Текст книги "Дух дзен-буддизма"

– Нет во мне душевного покоя. Могу ли я попросить вас, учитель, умиротворить мой разум?

– Выскажи все, что кроется в твоем разуме, прямо здесь, передо мной, – ответил ему Бодхидхарма. – Тогда я сделаю это!

– Но это невозможно, я не смогу высказать все…

– Значит, я уже умиротворил его.

Вскоре после смерти Бодхидхармы кто-то сообщил, что видел его в горах по пути в Индию – Бодхидхарма шел босиком, в одной руке он нес сандалию. Его могилу вскрыли и не нашли ничего, кроме второй сандалии, которую он там оставил!

Он пробыл здесь девять лет, и никто так и не узнал его.

И он тихо ушел домой, без церемоний, неся в руке сандалию.

Возможно, непросто обнаружить в этой нелепой истории хоть что-то, но дело жизни Бодхидхармы изменило всю историю Дальнего Востока. Старец приходит из Индии, он груб и резок с императором, отказывается видеть беднягу, который хочет знаний, пока тот не отрезает себе руку, а затем говорит лишь что-то невразумительное. И наконец его видят расхаживающим с сандалией в руке! Но именно тогда началось что-то такое, что вдохновило художников и писателей, солдат и государственных деятелей; оно оказало большое влияние на культуру Китая и Японии – даже сильнее, чем что-либо еще. Правда в том, что Бодхидхарма обрел мудрость, которую мог передать только готовому принять ее, а мудрость эту нельзя сформулировать с помощью ума. Только те, кто по-настоящему хотел эту мудрость, как Хуэйкэ, и был готов отдать что угодно, могли понять ее. Для других же это был вздор, и смехотворные легенды о Бодхидхарме, вероятно, происходили из желания подчеркнуть его нестандартность, придать ему легкое юмористическое настроение, которое, кажется, всегда окружает истолкователей дзен. Почти все изображения Бодхидхармы, выполненные художниками дзен, рассчитаны на то, чтобы вызвать улыбку.

Это юмористическая сторона дзен, и она очень близка даосизму, поскольку в высказываниях Лао-цзы и Чжуан-цзы мы тоже не увидим напыщенной важности и серьезности. Следующие после смерти Бодхидхармы годы и до начала дзен, каким мы его знаем сейчас, он без сомнений должен был войти в тесный контакт с учениями Дао, так как у поздних учителей слово «Дао» часто используется как синоним «природы Будды» и «дхармы» (закон). Вероятно, секрет юмора дзен и Дао в том, что никто из них не воспринимает объективный мир всерьез. Они насмехаются над бременем ума, над всеми формами традиционности и помпезности. Когда жена Чжуан-цзы умерла, его ученик увидел, как он поет и подыгрывает себе на горшке, а не переживает благочестивый траур. Ученик возмутился:

– Жить с женой, видеть, как старший сын вырастает и становится мужчиной, а затем не оплакивать ее смерть – это не очень хорошо. Но стучать по горшку и петь – это уж слишком!

– Вовсе нет, – ответил учитель. – Когда она умерла, я ничего не мог поделать со своим горем. Но потом я вспомнил, что она уже существовала в своем предыдущем воплощении до своего рождения… Так как ее ждет новое перевоплощение, она умерла, и теперь переходит из одного состояния в другое – как весна, лето, осень и зима… А если я буду ходить и лить слезы, я покажу, что не знаю об этих естественных законах. Поэтому я пою[15]15
    Это слегка измененная в угоду буддийской логике цитата из диалога, который происходил между Чжуан Чжоу (莊周) (369–286 гг. до н. э.), вторым после Лаоцзы в даосизме, и Хуэй Ши (惠施) (370–310 гг. до н. э.), представителе школы имен (名家), диалог зафиксирован в трактате Чжуан-цзы, в главе «Высшее счастье». Позволим себе привести полный диалог оригинала, чтобы читателю стал более понятным смысл слов Чжуан-цзы: «У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы [пришел] ее оплакивать. Чжуан-цзы же сидел на корточках и пел, ударяя [в такт] по глиняному тазу.
  Хуэй-цзы сказал: –  Мало того что [вы] не оплакиваете умершую, [которая] прожила с [вами, своим] мужем до старости и вырастила детей. Не слишком ли много [себе позволяете], предаваясь пению, отбивая такт о таз?
  – Это не так, – ответил Чжуан-цзы. – Разве могла меня не опечалить ее кончина? [Но затем] я задумался о том, что [было| вначале, [когда она| еще не родилась, не только не родилась, но еще не обладала телом, не только телом, но даже ци (духом, эфиром). Слитая с неразличимым, неуловимым, [стала] развиваться и обрела ци, ци развился и обрела тело, тело развилось и обрела жизнь. Ныне же прошла через новое развитие – смерть. Все это сменяло друг друга, как времена года: весна и осень, лето и зима. И я понял, что плакать и причитать, когда она покоится в огромном доме, значит не понимать жизни. Поэтому и перестал». Цит. по: Мудрецы Китая. Ян Чжу, Лецзы, Чжуан-цзы / пер. с кит. Л. Д. Позднеевой. СПб: 1994. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть].

Особый юмор дзен можно найти в картинах, на которых учителя изображали друг друга. Серьезные и горделивые лица встречаются редко, что не скажешь о полных жизни карикатурах до смешного толстых, угловатых маленьких мужчин, которые разрываются от смеха или ругают своих несчастных учеников, когда те не могут быстро ответить на какой-то невероятный вопрос. Есть одна чудесная картина с маленьким лысым человеком, который опирается на кривоватый посох и посматривает своими сверкающими от радости и удовольствия глазами на двух петухов, собирающих объедки на переднем плане. А на другой картине – почетный шестой патриарх (Хуэйнэн) в потрепанной одежде, и он с видом бешеного маньяка разрывает на кусочки священные писания. Зачастую учителя дзен называли друг друга «старый мешок риса» или другими нелестными словами, но не из зависти в профессиональной области – скорее, их изумляло, что люди считали, будто они и их мудрейшие и почетные братья должны быть особо священными. А сами они, в то же время, понимали, что все вокруг – священно, даже котелки для готовки и подхваченные ветром листья, и что ничего особо достойного почитания в них самих нет. Есть еще одно изображение, выполненное Му Ци[16]16
    Му Ци (牧溪) (1210~1281) – псевдоним чань-буддийского монаха Фа Чана (法常), который прославился своей чаньской живописью. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть], на котором учитель Сяньцзы[17]17
    Монах Сяньцзы, Сяньцзы Хэшан (蜆子和尚 яп. Кенсу осё) – монах, встречающийся в буддийских преданиях. Почти вся информация о нем дошла до нас из «Записей о передаче светильника годов Цзиндэ» (景德傳燈錄), в которые вошли жизнеописания не только патриархов, но и в принципе значимых для передачи учения личностей. Согласно этим «Записям» Сяньцзы был учеником Дуншань Лянцзе и был известен своей эксцентричностью – несмотря на буддийский запрет, он поедал моллюсков и креветок, и однажды обрел просветление именно в тот момент, когда готовился съесть одну креветку. Таким образом, Сяньцзы относится к категории саньшэнов (散聖)(неканонизированных премудрых, вольных премудрых) – мудрецов, чье поведение выходило за рамки норм чаньской традиции, однако обретшим просветление, что излишний раз подчеркивало, что обрести его может каждый. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] смеется над креветкой, и совершенно неважно, креветка это или пара петухов – учителя дзен находили бесконечно удивительное и забавное даже в самых обычных вещах. Возможно, они смеялись от мысли, что такие необычные маленькие существа, как и люди, это воплощение великой природы Будды. Или, если снова процитировать Кайзерлинга, может так быть, что «духу не хватает важности и серьезности. Если смотреть со стороны духа – нет ничего трудного, он ко всему относится просто. Не только к концепции о тяжелом труде, а даже к тому, что страдание не имеет в себе конечной цели. Тяжелый труд существует только с точки зрения гана (плоть), и человек знает боль и отчаяние как создание чувства и эмоции. ‹…› Таким образом, одухотворенный человек должен впечатлить человека земного, желающего серьезности» («Южноамериканские медитации», с. 373).

Помимо юмора у дзен и даосизма есть еще сходства. Лао-цзы, предполагаемый основатель даосизма, был современником Будды (примерно 600 до н. э.)[18]18
    Как правило, приводят именно эту дату, хотя во многих авторитетных источниках указано, что Лао-цзы – мифологический персонаж. Мистер Артур Уэйли приводит дату написания трактата «Дао Дэ Цзин» (авторство обычно приписывается Лао-цзы) – 240 до н. э., также он считает, что трактат и Лао-цзы стали связывать позднее. См. «Путь и его сила» (Лондон, 1934), с. 86, 99 и 101.
  Относительно происхождения Лао-цзы даже в труде «китайского Геродота», Сыма Цяня (司馬遷) (145-90 гг. до н. э.)), «Исторические записки» (史記) дано три версии его происхождения. В современной синологии принято считать, что здесь, скорее, как и в случае с гомеровским вопросом, мы имеем дело не с конкретной личностью, а авторитетным для даосской школы именем – т. е., может быть, и жил когда-то такой человек, но сам труд «Дао Дэ Цзин» складывался внутри даосской школы на протяжении многих веков, и уже постфактум ему было приписано авторство трактата. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть], и к тому времени, как дзен пришел в Китай, философия Лао-цзы уже долгое время наполнялась мифами и суевериями, поэтому, в отличие от конфуцианства, она стала религией масс. Главная концепция даосизма заключалась в самом слове «Дао», которое переводится как «путь», «закон», «бог», «разум», «природа», «смысл» и «реальность». Но в английском нет такого слова, которое передало бы его истинное значение. Иероглиф «дао» состоит из частей, обозначающих «ритм» или «периодическое движение», а также «ум». Но, как говорит Лао-цзы, «Дао, которое можно передать словами, это не истинное Дао», так что лучше его не переводить. Достаточно сказать, что главная идея, скрытая за Дао, – в росте и движении; это закон природы, закон, определяющий и вызывающий перемены, вечное движение жизни, которое никогда не остановится даже на секунду. Для даосизма то, что абсолютно неподвижно или абсолютно совершенно – абсолютно мертво, поскольку без возможности роста и изменений не может быть Дао. Но в действительности, во вселенной нет ничего совершенно идеального или совершенно неподвижного. Эти концепты зародились только в разуме человека, и только они, согласно даосизму, лежат в основе человеческих страданий. Человек цепляется за вещи, тщетно надеясь, что они будут неподвижны и совершенны. Он не может смириться с самим фактом изменений. Он не позволит Дао взять свое. Поэтому Лао-цзы и его прекрасный толкователь Чжуан-цзы учили, что наивысшая форма человека – это приспособленный к Дао человек, придерживающийся его пути. Он один может обрести мир, ведь если человек видит перемены и сожалеет о них, это говорит о том, что это он сам не поймал ритм жизни. Движение может увидеть только то, что находится в относительном покое, но это ложная неподвижность, поскольку между ней и тем, что двигается, возникает сила трения. Если бы человек следовал вместе с Дао, он обрел бы истинную неподвижность, ведь в таком случае он двигался бы вместе с жизнью без образования трения.

Это учение может легко стать laissez-faire[19]19
    Принцип невмешательства, «позвольте делать» (фр.)


[Закрыть], и по этой причине даосизм постепенно превратился в беспечный фатализм, хотя первоначально он был совсем не об этом. Наряду с учением Дао еще существует у-вэй – секрет владения обстоятельствами, когда не ставишь себя против них. Многие западные ученые переводили «у-вэй» как «бездействие», и из-за искаженного понимания даосизма это означало то же самое[20]20
    Принцип у-вэй (無為) в российской синологии принято переводить как «недеяние». Это довольно емкий термин, связанный в даосизме с еще одним не менее важным – цзыжань (自然), «самость», «естественность». Еще в «Дао Дэ Цзине» говорится о разнице между «недеянием» и «бездействием» – недеяние это не есть бездействие. Недеяние – это действие в рамках естественности, то есть пока человек своими действиями не нарушает естественного порядка вещей – это и есть недеяние. См., к примеру, И. И. Семененко Лао-цзы. Обрести себя в Дао. – М., 2000. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть]. Это принцип, который лежит в основе техники джиу-джитсу – самой успешной формы борьбы с соперником – принцип, по которому необходимо уступить надвигающейся силе таким образом, что она не сможет навредить; также необходимо поменять ее направление, толкая ее сзади, а не предпринимать попытки противостоять ей спереди. Поэтому опытный учитель жизни никогда ничему не сопротивляется, никогда не пытается изменить вещи, ставя себя против них. Он уступает их силе и либо аккуратно отводит их с прямого пути, либо двигает их по кругу в противоположном направлении так, чтобы не было сопротивления. Иными словами, он обращается с ними благоприятным образом. Он меняет их, одобряя и доверяя им – и никогда категорически их не отрицает. Возможно, у-вэй лучше всего понимается при противопоставлении с ю-вэй. Иероглиф «ю» (有) состоит из двух частей: рука и луна. Таким образом, здесь фигурирует идея о том, что можно схватиться за луну, как будто ей действительно можно овладеть[21]21
    Автор дает весьма метафоричное описание и интересную, но дискуссионную точку зрения на этимологию иероглифа ю (有). На самом деле ю-вэй 有为 по сути дела являет собой антоним к у-вэй – недеяние – деяние (букв. отсутствие деяния – наличие деяния). Т. е. наличие того действия, которое противоречит естественному порядку вещей. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть]. Но луна ускользает, когда пытаешься ее поймать, она никогда не стоит ровно на небе, равно как и обстоятельства не оградишь от перемен силой разума. Поэтому, пока ю пытается поймать то, что неуловимо (а жизнь как Дао как раз-таки неуловима), у, напротив, не пытается этого сделать, безусловно принимая неуловимость и перемены. И наивысшая форма человека – некий вакуум, пустота, к которой все притягивается. Этот человек принимает все до тех пор, пока не станет их учителем, который включает в себя все. Это принцип контроля над вещами через их сопровождение; принцип власти через адаптацию.

В некотором роде, концепт Дао более динамичен, чем идея махаяны – татхата. Если первое – это нечто находящееся в вечном движении, то второе – нечто неподвижное при любых переменах. Разница между ними скорее видимая, чем реальная, ведь только то, что принимает изменения, может остаться целым и по-настоящему неподвижным. И если оно достаточно большое, чтобы учитывать всевозможные изменения, то само по себе оно никогда не изменится, а татхата – это один из принципов, который учитывает все отдельные и временные предметы. Но так же, как и в случае с махаяной, учителя дзен заметили, что говорить о Дао – все равно что потерять Дао совсем. И как только пытаешься удержать его в качестве концепции, он становится недействительным и безжизненным. Конечно, это здорово – говорить о движении с Дао, но сам факт, что ты говоришь об этом движении, означает, что ты и не начал двигаться, и учителя дзен как раз занимались тем, что давали первый толчок. Так что это дзен вернул даосизм к жизни. Но если ты на секунду останавливаешься, чтобы порассуждать и подумать, жизнь уходит вперед и живая реальность момента теряется. Учителя дзен были крайне нетерпимы к концепциям; концептуальный подход образует препятствие между «я» и Дао, и это смешно, ведь Дао все время здесь, готовое к тому, чтобы его увидели, но не чтобы о нем размышляли. Как говорится в «Заставе без ворот»[22]22
    «Застава без ворот» (無門關 кит. Умэньгуань, яп. Мумонкан) – это собрание из 48 коанов, которое в XIII веке было составлено мастером Умэнь Хуэйкаем (無門慧開 яп. Мумон Экай) (1183–1260), первые два иероглифа имени мастера и названия труда совпадают, поэтому альтернативно его можно перевести как «Застава [мастера] Умэня». – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть]:

 
Не стоят на дорогах ворота,
И есть множество разных путей.
А те, кто чрез заставу пройдет,
Будут вольно идти по миру.
 

После смерти Бодхидхармы его идей придерживались пять патриархов дзен, последним из них стал Хуэйнэн[23]23
    Дацзянь Хуэйнэн (大鑒慧能 яп. Дайка Эно) (638–713) – мирская фамилия Лу (盧), шестой и последний общий патриархом чань. Хуэйнэн отстаивал «внезапный» подход к буддистской практике и обретению просветления, о котором писал в своей «Сутре шестого партиарха», о которой речь пойдет ниже в тексте книге. Причем это был первый текст, не связанный с Буддой или его личными учениками, названный «сутрой». Мумифицированное тело Хуэйнэна до сих пор сохраняется в буддийском храме Наньхуа городского округа Шаогуань провинции Гуандун – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть]. И вот тогда дзен потерял свою явно индийскую черту, он полностью преобразился благодаря более практичному китайскому менталитету, и если хоть какие-то следы учения и оставались, то от них почти полностью избавились. Хуэйнэн был последним, кто мог донести понятное философское объяснение дзен, а большинство из немногих длинных высказываний учителей дзен, которые были записаны, отличались более расплывчатым, парадоксальным и бескомпромиссным характером. Но Хуэйнэн оставил выдающуюся работу – собрание проповедей, записанных его учеником. Полное название – «Сутра, произнесенная шестым патриархом на помосте сокровища закона (Дхармаратха)». Как правило, понятие «сутра» относится только к высказываниям самого Будды или великих бодхисаттв, которые были его ближайшими учениками, но единственное исключение из этого правила – «Сутра шестого патриарха», которая стала известна как «единственная сутра, произнесенная уроженцем Китая». Это была большая честь, ведь сутра заняла свое место среди таких памятников, как «Бхагавадгита», «Дао Дэ Цзин», «Дхаммапада» и «Йога-сутры» Патанджали – они признаны величайшими шедеврами восточной духовной литературы! Первый раздел «Сутры шестого патриарха» – это рассказ Хуэйнэна о том, как он пришел к пониманию дзен. И здесь он рассказывает, что был безграмотным продавцом дров, и однажды, пока он был занят своей работой в магазине, случайно услышал, как кто-то на улице читает вслух отрывок из «Алмазной сутры» (или «Ваджраччхедика»). Он сразу же интуитивно понял его значение и заметил, что человек, читающий сутру, пришел из монастыря, где пятый патриарх, Хунчжэнь[24]24
    Хунчжэнь (弘忍 яп. Гунин) (601–675) – мирская фамилия Чжоу (周). Пятый патриарх чань-буддизма, который пришел к четвертому патриарху еще в возрасте шести лет. При четвертом патриархе чань буддизм уже разделился на две ветви, но только ветвь, которую возглавил Хунчжэнь, выдержала проверку временем, поэтому его и считают пятым патриархом. У него было около пятисот учеников. (Прим. науч. ред.)


[Закрыть], наставлял группу из нескольких тысяч учеников. Тогда Хуэйнэн отправился на поиски патриарха, и когда он пришел в монастырь, ему поручили работать в конюшне восемь месяцев. Однажды Хунчжэнь понял, что ему осталось недолго, и созвал всех своих учеников, чтобы прямо сейчас объявить своего преемника. Преимущество будет у того, кто напишет лучший стих, который подведет итог всему учению дзен.

В то время главным монахом был некий Шэньсю[25]25
    Шэньсю (神秀 яп. Дзинсю) (606–706 гг.) – мирская фамилия Ли. Это очень известная история, которая, по сути, явилась толчком к тому, что после Хунчжэня школа чань разделилась на южную школу, во главе которой встал, собственно, Хуэйнэн, и северную школу, первым патриархом которой стал Шэньсю. Интересным здесь также является тот факт, что на тот момент, когда Шэньсю декламировал свое четверостишье, Хуэйнэн не считался просветленным и не мог даже читать, в том числе и поэтому его ответ так поразил пятого патриарха. Разделение же на две ветви чань здесь связано во многом именно с пониманием Хуэйнэном «внезапности» просветления. У Хуйнэна в основе созерцательной практики и находятся «отсутствие ложных представлений» (無念 у нянь), «отсутствие проявления» (無相 у сян) и «отсутствие привязанности» (無住 у чжу), и основная идея – это внезапное просветление, которое абсолютно противопоставлено идее Шэньсю о постепенном прохождении сквозь врата знаний, заключающееся в четкой последовательности: «сосредоточить мысль и погрузиться в созерцание, придерживаться сердца и наблюдать чистоту, поднять сердца и обратить взгляд вовне, сдерживать сердце и постигать истину внутри». – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] – человек, рационально понимающий буддизм, но не самую важную истину. В душе он осознавал, что его знания поверхностны, а потому опасался идти и лично показывать свой стих учителю. И он решил написать его на наружной стене зала учителя, так что если бы он одобрил его, тогда монах бы заявил, что он и есть автор. Поэтому среди ночи он отправился туда и написал следующее:

 
Тело похоже на дерево Бодхи,
А разум – на сверкающее зеркало.
Аккуратно и медленно их очищаем,
Чтобы пылинка на них не упала.
 

Патриарх публично одобрил этот стих, но самому Шэньсю по секрету сказал, что его понимание весьма поверхностно, и прежде чем позволить ему стать шестым патриархом, ему необходимо рассмотреть другой стих. Хуэйнэн увидел его и, понимая, что что-то в нем не так, попросил друга написать рядом другой – с его слов. Вот как он выглядел:

 
Нет здесь дерева Бодхи,
Как нет сверкающего зеркала,
Ведь все в реальности – лишь пустота,
Так куда же пылинке упасть?
 

Патриарх сразу же увидел, что кто-то да понял бессодержательность концепций и аналогий, и, боясь, что другие монахи начнут завидовать, он втайне от них назначил Хуэйнэна своим преемником, передал ему одеяния и чашу для подаяний, которые предположительно принадлежали самому Будде. После череды приключений с завистливыми преследователями Хуэйнэна стали узнавать как шестого патриарха, а его особенным вкладом в дзен стал считаться метод неожиданности – вместо постепенного осознания. Разница в том, что одни считали обязательным постепенное осознание буддизма через терпеливое изучение и добродетель, Хуэйнэн же заметил, что такой метод только сбивает с пути и направляет в сторону интеллектуализма. Жизнь идет так быстро – ее не догонишь, если идти неуверенно, мелкими шажками! И пока кто-то тщательно готовится к просветлению, абсолютная истина все время ускользает. Человек, который попусту тратит время на берегу водоема, размышляя, как бы ему лучше всего решиться и окунуть в воду пальцы, чтобы проверить температуру, а еще думая о том, каково ему было бы там, в воде, вскоре вырабатывает привычку постоянно откладывать вопрос в долгий ящик. Ученики дзен должны тихо подойти к берегу и спокойно скользнуть в воду безо всякого беспокойства, не позволяя себе думать о своих страхах и тревожных мыслях касательно того, что там будет, а также не пытаясь найти причин, по которым им не стоит заходить в воду сразу.

Перед своей смертью Хуэйнэн заявил, что избрание нового патриарха должно быть прекращено, и вот что он сказал своим ученикам: «Теперь сомнения не будут одолевать вас. Все вы можете продолжать следовать великой цели нашей школы». Затем он процитировал стих, написанный, как говорят, Бодхидхармой:

 
Я пришел в Китай с одной целью —
Поделиться учением об освобождении
с теми, кто заблуждается.
Имея пять лепестков,
цветок обретает законченность,
И плод вскоре, безусловно, созреет.
 

И это действительно случилось, ведь после смерти Хуэйнэна во второй половине правления империи Тан, а также во времена эпох[26]26
    В оригинале «династий», однако здесь также существует терминологическая путаница. В русском языке «династия» обозначает правящий род (к примеру, династия Рюриковичей, династия Романовых и т. д.), однако ни Хань, ни Тан, ни Сун, ни Мин, ни Цин – это не фамилии правящего рода, это названия эпох правления конкретных родов. В каких-то случаях это топонимы, в каких-то – благопожелание на года правления. Так в эпоху Сун правила династия Чжао (趙) – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] Сун и Юань (713-1367) высокий уровень, достигнутый учением и практикой дзен, совпал с золотым веком китайской культуры. Почти все величайшие учителя дзен жили в этот период: Мацзу[27]27
    Наставник Мацзу Даои (馬祖道 一 яп. Басо Доуйцу) (VII–VIII в.) – мирская фамилия Ма (馬). Как можно заметить, данный наставник вошел в историю именно под своей родной фамилией, а не как другие чаньские наставники, которые именовались по их «дхармическим» именам. Может быть, это связанно именно с тем, что лошадь – важный символ в буддизме, а фамилия Ма – это именно иероглиф «лошадь». По преданию, патриарх Хуэйнэн говорил своему ученику, который впоследствии стал наставником для Мацзу, о том, что появится «лошадь», которая станет своим учением и мудростью попирать копытами народ Поднебесной. Школа Мацзу важна тем, что переосмыслила важность открытия природы Будды «внутри себя» и поставила ее выше, чем уход в нирвану и просветление. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] (яп. Басо), Байчжан[28]28
    Байчжан Хуайхай (百丈懷海, яп. Хякудзе Экаи) (749–814) – мирская фамилия Ван (王). Был учеником Мацзу Дои. Персонаж множества коанов. Его учитель Мацзу Даои провозгласил единство сельской местности и школы чань (нун-чань), его ученики ушли жить в горы, села и леса южной части Китая, каждый из которых сам обеспечивал себя. Байчжан в связи с этим внес изменения в буддийские запреты (佛戒 фоцзе) и создал «Порядок жизни буддийского монастыря» (丛林制度 Цунлинь чжиду), который действителен и по сей день, об этом событии говорят так: «Мацзу организовал монастыри, а Бочжан учредил совершенный порядок» – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] (яп. Хякудзе), Линьцзи (яп. Риндзай), Цуншэнь (яп. Дзюсин) и Юньмэнь[29]29
    Юньмэнь Вэньянь (雲門文偃 яп. Уммон Бун’эн, также известен как Унмон, Уммон Дайси, Уммон Дзендзи) (864−949) – мирская фамилия Чжан (張). Стал основателем школы Юньмэнь (дом «Облачных врат») одной из пяти основных школ чань-буддизма. В середине эпохи Тан школа чань разделилась на множество ветвей, на так называемые «Пять домов – семь школ» (五家七宗 Уцзя цицзун): школа Гуйян (溈仰宗); школа Линьцзи (臨濟宗); школа Юньмэнь (雲門宗), школа Цаодун (曹洞宗) и школа Фаянь (法眼宗) – вместе их стали называть Уцзя – «пять домов». В эпоху Сун школа Линьцзи разделилась еще на два направления – Хуанлун (黃龍宗) и Янци (楊歧宗), поэтому чаньские направления буддизма стали называть цицзун – «семь школ». Однако после Южной Сун осталось лишь «два дома» – Линьцзи и Цаодун. Наиболее успешной была именно Линьцзи. Обо всех особенностях развития чань в этот период см. подробнее «Глава 6. Новое развитие религиозности и возрождение конфуцианства § 2. Буддизм в Китае. Формирование школ и адаптация к местным условиям (пер. К. Е. Барабошкина)» в кн. История китайской цивилизации: в 4 т. / гл. редколл. Юань Синпэй и др.; пер. с кит. под ред. И.Ф. Поповой., т. 3. – М., 2020. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] (яп. Уммон) – цитаты многих из них появятся в следующих главах. В то время дзен обретал широкую популярность среди всех социальных классов, осуществлял только лучшее, что было в даосизме и махаяне. Дзен объединил идеализм, неподвижную безмятежность и аскетизм буддизма с поэзией и подвижностью даосизма, с его глубоким уважением к незавершенному, «несовершенному» и переменчивому – что показывает присутствие жизни, вечное течение Дао. Два этих элемента проникают в дух дзен, соединяются с его уникальным, динамичным свойством, которое дарит жизнь и силу двум другим элементам.

К концу эпохи Сун (1279) стала развиваться другая форма буддизма, которая постепенно сводила на нет господство дзен (т. е. чань – прим. ред.) в Китае. Это был культ Амитабхи (кит. Эмито Фо) (яп. Амида 阿彌陀佛) – олицетворения «безграничного света», великого Будды, который поклялся спасти всех живых существ и затем привести их к нирване. Люди верили, что раз Амитабха поклялся, то все, кто поверит в его сострадание, смогут переродиться на «Чистой Земле» или в «Западном Раю» (Сукхавати) – это место, где приобрести мудрость было бы куда проще, чем в этом невозможном мире. «Западный Рай» был описан очень живыми образами, которые привлекли многих:

 
В этом мире истинного удовольствия
цветы не увядают,
Все они в рядок стоят —
алмазные и нефритовые.
И птицы поют о законе Татхагаты
Из зарослей и рощи,
откуда слышно сей мягкий напев.
 

По сей день буддизм Чистой Земли[30]30
    Имеется в виду китайская школа Цзинту (浄土) «Школа Чистой Земли», на основе которой была создана наиболее крупная школа, представляющая амидаизм, японская школа Дзёдо-синсю (浄土真宗, Истинная Школа Чистой Земли). – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] – самая популярная ветвь махаяны как в Китае, так и в Японии, где Амитабха почитается как любящий бог, чем во многом напоминает христианского бога. Таким образом, дальневосточный буддизм разделился на две главные школы, известные в Японии как дзирики (自力) и тарики (他力) – «собственная сила» и «другая сила». Это, так сказать, те, кто полагается на собственные силы при достижении мудрости, и те, кто полагается на сострадание бодхисаттвы. Дзен относился к первой школе, но когда китайская цивилизация стала медленно терять свою былую силу, он перешел к более молодой, японской цивилизации, где впервые был утвержден Эйсаем[31]31
    См. выше, комментарий к мондо в предисловии. (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] в 1191 году. Здесь дзен стал религией самураев – класса воинов – и это еще больше, нежели в Китае, повлияло на культуру нации. По сей день дзен играет огромнейшую роль в среде образованных японцев, и у многих профессионалов и бизнесменов есть привычка иногда захаживать в монастыри, где они живут и работают с монахами на протяжении недель, набираясь сил, чтобы потом вернуться к привычному труду. Однако дзен идет дальше, не останавливаясь на одной Японии. К монастырю в Киото уже пристроили общежитие для западных студентов, и неважно, будет ли это называться дзен или нет, но что-то из его духа должно проникнуть в религии и философии, которые необходимо поднять из могил теорий и слов.

Глава 2
Секрет дзен

Однажды поэт, придерживающийся конфуцианства, пришел к учителю дзен Хуэйтану[32]32
    Хуэйтан Цзусинь (晦堂祖心 яп. Кайдо Сесин) (1025–1100) – мирская фамилия У (鄔). Стал монахом в девятнадцать лет, принадлежал школе Линьцзи. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть], чтобы выведать у того секрет его учения, на что учитель процитировал одно из высказываний Конфуция: «Вы думаете, я что-то от вас скрываю, мои ученики? Напротив! Мне совсем нечего скрывать»[33]33
    Цитата в оригинале: «Учитель говорил: – Ученики, вы, верно, думаете, что я скрытен. А у меня от вас нет тайн. Что я ни делаю, все разделяю с вами. Я именно таков, ученики» – цит. по. Семененко И. И. Ранняя конфуцианская проза: Луньюй. Мэнцзы. Пер. с кит. и предисл. И. И. Семененко. М., 2016. С.375.


[Закрыть]. Так как Хуэйтан больше не позволил задавать вопросы, поэт удалился крайне озадаченным, но через какое-то время они вдвоем отправились погулять в горы. Когда они проходили мимо куста дикого лавра, учитель повернулся к своему спутнику. «Чувствуешь запах?» – спросил он. За ответом «да» последовало: «Вот! И мне совсем нечего скрывать от тебя!» В то же мгновение поэт обрел просветление[34]34
    Эта, а также многие другие истории дзен (мондо), приведенные здесь, были переведены профессором Судзуки. Большое количество этих историй можно найти в его работах.


[Закрыть]. Это действительно парадоксально – говорить о секрете дзен, и несмотря на то, что все ответы учителей на неотложные вопросы их учеников трудны для понимания и даже смехотворны, от нас действительно ничего не скрывают. Правда в том, что дзен так сложно понять только потому, что он очевиден, но мы никак не можем уловить главное, потому что ищем что-то скрытое. Глядя в сторону горизонта, мы не видим, что лежит у наших ног. Как говорил Хакуин[35]35
    Хакуин Экаку (白隠慧鶴, 1686–1769) – один из наиболее влиятельных мастеров дзен-буддизма в Японии. Считается, что именно он вывел школу Риндзай из периода стагнации, сфокусировав ее практики на традиционном подходе к обучению, который бы объединял практику созерцания и коанов. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] в «Песне медитации»:

 
Все живое с самого начала – это Будда.
И это похоже на лед и воду:
Без воды льда не будет.
Если не в разумных существах,
где еще искать его?
Не зная, что истина тут,
Люди ищут ее где-то там…
И они похожи на него: как когда-то стоял он
В воде, плача и умоляя,
чтоб его жажду утолили.
 

Чаще всего человек слишком горд, чтобы рассматривать очевидные вещи, которые наиболее ему близки. Дзен увидел, что последователи махаяны ищут истину в писаниях, у святых и Будд, веря, что те открыли бы им правду, если бы они жили хорошо. Для человека его смирение, когда он понимает, что мудрость – это нечто очень возвышенное, так что оно не проявит себя в обычных жизненных делах – это незаметная форма гордости. Внутри он чувствует, что он должен быть достаточно великим, чтобы отойти от земных вещей прежде, чем сможет заполучить истину; и он горд настолько, что соизволит получить эту истину только из уст мудрецов и со страниц священных писаний. Он не видит ее в человеке или в происшествиях жизни. Он не видит ее в самом себе, ведь, опять же, он слишком горд, чтобы видеть себя таким, какой он есть. Он уже не ищет истину, а прячет свои несовершенства под «добродетелью» и приближается к Буддам, как бы выглядывая из-за их маски.

Для дзен такая осторожная подготовка к поиску истины в будущем – или по поверхностным источникам – только откладывает в дальний ящик мысль о том, что события можно увидеть именно сейчас и такими, какие они есть – неважно, хорошие они или плохие.

Тому, кто не может увидеть истину в самом себе, никакой Будда ее не откроет; и тот, кто не ищет истину прямо сейчас, не увидит ее в будущем. Поэтому дзен учит, что никто не найдет Будду в раю или любом другом небесном королевстве, пока он не отыщет рай, в первую очередь, в самом себе или в другом разумном существе; никто не достигнет просветления в пустыне, если он не может найти его в жизни мира. Первый принцип махаяны гласит, что все вещи, какими бы ничтожными и незначительными они ни казались снаружи, – они являются частью природы Будды, а это означает, что любое существо или предмет должны быть приняты. Нельзя запретить чему-либо быть частью «Страны лотосов и чистоты»[36]36
    Сказочная страна изобилия и праздности


[Закрыть] за то, что оно «земное», «обыденное» или «простое». Фома Кемпийский писал в «О подражании Христу»: «Если бы сердце твое было чисто, тогда любое создание стало бы зеркалом жизни и книгой священного учения. Нет существа ничтожного и жалкого, ведь оно отражает все великодушие Бога». И на вопрос «Что есть просветление?» учитель дзен ответил: «Твои каждодневные размышления». В то же время другой учитель на вопрос «Что есть Дао?» ответил: «Обычная жизнь – это и есть Дао». Учитель Байчжан сказал, что значение у дзен простое: «Ешь, когда проголодался, спи, когда устал». В это же время Линьцзи заявил, что «истинно религиозному человеку ничего не остается, кроме как продолжать жить свою жизнь, поскольку он видит ее в различных обстоятельствах этого земного существования. Он тихо поднимается по утрам, одевается и идет на работу. Когда он хочет прогуляться, он идет на прогулку. Когда он хочет сесть, он садится. Он не стремится к состоянию Будды, даже не задумывается об этом. Как же это возможно? Почтенный мудрец сказал, что, если вы стремитесь к состоянию Будды любыми осознанными способами, ваш Будда находится в бесконечном переселении» (Судзуки, «Очерки о дзен-буддизме», II, с. 260).

Если все вещи в действительности – это Дао или природа Будды, то зачем тогда стремиться к тому, чтобы стать Буддой или достичь нирваны? Для особо наблюдательных вечная истина и состояние Будды ясно проявляются здесь и сейчас, перед нами – в наших мыслях, действиях, в потоке сменяющих друг друга событий, который все время протекает мимо нас. Поэтому бессмысленно искать состояние Будды, как будто это что-то иное, но не сама жизнь, какая она есть. Как говорил Хуэйнэн: «Единственное различие между Буддой и обычным человеком в том, что один осознает это, а другой – нет».

 
Сама земля есть Страна лотосов и чистоты,
И это тело – тело Будды.
 

(Хакуин)

Так, дзен определяет стремление к состоянию Будды как предположение, что есть различие между «я» и природой Будды. Это – основа эгоизма, ведь это значит, что «я» оторвали от остального мира, оно стало изолированным от других существ, а это уже несколько похоже на сомнамбулизм, так как лунатик – самый оторванный от мира человек. Поэтому все объективное о Будде и нирване было твердо отодвинуто в сторону, а дзен стал формой иконоборчества. Он безжалостно разрушал все концепции и символы, все объективные и антропоморфические идеи о Будде, которые выдавали себя за истину. Линьцзи говорил:

«О, вы, кто следует за истиной! Если вы желаете обрести ортодоксальное понимание дзен, да не будете вы обмануты. Внутри ли, снаружи ли – наткнувшись на препятствия, тут же убейте их! Если наткнетесь на Будду, убейте его. Если наткнетесь на патриарха, убейте его… Убейте всех их безо всяких сомнений, ведь это единственный путь к освобождению. Не позволяйте себе быть связанным с каким бы то ни было объектом, стойте над ним, проходите дальше – и будьте свободны!»

И снова дзен говорит: «Не засиживайтесь там, где есть Будда и где его нет – быстрее проходите дальше». Об этом есть потрясающая история о Данься[37]37
    Данься Тяньжань (丹霞天然 яп. Танка Теннен) (739–824) – ученик Мацзу Даои. Также как и монах Сяньцзы относится к категории саньшэнов – несмотря на свое эксцентричное поведение также обрел просветление – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] и деревянном Будде.

Одной зимней ночью Данься укрылся в храме. Когда он увидел, что огонь почти потух, он взял одну из деревянных фигур Будды с алтаря и положил ее на тлеющие угольки. Позже, когда смотритель храма обнаружил, что случилось, он был в такой ярости от столь богохульного поступка, что стал ругать Данься за его непочтительное отношение. Но Данься лишь поковырялся в пепле и сказал:

– Я собираю святые мощи из пепла.

– Как же ты добудешь их из деревянного Будды? – спросил его смотритель.

– Если здесь нет святых мощей, – ответил Данься, – значит, это точно не Будда и я не совершил ничего богохульного. Можно ли мне взять двух оставшихся Будд для огня?

Следовательно, дзен – это метод прямого подхода, ему не нужны вспомогательные средства, к которым прибегает религия, ведь они могли ввести людей в заблуждение. Писания и учения одобряли, лишь пока к ним относились лишь как ко вспомогательным средствам, а учителя дзен приравнивали их к пальцу, указывающему на луну. И глуп тот, кто принимал палец за луну. Дзен заключил:

 
Особая передача просветления – вне писаний,
Она не связана со словами и буквами.
Прямо укажи на человеческую душу,
Загляни в самое его нутро.
 

Но пока нам будут говорить, что истина дзен – очевидна, что она постоянно прямо перед нашими глазами, так мы недалеко уйдем. Кажется, что в ежедневных делах нет ничего выдающегося; нет ничего такого в том, чтобы надевать одежду, есть еду или мыть руки – ничего, что указывало бы на присутствие нирваны или состояния Будды. Когда монах спросил у Цуншэнь, что такое Дао, он ответил: «Обычная жизнь – это Дао». «А как мы можем соответствовать ему?» (то есть, «Как мы можем быть в гармонии и единении с ним?»). Цуншэнь ответил: «Если попытаешься соответствовать ему, ты только отдалишься от него». Ведь жизнь, даже когда это касается рутинных каждодневных вещей, это нечто непостижимое и неясное. Она постоянно меняется, и мы никогда не сможем остановить ее, чтобы проанализировать или дать определение. Если мы пытаемся думать о скорости, с которой проходит время или меняются вещи, наш разум попадает в вихрь, ведь эту скорость невозможно рассчитать. Чем напористее мы пытаемся ухватиться за момент, за приятное чувство, или если мы пытаемся дать определение чему-либо так, чтобы оно всегда было удовлетворительным, – тем более неуловимыми они становятся. Уже было сказано, что дать определение – это все равно что убить, и если бы ветер остановился хоть на секунду, чтобы дать нам возможность ухватиться за него, тогда и не было бы никакого ветра. То же можно сказать про правду жизни. Вещи и события постоянно движутся и меняются; мы не можем поймать момент и присвоить его себе. Мы не можем вернуть прошлое и удержать мимолетное чувство. Как только мы пытаемся сделать это, все, что у нас остается – это мертвые воспоминания. Реальности больше нет, и в ней не найти никакого удовлетворения. Если мы вдруг осознаем, что мы счастливы, и чем больше стремимся к размышлениям о том, какими способами мы можем наше счастье сохранить, тем скорее мы замечаем, как оно ускользает. Мы пытаемся дать счастью определение, чтобы потом, когда мы чувствуем себя несчастными, можно было найти его. Человек думает: «Я сейчас в этом месте, и я счастлив. Поэтому для меня счастье – прийти в это место». И в другой раз, когда он несчастен, он пытается применить свое определение. Он снова приходит в это место и понимает, что оно больше не делает его счастливым. Осталось только мертвое воспоминание о счастье, а определение больше не имеет силы. Счастье – это как синие птицы Метерлинка: попробуй поймать их – и они потеряют свой цвет. Это как если пытаться удержать воду в руках: чем сильнее сжимаешь руки, тем быстрее вода утекает между пальцев. Поэтому учитель дзен, когда его спрашивают, что есть Дао, тут же отвечает: «Продолжай идти!» Ведь мы можем понять жизнь, если только идем в ногу с ней, если полностью утверждаем и принимаем ее как будто магические трансформации и бесконечные изменения. Благодаря этому принятию учеников дзен наполняет прекрасное чувство изумления, ведь для них все становится новым. Начало вселенной – сейчас, ведь все вещи создаются сию же минуту; но и конец вселенной тоже сейчас, ведь сию же минуту вещи и умирают. Поэт Пан Юнь[38]38
    Пан Юнь (龐蘊), или Пан Цзюйши (龐居士) (точных дат жизни нет, возможно 740–808) – торговец, поэт-буддист, герой различных буддийских притч. Не был монахом, отсюда и его прозвище – «цзюйши» – последователь буддизма, который не принял пострига. При этом считается, что это не помешало ему достигнуть просвещения, удалился от мирских страстей, утопив лодку со всеми своими накоплениями, и путешествовал с семьей по территории Танского Китая, вел беседы с наставником Мацзоу Даои. Являет собой пример того, что буддийская мудрость не зависит от статуса человека и его принадлежности к монашеству. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] говорит:

 
Как это изумительно и невероятно,
Настоящее чудо!
Черпаю воду, а ношу горючее.
 

Дзен иногда называют «прямотой» или «движением вперед», ведь дзен – это движение вместе с жизнью, когда не пытаешься задержать или прервать ее течение. Это непосредственное понимание вещей, того, как они живут и двигаются, как отличаются от идей и чувств об этих вещах, которые всего-навсего – мертвые символы живой реальности. Учитель Такуан[39]39
    Такуан Сохо (沢庵宗彭) (1573–1645) – каллиграф, поэт, художник, дзенский монах, оказал большое влияние на формирование искусства кэндо и развитие идеологии бусидо. Ему принадлежат такие труды, как «Вечерние беседы в храме Токайдзи» (東海夜話), «Хроники меча Тайа» (太阿記) и др. – (Прим. науч. ред.)


[Закрыть] говорит об искусстве фехтования (кэндо), которое оказалось под сильным влиянием принципов дзен: