Текст книги "Сок глазных яблок"

Аква Тофана
Сок глазных яблок

© Аква Тофана, 2017

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

* * *

Посвящение

Посвящаю себе 13–15-летней. Эта книга для тебя и о тебе. Все твои пять желаний исполнятся: ты научишься летать, ты станешь сумасшедшей, ты будешь писать так, как тебе нравится, ты встретишь сатану, и ты умрешь. Будет очень… будет так… Но ты сможешь. Ты пойдешь на страх, как идут на свет Ты пройдешь сквозь боль, до самого конца. И шрамы побелеют. Я обещаю. Даже самые глубокие и коверкающие душу. Они обязательно побелеют. Но ты пока этого не знаешь. Ты пока не можешь этого знать. Верь, ведь я обязательно прочту. Просто верь, а знать буду я.

2015 г.

Пустота

Я прохожу по дороге прошлого, втаптывая фотографии времени в память… глубже и глубже – туда, где ребенок зацементирован в фундамент.

Его время беспомощно барахтается в моих воспоминаниях, его беззвучные крики обжигают мне глотку… Мне тихо, так тихо, что я даже слышу шепот собственных мыслей. Нервные узлы затянулись петлями вокруг сердца (я не могу отрицать материальность страха), натянутые нервы, мои собственные нервы четвертуют мое сердце…

Ребенок помнит, как в центре Земли из глины лепилось ядро нашего мира. И сейчас он всматривается в темноту, от напряжения медленно перегорают хрусталики моих глаз…

Он превращает мое сердце в свою погремушку, мою душу – в горстку фотонов, рассыпающихся по полу, как бисер…

Логика собирает осколки мыслей в безумные витражи. Ребенок бьется своим лбом о мой разум: «Почему рассвет всегда цвета заката? Будь нигилистом, отрицающим существование собственной наивности, укладывай иллюзии в гроб и ложись рядом с ними… Если в твоей крови будут одни лишь лейкоциты, почему она никогда не сможет окрасить твое сердце в белоснежно-чистый цвет? Будь джокером – жизнь будет идти в масть…

Если моя Мама – моя богоматерь, почему же я не бог?»

Мой смысл пропитывается пустотой, и мы с любопытством наблюдаем, как мой крошечный мирок корчится на моей ладони…

Я хочу разрушить наш мир, чтобы пропитать его основание светом; хочу знать, почему ярость (нулевой вектор!) годами направлена против собственного владельца; хочу, чтобы Ребенок с разбегу бросался в объятия бетонной стены; хочу, чтобы ненависть каждый раз оставляла следы, уходя…

Я захлебываюсь молоком лжи, Ребенок запьет слезы парной кровью. Блеск лезвия будет нашим светом… Портит ли клеймо шкуру скота? Стоя на коленях перед болью, разбавляя свежей лимфой кагор, пригубливая красное вино, согретое плотью перекраивая ножницами кожу, любуясь лепестками кожи, опадающими от обжигающих прикосновений, согревая губы жаром воспаленной плоти, я заставляю плоть отрекаться от меня. Эти шрамы – переплет кожаной книги, эти шрамы – морщины на детском личике души…

Она стирает белоснежным порошком, белоснежными руками, Ее ладони в моей крови. Молчит только мои мысли заглушают тишину. Слезы затушили лампаду перед Ее каменным изваянием, кровь забрызгала Ее икону перед алтарем… Мои губы пересохли, если бы Она знала, как мне хочется откупорить штопором Ее вены…

Ребенок доверчиво вкладывает свою жизнь в руки моего мира, сложенные в молитве, а я каждый раз [^****фрагмент утерян^***]

У Нее никогда не было портрета, только иконы, Ребенок никогда не признает Ее без нимба. Он так часто оплакивал Ее, что нечаянно заживо утопил в своих слезах, как Потоп погубил нашу Землю…

Сердце огрубевает с каждым новым ударом о ребра. Я включаю тишину громче и слушаю похоронный звон собственного смеха…

Примерно 2003 г.

Саморазочарование / Юродивый

я что – Ромул? я что – Рем? зачем же он когда-то орал, что мы сукины дети?

с какой стати я боялось, что меня выпишут из отчего дома и пропишут в сумасшедший?

спасибо, мне не было больно, а Тебе было – вдвойне, когда я ножницами перекраивало себе кожу?

Бог, меня каждый раз мутило от парной крови, Бог, поверив, что я гаденыш, я, извиваясь от боли и сбрасывая обожженную кожу, было хладнокровным…

я не верю в себя <=> субъективно меня не существует;

я настолько занизило себе цену, что… да я бесценно! над моей головой солнце – над моей головой нимб!

я – исчадие рая; то, что, кажется, называется Человек (такая зверюшка, у которой хвост растет не сзади, а на голове); должно быть, я родилось в год Кролика, раз по утрам целую вожделеющего Кота в заячью губу…

Человек создан по Твоему образу и подобию Христос, Ты – Агнец => все Человеки – овечки Долли;

я никому больше не дам мерзко поносить «мое» имя: тысячи других Человек носят точно такое же…

не то озноб, не то жар – то стынет, то вскипает кровь…

видно, мне хочется посадить сердце, а ведь нового не пересадят…

наконец-то тишина; со своими сотовыми трубками все так боятся вылететь в трубу…

быть Человеком – быть священной коровой, которую забьют на бифштекс и гематоген…

эй Вы, Отчим наш, Господин Бог, почему это меня не колесовали (посчастливилось грохнуться под колеса машины на третий день после 1 Апреля)?

кажется, я с Тобой играю в «Джокера», а Ты, Ты каждый раз оставляешь меня в дураках…

под куполом плачут, под куполом смеются… Бог, наверное, я путаю храм с цирком…

Ты – Бог, мы – твари => боготвори меня; Человек создан по Твоему образу и подобию => Человек – Твой глиняный божок;

о Боже, чем меньше я божество, тем больше Ты – убожество; мое зеркало – Твоя икона, Человек и Бог – Близнецы; и я не желаю быть ни

Водолеем, ни Девой;

матерей тошнит от собственных детей, даже когда еще неизвестно, мальчик будет или девочка…

ну и зачем во имя жизни беременным делают харакири?

Человек абсолютно бесплоден: у Бога миллиарды детей и ни одного внука…

…даже человеческий клон будет всего-навсего големом…

в наказанье я буду ночью искать Их на ощупь по чужим словарям, нет, не за то, что когда-то молилось Богу матом…

пусть не каждый Человек верит в Себя <=> объективно Бога сейчас не существует:

да здравствует садомазо… Человек создан по Твоему образу и подобию; и когда Человек становится Твоей куклой для битья, Он остается Твоей куклой вуду <=> каждый Человек – Твоя куколка => [Святой Дух, Христос и Бог] ~ [гусенице, куколке и бабочке];

Нет ни овец, ни козлищ – только Агнец, только Козел отпущения – есть только Иисус, есть только Христос…

Бог, солнце в последний раз опишет полумесяц и после нашей Пасхи наступит Твое Рождество…

К. марта – к. октября 2005 г.

Мне 18 лет.

Яд и голод / Депрессия

Посвящается каждому чуду в перьях, витавшему в облаках

Мой завтрак:

Я – Человек, тот самый падший ангел по имени Икар;

аргонавты ищут золотое руно… а овчинка выделки не стоит:

каждый такой морской волк на своей шкуре узнает, каково это – быть волком в овечьей шкуре;

лавровый венок для почивших на лаврах становится похоронным…

я никогда не поймаю Жар-птицу… ну и гори она ясным пламенем! ты вконец заклюешь меня, Жареный Петух… кыш-кыш, Феникс!..

я – Человек, Падший ангел, в который уже раз витавший в облаках.

Через тернии к звездам – через терновый венец к Утренней звезде…

Мой обед:

в скептицизме скрестив руки, я с такой надеждой скрещиваю пальцы…

белые против черных… кому-то не нравятся шахматы, лично мне – расизм;

среди белых черные – белые вороны;

бьем – значит любим?.. что засосы, что кровоподтеки…

ха-ха-ха, я настолько расист, что мне режет глаза свой собственный разрез глаз…

…и противна собственная цветная тень…

да, я многоликий лицемер, энный по счету Джокер по имени Янус, и я не могу скрестить пальцы, не скрестив руки…

Мой ужин:

если моя Мама – моя богоматерь, почему я не бог? у Нее никогда не было портретов – только иконы, Ее ребенок никогда не признает Ее без нимба;

9 месяцев я было киндер-сюрпризом в матрешке, матерей тошнит от собственного ребенка, даже когда еще неизвестно, мальчик будет или девочка;

подобно растениям они плодоносят; подобно птицам они каждый месяц откладывают по яйцу истекая кровью неинкарнированного Человека;

меня создали из материи матери, я что – Ромул? я что – Рем? зачем же он когда-то орал, что мы сукины дети? старость – это когда у матери линька…

Отравление:

и о чем только Бог думал, когда лепил из глины мой черепок?

и не то чтобы у меня котелок не варил, но у меня в голове одна сплошная каша;

просто я – быдло с телячьими мозгами, жующее жвачку, а точнее – яйцеголовый с цыплячьими мозгами зубами мудрости грызущий гранит науки и ногти, короче, я – желторотая клуша с куриными мозгами и птичьей памятью («временной амнезией на общем фоне склероза»), говорящая на своем собственном птичьем языке;

сладкая ложь мне не по вкусу, правда-матка не по нутру, так что моя серость серому веществу тон в тон;

мои мозги заплыли жиром (у меня «ожирение мозга, обусловливающее мозговую недостаточность»), и от своих собственных распеканий у меня плавятся мозги, растекаясь мыслью по древу;

варясь в собственном соку и высасывая что-то там из пальца, я занимаюсь самоедством – прекрасно, вот только я не перевариваю неудобоваримую пищу для ума!

я травило байки, и теперь мне пора бай-бай: я нечаянно отравилось…

Человек всегда до поры до времени сыт своей блевотиной, а все из-за манеры заедать другого Человека…

пасхальным куличом, думая, что сам из другого теста…

наш жнец Смерть косит Твою поросль, нас – Твоих крох, плоть от плоти, Твоих кровиночек, кровь от крови; Отче, не дай мне, низко пав, разбиться; не дай, повесив голову, повеситься; не дай, опустившись на дно, утопиться; не дай, отравив себе душу, отравиться, не дай.

Я не раскаиваюсь в том, что давным-давно, не пожалев своих клеток, раз и навсегда разлиновало себе кожу… но-Боже-мой-какого-черта нож оказался швейцарским?!

Н. февраля – к. апреля 2007 г.

По секрету плюшевому мишке / Цена моего позерства

Паяц (пронзительно кричит): Помогите! Истекаю клюквенным соком!

Александр Блок (драма «Балаганчик», 1906 г.)

Знаешь, все началось давным-давно, когда я вдруг исподлобья посмотрело волком… на себя из зеркала…

В моем репертуаре отыгрываться на других людях, устраивая сцены, – аплодисменты!

мне нравится играть на их нервах, затрагивая все струны души:

зная их основные мотивы, я всегда без труда угадываю их настрой и нахожу верный тон, вот только мое сердце путает чувство ритма с чувством такта, и когда их нервы натянуты, я с упоением тяну волынку, наигрывая эмоции… мое сердце – детская погремушка, моя душа – горстка фотонов…

…я верчусь перед зеркалом волчком, добродушно скалясь…

я обожаю паясничать и устраивать балаган, мне все время хочется выкинуть какой-нибудь номер и устроить цирк с конями, оставшись темной лошадкой…

«через тернии к звездам – через терновый венец к Утренней звезде»… к какой именно?

я – Джокер, и в ангелы-хранители Бог даровал мне архангела, почему-то рогатого… Джокер среди карт – инкарнатор среди людей, будь Джокером – жизнь будет идти в масть, моя личная драма в том, что если с Джокеров и снимают маски, то только посмертно…

…из шкуры вон лезу, выманивая шоколадом Степного волка, но всякий раз убегаю, поджав хвост…

я – фигляр, жонглирующий словами, только не говори, что по моим щекам текут пресные слезы и плакать, и смеяться можно до рвоты…

давным-давно впервые я предстало перед ними в роли жертвы, годами в моем представлении их пинки и плевки на голову были неизбежны… их искренний смех до сих пор звенит у меня в ушах похоронным звоном… в шутку мне искалечили душу и теперь я – моральный урод;

желая получить от людей сострадание, я делаю все, чтобы со мной они страдали…

…каждый мой шаг назад удваивается в зеркале, и я, медленно зверея, вою волком!

Шива создал этот мир в пляске святого Витта прекрасно, пойду смотреть балет, там как раз пляшут на похоронах; жизнь – это агония, чем раньше она закончится, тем лучше, я до боли устало кормить грудью этого вампире-ныша с двумя желудочками, этого кровососа;

даже если я буду жить по чужому сценарию, под занавес я все равно обязательно умру, а пока я просто играю со смертью (по Фрейду, влечение к смерти – это когда очень хочешь, чтобы тебя поимел Танатос)

И даже когда трагедия разразилась, я продолжило ломать комедию: мне безумно понравилось валять дурака в дурдоме.

Июль 2007 г.

Полжизни – в аду / Ниспошли мне смирение

Видно, домик-то карточный, раз каждые полторы-две недели на полмесяца сносит крышу:

ни с того ни с сего я выхожу из себя, сатанею и посылаю Бога к черту – я немного не в себе…

время вдруг ускоряет бег, набирая обороты… тишина начинает звучать громче и громче…

у страха глаза велики: у меня все время расширены зрачки от ужаса…

я настолько разбито, что не могу собраться…

хорошо, что и у стен есть уши, иначе получилось бы, что я часами разговариваю само с собой…

не понимая, куда катится мой мир, я катаюсь по полу, стиснув зубы; беззвучные крики обжигают глотку…

почему, когда рвет душу, так тошно?

выйдя из себя, я ухожу в мир иной…

пребывая между двух огней, я одержимо дьяволом… нет-нет, не дай ему отпустить меня! рогатый архангел поднимает меня к солнцу и швыряет вниз в самое пекло, я – падший ангел по имени Икар: то витаю в облаках, то лечу ко всем чертям в тартарары;

пройдя девять кругов ада, я вдруг оказываюсь на седьмом небе от счастья —

когда на пиру во время чумы мне, очумелому и с горящим взглядом (еще чуть-чуть, и из глаз посыплются искры), сатана кажется всего лишь сатиром, мотающим рогами и бьющим копытом Козлом отпущения – …Христос?

у меня выбита почва из-под ног: в любой момент то проваливаюсь сквозь землю, то взлетаю до небес…

я не в себе… а там, где нет веры, нет надежды, нет любви – в самой преисподней…

я – Феникс с горящей душой, обливающийся горючими слезами и посыпающий голову пеплом;

сидя в четырех Стенах Плача, я часами с жаром лью воду, переливая из пустого в порожнее: то палевно заливаю, то изливаю душу, с пеной у рта споря с сотней воображаемых людей, которые по очереди поливают меня грязью, тем самым подливая масла в огонь, еще больше распаляя меня;

я – Водолей и, наверное, поэтому лью слезы в три ручья, несмотря на то, что сок глазных яблок не способен утолить обжигающую боль от нахлынувших мыслей, обдающих жаром…

пригубливая чашу страданий, я учусь, захлебываясь от слез в пучине отчаяния, упиваться болью и скоро само захочу хлебнуть горя…

каждый раз, когда, выйдя из себя, я не в себе, я не верю, что когда-нибудь приду в себя, и я в отчаянии бегу от себя – одна нога здесь, другая там – я стою одной ногой в могиле;

я желаю царствия небесного всем сошедшим в царство Аида под гомерический хохот Бога, жизнь – это агония, которая будет вечной, как и вечная жизнь: душевнобольным со своей больной душой и на том свете ничего не светит;

в моей голове Бог чертыхается, а сатана божится, я много раз пыталось выбить всю дурь из головы… о стену, может, получится об асфальт, но, когда я стою на подоконнике, я вспоминаю что еще не дописало о том, как шаг за шагом сходят с ума, уходя в мир иной.

Post mortem:

Я столько лет боролось со смертью за тело и вдруг душа окончательно покинула меня. Но я не испытываю сожаления, мне хорошо, и я не впущу ее обратно – зачем? У меня больше нет никаких желаний, нет забот. Ничто не может вызвать у меня чувство обиды, благодарности, стыда, сочувствия, вины, радости. Мне нравится спать, есть, а еще – смотреть на стену и улыбаться. Мне безразличны люди – механические куклы со стеклянными глазами. Странные мысли в голове не вызывают у меня эмоций. Я не чувствую ничего, кроме детской беззаботности и беспричинной веселости; меня не волнует прошлое, не интересует будущее. Меня все устраивает, мне ничего не нужно. У меня нет души, и ничто не мешает моему существованию. Я умерло я счастливо.

К. октября 2007 – н. января 2008 гг.

Семейка Аддамс: Венсди – Гомезу / И я тебя тоже

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Послушай меня. Я долго глотала обиды, но это было последней каплей, я сыта по горло – меня от тебя тошнит. Послушай меня – послушай, как меня выворачивает наизнанку.

С самого моего появления ты возлюбил меня, как самого себя, ты думал, что я твой клон, и если ты обходил дерево слева, а я справа, ты хватал меня за шиворот и тащил, чтобы я обошла его с той же стороны, что и ты. Ты любил меня до смерти, я никогда не забуду, как твоя вилка пролетела в паре сантиметров от моего виска. Ты любил меня до потери пульса – до полного бессердечия, ты наказывал меня в день моего рождения несколько лет подряд. Ты любил меня до беспамятства, ты сейчас уже и не вспомнишь, за что отобрал тот подарок, я тоже. Ты любил меня безответной любовью, когда ты начинал на меня орать, ты переставал меня слышать. Ты был на мне помешан, ничто не мешало тебе изо дня в день разряжаться на мне после работы. Ты ужасно любил меня, временами мне было так страшно, что я ложилась спать в обнимку с кухонным ножом. Ты любил, души во мне не чая, и я не могу упрекнуть тебя в малодушии – когда мне плевали на голову, тебе было плевать. Вы с мамой слепо любили нас, вы в упор не видели, что Пагсли панически боится людей и бегает по улице зигзагами, как будто в него целится снайпер (по жизни он сейчас идет так, будто шаг вправо, шаг влево – расстрел), и смотрели сквозь пальцы, когда я глотала снотворное в надежде уснуть вечным сном или играла в ножичек на собственном теле («Мама, я себя ненавижу» – «Это жеманство»… «Венсди, ты режешь себя назло мне, да?» – «Нет» – «Что подумают обо мне другие люди, если увидят твои шрамы? Я же за тебя отвечаю» – «Я скажу, что был несчастный случай»), вы всегда были к нам очень внимательны рассматривали как проблему мой неправильный прикус и пристально следили за цифрами в дневнике Пагсли, у вас на глазах незаметно умирал Пуберт. Ты безумно любил меня и не замечал, что я уже давно тронулась головой, а я по праву рождения унаследовала твою шизу.

Вы думали, что со мной все в порядке, а я думала что кровопускания полезны для здоровья (разве нет?) что все люди – так же, как я – боятся 24 часа в сутки что после 8 вечера по улице ходят исключительно маньяки (ты сам меня в этом уверял); что у отцов есть моральное право кричать на своих детей матом (в это свято верит мать) и что с вами все в порядке.

– Мы тебе поможем, Венсди, мы будем тебя лечить.

– Зачем? Мне 20, я живу так всю жизнь, меня все устраивает.

– Тебе плохо, но ты этого не понимаешь. Мы тебе поможем.

– Меня сюда отправили родители, потому что я сказала, что не хочу больше учить сопромат.

– Нет же, Венсди, не поэтому.

– А почему?

– Ты сказала, что собираешься покончить с собой.

– Не понимаю, что их так удивило.

– Они испугались.

– Меня никто не спрашивал, хочу я рождаться в этом мире или нет, почему я не могу умереть?

– Но ведь солнце тоже никто не спрашивает, хочет ли оно вставать по утрам.

– Хм.

…

– Можно вопрос?

– Да, Венсди.

– Почему у мужчин-психиатров такие «голубоватые» голоса?

– А у нас вообще профессия женская…

Сначала мне сказали, что у меня депрессия, потом – что расстройство личности, а потом и вовсе дали красивый диагноз на всю жизнь, но перед этим прописали вкусные таблетки:

– Венсди, ты проглотила таблетку? Открой рот покажи. Венсди, открой рот! Открой ротик, Венсди Венсди!!!

Воспитывают родители – перевоспитывают психиатры, гениально. Чтобы вправить мне мозги, эти изверги пытались выбить из моей головы то, что ты вдалбливал мне с пеленок. На моих психиатров ты потратил все деньги, отложенные на старость, и у кого из нас двоих после этого проблемы с головой? А главное – зачем? Ах да, ведь если у меня есть диагноз, а у тебя нет, значит, ты нормальный, а я – нет.

Когда я вернулась из стационара домой, то была в шоке: мне показалось, что я из одного дурдома попала в другой, и первый мне нравился намного больше. Я начала замечать странные вещи, на которые раньше не обращала внимания. Мы с тобой можем орать друг на друга часами, но нам абсолютно не о чем поговорить; Пагсли кричит на вещи, я разговариваю сама с собой, но мы практически не общаемся друг с другом, чтобы послать меня, ему достаточно и одного слова; мама с холодной отрешенностью Снежной Королевы настолько поглощена своим внутренним диалогом, что моя беседа с ней неизбежно переходит в мой собственный монолог я вас практически не знаю, а вы меня? Ни у кого из вас троих нет друзей… твой дом – твоя крепость, на входной двери в коридоре нет звонка от твоей квартиры. Людей вы боитесь, не любите и избегаете; при виде них у вас кривятся губы, которые вы поспешно растягиваете в улыбке. Вы настолько обеспокоены общественным мнением, что почти не имеете своего собственного.

Лично я вам завидую: вас нельзя уличить в неприличии, в многоликой толпе вы отличные лицемеры, но двуличие вам не к лицу – оно обезличивает; за вашими личинами я не могу различить вас в сонме лиц, а вы меня? Но мы не будем друг друга обличать: если вы, к примеру, говорите штампами, то я ими пишу. И всех нас четверых хлебом не корми – дай пострадать; без мировой скорби мы, как пить дать, загнемся от скуки. Ты на две трети садист; мать – стопроцентная мазохистка; я, наверное, пятьдесят на пятьдесят, даже не знаю, что мне нравится больше; Пагсли – сама невинность, за 25 лет вы сделали из него практически идеального ребенка. Ваша родительская любовь растянула агонию Пуберта на долгие месяцы; но и лечить вы его не захотели, боже, как он кричал, когда переставало действовать обезболивающее… Болезные мои, мы до боли любим друг друга, мы любим друг друга такой болезненной любовью! У каждого из нас табуны тараканов в голове, но только я проходила проверку на вшивость, только я стала для вас паршивой овцой, подпортившей своим дурдомом картину семейного благополучия. И только я одна нахожу все это невыносимо смешным – ах да, я же больная!

Если ты четверть века тому назад вбил себе в голову, что моя мать сука, зачем нужно было заводить детей? Завели бы пару щенят (когда вы наконец-то усыпили кота, мать оплакивала его больше полугода – вы искренне считали Пуберта своим сыном). У меня есть парень, ты считаешь меня сукой. Пап, да ты озабоченный!

«Венсди, ты сломала себе жизнь. Твой будущий муж тебе этого никогда не простит… Плохо начинать свою жизнь с минуса. Ты сломала себе жизнь… Нет, ты не поняла: ТЫ СЛОМАЛА СЕБЕ ЖИЗНЬ Это отразится на твоем моральном облике… Ты что не понимаешь? Ты-сломала-себе-жизнь-ты-сломала-себе…». Спасибо, папа, я тоже тебя люблю.

До тебя нельзя достучаться, не побившись головой о стену, не переколотив половину маминого сервиза. Ты, Царь-батюшка без царя в голове, будешь прогибать меня под себя до тех пор, пока не сломаешь, как это произошло с моим братом. Пагсли превратился в Питера Пэна. У вас с ним теперь любовь до гроба, мать не захотела перерезать пуповину, но она почему-то не подумала о том, что она умрет раньше него и унесет его с собой в могилу. Ты меня породил, ты меня и убьешь, а я хочу жить… странно, да? Если гора не идет к Магомету, то умный в гору не пойдет, умный гору обойдет – ты победил, я должна уйти.

Я безумно любила тебя, если после всего этого я продолжаю верить, будто люблю тебя, значит я действительно больна. Я слепо любила тебя, мне было стыдно смотреть тебе в глаза, и я до сих пор отвожу взгляд. Я любила, души в тебе не чая, мне было противно сидеть с тобой за одним столом, и я незаметно сплевывала в чашку с чаем. Я ужасно любила тебя, прости, что я превращала твою жизнь в кошмар. Я была на тебе помешана, я испытывала к тебе смешанное чувство – смесь вины, стыда и страха. Я любила тебя безответной любовью, это было моей личной проблемой, ты был очень ответственным и отвечал за меня перед обществом и государством. Я любила тебя до беспамятства – самозабвенно, я пыталась забыть те воспоминания о себе, в которых был ты. Я любила тебя до потери пульса, у меня сердце замирало при твоем приближении, и до сих пор все сжимается в груди, когда ты подходишь ко мне ближе, чем на пять метров. Я любила тебя до смерти, 11 лет тому назад во мне что-то умерло – это был ты, извини. Я любила тебя как саму себя – себя я ненавидела.

Мы с тобой так сильно любили друг друга – изо всех сил, а как можно любить насильно? К чему эти потуги? Расслабься, ты не обязан меня любить, и я тебя тоже. А дурдом был очень хороший, спасибо. Рано или поздно, но я отплачу тебе сполна и отплачу той же монетой, обещаю, чего бы мне это ни стоило, дом престарелых будет очень хорошим.

С. мая – к. июля 2008 г.