим в кино, потому что мы алкоголики, и тратим свое время и деньги в темных залах пивных баров.

– Знаешь, я полное говно, – говорит мне он на втором свидании, – ты со мной еще намучаешься.

Я смотрю на него круглыми оленьими глазами и не верю. А Кирилл ведь не врет. Я понимаю, что то, что между нами нельзя назвать отношениями, но физическое влечение слишком велико, чтобы отказывать себе в нем. Как у любого алкоголика, у меня напрочь отсутствует сила воли. И передо мной расстилается нехоженое доселе поле под названием «Мазохизм». Иногда самоуважение вдруг просыпается во мне и пытается сопротивляться, я говорю:

– Прекрати так разговаривать со мной.

– С хера ли? – интересуется Кирилл.

– Мне это не нравится.

– Ну, я же быдло, ты знала, с кем связалась, – пожимает он плечами.

– Ты не быдло, – почему-то всегда спорю с ним я.

Он ищет болевые точки и давит на них, он замечает, что мне не нравится и продолжает это делать с удвоенной силой. Но только не в сексе. В постели он словно собственный хороший брат-близнец, который стремится доставить мне удовольствие. И это, черт возьми, меня убивает.

Мы переворачиваем страницы в пивной карте. Кирилл читает:

– Светлый лагер с апельсиновыми нотками и корицей в послевкусии. О, ты любишь корицу? Возьми этот.

Мне становится лестно, что он помнит про корицу, и я глупо улыбаюсь сама себе, смотрю через плечо Кирилла в меню и тут же откидываюсь назад:

– Не возьму, в нем всего 4,5 градуса. Это только кишки полоскать.

– Тоже верно, – соглашается он.

В выпивке мы также подходим друг другу, как и в постели, – мы рьяные алкоголики, тяготеющие к эстетству. Иногда мне кажется, что со мной Кирилл просто отрывается до встречи с той самой единственной, ради которой он бросит пить, получит повышение и возьмет ипотеку. Да, у них будет обычная такая семейная жизнь с разборками, срывами и примирениями, с двумя детишками и поездками на дачу к теще и тестю, но меня греет мысль, что со своей гипотетической женой он никогда не будет настолько безумен, насколько он безумен со мной.

Мы берем девятиградусный эль. Лампы начинают гореть ярче, пальцы Кирилла все быстрее гладят меня по ноге, и мы без остановки говорим: об учебе, о других городах, о дедушках, о войне, о странных людях вокруг, о том, как было бы хорошо сейчас оказаться в постели.

Я опять срываюсь и предлагаю:

– Поедем ко мне.

– На пару часиков? – усмехается он.

Эта усмешка выводит меня из себя, я уже достаточно пьяна, чтобы устроить скандал и воспринимать все слишком болезненно.

– Не хочу на пару часиков, это унизительно! – заявляю я.

– Ну, извините, на ночь я не могу остаться. Это вы, центровые, вам на работу близко, а мне до Пражской еще ехать и ехать, – Кирилл делает большой глоток из своего стакана.

– Между прочим я встаю почти в пять утра каждый день, – мрачно говорю я.

– Зато в одиннадцать ты уже свободна. Я бы на твоем месте приезжал домой и ложился спать.

– У меня есть и другие дела, ученики! – запальчиво отвечаю я.

Он замыкается в себе, как делает это всегда, когда ему хочется закончить разговор:

– Мне не нравится это, не хочу больше говорить. Я сказал – или на пару часиков, или нет.

– Хорошо, – зло говорю я.

Мы молчим какое-то время, а потом я от присущей мне женской подлости добавляю:

– В пятницу, кстати, не получится встретиться.

– Что так? – деланно равнодушно спрашивает он.

– Потому что ты мудила и козел, – хочу ответить я, но говорю другое, – я иду на свадьбу к брату.

– Не знал, что у тебя есть брат.

– Теперь знаешь.

– Да и похер. Надеюсь, ты не собираешься меня позвать туда?

– Естественно, нет, – отвечаю я.

Кирилл кивает головой, но я вижу по его лицу, что ему немного обидно. Он бы предпочел получить предложение пойти на свадьбу и глумливо отказаться от него. Его рука больше не трогает мою коленку. Он одним большим глотком допивает свое пиво, затем допивает и из моей кружки, хлопает себя по ляжкам и притворно весело говорит:

– Ну, что? Хорошо посидели? Пора и честь знать.

Я пожимаю плечами. Кирилл зовет официанта и расплачивается по счету. Молча мы одеваемся, молча идем к метро. Я хочу взять его за руку, но его руки в карманах куртки. Все не так, все совсем не так. Может, это знак, что пора прекращать эти странные отношения? Пора уже вырваться из этого круга, найти нормального парня? Или вообще, прости господи, записаться на курсы йоги? Перестать пить каждый день? Чаще звонить родителям? В мою голову лезут воистину страшные мысли. Едва я успеваю подумать о суициде, Кирилл поворачивается ко мне и, хмыкая, произносит:

– Ладно, поехали к тебе, уговорила.

Он берет меня за руку, и счастливей меня не найти во всей Москве в ту минуту.

Но за той минутой приходит другая, здравомыслящая, отрезвляющая минута. Пивной хмель еще сидит в моей голове, но морозный вечерний воздух выдувает шаг за шагом его. И я начинаю задумываться обо всем, что происходит между мной и Кириллом. Между мной и остальными, еще незнакомыми мне мужчинами и всеми бывшими, коих, слава богу и моему длинному носу, было не так уж и много.

Я думаю с горечью, что мне по жизни никогда не встречались простые мужчины. Эдакие увальни из рекламы магазинов электроники, которые дарят жене на 8 марта фен, а на день Рождения – мультиварку. Говорят, с такими мужиками скучно. Но я не верю. Со сложными скучно. Рано или поздно надоедает их изменчивость, эта вечная смена настроений, постоянные проблемы, чаще всего выдуманные и надуманные, эти подозрения и драмы на пустом месте. Когда им плохо от того, что все может быть так хорошо и легко. Они ждут сцен ревности, ждут мозгоебли, ждут меркантильности и подлости. Эти сложные мужчины, окруженные удушающей заботой мамули, казалось бы настолько хорошо изучили мерзкую природу женщины, что в один миг сами поменяли пол. У них есть член, но нет яиц. Они ноют, плачут и им все не нравится. А мне не нравится, когда сложно. Вот встречаются двое, и им вместе хорошо. Нравится выпивать, например. Ну, так пейте! Нравится трахаться. Трахайтесь. Страсть, любовь, привязанность – да что угодно. Простые люди не вникают в высокие материи. Есть еда – хорошо. Нет – плохо. Заболел – лечись. Не вылечился – умер. Все на самом деле устроено примитивно. И только сложные упаковывают эти простые истины в шуршащие многослойные пакеты, у них не докопаешься до сути. Там все секретно, расплывчато, мутно. К чертям собачим, надоело! Я-то хочу вечерами готовить картошку с котлетами и кормить ими своего мужика, у которого, возможно, лишний вес и небольшие залысины. Но он любит меня и ест мои котлеты. А потом мы вместе смотрим футбол и пьем пиво. Трахаемся и засыпаем рядом друг с другом, я даже не прошу обнимать меня ночами, – не хочу, чтобы у него затекало плечо. Мне и так хорошо, я чувствую, что он близко. Такое вот, прости господи, женское счастье. Но мне не везет на простых. Простые бегут от меня или вовсе не попадаются на пути.

Кирилл держит меня за руку, пока мы идем к моему дому. Наши пальцы переплетены, и мы гладим друг друга по ладоням подушечками. Он говорит:

– Надо не забыть купить резинки.

– Аптека в соседнем доме, – напоминаю я ему.

– А я знаю. Я все знаю, – отвечает он.

Все да не все, – думаю я. Он точно не догадывается, какие буйные мысли сотрясают мою полу трезвую голову. Вот я требую простого мужика? А сама-то я кто? А сама я разве простая? Да я пиздец какая сложная. Быть может, как раз кто-то рациональный смог бы уравновесить меня, опустить с небес на землю, как говорит моя мать. И в чем-то она права.

Но Кирилл не из таких. Нас ничего не ждет в будущем, только еще больше ссор и непонимания. Больше обид и слез. В конце концов, мы возненавидим друг друга до такой степени, что его будет тошнить от одного упоминания о моей персоне. А я сперва буду пить больше обычного (хотя это и трудно представить), пока, наконец, не забуду его имя и время, которое мы провели в склоках и нервотрепке.

Все только начинается. Все плохое, я имею в виду. Знает ли это он? Вряд ли. Если бы знал, то кинулся бежать прочь. Со мной шутки плохи. Это лишь видимость, что я слабая, глупая и добрая. Я позволяю так думать о себе ради собственной безопасности. Это моя броня.

Кирилл хочет мне сделать больно, он показывает это всем своим видом, это его способ быть главнее, подавлять меня, держать рядом, как комнатную собачонку. Но и йорки способны кусать до крови.

Мои несвязанные мысли уносят меня в будущее. Я ясно представляю себе наше расставание с Кириллом. Через неделю? Месяц? Полгода? Не важно. Это будет болезненно и страшно. Картина встает перед моими глазами – настолько живая и реальная, что я останавливаюсь посредине улицы и ошарашенно смотрю по сторонам. Что мы делаем? Куда идем? Мне уже ничего не хочется, ни секса, ни поцелуев.

– Надо купить резинки и еще чего-нибудь выпить, – говорит Кирилл.

Я слышу волшебное слово «выпить», и как по приказу гипнотизёра, мое настроение меняется. И чего я гружусь проблемами, которые пока еще не пришли по мою душу? Надо жить сегодняшним днем, в конце концов, я могу умереть в любой момент. А никто толком не может ответить точно, что ждет меня после смерти. Есть ли он, этот рай на том свете? На этом свете он точно есть: вот, через дорогу, сверкает витринами и поблескивает стеклотарой. В раю светло и тихо, и услужливый продавец, улыбаясь, напоминает:

– Осталось пять минут.

Мы судорожно выбираем, что поможет нам уснуть этой ночью. Кирилл предлагает:

– Возьмем текилу? Или джин? Или может, вообще водку?

– Водку точно нет, – твердо говорю я, – сегодня вторник. По вторникам я водку не пью.

– И в попу не даешь, – хмыкает Кирилл.

– В попу только мужу, – отвечаю я.

– Ну-ну, удачи тебе с этим, – говорит он.

Я хватаю с полки бутылку джина, он стоит подозрительно и поразительно дешево, триста рублей. За пол литра! Кирилл читает через мое плечо этикетку:

– Что это за хрень?

– Джин вроде, – пожимаю я плечами, – из Твери!

– Тверской джин? А мы не умрем сегодня ночью?

– Кто не рискует, тот не пьет джин из Твери, – отвечаю я.

На самом деле, я не собираюсь его покупать, но думать и решать некогда. Кассир выразительно смотрит на часы, и улыбка ее становится все более нервной. Кирилл ловит напряженное настроение персонала рая и выхватывает у меня из рук бутылку:

– Ладно, берем его.

На кассе нам продают и тоник. И мы, счастливые, покидаем наш рай и идем в аптеку.

Дома тихо и темно. Я включаю свет на кухне и открываю холодильник. Мужика надо сперва накормить. Но Кирилл уже лезет мне под свитер, под чашечки лифчика и начинает лапать грудь. Ему не терпится поскорее заняться сексом, да и мне, честно говоря, тоже. Мы идем в комнату и валимся на постель. Все происходит второпях, как будто вот-вот с дачи должны вернуться родители, и у нас есть пять минут, чтобы удовлетворить свое желание и не быть пойманными.

– Вставай раком, – хрипло говорит Кирилл.

Я делаю, что он велит, и чувствую, как его член входит в меня. И почему мне нравятся все порочные развлечения вроде секса и алкоголя? Почему меня так не прет от театра, например? Или от караоке? Ходила бы себе раз в неделю в суши-бар с трескучим микрофоном и орала бы там от души: «Уйди, прошу бессонница, забыть его хочу!». Или вот кошки. Завела бы себе рыженькую кисоньку, например, Нюшеньку. Выкладывала бы ее фотографии в инстаграм (продукт Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в России) каждый день, советовалась на форумах кошатников, какой наполнитель для туалета лучше, какая ветеринарная клиника надежней, и съедала бы каждый день по десять грамм кошачьей шерсти вместе с завтраком и ужином. Но нет! Мне лишь бы выпить, ну и потрахаться я тоже не против, если есть с кем.

Я быстро кончаю, а через пару минут кончает и Кирилл. Мы идем в душ, и он моет меня всю. Мы улыбаемся друг другу.

– Теперь можно и выпить, – говорит Кирилл.

На кухне он делает джин-тоник, и рука его не жалеет тверского пойла. Я гляжу на порцию алкоголя в своем бокале, и понимаю, что сегодня нажрусь в сопли. Кирилл по-хозяйски шарит в моем холодильнике:

– Хочешь, картошку пожарю?

– Лучше меня еще раз отжарь, – вслух говорю я пошлости.

– Это потом, – невозмутимо отзывается он, – а сейчас я есть хочу.

Он никогда не разрешает мне готовить.

– Женщина, сиди и не мешай. Я сам все сделаю, – обычно заявляет он.

Кирилл чистит картошку, достает сковородку-гриль, поливает ее маслом и выкладывает аккуратные желтые кружочки. Затем добавляет приправы и чеснок. По кухне разносится аппетитный запах простой еды, и я чувствую, насколько сильно я голодна. У меня не хватает терпения ждать. Мы все пьем и пьем глоток за глотком джин-тоник, и пустой желудок скручивает от алкоголя.

– Все готово! – наконец, объявляет Кирилл.

Мы едим картошку в час ночи и ведем пьяные разговоры, которые я точно никогда не вспомню. Мне хорошо и весело. Я забываю про все плохое, что думала совсем недавно про Кирилла, я практически уже люблю его, как вдруг он говорит:

– Есть одна баба на работе, вот я бы ее потрахал. Ну, если бы мы с тобой не мутили.

Внутри меня начинает нарастать огненная ненависть. Я буквально чувствую, как горю, как горят мои внутренние органы. Так и хочется кинуть ему в лицо его картошкой и выставить на улицу, благо метро уже не ходит. Пусть тратится на такси, урод.

– Это, по-твоему, нормально говорить мне такое?

– А что? – ухмыляется он.

– Ну и вали, трахай бабу с работы, – я пытаюсь встать со стула, но Кирилл силой держит меня за руку.

– Ладно тебе, я пошутил. Я же пошутил.

Но я знаю, что он не шутит. А даже если и шутит, то делает это, не чтобы рассмешить меня, а чтобы сделать мне больно. Но ярость быстро остывает во мне, я пьяна и не хочу скандалов. Мне хочется просто заснуть. Кажется, мы доедаем картошку, допиваем джин и трахаемся еще раз. Кажется, но я не уверена.

Звук будильника прорывается сквозь черноту моего сна. Я открываю глаза с пятой попытки и нахожу себя в собственной постели, голой и под одеялом. Во сколько я заснула? Что было вечером? Куда делся Кирилл? Я ничего не могу вспомнить. Голова болит, и во рту противно сухо. Я пытаюсь подняться, но меня шатает из стороны в сторону. Поездка в метро представляется мне дорогой в ад. Там и так-то не рай земной, а с такой головной болью и подавно. Я понимаю, что еще пьяна, вчерашний хмель не до конца покинул мой рассудок. В зеркале на меня смотрит позеленевшая рыба, – выпученные глаза, острые скулы, полуоткрытый рот. Вены на висках пульсируют. Зато совершенно отсутствуют мешки под глазами. Организм настолько обезвожен, что высосал последние неприкосновенные запасы жидкости на лице.

На кухне я жадно пью воду из пластиковой бутылки и замечаю записку на столе: «Доброе утро!» и подпись ХУЙ. И все. Голова туго соображает, и я не могу решить, как мне отреагировать на послание. Обрадоваться, что он не ушел по-английски, а все-таки озаботился оставить о себе хоть весточку? Или воспринять эту писульку как форменное издевательство? Ведь Кирилл определенно знал, что это мое утро не будет добрым. Я теряюсь в собственных эмоциях и сильно устаю от этого. Пока, наконец, не встаю на путь дзена и понимаю, что мне в сущности все равно, что он имел в виду этой запиской. У меня нет сил накручивать саму себя и думать обо всем этом. Я просто хочу обратно в постель. Но это простое желание невозможно удовлетворить. Мне необходимо присутствовать на репетиции, и я, преодолевая невероятные трудности, как, например, чистка зубов и даже душ, все-таки выхожу на улицу в пол седьмого утра. Мороз прочищает мозги и приятно холодит лицо. Я знаю, что выгляжу, как голодный зомби, но теперь хотя бы я похожа на остальных сограждан и ничем не выделяюсь из толпы, мрачно марширующей до метрополитена.

В среду утром в метро пахнет отчаянием и равнодушием. Кому-то уже все равно, что будет дальше. Эти люди просто едут на работу. Люди-жопы. Они сидят в метро, тупо пялясь в никуда. Они сидят на работе, тупо пялясь в экран или общаясь в социальных сетях с незнакомцами и бывшими одноклассниками, что по сути одно и тоже. Они и дома сидят перед телевизорами, тупея еще больше, хотя казалось бы куда, но возможности мозга деградировать безграничны. А есть еще отчаявшиеся, кто пока еще не смирился, кто еще надеется на Субботу, верит в пророка Ее Пятницу и свидетеля Ее Воскресенье. Они тоже жопы, также сидят, но строят какие-то планы, мол, весной станет лучше, убеждают себя, что всё нормально. А летом-то отпуск и ночи короче, и жить легче. А в сентябре грибы, а там и Новый год. Но ничего не меняется вокруг, быть может, становится только хуже, и петля отчаяния все плотнее сжимается вокруг горла. Вот они смотрят по сторонам, кидают свои затравленные взгляды на попутчиков, которым уже все равно, и осознают, что происходит вокруг что-то неправильное, что-то ужасное, непоправимое. Что это их жизнь проносится мимо, быстрее, чем успевает поезд проехать перегон между станциями. И вроде нужно что-то делать, а что – непонятно, и лень. Проще повторять одни и те же движения ежедневно до полной апатии и безразличия, и тогда отчаявшиеся становятся равнодушными.

И какие только мысли не посещают мою голову с похмелья! Я стою, прислонившись к двери с надписью «Не прислоняться» и чувствую себя криминальным боссом, поправшим последние осколки общественной морали. Я почти всегда стою в метро, потому что ненавижу уступать место. И считаю, что лучше заранее отказаться от привилегий, чем сперва получить их, а потом потерять. Вкусивши тепло нежного кашемира, так сложно вновь оказаться в обносках. Пока вагон трясется, я вспоминаю давние гастроли. Три? Четыре года назад? Наш оркестр с полными залами выступал по России. И первые концерты мы давали в Санкт-Петербурге, этом сером городе нытиков и обладателей зонтиков «Три слона». Отчего-то организаторы решили нас поощрить и разместили в самом сердце гайморитной столицы Родины, – на Невском проспекте. Мы жили в потрясшей мое пролетарское воображение гостинице «Коринтия», где у портье был костюм из натуральной шерсти и улыбка голливудской кинозвезды. В коридорах не спеша и горделиво проходили горничные с осанкой прим «Мариинки», а на завтрак подавали французское игристое в сверкающих бокалах. Я чувствовала себя Мадонной в европейском туре, фотографировала на память ванную комнату и от присущей мне мелочности в день отъезда подлым образом похитила тапочки из номера. Они до сих пор служат мне верой и правдой, являясь единственной уликой в моем преступлении. На завтрак я ела яйцо-пашот под голландским соусом, тосты с красной икрой и глазела на помятый после бурной питерской ночи бомонд, который тут же, рядом со мной, жевал ананасы и запихивал в себя экологически чистые фермерские йогурты в ассортименте. Вот это была жизнь! Овации петербургской интеллигенции не смогли затмить мягкость ковров в моем номере и нежность простыней на ортопедическом матрасе. Я совсем не помню тех концертов, зато ясно помню цвет плитки в душевой кабине.

А затем мы поехали дальше, в Мурманск. Где еще холоднее и злее, где мрачнее и страшнее. Хотя что может быть мрачнее Санкт-Петербурга в феврале! И там нас поселили в натуральном хлеву, в обычной гостинице, без звезд и без наклейки «Трипэдвайзера» на входной двери. По утрам горячая вода текла тонкой ржавой струйкой, и первые двадцать человек еще успевали ее засвидетельствовать. Остальным же приходилось закаляться и усмирять плоть. По столовой в догонялки играли блохастые драные кошки, а по стенам носились туда-сюда не пуганные тараканы. На завтрак подавали кефир с плесневелой булкой, и я пыталась себя убедить, что всё лишь сон, где мы не спим. А не знай я роскоши постели в стандартном номере «Коринтии», возможно, смогла бы заснуть и на провальной тахте в Мурманске с торчащими пружинами, которые, как бы я не повернулась, тыкали меня под ребра и оставляли жуткие синяки по всему телу. Не жили хорошо, нечего и начинать. Остальные гастроли прошли в пелене разочарований и тоске по «Коринтии». Оркестр впал в уныние, начались ссоры и скандалы, и даже никто не закрутил интрижку друг с другом. Каждая вечерняя пьянка у кого-то в раздолбанном прокуренном номере с пятнами на ковролине начиналась словами: