Текст книги "Никому не говори"

Глава 4

Элли нашла Кэтрин Уитмайр сидящей на обитой материей скамье у подножия лестницы с прижатой к уху трубкой радиотелефона. Рядом стоял офицер, который должен был выпроводить ее на улицу.

– Я находился рядом с ней все время, – сказал он, как будто оправдываясь.

Элли захотелось вдруг заполучить хотя бы часть власти, которую эта женщина, судя по всему, имела над другими людьми.

Свободной рукой Кэтрин стирала с лица пятна черной туши для ресниц.

– Я должна идти, Билл – сказала она в трубку. – Один из детективов закончил осмотр спальни. Возможно, есть какие-нибудь новости. Но ты возвращаешься в город, ведь так? Прямо сейчас? – Она пробормотала слова благодарности и закончила разговор.

– Это мой муж, – пояснила она. – Он вылетает на вертолете из Ист-Хэмптона, у него там была деловая встреча. Судя по всему, он в шоковом состоянии.

– Неудивительно.

– Конечно. Думаю, вы привыкли к подобным ситуациям, не правда ли?

– К этому невозможно привыкнуть. Расскажите мне о своей дочери.

– Она ни за что не сделала бы это сама.

Каждый человек считает, что он способен распознать суицидальные наклонности. Элли знала, что это возможно далеко не всегда. Некоторые склонные к самоубийству личности демонстрируют свое горе, предаваясь меланхолии, лежа в постели и занимаясь самолечением, но многие поддерживают имидж нормальных людей – рабочих, студентов, соседей, родителей. Элли потребовалось почти двадцать лет, чтобы открыть для себя эту истину.

– Так расскажите мне о ней.

– Я не понимаю, детектив. Что именно вы хотите знать?

Хэтчер хотела знать, какой видела свою дочь эта женщина. А больше всего она хотела, чтобы эта женщина почувствовала, что ей предоставили возможность выговориться, прежде чем ее оставят наедине с обрушившимся на нее несчастьем.

– Я знаю, вы слышали разговор двух офицеров полиции с санитаром. Очевидно, вы посчитали, что они пришли к неверному заключению. Так скажите, что вы хотите, чтобы нам стало известно о Джулии, дабы мы могли составить для себя полную картину.

Элли последовала за хозяйкой в гостиную, где та сняла с каминной полки фотографию в рамке.

– Это было на Рождество два года назад.

Кэтрин Уитмайр не изменилась с того времени, когда был сделан этот семейный портрет, но ее дочь выглядела значительно моложе – без косметики, с пухлыми щеками и розовыми губами, старавшимися скрыть обнажившиеся в улыбке металлические брекеты.

– Это ваш сын? – Элли показала на юношу, сидевшего рядом с Джулией.

– Да, это Билли. Билл-младший. Он учится на первом курсе в Колби. А это мой муж Билл. Я еще не звонила Билли. Не представляю, что ему скажу. Он не любит перемен. Такой педантичный. Все у него всегда регламентировано, спланировано. Вылитый отец. Совсем не такой, как Джулия. – На ее лице появилась грустная улыбка. – Джулия больше похожа на меня. Была похожа. Независимая. Свободомыслящая. Упрямая, как черт, но терпимая, понимавшая и любившая всех, с кем ее сводила судьба. У нее было очень доброе сердце, и она хотела спасти всех нас.

– Вы нуждались в спасении?

Печаль на лице Кэтрин сменилась недоумением.

– Я не подразумевала себя лично, детектив. Я имела в виду… общество в целом, мир. Она хотела спасти весь мир. Я предупреждала ее. Я говорила ей, что некоторых просто невозможно спасти. Они могут быть вполне приличными людьми в других обстоятельствах, но бедность, нужда, жизнь на улице – это приводит их в состояние отчаяния. Это делает их опасными. Вот, что здесь произошло. Один из этих зверей убил ее. Вероятно, он украл из ее сумочки несколько долларов. Вот, в чем дело.

Она говорила слишком быстро, не делая пауз, и за смыслом ее слов было трудно уследить.

– Такое впечатление, будто вы знаете точно, кто это сделал.

– Это уличные ребята. Я видела их здесь вместе с ней где-то месяца два назад.

– И что это за дети?

В мире Уитмайров вполне могло бытовать мнение, что ученики государственной школы распространяют вокруг себя дурное влияние.

– Я не знаю, кто они – сироты, выходцы из приемных семей или вообще бездомные. Мне неизвестны их имена. Обычно здесь бывали трое – два мальчика и одна девочка. Их знает Рамона. Рамона Лэнгстон, лучшая подруга Джулии. Я запрещала Джулии приводить сюда этих ребят, но, видит бог, моя дочь никогда не слушала меня. Билл говорил, что чем больше я пытаюсь оградить ее от их общества, тем больше она с ними сближается. Что можно сделать в такой ситуации? Ведь она уже была взрослой.

– Мне сказали, ей было шестнадцать.

Женщина в недоумении воззрилась на Элли, будто находя ее слова совершенно нелогичными.

– Итак, эти ребята были здесь два месяца назад? – продолжила детектив. – С тех пор вы не видели Джулию в их компании?

– С тех пор я приезжала сюда лишь однажды.

– Прошу прощения. Разве вы не сказали нам, что это ваш дом, когда мы прибыли?

– Он мой, но мы с Биллом приезжаем сюда примерно раз в месяц. Долгие годы мы жили на два дома – здесь и в Ист-Хэмптоне, но в последнее время значительно сократили свое пребывание в Нью-Йорке. Когда Билли поступил в колледж, Джулия перебралась наверх.

– А до того, как Билли поступил в колледж?

– Тогда они жили здесь вдвоем. О, они были неразлучны. Я даже не знаю, как сказать ему о случившемся. Джулия следовала за братом повсюду. Она никогда не любила одиночество. Наверное, поэтому и сдружилась с этими ужасными людьми. Знаете, до поступления Билли в колледж я бывала здесь чаще. У нее была я, у нее был брат. А теперь…

– Насколько я поняла, Джулия жила здесь в основном одна?

– Бо́льшую часть времени. Это так. Она предпочитала жить в Нью-Йорке. Здесь была ее школа. Ее друзья. Все у нее было здесь.

И эта женщина называет уличных ребят сиротами!

Что еще мог бы спросить хороший, добросовестный, вдумчивый детектив?

– У нее был бойфренд?

– Бойфренд? – Кэтрин словно не поняла значения этого слова.

– Парень, с которым она дружила?

– Ну да, моя дочь наверняка встречалась с молодыми людьми, я уверена. Но о каких-то особых ее пристрастиях мне неизвестно.

– Я обнаружила в аптечке вашей дочери противозачаточные средства. Это может свидетельствовать о том, что у нее были постоянные отношения с кем-то.

– Ах, это! Она принимала эти пилюли с четырнадцатилетнего возраста. Это была идея Билла. Простая мера предосторожности.

Элли поймала себя на мысли, что имя отца Джулии кажется ей знакомым. Уитмайр. Билл Уитмайр. Она никак не могла вспомнить, откуда ей известно это имя.

– Как насчет других прописанных лекарств? Мы нашли в ее сумочке «Аддералл».

– «Аддералл»? Никогда не слышала о таком лекарстве. Впрочем, ее довольно часто мучила головная боль. Может быть…

– Это стимулятор, используемый при синдроме дефицита внимания и гиперактивности.

Кэтрин с сомнением покачала головой.

– У нее не было ничего подобного.

– Она наблюдалась у психиатра?

– Нет. Видит бог, я хотела, чтобы она посещала врача, как это делают многие ее друзья. Но Билл считает, что богатые люди нередко злоупотребляют терапией, антидепрессантами и тому подобным. Полагаю, вы понимаете, что мы относимся к этой категории.

– Имя вашего мужа кажется мне знакомым. Вы не могли бы…

– СиБиДжиБи[4]4
  CBGB – музыкальный клуб в Манхэттене, существовавший с 1973 по 2006 год.


[Закрыть].

– Прошу прощения?

– Только не говорите мне, что вы слишком молоды и никогда не слышали о СиБиДжиБи.

Элли и ее брат Джесс провели несколько тысяч часов в знаменитом музыкальном клубе, пока он не закрылся из-за роста арендной платы.

– Разумеется, я знаю этот клуб.

Неожиданно на нее снизошло озарение. Билл Уитмайр был известным продюсером, руководившим группами, которые выступали вместе с «Ramones» и «Blondie».

– Теперь там бутик Джона Варватоса, представляете? – с грустью сказала женщина.

Они стояли посреди гостиной, в то время как вокруг сновали сотрудники группы изучения места преступления. Элли узнала о том, что в пятом классе Джулия сочинила для школьного праздника рождественскую пьесу, по сюжету которой Санта-Клаус обращается к доктору по имени Кал Кей с целью снижения веса, дабы олень мог переносить его в санях по воздуху. Когда ее старший брат поступал в колледж, она написала за него эссе. В своей школе в Касдене, в Верхнем Ист-Сайде, она организовала отделение Эмнисти Интернэшнл[5]5
  «Amnesty International» – международная правозащитная организация.


[Закрыть]. Она любила собак, хотя и страдала от аллергии на шерсть. Однажды благодаря отцу она познакомилась с Боно и взяла у него автограф – не для себя, а чтобы выставить его на благотворительном аукционе, средства от которого пошли на устройство приюта для животных.

Элли выбирала моменты, чтобы вставить беспокоившие ее вопросы в поток излияний.

– Вы не заметили, что ваша дочь страдает расстройством питания?

– Почему вы спрашиваете об этом? Она худая от природы.

Ну да, конечно. Особенно это видно по ее пухлым щекам на подростковой фотографии.

– Вам не приходило в голову, что у вашей дочери могут быть причины чувствовать себя одинокой и брошенной?

– Детектив, вы слышали, что я вам сейчас рассказывала?

Вы сами-то себя слышите, леди?

– Я полагаю, эта записка написана почерком вашей дочери?

– Почерк можно подделать.

Вы насмотрелись сериалов.

И хотя Кэтрин Уитмайр больше часа распространялась о своей дочери и их семье, она ни разу не упомянула о том, что шестнадцатилетняя, страдавшая булимией Джулия, оставив записку, умерла в ванне от потери крови, вытекшей через перерезанные сосуды запястья.

Иногда бывает легче оспаривать неоспоримые факты, чем признать мучительную истину. Элли знала об этом лучше, нежели кто-либо другой.

Когда они вышли из особняка, Хэтчер вдохнула полной грудью свежий воздух, словно насыщенная кислородом кровь могла разогнать нежеланные мысли. Она все силилась представить, каково жить с Биллом и Кэтрин Уитмайрами в качестве родителей.

– Ничего себе домик, а?

Во время беседы с Кэтрин Роган обменялся с ней всего несколькими фразами и теперь с завистью рассматривал четырехэтажный особняк.

– Ее отец – Билл Уитмайр, музыкальный продюсер. – Элли перечислила несколько наиболее громких его проектов.

– Ты и эта громкая музыка белых парней! По мне куда лучше Принс. Я хочу быть твоим… любовником!

– Давай-ка поторопимся. – Хэтчер взглянула на часы. – У меня судебное заседание. Я тебе говорила, что успею только в том случае, если ты меня подбросишь отсюда до здания суда.

– Помнится, ты сказала, когда к нам поступил вызов, что твои показания не имеют особого значения и что, по мнению сотрудников окружной прокуратуры, в случае необходимости они смогут обойтись и без тебя.

– Я не вижу никакой необходимости здесь задерживаться. Ты же сам сказал, что никто не сообщил ни о каком необычном происшествии, что могло случиться тут за уик-энд.

– Но полицейские все еще опрашивают соседей, – сказал Роган.

– Раз они еще не нашли свидетелей, значит, уже и не найдут.

– Тебе известно, что произойдет, если мы провалим это дело?

– Кэтрин Уитмайр выйдет из себя, разойдется и взорвет собственный дом?

– Серьезно, Хэтчер, что с тобой? Раньше мы раскрывали дела, которые, казалось, навсегда останутся нераскрытыми. Ведь мы обычно никогда не отступаем.

Он был прав. Сколько времени каждый год тратили они на расследование гангстерских перестрелок, когда не было ни единого свидетеля! Но эти дела были совершенно иного рода.

– Как трогательно, Роган. Некоторые люди заводят детей исключительно ради того, чтобы удовлетворить свое проклятое самолюбие. Этой девочке стукнуло шестнадцать, и ей пришлось стать взрослой только потому, что ее родители слишком высокого мнения о себе и слишком нетерпеливы в своем желании иметь детей. Она принимала противозачаточные пилюли уже на протяжении двух лет. Она явно страдала булимией, а ее мать даже не замечала этого. Она общалась с уличными ребятами, чтобы привлечь внимание собственных родителей.

– Черт возьми, не надо меня путать. Хочешь сказать, мы что-то упускаем из виду?

– Нет, Роган, все предельно ясно. Причина, по которой девочка перерезала себе запястье, вполне очевидна. Это был последний крик о помощи, а ее мать этого не признает. Делай что хочешь, а я отправляюсь в суд.

Теперь им нужно ждать отчет судмедэксперта. Данные аутопсии. Результаты из лаборатории. Все эти выводы будут звучать куда более официально и неоспоримо, нежели интуитивные догадки полицейских и санитаров. Но в душе Элли не оставалось никаких сомнений. К концу недели Кэтрин Уитмайр будет проинформирована о том, что ее дочь покончила с собой. Может быть, тогда она посмотрит правде в глаза.

Глава 5

«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»

«Прощение»

Прощение. Такое простое слово, но как трудно найти в себе то, что оно обозначает.

Я слышала, как люди говорили, что невозможно излечиться, не простив того, кто причинил тебе боль. Но я не могу простить человека, который изнасиловал меня. Не следует ли ему заглянуть себе в душу, чтобы понять, почему он делал это? Не следует ли ему спросить себя, как он мог лишить меня всего – не только в физическом смысле, но также веры в людей, душевных сил, чувства собственного достоинства?

Может быть, ему следует попытаться простить самого себя. Не я должна делать это.

Помимо всего прочего, он лишил меня матери. Я так долго хранила молчание, позволяя этому человеку ночь за ночью приходить в мою спальню, из страха за нее. Из-за моей любви к ней. Моей преданности ей.

Она всегда была моим единственным родителем. Отец ушел еще до того, как я успела составить о нем впечатление. Мать оставалась одна часто и надолго. Не совсем одна. У нее была я. Но одна как женщина. Теперь же мужчина, которого она научилась любить и которого привела в наш дом, приходил ко мне по ночам и грозился убить нас обеих, если я что-то расскажу ей.

Но я никогда не винила ее за его присутствие в моей жизни. «Она ни о чем не догадывается», – говорила я себе. В присутствии других он надевал маску добрейшей души человека. Каким образом она могла распознать чудовище внутри него?

Нет, я потеряла мать не из-за того, что подверглась насилию. По иронии судьбы именно моя абсолютная, неоспоримая вера в нее со временем возобладала над страхом, который он в меня вселил. Я всегда с нетерпением ждала дня, когда он работал допоздна, чтобы провести вечер вдвоем с матерью, как в прежние времена. Мы делали эти смешные пальчиковые сэндвичи, какие я ела в детстве, – куриный салат, намазанный на кусочки хлеба «Уандер». Их размеры и смешное название доставляли мне огромную радость. «Мы будем есть пальчиковые сэндвичи?» – обычно кричала я.

Шли часы, и я начинала ощущать темноту его неминуемого возвращения. Веселый вечер скоро заканчивался. Он обнимал мать и говорил, как счастлив снова оказаться дома. Когда она ложилась, он говорил, что не может заснуть и спустится вниз, чтобы немного почитать. «Я не хочу, чтобы тебе мешал свет, дорогая».

Это происходило достаточно часто, и я могла представить, как он входит в мою спальню. Я даже начинала рисовать в воображении разные варианты. Будучи пьяным, он был более неуклюжим. Тогда это причиняло меньшую боль, но продолжалось дольше. Будучи усталым, он спешил и старался сделать это скорее. Когда он душил меня своим ремнем, это, похоже, помогало ему двигаться быстрее. Мои месячные не останавливали его. Он оставлял меня лежать на окровавленной простыне, наказав сменить к утру постельное белье.

И однажды я рассказала ей.

Я все еще помню, с каким выражением лица она сидела, поднеся ко рту кусок хлеба «Уандер». Она положила его обратно на красивую тарелку, которую мы доставали по случаю свободного вечера, – подарок, преподнесенный мне соседями по случаю моей конфирмации.

– Может быть, тебе это приснилось?

– Мама, мне кажется, я могу отличить кошмарный сон от яви. И это происходило не один раз.

– Что будем делать?

– Я могу обратиться в полицию. Надеюсь, они сумеют защитить нас.

– Я не это имела в виду. Что мы будем делать с тобой?

– Мама

Я не знаю, какой знак препинания нужно поставить после этого единственного слова, но оно все еще отдается эхом в моей голове. Вопросительный знак? Восклицательный знак? Многоточие?

И тогда она взяла тарелку и вывалила оставшиеся сэндвичи в мусорное ведро.

– Я не представляла, как сильно ты меня ненавидишь. Так лгать! Я прощаю тебя, но больше никогда не рассказывай мне подобные истории.

Она простила меня.

Вы можете подумать, что я ненавижу свою мать. Нет. И никогда не ненавидела. Я просто лишилась ее – вместе со всем остальным, чего лишилась из-за этого человека. И не упрекая ее в ошибках, совершенных ею как матерью, я возлагаю всю вину на него, но не на нее. Я считаю, что, точно так же, как этот человек сломал меня, он сломал и ее. Мы обе были его жертвами.

Мне кажется – хотя уже слишком поздно говорить ей об этом, – моя мать знает, что я простила ее.

Прощение. Такое простое слово.

Читатель огляделся, чтобы удостовериться, что никто за ним не наблюдает. После того что случилось в прошлый раз, надо быть осторожнее. Сегодня он сидел за компьютером в переполненном спортивном зале на Бродвее. Обезумевшие от наплыва посетителей служащие за стойкой не сумели остановить группу людей с мобильными телефонами, проскользнувших мимо них, махнув рукой в знак признательности. В крайнем случае они могли сказать, что забыли в зале кроссовки.

Настало время напечатать комментарий к последнему посту в блоге.

«Тебе не приходило в голову, что ты вызвала у матери ненависть, поскольку из-за тебя ушел отец и она осталась одна? Тебе не приходило в голову, что испытываемое тобой отчаянное желание иметь отца привело этого человека в твою постель? Ему следовало душить тебя сильнее. Продолжай писать. Я читаю. И я иду по твоему следу».

Спустя пять минут после появления этого комментария в Сети последовал телефонный звонок в Буффало, штат Нью-Йорк.

– Я звоню по поводу заключенного по имени Джимми Гриско. Джеймс Мартин Гриско.

Этот телефонный звонок изменил все.

Глава 6

Кэтрин Уитмайр заперла наконец дверь за последним незваным гостем. В доме воцарилась странная, непривычная тишина.

Уитмайры любили шумную жизнь. Билл – в те редкие дни, когда бывал здесь, – всегда заводил только что записанные треки или изучал демозаписи в поисках еще не открытых талантов. Дети унаследовали его постоянную потребность в громких звуках.

Что касалось Джулии, она обычно слушала музыку, но в последнее время пристрастилась к старомодным фильмам-триллерам. Билл-младший, со своей стороны, был помешан на теленовостях и смотрел их едва ли не круглосуточно, постоянно переключая каналы – CNN, MSNBC, Fox, при этом часто разражаясь воплями. Ну и, конечно, перекличка между этажами особняка. Несмотря на все попытки Кэтрин убедить остальных членов семьи в необходимости пользоваться межкомнатными переговорными устройствами, они предпочитали общаться с помощью криков: «Ты опять стер мои шоу на видеомагнитофоне?..», «Кто-нибудь еще хочет есть? Приглашаю на суши!..», «Джулия, спустись сюда! Скажи мне, что ты думаешь об этой пленке!», «Папа, сколько раз я говорила тебе, чтобы ты больше не называл это «пленкой»!»

Сейчас же дом погрузился в безмолвие. Насколько Кэтрин помнила, так тихо здесь было только в течение короткого периода после реконструкции здания, когда строители и отделочники со своими лестницами и инструментами уже ушли, а грузчики с мебелью еще не пришли.

Джулия была тогда младенцем, еще не умевшим говорить. Билли только что отпраздновал свой третий день рождения. Такую вечеринку мог устроить только его отец: двадцать карапузов, едва начавших ходить, с родителями в «Таверне Джо» и концерт с участием «Hootie» и «Blowfish», выступавших вживую. Кэтрин вспомнила, как она стояла в этом самом вестибюле, восхищаясь царившей вокруг чистотой, с наслаждением ощущая босыми ногами гладкий мрамор и предвкушая счастливую жизнь своей семьи в этом замечательном доме.

В те времена она ощущала себя невероятно удачливой. Билл Уитмайр прожил удивительную жизнь, насыщенную славой, путешествиями, музыкой и красивыми женщинами. Кэтрин не была ни моделью, ни начинающей певицей, с которыми он привык иметь дело. Когда они познакомились, ей уже минуло тридцать. Она была скромным архитектором, и самый крупный ее заказ на тот момент заключался в реконструкции мансарды Трибека для лидера «Smashing Pumpkins».

Кэтрин направлялась к дверям с чертежом в руке, когда Билл вошел, собираясь выпить кофе. Кофе перетек в коктейли, коктейли переросли в ужин, и, к своему немалому удивлению, на следующее утро она проснулась в его постели.

Она полагала, что это останется одноразовой связью, первой и, по всей вероятности, единственной в ее жизни. Но Билл позвонил ей спустя три дня. Через два месяца она стала задумываться о серьезности их отношений.

Однажды, чтобы успокоить себя, поскольку месячные задерживались уже почти на две недели, Кэтрин сделала тест. Потом еще один и еще. Полоски, трижды окрасившиеся в розовый цвет, неумолимо предрекали преждевременный конец ее волнующего романа. Биллу было пятьдесят, и он никогда не состоял в браке. Эта история не могла иметь счастливого конца.

Кэтрин сообщила ему новость, будучи уверенной, что он поинтересуется, как она собирается решать эту проблему. Но Билл Уитмайр опять ее удивил. Он улыбнулся, заключил возлюбленную в объятия и сказал: «Спасибо тебе». По утрам, когда начались приступы тошноты, он придерживал ее волосы. Каждый вечер он втирал ей в живот лосьон с витамином Е, обещая любить ее вечно, даже если на коже навсегда останутся следы беременности.

На седьмом месяце он предложил ей выйти за него замуж, дабы они «могли стать настоящей семьей». Они принесли друг другу клятву верности на пляже в Монтауке. В брачной церемонии принимал участие Элвис Костелло. Сообщение об их свадьбе было опубликовано в «Нью-Йорк Таймс» в разделе «Воскресный стиль». Кэтрин взяла его фамилию.

Когда она забеременела во второй раз, Джулией, именно Билл предложил приобрести особняк с просторными помещениями, чтобы детям было где играть. Верхний этаж предполагалось отвести под квартиру для няни, которая помогала бы Кэтрин заботиться о двоих детях.

Так они и сделали. Билл Уитмайр оказался хорошим отцом. И он выбрал ее – чтобы быть хорошим отцом для ее детей. Она вспомнила, как весело кружилась по мраморному полу в тот тихий день, глядя на высокий белоснежный потолок и испытывая ощущение, будто ей удалось выиграть в лотерею самый крупный приз. Она жила в сказке, и Билл был ее Очаровательным Принцем.

Через два месяца дом наполнился жизнью. В нем появились Билли со своим постельным покрывалом «Той Стори» и Джулия, поселившаяся в детской с зелеными обоями, разрисованными слонами. Комната Кэтрин была больше, чем квартира, которую она снимала в последний раз, будучи незамужней.

Няня по имени Мира заняла квартиру на верхнем этаже.

По сей день Кэтрин все еще размышляла, как долго это продолжалось у нее под – или же над – носом, прежде чем все открылось. Однажды вечером она вернулась домой и услышала знакомые звуки музыки Билла, доносившиеся из его кабинета. Но самого Билла не было видно. Как не было видно и Миры. Лифт стоял на верхнем этаже.

Кэтрин поднялась по лестнице, чтобы они не услышали лифт. Она всегда могла сказать Мире, что для нее есть дополнительное задание, если бы ее подозрения были беспочвенными.

Но они подтвердились. Дополнительным заданием няни оказался Билл.

Теперь, по прошествии почти шестнадцати лет, миссис Уитмайр увидела, как тело ее дочери вывозят на каталке из той же самой квартиры на верхнем этаже. Детективы, на вызове которых она настаивала, ушли. Все ушли.

Хозяйка дома прошла к бару в гостиной, взяла хрустальный бокал и до краев наполнила его водкой. Она ненавидела себя за то, что думала о первой (известной) измене мужа, в то время как ей следовало думать о Джулии.

Однако во многих отношениях эти два момента были неразрывно связаны друг с другом. Когда она увидела Билла – сопевшего, потного, стоявшего сзади наклонившейся вперед Миры, в расстегнутых, не соответствовавших его возрасту дизайнерских джинсах, – все изменилось. Кэтрин следовало тотчас же оставить его. Забрать все, что предусматривал брачный контракт, и вести нормальную жизнь со своими двумя, пока еще счастливыми, детьми.

Но к тому времени статус миссис Уитмайр уже стал частью ее личности. Крушение брака означало бы конец сказки, и ее роскошная колесница с двенадцатым ударом часов превратилась бы в тыкву. Это означало бы, что Билл в действительности не выбрал ее. Она стала бы одной из длинной череды женщин, потерпевших неудачу в жизни.

Поэтому контроль над мужем стал для нее повседневной, круглосуточной работой. Если Билл говорил, что он встречается с репортером в Баббо, Кэтрин отправлялась туда вместе с ним и заходила в здание, чтобы поздороваться и сообщить, что она заглянула сюда «по пути». Если он летел в Калифорнию на церемонию вручения «Грэмми», она сопровождала его – даже если эта церемония совпадала по времени с первым концертом Джулии, обучавшейся по классу фортепьяно. Когда муж объявил, что ему лучше работается в домашней студии на Лонг-Айленде, Кэтрин решила, что Билли и Джулия уже достаточно взрослые и вполне могут остаться в особняке одни.

Водка обожгла ей горло. Кэтрин старалась продлить это ощущение в своем стремлении что-то чувствовать. Она заметила, как эти детективы смотрели на нее. Отдавала себе отчет в том, как они судили о ней. Понимала, что они видели в ней, исходя из своих стереотипов, поверхностную женщину, для которой прежде всего имеют значение ее внешний вид, одежда, сумочка и украшения.

Она знала, что в полной мере заслуживает их презрение. Ей следовало быть здесь вместе со своей девочкой. Ей следовало быть здесь, чтобы защитить ее. Сейчас, по крайней мере, она может выяснить, кто сделал это с ее дочерью. Пусть полицейские ушли, но это не значит, что все кончено.

Тишину нарушил лязг ключа в замке входной двери. Миссис Уитмайр было хорошо известно, кто сейчас войдет, но она очень хотела, чтобы вместо этого человека оказался ее сын. Она сообщила Билли ужасную новость по телефону, но даже если бы он вылетел последним рейсом в Нью-Йорк, то был бы в городе только в девять часов вечера.

– Китти?

Глаза Билла были красными и мокрыми от слез. Он бросился к ней и крепко обнял.

– Боже мой! Наша Джулия. Наша девочка…

У него сорвался голос.

Как часто ей хотелось, чтобы он вот так бросился к ней! Чтобы она была нужна ему. Чтобы он жаждал ее любви и верности. В его могучих объятиях она ощущала себя маленькой и хрупкой.

– Все будет хорошо, Китти. Мы преодолеем это. Вместе.

Он сдавил Кэтрин еще сильнее, гладя по затылку и прижимая ее лицо к своей груди. Она почувствовала цветочный запах духов «Картье», исходивший от воротника его кашемирового пальто, и впервые за девятнадцать лет ей было безразлично, что будет с ее браком.