Текст книги "Они называли меня лжецом"

Алан Кевеш
Они называли меня лжецом

Бабушке, дедушке, миру.

От автора

Во время редактирования этой книги произошло то, чего происходить не должно. Это был февраль 2022 в России. Моя книга, как и жизнь, тесно связаны с нашими соседями. Герои находятся на границе двух стран, двух миров, они говорят с украинским акцентом (которым обладаю и я), у одного из них – прозвище, связанное с братским народом.

Конечно, в эти дни возник вопрос: стоит ли изменить книгу, переименовать героя или перенести место действий. Но, как быстро пришла эта мысль, так она быстро и ушла. Все должно остаться как есть. В моем сознании, как и в сознании многих соотечественников, наши страны неразрывно связаны. А семейные отношения бывают разные: от любви и жизни под одной крышей до ненависти, кровной вражды и нежелания находить способы коммуникации.

Как и у многих молодых людей России двадцатых годов двадцать первого века, у меня есть свое мнение, но теперь оно под запретом. Возможно, в истории это время нарекут смутой, а возможно и началом чего-то светлого, что должно было родиться, к великому сожалению, из пепла.

Надеюсь, ваше личное отношение к этой трагедии не затронет впечатления от книги, но знайте: она посвящена миру.

Глава 1
Освящение

Какой звук ваш любимый? Наверняка у вас есть тот самый звук, от которого вы приходите в восторг. Шелест свежих листьев по весне? Скрип двери, которая ведет в дом вашего детства? Шепот осеннего ветра в неплотно прикрытом окне? Скрежет ручки по бумаге? А может радостные крики ваших детей?

У каждого есть свой любимый звук. Мой – плеск красного вина о стенки бокала. Это не то, в чем должна признаваться леди, верно? А я тебе так скажу. Мне плевать. Я не леди. И я искренне рада с тобой познакомиться.

Вина в бокале остается все меньше, а на его место льется чувство вины и отчаяния. Глоток-глоток. Я сижу в темном углу на мягком диване из потертого темно-зеленого бархата. Передо мной обшарпанный стол с выцарапанными надписями. Всего за несколько часов жизнь разделилась на до и после. Разрывное отчаяние назойливо всплывает в сознании.

Выбор столика был обусловлен желанием быть незамеченной. Можно сказать невидимкой. В принципе, как всегда. Принесите мне вина, включите музыку погромче и свалите. На столе уже стоит первая пустая бутылка, которая не дороже томика бульварного чтива из киоска. Перед глазами все еще проносятся ладони от первого лица, крики «Не надо!» и последующий побег. Вина здесь должно быть больше. Гораздо больше.

Если появилось намерение, то и действие должно быть незамедлительным. Короткий путь от мысли к реальному действию.

Надо встать, подойти к барной стойке и попросить у моего нового друга еще одну бутылку вина. Одну! Он выглядит уверенным. Думает, я неудачница? Или алкоголичка? Или все сразу. Думаю, не думает. Его лицо спокойно, умиротворяюще. Я это заметила сразу, как попала в бар посреди нигде. Надо взять бутылку вина. Кагор. Да, сейчас он действительно в тему. Не из-за Него, а из-за двенадцати оборотов. Они реальнее, чем Он. Двенадцать – идеальная цифра для градуса. Ниже – не эффективно, выше – не женственно.

Я выставляю левую ногу вперед, стараясь быть чуточку соблазнительной. Все ведь так делают. Пытаются быть лучше, чем есть – для самого себя. Мне сейчас этого так не хватает, доказательства, что я не та, которой суждено продолжить дело, глубоко уходящее в века – посвятить бытие страданиям. Но нет, счастье было дано на время. Для того, чтобы распробовать его на вкус, смаковать и обсасывать, почувствовать текстуру, тепло от глотка и сладкий запах, а потом отобрать и отдать более достойным. Тем, у кого в ДНК есть ген счастья. Тем, кто откинет голову назад и впитает в себя все блаженство быть. Тем, кто улыбается и дает понять – это не для всех.

Нога вылетает из-под стола чуть менее изящно, чем я ожидала. Шаг, второй, третий, десятый.

– Дашь вина, друг? Вот этого.

Я стараюсь звучать трезво, хотя и понимаю, что это невозможно. Палец с обшарпанным ногтем кофейного цвета тыкает по выцветшему меню, указывая на строчку «Монастырский кагор».

Идем на повышение.

Парниша кинул взгляд на мои медные волосы, сбившиеся в колтуны, достал штопор, быстро, одним движением открыл бутылку и подал нектар:

– На здоровье, – и сунул аппарат для считывания карты. Пик. Еще один приятный звук, который гласит о том, что деньги пока есть, а значит это не последняя бутылка.

Спасибо тебе, дешевый бар посреди нигде. Спасибо тебе, парниша за барной стойкой. Спасибо, прошлый день за умерщвление перспектив и желания жить.

Я поковыляла к своему столику, раскачивая открытой бутылкой в правой руке и, стараясь чувствовать себя достойно. Хотя, нет, хотя бы выглядеть. Чувствовать достоинство – непозволительная, невозможная роскошь для меня сегодня. Пустой бар, в который редко заходит кто-то, работающий в профессиях современнее древнейшей. Да и они вряд ли забредают так далеко. Внутри теплого мрака помещения прячется восемь деревянных столиков и шестнадцать темно-зеленых диванов. Спинка одного дивана касается другого, затем идет стол, еще один диван лицом к нему и снова спинка дивана. И так четыре раза у восточной стены и четыре у западной. Всего бар мог бы вместить человек пятьдесят, а то и больше, но сегодня в нем только двое – я и парниша бармен. Стандартный такой. Стоит, бокалы протирает.

Я роняю свое тело на диван, спиной к темноте и лицом к тусклому свету над барной стойкой. Тупо уставилась на пустой диван напротив. В глазах еще стоят слезы. Коварство, предательство, отчаяние, разочарование, мучение. Невозможно чувствовать столько всего одновременно? Как бы не так.

Передо мной новая бутылка, пузатый стеклянный бокал со следами от пальцев и остатками предыдущего вина. А еще кусочек пиццы с ананасами. Я купила ее в первый же момент, залетев в бар с благодарностью, что не придется спать на обочине. Интересно, за любовь к пицце с ананасами горят в аду? А давай так, если парниша за стойкой улыбнется, то не горят, если сделается хмурым, то… ну что ж, печально. Пью вино и внимательно наблюдаю за лицом парниши. Думаю, его зовут Лев. Достойное имя для короткостриженного худощавого долговяза с миллионом татуировок. Он насвистывает в такт приглушенной музыке и натирает пузатые бокалы, такие же как и мой. Ну же, вспомни анекдот, давай. Его щетинистое лицо расплывается все больше с каждым глотком. И вот, он дышит на тонкое стекло, натирает его усердно и торжественно поднимает на просвет – проверить свою работу. Победная улыбка, да! Бокал протерт на отлично, а я не буду гореть в аду за пристрастие к пицце с ананасами.

Тогда в глазах все еще были слезы, в голове бардак, а на ногах грязь. Стоп. У меня до сих пор грязь на ногах. И в голове бардак. И глаза мокрые. Нет, так нельзя. Новая бутылка, слегка остывшие мысли и грязные ноги. Где здесь туалет?

Конечно, о том, чтобы спросить об этом парнишу с татуировками-письменами не может быть и речи. Справлюсь сама, ни к чему мне обращаться к нему лишний раз. Я окинула взглядом помещение и нашла горящую букву Ж в левом углу, прямо возле барной стойки. Под ней красовался портрет другого парниши. Кажется, он мне знаком. Старая шляпа сдвинута набок черной головы с белыми зубами, толстая гитара и костюм тройка. Ох, и черт. Неужели владелец этого бара знает, кто это? Похвально, если так. Мы подружились бы.

Маршрут построен и ноги уверенно двинулись в сторону уборной, но голова все же шла впереди. Позади тащился рюкзак-улитка, скрывавший большую часть оставшейся жизни, которую я успела прихватить еще на юге. На том юге, который южнее. Я закрыла за собой дверь и без капли стеснения начала вываливать на пожелтевшую раковину все, что было в громадине: зубная щетка, дезодорант, десяток трусов, немного косметики, пончо, рабочие тетради, розовый фломастер, конфеты от укачивания и, о чудо, чистая майка.

Тупая боль режет грудь, голову и отдается в желудке. Ну вот, привет. Неужели все так банально и сопливо? Я открываю воду, омываю свое опухшее от слез, вина и бессонных часов лицо, протираю руки, ноги, шею, забиваю запах десяти часов в автобусе тонной дезодоранта. Смотрю в зеркало и под слоем безобразно заурядных страданий вижу девочку. Она стоит рядом, по правую руку от меня и беспомощно хлопает глазами.

– Чего тебе? – откуда столько злости к маленькому ребенку.

Слова вырываются сквозь зубы и оставляют ожоги. Ее глаза с бесконечными зрачками уставились прямо в меня. Безмолвно, покачиваясь как осенний листик, готовый вот-вот лишиться связи с источником своей крошечной жизни, она с жалостью, горечью и разочарованием смотрит туда, где должна находиться наша душа. Мечты рушатся и эта вязкая тьма окутала комнату. Это похоже на сломанные тормоза. Назад пути нет. Поезд несется вперед, разрезая неизвестность ревом, но мы то знаем, что впереди стена. Впереди будущее, в котором ты стоишь над ржавой раковиной, в руках сжимается зубная паста, а ее содержимое выплескивается наружу, отрывисто шлепается о кафель.

Я стараюсь не отрывать взгляд от девочки – боюсь потерять – и вижу в ее глазах застывшие капли, которые не находят выхода. Разрыдайся, давай! Это не бесполезно. Абсолютное опустошение. Где-то в глубине тела тлеет огонек любви и так хочется подбежать, обнять, кричать «лети». Но рефлекторно тепло окутывает рвотное пламя саламандры.

Вершина достигнута и мой желудок резко выворачивает, а девочка исчезает в расфокусе слез. Отчаяние и снова одиночество. В баре только мы с парнишей, который спас меня от вечных страданий в котле своей спонтанной улыбкой. Я беспорядочно скидываю вещи обратно в рюкзак и окидываю взглядом комнату. Конечно, от девочки осталось лишь вязкая обреченность. А была ли девочка? Она прокрадывается в мой рюкзак, эта самая обреченность, я вдыхаю ее запах. Такой пряный, холодный.

Поезд обреченности несется в стену или, может, к обрыву. Обрыв или стена, не так уж и важно. Важна неизбежность. И никто не в силах изменить этого. Поезд рухнет. Или расплющится. Но маленький выбор, а точнее иллюзия выбора, все таки есть. В какой поезд сесть, какое купе выбрать, с каким попутчиком разделить поездку? Каждое это решение приводит в другую реальность. В другой поезд. И каждый поезд – наш. Мы его выбрали, мы его заслужили. И вынести правду невозможно. Это разрывает сердце и сводит с ума. Все поезда придут к обрыву. Вопрос времени. Так стоит ли выбирать?

Я закрываю рюкзак, в который проникло отчаяние и переношу свое тело обратно, к вину.

Постепенно начинают всплывать картинки. Все яснее, трезвее. Мелькает детство. Переключается канал. Юг. Клац. Сапоги шаркают по горячему песку. Щелк. Советская квартира женщины за пятьдесят и тошнотворная туша рядом. Пш-ш. Мимолетное, будто чужое, счастье. Теплые руки нежно сжимают плечи. Слайд. Реальность. Темный бар, бархатный диван, бутылка дешевого вина, расплывчатое лицо. Видимо, вместе с содержимым желудка, меня покинул и разум. Плывут внутренности вперемешку с мозгами по грязным трубам канализации прямиком в залив, на пропитание рыбам, которые заразятся вязкой гнилью отчаяния. Эту ситуацию уже не исправить, а значит к чему рефлексия.

Меня всегда поражала особенность сознания. Одни ситуации оставляют след в душе, заставляя просыпаться в холодном поту спустя годы, другие закрадываются далеко в подсознание, выжидая момент, когда можно напомнить о себе, а третьи, казалось бы, ничем не слабее предыдущих, остаются без внимания. Погибают в пучине воспоминаний.

Почему бы не побеспокоиться о рыбках? Остановить распространение заразы и покончить с этим? Нет, не с помощью веревки, вы что. Для этого нужна смелость, жеманная жертвенность и совсем немного безумия. Нет. Сдаться. Чтобы сдаться, достаточно десяти квадратов где-нибудь на краю цивилизации и смирение с планами на тебя всех вокруг.

Раздай свою жизнь. Все страдали, и ты пострадай. Тебе жалко, что ли? Ах, эта любовь к страданию. Национальная черта. Семейная черта. Черта вида. Научись прощать – самое важное для тех, кто хочет похоронить себя в своем же теле.

Нет. Забудь нравоучения еврея, который заменил нам совесть. Не подставляй вторую щеку, им не станет этого достаточно. Откуси руку, которая замахнулась на тебя. Всепрощение – удел моралистов, которым нет места в реальной жизни. Все эти святые гады готовы поглотить тебя, не моргнув. Убедить всех, что творили деяния во имя доброчестия. К черту их честь.

Знаете, чем охарактеризуют двадцатые годы двадцать первого века? Новой честью – религией, адепты которой затесались в толпе. Они не дергают нити, а в иной раз боятся высунуть носа из норы. И как любая религия, ее первослужители – головы и спонсоры, не имеют ничего общего с канонами своей же церкви. Кто знает, в какой форме ее представят те, кто громче, выше, сильнее. Главное – выгоднее. Несите свое зерно нам, во имя Господа и благородства, нравственности и высшей цели.

Все те, кто заботится об экологичности, осознанности и новой чести, в какой момент чаша лопнет? Когда будет та капля, которая повернет историю вспять, отразит всю жуть в зеркале, которое левое делает правым?

Хочешь кричать? Кричи! Хочешь, чтобы твой враг плакал? Пусть плачет. Упивайся его слезами, наполняя трофейный кубок с ярко-розовыми неоновыми словами «Помни, ты лишь смертный».

Очередной плод моего воображения сидел напротив. Расплывчатая фигура вжалась задом в темно-зеленый бархат дивана, скрипя тканью джинс по кожаным вставкам. Тело фантома наклонилось вперед и потянулось за моей бутылкой. У меня в глазах двоилось или троилось, но призрак казался реальным, как и тупая боль в висках.

– Тебе придется купить еще, если решишь присоединиться.

Не терять же возможности допиться до чертиков в компании призрака. Мне надо много вина. Рука расплывчатого фантома медленно лила ярко-кровавую жидкость себе в бокал. Точь-в-точь такой же, как у меня. Пузатое стекло на толстой ножке. Он не собирался останавливаться и вино едва перелилось через край, но фантом изящно остановил струю, наполнил таким же жестом мой бокал и поставил полупустую бутылку на стол. Мы молча, не глядя друг на друга, залпом осушили кубки. Фантом молча встал, подошел к стойке и принес еще две бутылки. Он не мелочится и мне это нравится. Звук его шагов отражался от стен. Медленные. Громогласные. Шаги. У фантомов таких не бывает.

Глава 2
За все надо платить

Помню. Густая, тягучая пена цвета слоновой кости и соль с ароматом шампанского. На пачке нарисованы тонкие античные фигуры. Высокая, изящная девушка в полупрозрачном белом платье, босиком и с классическим древнеегипетским ожерельем на шее. Она шикарная, хоть и выдумана. Я бы хотела такое ожерелье себе. И девушкой этой хотела бы быть.

Напротив девушки загорелый, лысый египтянин с голым торсом. Слышала, во время жары египтяне клали кусок жира себе под парик, он таял и стекал на кожу, охлаждал. Представляю, как они воняли. Интересно, это выдумка?

Из комнаты доносится Нина Хаген с ее цветной пленкой[1]1
  Популярная в ГДР песня певицы Нины Хаген – Du hast den Farbfilm vergessen


[Закрыть] и едва слышное шуршание ключа в замке входной двери. Пришел Рус. Мой человек. Существует ли удача большая, чем отыскать своего человека? Я думаю, мне повезло. Но и не уверена на все сто.

Современность диктует свои традиции и работа над отношениями стала нормой. Мне же кажется, что отношения – то единственное, что не требует усилий. Не должно. Пусть хоть где-то будет сердечность. Пусть с горечью, но честно. Проект «Семья». Проект «Любовь». Ну уж нет.

Могут ли мелкие пакости судьбы, если хотите, отнять счастье? Если оно истинное – нет. Если пазл собран верно, а не втиснут в углубления насильно, то никакие пакости не пройдут.

Я выскакиваю из ванной и включаю душ, чтобы смыть с себя остатки пены. Вода в ванной еще горячая и тепла хватило бы на четверть часа, а то и пол. Но мне хочется скорее обнять Руса. Он теплее, чем вода. Быстрый душ и я уже бегу навстречу своему человеку, в раскрытые объятия. Как в нем тепло. Он пахнет орешками и счастьем.

Так мы можем стоять вечность. Родная душа. Родная, но недостаточно моя. Это свалившееся счастье я украла у кого-то, кто по-настоящему достоен. Втихушку, пока никто не видел, подкралась и захапала себе.

Однажды я разбирала фотографии и обнаружила, что недостаточно знаю того, кто на них изображен. Вот он, мой родной человек, я вижу его каждый день. Я знаю каждый его сантиметр. Знаю, какой он любит чай и какие сериалы предпочитает. Знаю, как справиться с его темными непослушными волосами до плеч. Знаю, как он стесняется веснушек и гордится густой бородой. Я коллекционирую знания о нем, но этого недостаточно. Каждый раз появляется что-то новое и мне становится страшно. А может и нет никакого мы? Может я все выдумала?

Если закрыть глаза, я почти не вспомню его лица. И не потому, что оно невзрачное или неприглядное, наоборот. Оно светится, оно идеально до боли. Его ледяные глаза против моих цвета кофе. Его темные волосы волнами против моих медных. Кто он? Какую часть я знаю? Десятую? Сотую? Тысячную? Мимолетное ощущение незнакомца. Я его ловлю, как бабочку-однодневку. Быстрее, тащи банку, мы посадим ее внутрь. Мы знакомы?

А потом обнимаю его и стою мокрая, в длинной майке. И босая, как та девушка на пачке с солью. С головы капает, но не жир. Рус, весь мокрый, стоит и смеется. Я гонюсь за ним по маленькой комнате и бросаю на кровать. Мы обнимаемся, даже не целуемся, а просто лежим. Я так люблю дышать им. Миндаль? Или все же оливковое масло? На что похож твой запах я так до конца и не поняла, но знаю, что он приятный. И все же, орех. И все же, счастье. За которое надо платить.

Ты проголодался. Я тоже. Мы едим пасту, пьем «Молоко Богородицы»[2]2
  Немецкое белое полусладкое вино Liebfraumilch, которое отличается недорогой стоимостью. В магазинах в России его можно часто встретить – оно в синей бутылке и с рисунком Богородицы на этикетке


[Закрыть] и смотрим друг в друга. Наступил момент, когда можно просто молчать и быть счастливым. А можно говорить ерунду. Или блистать ораторским кухонным искусством. Здесь можно все. И слова вьются бесконечным канатом. Ни начала, ни конца. Нерушимая середина. Мы его перетягиваем, этот канат, играем словами как котята с клубком. Мне повезло быть с тобой. Но за все надо платить.

Месяц спустя мы танцуем под Боуи[3]3
  Дэвид Боуи – популярный английский рок-исполнитель


[Закрыть]. На столе Крымское и салат с желтыми помидорами. Телефон разрывается смсками, но ты не берешь. Ты вдыхаешь запах моих волос и называешь своей жизнью. Я верю. Мы гармония. И за это надо платить.

А когда-то, очень давно, я сидела у тебя на коленях. Тесный бусик[4]4
  Мини-автобус по типу Transporter


[Закрыть], в котором уместилось человек десять-двенадцать. Внутри галдеж и громко играет Пантера[5]5
  Pantera – американская метал-группа


[Закрыть]. Мы едем по южному мегаполису, протискиваясь сквозь поток полудня.

– Откройте окно, дышать невозможно! Слышь, – беззлобное, но напористое обращение к водителю, и в машине открываются все окна разом. Чуткость с привкусом рок-н-ролла.

Дешевое пиво покрыло пол миниатюрного автобуса. Спереди доносятся пение и человеческий лай. Лето впорхнуло в открытые окна, а взамен в атмосферу выплескивается густой дым сигарет Данхилл.

Салон дышит табаком и свободой. Это наша вторая кожа. Лица расплываются в молодых пьяных улыбках. Впереди будущее. Злое и дурманящее.

– Чуваки. Вы вообще понимаете? Мы сейчас едем на концерт, где нас ждут. Ждут, понимаете? Если я достану руку из-под твоей задницы, друг, то произнесу тост! За рок-н-ролл, пьянство и свободу, мать их!

– Воистину, чувак!

Я держу в руках пластиковый станки с дешевым вином, волосы выкрашены в огненно-рыжий и начесаны – как в ГДР. Я оглядываюсь на тебя, смотрю прямо в бездонные глаза-океаны и ловлю твою хитрую улыбку, которую я давно раскусила.

По-моему, тогда я догадалась, что мы счастливы. И за это нас ждет расплата.

Обрывки. Клочки бумаги. Старые инструкции, важные документы. Мы роемся в старых билетах в перевернутой коробке, которая свалилась на меня с верхней полки. Уже не важно, что я искала и зачем. Нам смешно и мы толкаем друг друга, сидя на мягком ковре. Я бы и не подумала бы достать билеты и вспомнить каждый полет, если бы не предчувствия.

В нашей квартире все пропитано нами. Каждый угол помнит наши взрослые детские игры – признаки всепоглощающей, безусловной любви. Ты можешь быть дурачком, самым странным на этой планете, в этой комнате и, в то же время, уверенным – ты любим.

Стройные ряды корешков книг выстроились в алфавитном порядке. В те дни, когда работа не поглощает без остатка, мы садимся лицом друг к другу на кровати или полу, подминая ноги под себя, и читаем-читаем-читаем. Взахлеб, со смехом и слезами. Вместе. Тела, пропитанные эмпатией. Души, заполненные отзывчивостью. Самый тихий шепот, который не услышит один, почувствует на коже другой. Я молилась этому единству. И знала: расплата близко. Ближе. Горячо.

– Смотри, что нашла! Смотри! Это в том году было. А это мы отдыхали летом, помнишь?

Билеты пахнут миром. Не просто бумажки, а билет в воспоминания. Берешь в руки и мигом в аэропорту. Приятная усталость в шее от нескольких часов в неудобном кресле и предчувствие позднего ужина в незнакомом городе.

Предчувствие. Оно и привело меня туда, где мы сейчас. В то сейчас, где я любуюсь спокойствием. Билеты в воспоминания о последней поездке. Она была побегом. Наивное одобрение обернулось навязчивым присутствием третьего. Мне бы этого не хотелось. Свободные нравы – это хрень, которую придумали те, у кого атрофировалось чувство собственничества и самоуважения. Какая, к черту, свобода? Это миф, придуманный рабами. Свободные нравы – миф, придуманный аморалами. Один пьяный поцелуй, вымоленный слезами и восхищением. «Как хорошо, что мы есть. Как хорошо, что есть жизнь». И ее лицо уже возле меня, она насилует меня ртом, и мне страшно. Страшно, что так и надо. Ведь надо? Страшно, что оттолкнув – обижу. Обижу?

К горлу подкатывает. Я боюсь, что меня вырвет и делаю вид, что мне нужно отдышаться от такой страсти. В комнате находится Рус, он наблюдает за этим и мотает головой из стороны в сторону, укоризненно, но без злобы, глядя на меня. Я вижу этот вопрос: «Ну и зачем?». Я пожимаю плечами и шепчу: «Прости. Она бы обиделась». Он цокает, но кивает. Еще пара бутылок в межвременном пространстве. Я не знаю, когда мы, но уже с минуту наблюдаю за тем, как она, раздетая, ползет к моему человеку. Он оцепенел. Я оцепенела. Вспышки сменяют картинки. У меня кружится голова. Прежде от вина такого не было. Я мотаю головой, пытаясь прогнать плохой сон. Пьяный предательский калейдоскоп. Лица. Ступни. Льется вино. Это не моя бутылка.

Я не помню ничего, что было между поцелуем и кадром с розовой задницей в бирюзовых трусах. Все в тон ее волосам.

Сучка, слезь с моего человека. Мне хочется вопить, но из меня вырывается лишь сиплый стон, на который гостья оборачивается. Таких гостей на двери вешают в назидание тем, кто превысил лимит гостеприимства. Я вижу ее жадное лицо, она стоит на четвереньках, обернувшись на меня. Ее рука уже сползает к штанам, к ремню – моему ремню. Это я его подарила. Это меня бросает в жар каждый раз, расстегивая его. Глаза стервы блестят. Я знаю, ты слышишь мои мысли, мразь. Остановись.

Ее лицо искажает издевательская ухмылка, она смотрит прямо мне в глаза и расстегивает штаны. Мой человек лежит как вкопанный и не может пошевелиться. Я вижу, что он жив, он в сознании, его живот раздувается на вдохе и опадает на выдохе, но он нем. Его глаза стеклянны, а он обращен в живой камень.

У меня нет сил оставаться в сознании, я сижу на той же кровати, упершись спиной в стенку, но не могу пошевелиться. Никакой фантастики, это просто алкоголь. Или нет? Прежде у меня не бывало такой реакции, и не может быть – во мне течет кровь Колхиды, разбавленная тысячелетним вином Галилеи. Это достаточное оправдание алкоголизма? Вспышка меркнет, и последнее, что я вижу перед нездоровым сном – это озорные огоньки в зрачках блудницы и ее волосы-змеи, опутавшие моего человека. Ну и причудится. Спать.

– Она просилась полететь с нами, прикинь? – Рус перебирает билеты, читая надписи и сортируя их по датам. Я хмурюсь. Мне вообще не хочется о ней говорить, – Странная история. Я себя чувствую изнасилованным. Но и… мне стыдно. Я не понимаю, что чувствовать.

Рус мотает головой, как я в тот день, отгоняет мысли, но их выходит лишь взбаламутить.

– Мне это не нравится. Да и она мне не нравится. Слишком навязчивая. Я все помню. Ты прикинь, я вообще не была в сознании, мне кажется. Я не хочу чтобы она была рядом с нами.

– Прости. Это я виноват, – Рус замолкает, теребя билеты в руках и с громким выдохом выдает, – Но она так обижается, если я ей не отвечаю. И говорит, что сожалеет, что это произошло. А потом просит прийти пораньше на репетицию. Но я не хочу оставаться с ней наедине. Что-то я не понимаю.

Конечно, меня грызла ревность. Вот он, Демон-искуситель, который был в пути так долго. Я его ждала. Слишком долго ждала. Слишком долго готовилась. Он не придет, можно расслабиться. Бах! А вот и он. Теперь, когда я знаю его, ему не уйти. Ревность откусывает от меня кусочки, но я леплю их на прежнее место:

– Нет, ты не виноват. Я там была и у тебя не было шансов. Как и у меня. Не хочу ее видеть.

– Да, я знаю. Но, что поделать. Мне приходится пересекаться. И концерт никто не отменял. Мы будем жить все вместе три дня. Думаю, справимся.

Я понимала все – вложенное и не произнесенное. Русу не обязательно подбирать слова для своих чувств – мне все известно. Известно, что где-то в глубине он закапывал желание обладать другой женщиной. Он отгонял назойливые мысли, вложенные в его голову против воли. Во снах он видел ее, а просыпаясь придвигался ближе ко мне – безмолвно извиняясь. И я не винила его за суррогат чувств, насильственно засевший в сознании. Она поселилась и в моей голове.

Закрывая глаза, я видела злополучную задницу и размазанную по лицу помаду, красную струю желчи в мутном бокале и едкий смех. Превращение жены-единомышленника в параноидальную девицу. Тревога твердила: продуманная атака, берегись. Она была права.

– Я ведь как увидела Руса, сразу подумала, что было бы классно с ним переспать.

Вот такое признание. Делай с ним что хочешь. Мне нечего скрывать.

И тем самым она усыпила мою бдительность. Если это самое страшное: всего лишь мысль, всего лишь желание; если ты запросто это признаешь; если ты так наивна и проста – то чего мне бояться? Но паранойя не давала покоя. А заглушала я ее вином и неуклюжим юмором. Ну, как умею.

– Имя еще такое. Венера. Это же надо, назвать девочку как заболевание. Дурында ее маман.

– Ой, и правда. Смешно.

Смешно. Нам было смешно. Сидя на теплом, мохнатом ковре. Перебирая билеты. Лаская друг друга. Едва слышный шепот на ухо:

– За тебя умру.

– За тебя тоже. [6]6
  Отсылка к строчке из песни «Тоже» малоизвестной российской группы «Нет Неба», авторство Д. Орехов


[Закрыть]