Текст книги "Сольск"

Витька вытер руку о надетый на голое тело комбинезон. Валя протянул ему колу.

– Как мать?

Вопрос из двух слов сбросил настроение на ноль. Он собирался немного отвлечься от насущных проблем, а его ткнули в них носом.

– По-прежнему. Раз в неделю ко врачу. Еще дважды выходит в магазин за продуктами. Все остальное время у телевизора. Болеутоляющие не держат. Часто плачет. Обещали выписать рецепт на наркотики. Плюс давление. Скорая через день. Но самое скверное – страх. Оба понимаем, к чему дело идет, но боимся говорить об этом.

– Хреново. Уже облучали?

– Нет. Химия. Но, кажется, бесполезно, – ему было неприятно говорить об этом. Словно, проговаривая эти слова, он крал шансы на ее выздоровление. – Сам как?

Витька хмыкнул и отхлебнул из бутылки. Напускать на себя «бывалость» – его излюбленная привычка. Он на два года старше, но часто вел себя так, как будто был Валиным дедом.

– Как писюн в рукомойнике. Даже говорить не хочется. Одна фигня. Начиная с поломанного домкрата и заканчивая стройкой под окном.

Окна Витькиной квартиры выходили на строительную площадку. С утра до ночи там орали рабочие, шумели бетононасосы и автокраны.

– А тут еще эта история. Анька, когда услышала, что за капот и крыло двадцать тысяч платить придется, сказала: «Лучше бы тебя посадили». Совсем озверела. Если бы не дочка, бросил бы на хрен стерву.

Валя совсем забыл про деньги. Суд обязал их выплатить владельцу машины стоимость кузовного ремонта переднего крыла, которое они помяли, когда убегали от патрульки. А это две трети зарплаты, которую он распланировал до последней копейки.

– Философию сдал?

– Последняя попытка на следующей неделе. Если завалю, осенью отчислят. Что, впрочем, укрепит наше финансовое положение. Буду дальше банки с краской таскать. Арбайт махт фрай. Хотя не хотелось бы, конечно, посвятить этому увлекательному занятию остаток жизни.

– Да. Лучше уж гайки крутить. Я же тебе говорил, лучше забашляй, как это сделали все нормальные люди. Три тысячи – не великие деньги. Кстати, мне вчера Ден звонил, просил пару сотен на телефон подбросить.

Слышать это было неприятно. Валя считал Дениса своим другом и Витькиным знакомым. Они и познакомились через Валю. Денис за лето ему не позвонил ни разу.

– Хвастался, что закрутил дома с какой-то подругой. Родители уехали на море, и он гуляет по полной. Вернее отгулял, судя по просьбе. Охренеть – он баб меняет как перчатки. Ну, ничего. Вот Анька меня бросит, будет тогда праздник и на моей улице.

Валя с сожалением и стыдом подумал о собственном сексуальном опыте. Два неловких поцелуя с одноклассницей на выпускном вечере и робкое пятиминутное ощупывание левой груди случайной знакомой на дискотеке. Все.

Если бы у мамы не обнаружили опухоль, весьма вероятно он лишился бы тяготившей его девственности еще весной. Предпосылки были более чем серьезными. Девушку звали Кира Васильева. Они встречались две недели и вплотную приблизились к первому поцелую, когда вдруг все перевернулось с ног на голову. Общение превратилось в электронную переписку, бесперспективность которой проступала все отчетливее с каждым днем.

19.

Его немного отпустило. Бабки на лавке у подъезда затихли и притворились, что смотрят в другую сторону. Одна из них была глухой, но Юстас не помнил, которая.

– Давай. В восемь созвонимся, – Дрон похлопал его по плечу.

– Ага.

Юстас решил, что отключит телефон, как только доберется домой. Если догнаться вечером, снова начнет подрубать крышу. Лучше компьютер.

Путь от подъездной двери до входной показался бесконечностью. Слава Богу, он жил на первом этаже.

Родители еще не вернулись с дачи, и кроме бабули дома не было никого.

Скинув кроссовки, он направился в ванну. Помочился и заглянул в зеркало. С безумной физиономией нужно было то-то делать. На полке в шкафчике стоял дежурный нафтизин. По две капли в каждый глаз. Защипало. Он проморгался и снова посмотрел на отражение. Красноватые щелки между век превратились в широко раскрытые небесно-чистые глаза. «Так-то лучше». Юстас посмотрел пристальнее и подумал: а что если бы он владел телекинезом, как та девушка Кэрри? Он представил густой дым из-под зеркала, потемневший от огня кафель и провисшее посередине зеркальное полотно.

– Опять заснул? – из-за двери прокричала бабка. – Ну-ка вылезай оттуда, наркоман проклятый.

– Да выхожу, выхожу. Что ты разоралась? На этот раз он сдал туалет без боя.

В холодильнике стоял пакет ряженки. Он прихватил его с собой в комнату. В шесть, как и договаривались с товарищами по команде, он вышел в онлайн.

Танки. Курская дуга. Юстас сражался на стороне Советов. Сначала все шло хорошо. Но на двадцатой минуте выстрелом с тыла (куда смотрел этот чертов дурак Женя из Сочи, который должен был его прикрыть?) у машины оторвало башню, и для Юстаса бой закончился. Он ударил кулаком по столу и отодвинул от себя клавиатуру. Сгоревший танк он наворачивал больше месяца.

Ничего не оставалось, как загрузить «Властелина колец». Обычно это помогало ему вернуть душевное равновесие. Он одним глотком допил ряженку и целиком переключился на хоббитов и орков.

Юстас не слышал, как включил телевизор вернувшийся с работы отец. Не слышал, как мать трижды звала его к ужину. Не заметил, как черная волна больных фантазий накрыла его своей толщей и больше не отступала.

Под утро Ютсас насилу отбился от отряда орков и укрылся в пещере. «Вряд ли они рискнут напасть днем…» – солнечный свет лишал орков силы, и с наступлением дня они старались не ввязываться в драку. – Немного отдохну и двинусь дальше».

Из раны на руке текла кровь. Юстас попробовал вытащить стрелу, но та рыболовным крючком вцепилась в плоть. Он обломил древко и перемотал рану разорванным дорожным мешком.

Юстас помнил, как выглядят Врата со стороны Средиземья: огромная покосившаяся деревянная дверь, побитая короедом, стянутая железными полосами сверху и снизу, с массивным железным кольцом вместо ручки, вставленная в такую же древнюю и ветхую дверную коробку. Дверь стояла в песках Белой Пустыни, и дорогу к ней знал один-единственный человек в Средиземье – жрец Фальк. Но как выглядели Врата здесь, в Скалистом ущелье?

Надо задобрить стража. Кровью. Проклятый кровопийца не берет другой дани. Всего стакан. Пусть подавится. Сначала Юстас хотел нацедить из раны, но она перестала кровоточить. Каждое прикосновение к обломанной стреле отзывалось резкой болью. Он достал нож и закатил рукав рубахи.

Красный шар единственного солнца Среднего мира медленно поднималось из-за горизонта. За спиной кто-то крикнул и схватил его за руку. Он повернулся.

– Ты что совсем рехнулся? Ну-ка, посмотри на меня.

Словно сквозь толщу прозрачной дрожащей воды он увидел женщину. В ней было что-то знакомое. Кажется, это был Оракул, который должен указать путь.

– Юра, ответь мне.

– Забери у него нож. Он тебя не слышит.

Рядом с женщиной появился темный мужской силуэт.

– Посмотри: у него и глаза стеклянные. Вызывай скорую.

Его толкнули, и он свалился на пол.

Какая нелепая смерть в двух шагах от выхода. Он зажмурился, ожидая последнего смертельного удара. Вместо этого кто-то перевернул его и посветил в лицо фонариком. Юстас открыл глаза. Перед ним сидел человек в белом халате.

20.

Сквозь большое зарешеченное окно в комнату попадал лунный свет.

Двумя рядами вдоль стен и одним посередине стояли кровати. Тесно обернутые простынками, как покойники в саван, в них спали люди. Воздух вонял мочой и рвотой. Впрочем, не так сильно, как тогда в трубе сточной канавы. Голова кружилась. Живот болел так, словно кишки кто-то затягивал в узел.

Дима вспомнил свое превращение и провел ладонью по другой руке, а потом по лицу. Все в порядке. Он снова был человеком.

Присев на край, справа от себя Дима разглядел бородатого деда, который ворочался во сне и что-то монотонно бубнил себе под нос. Где-то в углу играл плеер.

Слева, в двух шагах от него, ломанная желтая линия электрического света обозначала приоткрытую дверь. Дима встал, толкнул дверь и вышел в ярко освещенный казенный коридор.

В торце, склонившись над письменным столом, сидела грузная, одетая в белый халат женщина пятидесяти лет и читала книгу.

– Здравствуйте.

Женщина оторвала взгляд от книги и вопросительно посмотрела на Диму поверх очков.

– Где я?

– Приют больного воображения. Городская психиатрическая больница.

– Нет, правда?

– Трое суток напролет вы настойчиво твердите, что превратились в жука, а на четвертые удивляетесь, что очутились в дурдоме.

– В муравья, – поправил ее Дима.

– Извините, если для вас это так важно. Конечно, в муравья, – губы тетки презрительно надулись и согнулись в легкой ухмылке.

– А где мои вещи? – Дима вспомнил про часы.

– Все, что было на вас в момент поступления, – в гардеробе. Про остальное мне ничего не известно, – женщина подняла книгу к глазам и уткнулась в нее носом, что означало: разговор закончен. С глянцевой обложки на него смотрели огромные женские глаза. Ниже было написано: «Дарья Донцова. Ироничный детектив». Название закрывали пальцы.

– Подскажите, а где здесь…

– Обратно до конца и налево, – не отрывая глаз от книги, царственным жестом она указали в противоположный конец коридора.

Входных дверей в туалете не было. Коричневый кафель на полу отскочил на две трети, обнажив бетонную стяжку. Внутренние перегородки между унитазами отсутствовали, а сливные бачки крепились под потолком.

Дима помочился в грязный красно-коричневый от ржавчины писсуар, забитый окурками, и побрел обратно в палату.

21.

На тете было то самое темно-синее, почти черное платье, в котором ее хоронили.

– Разве ты не… – Анжела запнулась, подбирая слово.

– В земле слишком темно и сыро. К тому же одна мысль не дает мне покоя. И я подумала, отчего бы нам не встретиться.

От знакомого голоса, которого Анжела не слышала больше четырех лет, по спине побежали мурашки.

– Нам надо поговорить.

– О чем?

– О тебе. Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?

– Нет.

Тетя вздрогнула, словно ее ударили по лицу.

– Вот так просто «нет»?

– Кажется, мы ошиблись. У меня нет способностей. Упражнения – пустая трата времени. Издевательство над собой и над инструментом. Вряд ли из этого что-то выйдет, даже если я буду бить по клавишам еще сто лет.

– И это все?

– Да.

– А ты не хочешь мне рассказать, как превратилась в проститутку? – тетин голос подскочил вверх на две октавы. – Бездарная неудачница. Тварь.

Сколько времени я потратила на тебя. Тупое ничтожество, притворяющееся талантом…

Анжела вынырнула из сна и приоткрыла глаза. Сквозь плотно зашторенные окна на пол падал луч солнечного света. Она прищурилась и посмотрела на часы. Половина десятого. Начать давить на клавиши Анжела должна была еще полчаса назад.

Ничего. Она будет играть на час дольше. И к черту работу. В кошельке оставалось чуть больше трех тысяч, и она вполне могла себе позволить короткие каникулы до конца недели. К тому же сегодня был четверг, и лучше было бы, не спеша, купить сладкого к вечернему чаю.

По-прежнему лежа в кровати, она прислушалась к тишине в голове. Анжела вспомнила, как вчера собиралась ко врачу. А если не торопиться? Сейчас она чувствовала себя абсолютно здоровым человеком. Возможно, он ушел. Исчез – как они и договаривались. Ведь она сделала все, что он хотел.

22.

Утро началось с обхода врача.

– Доброе утро, господин Фролов. Как ваше самочувствие? Тяжесть в голове, боли в суставах, тошнота, рвота?

Врач был худым человеком невысокого роста с залысиной до макушки и пытливыми светло-карими, почти желтыми глазами.

– Нет, все нормально.

– Очень хорошо. Так что же с вами произошло?

– Сам не знаю.

– Понятно, такое бывает. Музыка навеяла. Мы не смогли установить точный состав психотропного вещества в вашей крови. Видимо, какая-то экзотика.

Настоятельно советую вам прекращать с этим делом. Тем более, что, судя по вашим венам и комплекции, процесс еще не зашел слишком далеко.

– Вы что-то путаете. Я не…

Врач поднял правую руку ладонью вперед, требуя тишины.

– Я постараюсь не задерживать вас здесь надолго и не перегружать медикаментами, но некоторое время понаблюдать за вами просто необходимо. Кстати, после выписки вы станете на учет в диспансер.

После обхода Дима познакомился с соседями по палате. То ли в шутку, то ли из практических соображений палата была разбита на сектора. Первый сектор – ряд кроватей слева вдоль стены от дверей до окна – алкаши после белой горячки: дядя Гриша, дядя Саша и Федя. Средний ряд – наркоманы пытавшиеся покончить с собой: Гринев, Денис и собственно Дима. Две кровати последнего ряда – «пищевики»: жирдяй Костя, страдавший булимией, а скелет Вадим – анарексик.

Пациенты вели себя в полном соответствии с диагнозом. Алкаши страдали с похмелья: злились, ругались, хватались за голову и часто бегали в туалет покурить. Несостоявшиеся самоубийцы, подавленные вдруг навалившимся на них осознанием ужасной глупости совершенного поступка, лежа на кроватях, тихо ковырялись в собственных душах. «Пищевики» горячо спорили о хлебе насущном.

Единственным настоящим сумасшедшим был Стасов, который занимал последнюю кровать в наркоманском секторе. Это был худой смуглый парень лет на семь младше Димы. Руки он все время держал прижатыми к груди, отчего походил на цирковую собаку. Провисшие щеки и вывернутые наизнанку нижние веки образ абстрактной цирковой собаки уточняли – он был похож на циркового бульдога. Контакт с внешним миром у Стасова отсутствовал. Он не отвечал на вопросы и непрерывно что-то шептал себе под нос про гоблинов и Сталинградскую битву. Судя по застиранному, но безупречно чистому постельному белью на его кровати, здесь он появился тоже недавно.

После обхода были водные процедуры, потом прием лекарств, потом столовая.

Завтрак оказался вполне съедобным. Манная каша была с маслом, а к чаю прилагался кусочек бисквита. Быть пациентом дурдома оказалось не так и плохо. Во всяком случае лучше, чем пациентом травматологического отделения, куда его обещал отправить Тарасов.

После завтрака больные оказались полностью предоставлены себе. Все, кроме Кости, который оставался в столовой до ее закрытия, тайно клянча у больных объедки, вернулись обратно в палату. Дима лег на кровать и прислушался. В голове тихо скребли жесткие когтистые лапки, как будто в ухо залез таракан. Это не было болезненно или неприятно, даже, напротив, как будто успокаивало. Он заснул, и ему приснилось, что он снова в трубе сточной ямы.

…Черная гладь слегка дрогнула – и из грязи поднялся утопленник. Сначала он медленно перевернулся со спины и стал на колено, потом разогнулся и поднялся во весь рост. Грязь вязкими потоками сбегала вниз по лицу. Некоторое время он смотрел черными впалыми глазами то на Диму, то на светлый круг выхода из трубы, потом полез в нагрудный карман и достал солнцезащитные очки.

«Зачем ты их сломал?»

Дима хотел бежать, но не мог пошевелиться. Страх сковал тело.

«Они мне очень нравились. Краски в них были сочные, и свет на глаза не давил. А теперь… Хотя ладно. Забудь. Я хотел поговорить о другом. Тебе, насколько я понимаю, нужны деньги. Они у меня есть. Много денег. Намного больше, чем ты можешь себе представить. И тем более потратить. Я охотно поделюсь ими с тобой. Но ты должен мне помочь с одним пустяковым дельцем».

23.

По четвергам она навещала родителей.

Ужин напоминал визит посла в МИД вражеского государства. Холодный (она подумала, что на столе вместо лапши должно было стоять заливное) и подчеркнуто вежливый. Шесть лет назад они разошлись во мнениях. Отец считал, что Анжела должна была учиться на юриста, а она захотела стать музыкантом.

– Тогда поспеши обзавестись ослом, собакой и петухом и отправляйся в Бремен. Если что, это где-то в Германии.

Мать перешла на сторону опыта и житейской мудрости. Анжела осталась в меньшинстве, но все равно поступила по-своему.

Несмотря на поздний час, солнцезащитные очки она не снимала.

– Скрываешься от папарацци? – отец приподнял брови и отправил в рот ложку куриной лапши. Метать камни в ее сад несбывшихся надежд было его излюбленным занятием.

– Что-то в этом роде.

Со вчерашнего дня солнечный свет резал ей глаза. Настолько сильно, что в обед она побоялась выйти на улицу.

Лапша повисла из угла рта отца. Противно шморгнув, он втянул ее в себя. Мать шутливо-укоризненно посмотрела на него.

Зомби-папа и мышка-мама. Как они могли оказаться ее родителями? В детстве ей не раз приходила в голову мысль, что она – приемный ребенок в семье. А ее настоящие родители, смелые и свободные, погибли в автокатастрофе (или еще что-нибудь в этом роде).

– Что с работой?

Два года назад, после первой ночи в «Стране грез», она наплела им про риелторскую контору.

– Нормально.

– Можно поздравить с удачной сделкой? – он кивнул на серьги, купленные с гонорара полуночного психа. Отец всегда отличался особенной наблюдательностью.

– Два миллиона за трешку в Южном. Десять процентов комиссионных.

Он уважительно присвистнул. В полном соответствии с духом времени он воспринимал только цифры, и проявлял полное безразличие к любому искусству. Отец относился к типу людей, перешедших на цифровое восприятие мира.

– Дать сметаны?

– Нет. Спасибо, я все, – она вытерла руки о салфетку.

– В холодильнике на верхней полке стоит чизкейк Буше. Если не сложно…

– Сейчас порежу, – Анжела подошла к холодильнику и открыла дверку.

Вместо коробки с пирожным на полке стояла папка с надписью «Основные средства» на корешке. Буквы были выведены толстым синим маркером.

Анжела отступила назад, споткнулась о табуретку и едва не упала. Зазвенела посуда, и она приготовилась услышать, как кружки посыплются на пол.

– Что случилось? – голос матери звучал как будто издалека.

– Все нормально.

– Ты чай будешь?

– Нет. Попозже, – она нащупала под ногами опрокинутую табуретку, поставила ее на ножки и села.

24.

Ее тело по-прежнему оставалось в родительской квартире, но сознание как будто раздвоилось. Анжела чувствовала холод из открытого холодильника, слышала его урчание, но перед глазами стоял книжный шкаф, заставленный папками.

Женская рука, узкая и старая, с дряблой кожей и вздутыми синими венами под тонкой веснушчатой кожей взяла папку с полки.

Сальдо начальное. Оборот по дебету. Оборот по кредиту. Сальдо конечное. Таблица из четырех столбцов, заполненная цифрами. Тощий палец отвратительным корявым ногтем перевернул несколько страниц и скользнул сверху на середину листа. «Завтра после обеда надо заехать к Оле. На пару минут по дороге в инспекцию. Или лучше на обратном пути…» Обрывки чужих мыслей дремой наплывали на сознание. Она видела не сквозь другие глаза, а именно другими глазами – сквозь жирную ретушь чужого восприятия. Вспомнился Терентьев. «Как в анекдоте. Только бухгалтерии прибавится».

Вдруг она заметила, что перестала чувствовать табурет под собой и давно не слышит ни холодильника, ни телевизора. Последняя ниточка между сознанием и собственным телом оборвалась.

А что, если она умерла? Прямо там, посреди кухни. Кровоизлияние в мозг и мгновенная смерть. Внезапно возникший неделю назад в голове голос был предтечей, и все эти истории про переселение душ умерших – это не просто страшилки на ночь. Мысль забилась выброшенной на берег рыбой.

Она попробовала припомнить до мелочей последние секунды пребывания в своем теле. Просьба подать десерт. Вибрирующая дверка холодильника. Голос телеведущего. Ничего особенного, предвещающего страшные метаморфозы, не происходило. И сама она ничего не делала. Все случилось само собой.

Вдруг костлявый палец прекратил свое движение вдоль колонки «Конечное сальдо» и замер на нижней строчке. Кажется, старуха почувствовала чужое присутствие. Она потерла глаза и поправила цепочку на шее.

Анжела не видела украшения, но живо представляла себе чешуйчатые крупные звенья из дутого турецкого золота и католический (хозяйка тела узнала о различии между христианским и католическим распятием только через шесть лет после покупки украшения) крест.

В кабинет постучали. На пороге появилась виновато улыбающаяся женщина в полосатом платье.

«…Как тельняшка, которую купила мне мама. Пятьдесят шесть лет назад в Анапе. В тот день на рыбалке Петька не давал мне удочку. За это я выпустила из банки морских блох, которых он наловил для наживки».

Анжела была единственным ребенком в семье, и Петькиных блох она не выпускала.

– Марья Федоровна, уже девятый час.

– Ты оплатила соцстрах? – неожиданно властный старческий голос плохо сочетался с детским морским воспоминанием.

– Конечно, Марья Федоровна. Еще вчера. Может, завтра продолжим?

– Завтра отчет должен быть сдан, поэтому закончить его мы должны сегодня. Никто никуда не уйдет, пока мы не закончим работу, – старуха скрюченным пальцем указала на дверь. – Постой. Еще мне нужен журнал-ордер по двадцатому счету за январь на бумаге. Не могу больше читать с экрана. Глаза болят.

– Конечно, Марья Федоровна. Как скажете. Женщина вышла. Старуха достала из ящика стола круглую пудреницу и чуть не уронила ее, когда увидела в зеркале собственные глаза.

– О Боже!

Изумление и холодный скользкий ужас. То же самое, что Анжела сама испытала во время знакомства с мистером Хайдом. Взгляд старухи вцепился в отражение.

– Можешь не прятаться. Я все равно вижу тебя. Немедленно убирайся отсюда!

Как она могла видеть то, что увидеть нельзя? Лживая маразматичка.

– Немедленно убирайся. Слышишь? Пытаться отвечать было бессмысленно. Разговор довел бы до истерики их обеих. Да и что толку – старуха все равно ничем ей не поможет.

25.

Сорок четвертый вопрос: метафизика Имманула Канта. Глаза слипались. Он давно перестал понимать, и чтение превратилось в мысленное фонетическое упражнение. Валя перевел взгляд с конспекта на вошедшую в комнату маму.

– Второй час ночи. Ложись спать. Перед смертью не надышишься, – она невесело усмехнулась и добавила: – По себе знаю.

По спине пробежали мурашки. Валя отложил конспекты и посмотрел на нее.

В ночной рубашке она выглядела особенно плохо. Чепчик на голове напоминал о выпадающих клоками волосах, клубки которых плохо смывались в унитазе. Щеки впали, а левый глаз наполовину закрывала мутно-желтая катаракта. Поймав его взгляд, она достала из кармана ночной рубашки очки и дрожащей рукой надела их на переносицу.

– Так лучше?

– Мне все равно. Я люблю тебя такою, какая ты есть. Кстати, ты помнишь, что в пятницу у тебя день рождения. Что тебе подарить?

В прошлый раз это был тот самый «Самсунг» с локатором от «МТС». Он одурачил мать в ее день рождения. Когда она заболела, это стало выглядеть особенно отвратительным. Теперь появилась возможность исправиться.

– Дисконтную карту в городскую аптеку или полугодовой абонемент в радиологическое отделение.

Кажется, к ночи ее отпустило. Наверное, болезнь тоже устает грызть человека и иногда отдыхает.

– А если серьезно?

– Убери в квартире и накрой стол к приходу гостей. Это будет лучшим подарком. Я позову Аню, Иру и Свету. Хотела бы их увидеть.

«В последний раз», – мысленно закончил он фразу. Именно это ты хотела сказать.

Прощальный вечер или прижизненные поминки – вот как это будет выглядеть. Гостьи придут с четным количеством цветов и в черных платках. Сядут вокруг хозяйки и начнут осыпать ее достоверными историями о чудесных исцелениях, сменяя друг друга, чтобы по очереди поплакать в туалете. Он не хотел участвовать во всем этом. Но отказать умирающей матери он тоже не мог.

26.

 
Когда в тебя
Вселился этот бес?
И до, ре, ми,
Фа, соль, ля, си
И фа-диез.
 

Слова бородатого шлягера крутились в голове закольцованным роликом. Что-то выскользнуло из рук и упало на пол. Анжела пришла в себя.

Она стояла в темноте посреди просторной комнаты. Она снова была одна. Старуха исчезла. Может, заснула. Анжела перестала чувствовать ее. Никаких признаков второго сознания не было. Она ощупала грязными липкими руками лицо, провела рукой по груди и животу и нащупала вышитую стразами надпись на майке: Enjoi. Это про нее. Кошмар кончился. Все вернулось на свои места. Хотелось кричать от счастья.

Судя по квадрату окна, она была в спальне «Страны грез». В теплом воздухе витал едва уловимый запах «Фаренгейта». Где-то рядом спал солидный папик. Древнейшая профессия обязывала знать мужской парфюм и его стоимость.

Но ни его дыхания, ни шелеста одежды она не слышала. Тишина была поразительной: она слышала стук собственного сердца. И не чувствовала ничего, кроме запаха. Возможно, в комнате всего лишь лежала одежда владельца респектабельного одеколона.

Пальцы рук слиплись. Срочно в душ. Анжела сделала шаг – и больно ударилась ногой о невидимое препятствие. Перестановка? Она обогнула условный стул, подошла к окну и дернула занавеску.

Ночной пейзаж за окном оказался незнакомым. Она была не дома, не на работе и не у родителей в гостях. Что ж, не важно. Находиться в чужом доме куда комфортнее, чем в чужом теле. Выключатель оказался не там, где она ожидала. Щелчок. Загорелся свет. Анжела зажмурилась и отступила в полумрак прихожей.

Незнакомая спальня в незнакомой квартире. Слева на расправленной кровати лежало окровавленное тело чернокожего мужчины. Остекленевшие глаза смотрели ей прямо в лицо. От кровати к тому месту, где она стояла, шли кровавые следы. На полу лежал грязный нож. Анжела вспомнила стук упавшего в темноте предмета, вернувшего ее в сознание. Перед глазами появились слипшиеся от крови пальцы. Пока она находилась в теле старухи-бухгалтерши, кто-то побывал в ней.

Она набрала в легкие воздуха и задержала дыхание.

Цвет кожи убитого заставил задуматься ее о собственной географии. Египет, Зимбабве или Мозамбик? По фонарям внизу вдоль тротуара и фарам проезжающих автомобилей сложно было судить. Впрочем, чугунные батареи, репродукция Шишкина на стене и газета «Сольские новости» на прикроватной тумбочке позволяли надеяться, что она по-прежнему находится в родном городе.

«Ну что ты застыла как статуя? – неожиданное возвращение мистера Хайда заставило ее вздрогнуть. – Пойдем домой. И не переживай за этого черномазого. Он сам виноват. А ведь мы могли быть друзьями. Видишь, к чему приводит глупое упрямство. Нет, я не пытаюсь тебя запугать. Просто хочу, чтобы ты знала, что лучше со мною не ссориться».

27.

Изначально он не собирался убивать ученого.

Во-первых, форма выглядела многообещающей. Негр часто рассказывал крысе о своих предположениях, проявляя при этом чрезвычайную проницательность и дальновидность. Всегда был бодр и подтянут. Его здоровое и крепкое тело могло прослужить не одно десятилетие. Во-вторых, у них было много общего. Негр тоже был чужаком в этом городе и тоже был полон масштабных планов. Он тоже твердо шел по пути их реализации. В-третьих (а может быть и во-первых – это как посмотреть), он хотел отыграться на нем. Негр унизил его. Скорее всего, неумышленно, но это не имело значения. Он заставил его поселиться в смертельно тесной форме, держал взаперти и ставил свои дурацкие эксперименты. За это он должен был ответить. А для того чтобы ответить, он должен был продолжать жить.

Но так он думал вначале. Позже его точка зрения в корне изменилась.

За два месяца их знакомства ученый многое понял, хотя так и не разобрался, кто у кого под колпаком. Из потенциального раба он превратился в опасного противника, единственным надежным способом нейтрализовать которого было убийство.

Жаль. Он отлично бы пополнил команду. Но марлевая повязка, резиновые перчатки и герметично закрываемый аквариум усложнили дело. Можно сказать, негра убила его осторожность.

При других обстоятельствах можно было бы подождать. Тем более, что очень скоро он широко расставит сети и счет пойдет на десятки тысяч форм. Вероятность, что негр оказался бы в их числе, более чем высокая. Но был еще один пунктик. Подопытные муравьи требовали скорейшего разрешения вопроса: они вносили мучительное неудобство и всерьез мешали заполнению. Пока он не избавится от насекомых, каждая заполненная им форма будет первые сутки ползать на брюхе и возбуждать интерес свидетелей. Назойливый вопрос: «А что это с ними происходит?» – будет снова и снова нарушать тишину. Он собирался залить кипятком проклятый муравейник и покончить с ним. Но контакт оборвался. С емкими формами это случается сплошь и рядом. Девчонка сбежала. Работа оказалась выполненной лишь наполовину.

28.

Ослепительный свет огнем полоснул по сетчатке. Анжела зажмурилась. Свет продолжал пробиваться сквозь веки. Кровяные сосуды пылали красными деревьями на сине-черном фоне. Она приложила к глазам ладони. Так было лучше. Но только глазам. Теперь свет жег руки. Как будто она проспала пару часов на пляже в полдень и обгорела до волдырей. Анжела сдвинулась в тень.

В пяти шагах перед ней прошуршал колесами автомобиль. Где-то играл радиоприемник.

– Магазин «Бугор» предлагает вам широкий ассортимент строительных материалов. Приходите. Наши цены вас приятно удивят.

Реклама закончилась. Трижды пропищал сигнал.

– В Москве семь часов утра.

Грязными липкими ладонями она ощупала ссадины на лице. Майка прилипла к телу. Жирные волосы спутались, сбились и веревками свисали с головы. Ногти были сломаны, локти сбиты.

Память, как игрок в карты, выбрасывала перед разумом на стол картины вчерашней ночи. Книжная полка в холодильнике… Скрюченные артритом пальцы… Распахнутый от ужаса глаз старухи в зеркальце, чуть присыпанном пудрой… Черное окровавленное тело на белой простыне… Пустынная ночная улица… Навес остановки в первых лучах солнца…

– Пьяная что ли?

– Бомжует. А может, потаскали и выбросили. Кто знает?

Разговаривали две женщины. Анжела повернулась на звук голосов.

– Эй!

Голоса смолкли.

– Пожалуйста…

Ответом стали удаляющиеся шаги. Она представила себя со стороны. Измятая и грязная бродяга, зажмурив глаза, просит о помощи. Реакция невидимых собеседниц была более чем предсказуема.

Солнце продолжало жечь. Она сдвинулась в тень еще глубже. Попытка хоть немного приоткрыть глаза провалилась – боль была нестерпимой. Потекли слезы.

– Господи, сделай так, чтобы это был только сон. Сон во сне. Такое ведь нередко случается.

В голову лезла всякая чушь. «Теперь она мертва. Ее ручные змеи проели ей глаза». Где она могла прочесть эту чудовищную фразу? То ли Рембо, то ли Бодлер… Не важно. Одну змею звали Гордыня, другую – Бездарность.

Грохоча пустым кузовом, проехал грузовик. Потом остановился троллейбус (она узнала его по гулу электродвигателя) и зашипел раскрывающимися дверями.

Надо позвонить. Кому? Людка наверняка спит. Остаются родители.

«Наконец-то ты о них вспомнила. Кажется, твоя независимость разбилась вдребезги о первое серьезное происшествие. “Мне от вас ничего не нужно. Не учите меня жить. Я сама решу, что мне делать…” Сотни высокопарных фраз на деле оказались пустым звуком?»