Текст книги "Я умею прыгать через лужи"
![](/books_files/covers/thumbs_150/ya-umeyu-prygat-cherez-luzhi-217242.jpg)
Автор книги: Алан Маршалл
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава восьмая
Моя нога от колена до лодыжки находилась теперь в лубке, гипс со ступни и бедра сняли. Боль прошла, и я больше не желал себе смерти.
Я слышал, как доктор Робертсон говорил старшей сестре:
– Кость срастается медленно. В ноге слишком вялое кровообращение.
А однажды он сказал ей:
– Мальчик очень бледный… Ему не хватает солнца… Вывозите его каждый день в кресле, чтобы он посидел на солнце. Хочешь покататься на кресле? – спросил он меня.
Я онемел от восторга.
После обеда сиделка подкатила к моей кровати инвалидное кресло. Увидев выражение моего лица, она рассмеялась.
– Теперь ты сможешь ездить наперегонки с Папашей, – сказала она. – Приподнимись, я обхвачу тебя рукой.
Она усадила меня в кресло и осторожно опустила мои ноги так, чтобы они касались сплетенной из камыша нижней части коляски. Но до деревянной подставки, сделанной наподобие выдвижной полочки, они не доставали и беспомощно болтались.
Глядя на подставку, поначалу я очень расстроился, что у меня такие короткие ноги, – ведь это будет сильно мешать во время колясочных гонок, однако быстро утешился мыслью, что отец наверняка смастерит мне ступеньку, до которой я достану, а руки у меня сильные.
Своими руками я гордился. Недолго думая, я уверенно ухватился за деревянные обода колес, но у меня тотчас закружилась голова, и я позволил сестре выкатить кресло из палаты и по коридору вывезти меня в залитый солнцем мир снаружи.
Когда мы проезжали через дверь, ведущую в сад, свежий, чистый воздух и солнечный свет обрушились на меня неистовым потоком. Выпрямившись в кресле, я приподнялся ему навстречу, наслаждаясь сверкающей синевой неба и ласковым прикосновением воздуха к лицу, словно ловец жемчуга, только что вынырнувший из морских глубин.
Три месяца я не видел неба, облаков, не чувствовал тепла солнца. Теперь все это вернулось ко мне, словно заново сотворенное, совершенное в своем великолепии, сияющее, как никогда прежде.
Сестра оставила меня на солнышке возле молодых дубков, и хотя день выдался безветренный, я слышал, как они перешептываются между собой. Отец утверждал, что они всегда так делают.
Мне стало интересно, что произошло с миром, пока меня не было, почему все так переменилось. Я наблюдал за собакой, которая трусила по улице по другую сторону высокого дощатого забора. Никогда еще я не видел такого прекрасного пса: как мне хотелось погладить его и поиграть с ним. Откуда-то сверху подал голос серый дрозд, и его песня показалась мне бесценным подарком. Я смотрел на гравий, на котором стояло мое кресло. Каждый камешек обладал собственным цветом, их тут были миллионы, и они образовывали причудливые маленькие холмики и овражки. Некоторые камешки затерялись в траве, окаймлявшей дорожку, и над ними нежно склонялись изогнутые стебельки.
До меня доносились крики игравших детей и цокот лошадиных копыт. Залаяла собака, а где-то далеко, над крышами домов, разнесся свисток проносившегося мимо поезда.
Листья дубков обвисли, словно нечесаные жесткие волосы, и сквозь них мне было видно небо. Листья эвкалиптов блестели, отражая бриллиантовые блики солнца, отчего у меня зарябило в глазах, отвыкших от такой яркости.
Я свесил голову на грудь и зажмурился, и солнечный свет обвился вокруг меня, заключив в свои ласковые объятия.
Через некоторое время я поднял голову и принялся испытывать кресло, хватаясь за обод, как это делал Папаша, и пытаясь развернуть колеса, но они глубоко увязали в песке, а обочина дорожки была выложена камнями.
Тогда я решил проверить, как далеко смогу плюнуть. Я знал одного мальчишку, который мог доплюнуть до противоположной стороны дороги, но у него выпал передний зуб. Я потрогал свои зубы – все они были на месте и даже не качались.
Внимательно оглядев дубки, я решил, что смогу залезть на все, кроме одного, а на него и лезть не стоило.
Вскоре я увидел шедшего по улице мальчишку. Проходя мимо забора, он колотил палкой по доскам: за ним следом трусила коричневая собака. Этого мальчишку я знал. Его звали Джордж, и в каждый день посещений он со своей матерью приходил в больницу. Он часто давал мне всякие интересные вещи: комиксы, карточки из папиросных упаковок, а иногда и леденцы.
Мне нравился Джордж: он хорошо умел охотиться на кроликов и держал хорька. А еще он был добрый.
– Я бы много чего тебе принес, – однажды сказал он мне, – но мне не разрешают.
Его собаку звали Снайп, и этот пес был так мал, что мог пробраться в кроличью нору, и Джордж говорил, что он готов схлестнуться с любым противником, лишь бы условия были честные.
– Если хочешь преуспеть в охоте на кроликов, нужна хорошая собака, – убежденно говорил Джордж.
Я был с ним согласен, но считал, что хорошо бы завести борзую, если мама позволит.
Джордж придерживался того же мнения.
– Женщины не любят борзых, – мрачно заявил он.
Я тоже так думал.
Я считал Джорджа очень умным и рассказал о нем матери.
– Он хороший мальчик, – сказала мать.
В глубине души я в этом немного сомневался и надеялся, что не такой уж он хороший.
– Не люблю неженок, а ты? – как-то спросил я у него. Это была проверка.
– Нет, черт возьми! – ответил он.
Этот ответ меня удовлетворил, и я заключил, что он не такой хороший, как кажется моей матери.
Увидев его на улице, я страшно обрадовался.
– Как дела, Джордж? – крикнул я.
– Неплохо, – сказал он, – только мать велела мне идти прямо домой.
– А-а, – разочарованно протянул я.
– У меня есть леденцы, – сообщил он таким тоном, словно речь шла о чем-то обыденном.
– Какие?
– «Лондонская смесь».
– Это, по-моему, самые лучшие. А есть у тебя такие круглые, ну ты знаешь, в обсыпке?
– Нет, – ответил Джордж, – эти я уже все съел.
– А-а! Неужели… – огорченно пробормотал я.
– Подойди к забору, я тебе отдам то, что осталось, – поторопил меня Джордж. – Я уже объелся, у меня дома их полно.
Мне и в голову не пришло отказаться, но после лихорадочной и бесплодной попытки привстать я сказал:
– Пока не могу ходить. Меня все еще лечат. Я бы подошел, если бы не лубок на ноге, он мне мешает.
– А давай я переброшу их через забор, – заявил Джордж.
– Спасибо, Джордж!
Он отошел подальше от ограды, на дорогу, оставляя место для разбега. Я наблюдал за ним с одобрением. Такие приготовления, несомненно, доказывали, что Джордж отлично владеет искусством метания.
Он оценил расстояние, расслабил плечи…
– Ну, лови! – выкрикнул он.
Разбег он начал с грациозного подскока – настоящий мастер! – сделал три длинных шага и метнул кулек.
Любая девчонка бросила бы лучше.
– Я поскользнулся, – раздраженно объяснил Джордж. – Проклятая нога поскользнулась.
Я не видел, чтобы Джордж поскользнулся, но не сомневался, что именно так и было.
Кулек с леденцами упал ярдах в восьми от меня.
– Слушай! Может, ты зайдешь в ворота и подашь их мне? – предложил я.
– Не могу, – объяснил Джордж. – Мать ждет, когда я принесу сало, иначе она не сможет приготовить обед. Велела мне нигде не задерживаться и идти прямо домой. Да пусть они там полежат, никто их не тронет, а завтра я тебе их достану. Вот черт, мне пора!
– Ладно, – смиренно сказал я. – Давай так и сделаем.
– Ну, я пошел, – крикнул Джордж. – До завтра! Пока.
– Пока, Джордж, – уныло ответил я.
Я смотрел на леденцы, пытаясь придумать, как до них добраться.
Леденцы доставляли мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда отец оплачивал ежемесячный счет в лавке, он всегда брал меня с собой, и лавочник, вручив отцу расписку, обычно обращался ко мне со словами:
– Ну-с, молодой человек, чем вас сегодня угостить? Знаю, знаю – леденцами. Что ж, посмотрим, что у нас тут есть.
Он сворачивал кулечек из белой бумаги, доверху наполнял его леденцовой карамелью и вручал мне.
– Спасибо, мистер Симмонс, – говорил я.
Прежде чем рассмотреть леденцы или начать их есть, я обязательно должен был просто подержать их в руках. Их твердые контуры под слоем бумаги, знание того, что каждая маленькая выпуклость представляет собой конфету, их вес у меня в руке, – все это обещало так много, что я хотел сначала насладиться предвкушением. Кроме того, я всегда делился ими с Мэри, когда возвращался домой.
Леденцы были очень вкусные, и я мог есть свою долю сколько хочу, пока кулек не опустеет. На мой взгляд, это несколько снижало их ценность, будто намекая, что взрослые не слишком ими дорожат.
Были в лавке и другие сладости, но такие дорогие, что мне давали их только попробовать. Однажды отец купил трехпенсовую плитку молочного шоколада, и мать отломила нам с Мэри по одному маленькому квадратику. Вкус тающего во рту молочного шоколада был столь восхитителен, что я часто вспоминал об этом знаменательном событии.
– Я бы мог есть шоколад вместо котлет каждый день, – сказал я матери, склонившейся над печкой.
– Когда-нибудь я куплю тебе целую плитку, – пообещала она.
Иногда какой-нибудь проезжий давал мне пенни за то, чтобы я подержал его лошадь, и тогда я мчался в булочную, где продавали леденцы, и смотрел на витрину, где были выставлены все эти необыкновенные «ромовые шарики», «молочные трубочки», «серебряные палочки», «пастилки от кашля», шербетные, лакричные, анисовые и «снежинки». Я не замечал умирающих мух, валявшихся на спине между пакетами, пачками и палочками. Они вяло шевелили лапками и иногда даже жужжали, но я видел только леденцы. Там я мог простоять очень долго, так и не решив, что выбрать.
В тех редких случаях, когда какой-нибудь богач давал мне трехпенсовик за ту же услугу, меня тут же окружали школьные товарищи, среди которых молниеносно разлеталась новость: «Алан получил трехпенсовик».
За этим следовал важный вопрос:
– Ты сразу все потратишь или оставишь что-нибудь на завтра?
От моего ответа зависела доля, которую каждый из мальчишек получит от моей покупки, и они терпеливо ждали ответа.
Ответ мой всегда был одинаков.
– Я потрачу все, – неизменно заявлял я.
Это решение всегда сопровождалось возгласами одобрения, а затем начиналась потасовка, в результате которой решалось, кто пойдет рядом со мной, кто спереди, кто сзади.
– Я твой друг, Алан!..
– Ты же меня знаешь, Алан!..
– Я вчера дал тебе серединку своего яблока…
– Я первый подошел…
– Пустите…
– Мы с Аланом всегда дружили, правда, Алан?
В нашей школе считалось, что тот, кто за тебя держится, имеет на тебя какое-то право или, во всяком случае, его желания должны быть учтены. Я шел в центре небольшой толпы, и каждый из мальчишек решительно держался за меня. А я сжимал в кулаке монетку в три пенса.
Когда мы подходили к витрине, на меня обрушивалась лавина советов.
– Запомни: за пенни дают восемь анисовых, Алан… Сколько нас тут, Сэм? Алан, нас восемь человек…
– Лакричные можно сосать дольше всех…
– Шербетные – вкуснотища. Из шербетных можно сделать напиток…
– Пропустите, я первый подошел!..
– Ну надо же, трехпенсовик! Можешь брать мою рогатку, когда захочешь, Алан.
Я смотрел на кулек леденцов в траве. Мысль о том, что я не смогу сам их достать, вообще не приходила мне в голову. Ведь это мои леденцы. Их дали мне. К черту мои ноги! Я их достану!
Кресло стояло на краю дорожки, огибавшей покрытую травой лужайку, где лежали леденцы. Я ухватился за подлокотники и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Кресло накренилось. Еще один толчок, и оно опрокинулось набок, вытряхнув меня на траву лицом вниз. Я ударился ногой в лубке о каменный бордюр дорожки. Внезапная боль заставила меня стиснуть в кулаке несколько травинок; бормоча от злости, я выдернул их. Как ни странно, вид бледных корней, к которым льнули комочки земли, успокоил меня. Мгновение спустя я принялся ползти к леденцам, оставляя за собой подушки, плед, комикс…
Дотянувшись до бумажного кулька, я сжал его в руке и улыбнулся.
Однажды, когда я, помогая отцу, залез на дерево, чтобы перекинуть канат лебедки через ветку, тот радостно крикнул мне снизу:
– Тебе удалось! Черт подери, тебе удалось!
Мне удалось, подумал я и развернул кулек. Поразглядывав минутку его содержимое, я извлек леденец с надписью «Я тебя люблю».
Я с наслаждением сосал его, каждые несколько секунд вынимая его изо рта, чтобы посмотреть, можно ли еще прочесть надпись. Она тускнела, превращаясь в размытые знаки, которые в конце концов и вовсе исчезли. В руке остался маленький розовый кружочек. Я лежал на спине, глядя на небо сквозь дубовые ветви, и грыз леденец.
Я был очень счастлив.
Глава девятая
Меня изрядно удивила суета, начавшаяся после того, как перепуганные сиделки обнаружили меня лежащим в траве. Я никак не мог взять в толк, зачем они спешно вызвали старшую сестру, а потом, собравшись вокруг моей кровати, допрашивали меня со смешанным чувством жалости и раздражения.
Я повторял одно и то же:
– Я опрокинул кресло, чтобы достать леденцы, – а на настойчивый вопрос старшей сестры: «Но почему? Почему ты не позвал сиделку?» – ответил:
– Хотел достать сам.
– Я тебя не понимаю, – пожаловалась она.
Что же тут непонятного, удивился я. Я был уверен, что отец меня поймет. Когда я рассказал ему об этом случае, он спросил:
– А ты не мог как-то выбраться из кресла, не опрокидывая его?
– Нет, – сказал я. – Ноги-то меня не слушались.
– Ясно, – сказал он и прибавил: – Что ж, так или иначе, ты их достал. Я бы тоже не стал звать сиделку. Конечно, она запросто бы принесла их тебе, но это было бы уже совсем другое дело.
– Да, совсем другое дело, – согласился я. В эту минуту я любил отца сильнее, чем когда-либо.
– Но в следующий раз будь осторожнее, – предупредил он. – Не надо больше опрокидывать кресло ради леденцов. Они того не стоят. Вот если случится что-нибудь серьезное, скажем, пожар или что-то в этом роде, тогда да, можно и опрокинуть. Я бы сам купил тебе леденцов, но у меня на этой неделе с деньгами плоховато.
– А мне на этой неделе и не хочется, – сказал я, чтобы его утешить.
В последующие несколько недель за мной пристально следили, когда я сидел в кресле на веранде, а однажды пришел доктор и принес пару костылей.
– Вот твои передние ноги, – сообщил он мне. – Как думаешь, сможешь на них ходить? Ну-ка давай попробуем.
– Они правда мои? – спросил я. – Честно-честно?
– Да, твои, – ответил он, – честно-честно…
Я сидел в кресле в саду. Он откатил его на траву под молодыми дубками.
– Вот подходящее местечко. Попробуем тут.
Старшая сестра и несколько сиделок вышли, чтобы посмотреть на мою первую попытку ходить на костылях. Они окружили нас, а доктор, взяв меня под мышки, вытащил из кресла, держа прямо перед собой.
Старшая сестра, которой он передал костыли, подставила их мне под мышки, и он опустил меня так, чтобы я мог на них опереться.
– Ну как, хорошо? – спросил он.
– Нет, – ответил я, вдруг почувствовав себя как-то неуверенно. – Пока нет. Но скоро будет хорошо.
– Полегче, – наказал он мне. – Пока не пытайся ходить. Просто постой. Я тебя держу. Ты не упадешь.
Моя правая нога, которую я называл «плохой» ногой, была полностью парализована и беспомощно свисала от бедра, словно мешок с костями, уродливая и обезображенная шрамами. Левую ногу я называл «хорошей» ногой. Она была парализована лишь частично и могла выдерживать вес моего тела. Несколько недель подряд я проверял это, сидя на краю кровати.
Искривление позвоночника заметно перекосило мою спину влево, но, опершись на костыли, я почувствовал, как она выпрямилась, а тело будто бы удлинилось, и стоя я казался выше, чем в сидячем положении.
Мышцы живота тоже были частично парализованы, но руки и грудь оставались в полном порядке. В последующие годы я приучил себя не думать о своих ногах. Они вызывали у меня злость, но иногда казалось, будто они сами по себе живут какой-то своей горькой жизнью, и тогда я начинал испытывать к ним жалость. А своими руками и грудью, которые продолжали развиваться независимо от других частей тела, я очень гордился.
Я неуверенно постоял минутку, глядя вперед, туда, где среди густой травы в нескольких ярдах от меня виднелся пятачок голой земли.
Вот туда я доберусь, решил я и замер в нерешительности, не зная точно, какие мышцы мне в этом помогут. Я чувствовал боль под мышками от костылей и знал, что, если хочу сделать хоть шаг, то должен сдвинуть их вперед и на мгновение перестать на них опираться.
Доктор больше не держал меня, но не опускал рук, готовый в любой момент подхватить меня, если я начну падать.
Я поднял костыли и тяжело выбросил их вперед. Плечи дернулись вверх при внезапном толчке, когда я всем весом снова налег на костыли. Я выбросил ноги вперед. Правая нога волочилась по земле, как сломанное крыло. Я помедлил, тяжело дыша, не сводя глаз с пятачка голой земли в траве.
– Отлично! – воскликнул доктор после моего первого шага. – Теперь попробуй еще раз.
Я снова повторил те же движения, а потом еще три раза, пока наконец, изнемогая от боли, не достиг цели. Я добрался до этого места.
– На сегодня хватит, – сказал доктор. – Теперь возвращайся в кресло. Завтра опять попробуем.
Через несколько недель я уже мог обойти весь сад, и хотя я несколько раз упал, моя уверенность в себе укрепилась и я начал упражняться в прыжках с веранды, проверяя, насколько далеко я мог прыгнуть от черты, прочерченной на дорожке.
Когда мне сообщили, что меня выписывают из больницы и завтра за мной приедет мать, я не испытал той радости, какую, как мне казалось, должен был почувствовать. Больница постепенно превратилась в фон, на котором разворачивались все мои мысли и действия. Моя жизнь вошла в определенное русло, и я чувствовал – хоть и не мог выразить это словами, – что, покинув ее, лишусь приобретенного здесь чувства безопасности. Мысль об отъезде слегка пугала, но в то же время мне не терпелось увидеть своими глазами, куда ведет проходившая мимо больницы улица, что происходит за холмом, где пыхтели паровозы, лязгали буфера вагонов, сновали экипажи с людьми и чемоданами. И я хотел снова увидеть, как папа объезжает лошадей.
Когда приехала мама, я был уже одет и сидел на краю кровати, глядя на пустое инвалидное кресло, в котором мне больше не придется кататься. У отца не хватило денег на покупку кресла, но из старой детской коляски он сделал какое-то удлиненное, на трех колесах приспособление для передвижения, и мать привезла его с собой. Она должна была довезти меня до трактира, во дворе которого отец оставил нашу повозку, пока подковывал пару лошадей.
Когда сиделка Конрад целовала меня на прощание, мне хотелось плакать, но я сдержал слезы и подарил ей все оставшиеся яйца, несколько выпусков журнала «Боевой клич» и перья попугая, которые приносил мне отец. Больше мне нечего было ей дать, но она сказала, что и этого достаточно.
Старшая сестра погладила меня по голове и сказала матери, что я храбрый мальчик и что мне в некотором роде повезло стать калекой в столь юном возрасте, потому что мне, несомненно, будет легче приспособиться к жизни на костылях.
– Дети легко ко всему привыкают, – заверила она маму.
Слушая старшую сестру, мать смотрела на меня; казалось, ее охватила глубокая печаль, и она даже не ответила, что показалось мне очень невежливым.
Сиделки махали мне на прощание, а Папаша пожал мне руку и сказал, что мы больше не увидимся, поскольку он уже одной ногой в могиле.
Мать закутала меня в плед, и я лежал в коляске, сжимая в руках маленькую глиняную фигурку льва, которую подарила мне сиделка Конрад.
Мать вывезла меня на улицу и покатила вверх по холму. За ним не оказалось всех тех волшебных вещей, которые я ожидал увидеть. Дома ничем не отличались от других, а железнодорожная станция напоминала обычный сарай.
Мать спустила коляску с обочины в канаву и уже почти втащила ее на другую сторону, как вдруг одно из колес соскользнуло с края тротуара, коляска опрокинулась, и я упал в канаву.
Я не видел, как мать пыталась приподнять придавившую меня коляску, и не слышал ее тревожных вопросов, не ушибся ли я. Я был слишком занят тем, что искал глиняного льва, и скоро нашел его под пледом, но, как я и боялся, у него отломилась голова.
На крик матери подбежал какой-то мужчина.
– Не могли бы вы помочь мне поднять моего сына? – попросила она.
– Что случилось? – воскликнул тот, подхватив коляску и быстрым движением подняв ее. – Что с мальчиком?
– Я опрокинула коляску. Осторожней! Не сделайте ему больно: он хромой!
Последнее восклицание матери заставило меня опомниться. Слово «хромой» ассоциировалось у меня с повредившими ногу лошадями и означало полную бесполезность.
Лежа в канаве, я приподнялся на локте и изумленно уставился на мать.
– Хромой? – возмутился я. – Почему ты сказала, что я хромой, мама?
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?