Текст книги "Город Бездны"

Я почти уверен: русиш и норт повсеместно используются на Блистающем Поясе и в Городе Бездны, даже при общении с помощью машин. Но основным языком демархистов, основавших Йеллоустон, все-таки остается каназиан – скользкая смесь квебекского французского и диалекта швейцарских кантонов. Говорят, каназиан толком не освоишь, если у тебя голова не набита лингвистическими процессорами, – структура этого языка слишком непривычна и слишком противоречит жестким закономерностям грамматики, которые глубоко сидят в мозгах у каждого из нас.

Пожалуй, это и мне прибавило бы головной боли. Но к счастью, демархисты – закоренелые торгаши. Более двух веков Йеллоустон был центром процветающей межзвездной торговой сети. За ее счет кормились многие молодые колонии, а потом она, точно вампир, высасывала свои вливания обратно, когда техническое развитие колоний достигало должного уровня. Для таких кровососов умение находить общий язык – в буквальном смысле тоже – жизненная необходимость.

Само собой, путешествие не обещает быть безопасным. Насчет этого я полностью согласен с Вадимом… правда, меня ждут опасности несколько иного рода. Те, которые нельзя выявить и ликвидировать. Их источник – я сам. Я не разбираюсь в тонкостях культуры этого мира, который обогнал мою планету в развитии как минимум лет на двести. Да, это не вредно для моего здоровья, не опасно для жизни. Под угрозой оказывается моя миссия.

Этого уже достаточно, чтобы быть осторожным. Но не покупать же фальшивую «гарантию защиты» у головорезов типа Вадима – есть у него какие-то связи или нет.

Кстати, о Вадиме… Что-то привлекло мое внимание, а через секунду я понял: этот тип оказался в эпицентре разборки.

Он сцепился с каким-то парнем, который, похоже, только что вошел в отсек. Противники тузили друг друга, продолжая при этом держаться за петли. Неужели Вадим встретил достойного соперника? Нет. Вскоре я уловил в движениях моего недавнего собеседника какую-то томную скуку. Вадим просто позволял противнику строить иллюзии насчет соотношения сил. Прочие пассажиры изо всех сил делали вид, что не замечают потасовки, и явно благодарили судьбу за то, что этот бандит наконец нашел себе жертву.

И тут у Вадима переменилось настроение.

В один миг притиснув новичка к стене, он принялся вдавливать свою мясистую пятерню в перекошенную от страха физиономию противника. Тот хотел что-то сказать, но Вадим нажал сильнее, загоняя слова обратно в глотку, и все, что парень ел на обед, вдруг исторглось наружу. Брезгливо отодвинувшись, Вадим перехватил скобу чистой рукой и впечатал кулак в живот пассажиру, чуть пониже грудной клетки. Парень хрипло кашлянул, его глаза налились кровью. Он попытался вдохнуть прежде, чем Вадим нанесет очередной удар.

Но Вадим решил, что с него хватит. Он помедлил лишь для того, чтобы вытереть руку о матерчатую обивку стены, потом отцепился и уже был готов оттолкнуться ногами, чтобы вылететь в один из дверных проемов.

Расчет траектории занял не больше секунды. Я сделал толчок первым. Восхитительный миг свободного падения – и я ткнулся в стену в метре от Вадима и его жертвы. Вадим растерянно уставился на меня:

– Мирабель… кажется, мы завершили переговоры?

– Я их только что возобновил, Вадим, – ответил я с лучезарной улыбкой.

После чего закрепился получше и нанес удар с той же небрежной легкостью, с которой амбал отделывал пассажира, и примерно в то же место. Вадим с тихим стоном сложился пополам, точно бумажная фигурка.

К этому времени остальные пассажиры успели забыть, что должны изображать непричастность.

– Не знаю, кто из вас общался с этим человеком, – обратился я к окружающим, – но сомневаюсь, что он на самом деле профессионал. По моему мнению, это только слова. Если вы заплатили ему за охрану, то почти наверняка выбросили свои деньги.

– Ты покойник, Мирабель, – сумел выдавить из себя Вадим.

– Значит, мне нечего бояться.

Я поглядел на его жертву. Пассажир, успевший чуть порозоветь, вытирал рукавом губы.

– Вы целы? Я не видел, как началась драка.

Ответ прозвучал на норте, но с грубым акцентом, который я не смог с ходу определить. Парень был невысок ростом и коренаст, как бульдог. Этим сходство с бульдогом не ограничивалось: к его физиономии точно приросла задиристая гримаса. Картину дополнял плоский нос и коротенький редкий «ежик», напоминающий щетину.

– Да… – он разгладил на себе одежду, – со мной все в порядке, спасибо. Этот олух начал угрожать, затем полез драться. Я рассчитывал, что кто-нибудь мне поможет, но вдруг почувствовал себя… предметом меблировки.

– Да уж. – Я презрительно оглядел «почтенную» публику. – Однако вы дали ему отпор.

– Черта с два это мне помогло.

– Боюсь, Вадим не из тех, кто способен оценить благородный жест. Вы уверены, что не сильно травмированы?

– Разве что немного тошнит, вот и все.

– Погодите.

Я щелкнул пальцами, подзывая слугу, который все это время висел в нескольких метрах от нас, – теперь я знал, как выглядит кибернетический буриданов осел. Когда он приблизился, я попытался приобрести для спасенного порцию противорвотного «коктейля», но на этот раз мои финансы действительно были на нуле.

– Спасибо. – Пассажир скупо улыбнулся. – Но думаю, у меня на счете достаточно средств.

Он обратился к роботу на каназиане – слишком быстро и тихо, чтобы я уловил смысл, – и тот выдал ему шприц с каким-то снадобьем.

Пока пассажир возился со шприцем, пытаясь попасть в вену, я повернулся к Вадиму:

– У меня хорошее настроение, Вадим. Можешь катиться на все четыре стороны. Но мне бы не хотелось снова увидеть тебя в этой каюте.

Он посмотрел на меня, кривя губы. На усах, точно хлопья, висели капли блевотины.

– Наши переговоры не закончены, Мирабель.

Отцепившись от стены, он повис в воздухе и обвел взглядом комнату. Очевидно, рассчитывал удалиться достойно. Однако я успел позаботиться, чтобы эта попытка потерпела крах.

– Погоди. – (Вадим как раз напрягся, намереваясь оттолкнуться от стены.) – С чего ты решил, будто я позволю тебе убраться, не вернув все, что ты успел украсть?

Он замешкался, оглядываясь на меня:

– Я у тебя ничего не крал. И у вас, мистер Квирренбах…

– Это правда? – осведомился я у пострадавшего.

Квирренбах замялся и покосился на Вадима:

– Да… да. Он у меня ничего не украл. Я даже не успел с ним толком заговорить.

– А как насчет остальных? – Я повысил голос, обращаясь к пассажирам. – Этот подонок успел у вас что-нибудь выманить?

Тишина. Примерно этого я и ожидал. Никто не решится признать первым, что его одурачила такая мелкая крыса, – теперь, когда они увидели, что он за ничтожество.

– Видишь, Мирабель, здесь таких нет.

– Может быть. – Я кивнул, выбросил вперед руку и схватил его за грудки. Лоскуты жесткой материи были холодными и сухими и на ощупь напоминали змеиную кожу. – А как насчет остальных пассажиров? У тебя были все шансы обтрясти человек десять с тех пор, как мы стартовали.

– Ну и что с того? – произнес он почти шепотом. – Это не твоя забота.

Его тон менялся с каждой секундой. Казалось, он корчится и оплывает, точно восковая фигура над огнем. Я мог смять его руками и придать любую форму.

– Как насчет того, чтобы не совать нос куда не просят и оставить меня в покое? Чего ты за это хочешь?

– Пытаешься дать мне на лапу? – рассмеялся я.

– Стоит хотя бы попробовать.

Во мне что-то щелкнуло. Я подтянул Вадима к себе и так шарахнул об стену, что вышиб воздух из легких, потом еще и еще. Красная пелена гнева окутала меня теплым гостеприимным туманом. Я чувствовал, как под моими кулаками трещат его ребра. Вадим пытался отбиваться, но я был быстрее и сильнее и не сомневался, что прав.

– Перестаньте! – донеслось будто издалека, с полпути к бесконечности. – Перестаньте, с него хватит!

Квирренбах оттаскивал меня от Вадима. Еще двое пассажиров подлетели поближе, изучая дело моих рук со смесью ужаса и изумления. Физиономия Вадима превратилась в омерзительный синяк, с уголков рта стекали блестящие алые струйки. Должно быть, я выглядел не лучше, когда меня отделали нищенствующие.

– По-вашему, я должен быть снисходителен к этой сволочи?

– Да какая уж тут снисходительность, – сказал Квирренбах. – Но не убивать же. Что, если он сказал правду и у него действительно есть друзья?

– Это ничтожество, – отозвался я. – И авторитета у него здесь не больше, чем у нас с вами. Положим, есть дружки… но мы вроде держим путь в Блистающий Пояс, а не в пограничное поселение, где про законы никто и не слыхивал.

Квирренбах как-то очень странно посмотрел на меня:

– Вы это серьезно? Действительно думаете, что мы летим к Блистающему Поясу?

– А разве нет?

– Блистающего Пояса не существует. Уже несколько лет. Мы направляемся совершенно в другое место.

Багрово-сизая маска – рожа Вадима – дернулась и породила неопределенный звук: не то бульканье, словно он прополаскивал рот кровью, не то мстительный смешок.

Глава 12

– И как это понимать?

– Что именно, Таннер?

– Насчет того, что Блистающего Пояса не существует. Или так и будем говорить загадками?

Мы с Квирренбахом пробирались сквозь спутанные внутренности «Стрельникова» к логову Вадима. Это было нелегким делом, поскольку я прихватил с собой кейс. Мы были одни: Вадима я запер в своей каюте, едва он сообщил, где находится его собственная.

По логике, в его жилище мы могли найти то, что он выманил у других пассажиров. Для начала я завладел его сюртуком. И не собирался спешить с возвратом.

– Ну, скажем, там кое-что изменилось, Таннер.

Квирренбах неуклюже следовал за мной. Сейчас он напоминал уже не бульдога, а таксу, которая лезет в барсучью нору.

– Но я об этом ничего не слышал.

– Правильно. Все произошло недавно, когда вы уже летели сюда. Что поделать, неизбежный риск, связанный со спецификой межпланетных путешествий.

– Одна из его форм, – уточнил я, вспомнив, что физиономия у меня сейчас выглядит немногим лучше, чем у Вадима. – Так что стряслось?

– Боюсь, там очень многое переменилось…

Он умолк, тяжело и хрипло дыша, потом заговорил снова:

– Знаете, мне жаль разом разрушать все ваши ожидания. Но вам придется смириться с очевидным: Йеллоустон уже не тот, что был когда-то. И это, Таннер, еще мягко сказано.

Я припомнил, как Амелия называла место, где я смогу найти Рейвича.

– А Город Бездны все еще существует?

– О да… да. Конечно, многое переменилось… но не настолько. Город на месте, по-прежнему населен… и по меркам этого мира там все по-прежнему благополучно.

– Подозреваю, вам есть что добавить.

Я взглянул вперед. Лаз расширялся, превращаясь в цилиндрический коридор с рядом овальных дверей вдоль одной стенки. Здесь все еще было темно, и у меня на душе по-прежнему скреблись кошки.

– К сожалению… да, – ответил Квирренбах. – Город очень изменился. Он почти неузнаваем, и, наверное, то же происходит с Блистающим Поясом. Раньше Йеллоустон окружали тысячи анклавов, подобно… простите, может быть, это нескромно, но мне проще говорить метафорами… подобно ожерелью из редкостных драгоценностей самой изысканной огранки, – и у каждого камня свой блеск, своя игра.

Квирренбах перевел дух после столь длинной тирады и продолжил:

– Теперь необходимая для жизни атмосфера поддерживается от силы на сотне станций. Остальные – заброшенные, заполненные вакуумом оболочки, молчаливые и мертвые, как сплавная древесина, а среди них витает масса опасных обломков, которые затянуло на орбиту. Теперь все это называют Ржавым Поясом.

Я позволил своим мозгам переварить столь необычную информацию:

– А что случилось? Война? Или кому-то не понравилась… композиция?

– Нет… возможно, к сожалению. Всегда есть способ как-то прекратить войну. Прежние войны были не чета нынешним…

– Квирренбах!

Парень явно начинал испытывать мое терпение.

– Эпидемия, – торопливо отозвался он. – Причем весьма опасная. Но прежде чем задавать вопросы, вспомните, что я знаком с ситуацией не лучше вашего. Ведь я тоже здесь недавно.

– Вы знакомы с ситуацией куда лучше моего.

Миновав две двери, я подошел к третьей и сравнил номер с биркой на ключе, который дал мне Вадим.

– Что же это за эпидемия, если она натворила таких дел?

– Непросто эпидемия. То есть не в обычном смысле. Ее проявления были слишком… разнообразны. В них угадывалась изобретательность. Артистизм. Временами даже изощренность. Гм… мы уже пришли?

– Похоже, да. Это его каюта.

– Осторожнее, Таннер, здесь могут быть ловушки.

– Сомневаюсь. Вадим не похож на человека, привыкшего думать наперед. Для этого в мозгу должны быть извилины.

Я всунул ключ в скважину и несказанно обрадовался, когда дверь отворилась. Как только я переступил порог, включился свет, и нашим взорам предстала каюта в три-четыре раза больше моей. Освещение было тусклым из-за наслоений грязи на лампах. Квирренбах сделал шаг следом за мной и замер в нерешительности, как лощеный интеллигент, которого заставляют спуститься в канализацию.

Впрочем, мог ли я судить его строго за нежелание рисковать?

В комнате стояла невыносимая вонь немытого тела. Даже пластиковые поверхности засалились до желтизны. Едва мы вошли, на стенах ожили порнографические голограммы: двенадцать нагих женщин изгибались немыслимым образом, принимая позы, невозможные с точки зрения анатомии. Одновременно хор из двенадцати томных контральто, почти неразличимых по тембру, принялся наперебой восхвалять сексуальные доблести Вадима. Мне стало смешно, поскольку объект безудержной лести сидел в моей каюте связанный и с кляпом во рту. Женщины продолжали болтать, но через некоторое время их жесты и намеки наскучили своим однообразием.

– Судя по всему, эта комната нам и нужна, – заметил Квирренбах.

– Бездна вкуса.

– Не знаю – некоторые из пятен весьма любопытно расположены. Только зря владелец стилизовал интерьер под отхожее место – это уже не модно! – Он брезгливо, самыми кончиками пальцев, сдвинул заслонку ближайшего иллюминатора, изнутри покрытого слоем грязи, а снаружи исцарапанного микрометеоритами. – Однако у него тут еще и вид из окна. Хотя вряд ли стоящий.

Некоторое время я молча смотрел в иллюминатор. Оттуда была видна часть корпуса корабля, по которой то и дело пробегали яркие фиолетовые вспышки. Даже на ходу бригада сварщиков продолжала ремонтные работы на корпусе «Стрельникова».

– Не стоит задерживаться здесь сверх необходимого. За дело. Каждый начинает от своей стенки, двигаемся друг другу навстречу, – возможно, найдется что-нибудь занятное.

– Хорошая мысль, – отозвался Квирренбах.

Я последовал собственному совету. Вдоль всех стен и в нишах выстроились многочисленные шкафчики, – очевидно, эта комната когда-то служила кладовой. Для тщательных поисков времени не было, однако в мой кейс и глубокие карманы Вадимова сюртука перекочевала масса вещиц, которые показались мне мало-мальски ценными, – как то: горсть-другая драгоценных камешков и украшений, несколько информационных монокуляров, миниатюрных голографических камер и брошей-переводчиков. Все это Вадим вполне мог вытянуть из пассажиров «Стрельникова», тех, что побогаче. Также моим трофеем стал любопытный экземпляр часов – путешественники предпочитают не брать их с собой, отправляясь в межзвездные рейсы. Помимо всего прочего, эти часы были калиброваны на время Йеллоустона и снабжены серией циферблатов в виде концентрических орбит, по которым вместо стрелок толчками двигались крошечные изумрудные планеты.

Я застегнул браслет на запястье и с удовольствием ощутил вес часов.

– Вот так просто – берете и присваиваете? – вяло пробормотал Квирренбах.

– Вадиму никто не запрещает подать жалобу.

– Дело не в этом. То, чем вы занимаетесь, ничуть не лучше, чем…

– Вы всерьез вообразили, что он купил хоть одну из этих побрякушек? Все они украдены, и явно не только у наших попутчиков.

– Но кое-что могло быть украдено недавно. Нам следует приложить все усилия, чтобы вернуть эти вещи законным владельцам. Вы со мной согласны?

– Теоретически да, если иметь в виду отдаленное будущее, – туманно отозвался я, не прекращая поисков. – Но мы никогда не узнаем, кто был владельцем. В кают-компании претендентов не нашлось. И вообще, вам-то какое дело?

– Это называется остаточными следами совести, Таннер.

– После того, как этот мордоворот вас чуть не угробил?

– Принципы остаются принципами.

– Ладно. Если боитесь, что не сможете спать спокойно, я сам разберусь с его барахлом. И в конце концов, я что, просил вас составить мне компанию?

– Пожалуй, нет… – На его физиономии отразилась мучительная борьба чувств. Глаза лихорадочно изучали содержимое какого-то ящичка, после чего он выудил оттуда носок и печально на него уставился. – Черт побери, Таннер… надеюсь, вы не ошиблись относительно его… реального веса.

– Об этом можно не беспокоиться.

– Вы точно уверены?

– Я достаточно знаком с преступным миром.

– Ну что ж… думаю, вы правы. В любом случае это стоило обсудить.

И Квирренбах принялся без разбора распихивать по брючным карманам ту часть добычи Вадима, которая ему больше приглянулась, – купюры, в основном валюта йеллоустонцев, – нерешительно, а потом с возрастающим энтузиазмом. Я едва успел прибрать к рукам две запечатанные пачки:

– Благодарю, они мне весьма пригодятся.

– Я собирался поделиться с вами.

– Нисколько не сомневаюсь. – Я провел пальцем по ребру пачки. – Эти бумажки что-нибудь стоят?

– Да, – неуверенно ответил он. – Во всяком случае, в Пологе. Понятия не имею, какая валюта ходит в Мульче, но думаю, что эти деньги нам и вправду не помешают.

Я отправил в свой кейс еще несколько банкнот:

– Бери, пока дают, – такова моя философия.

Продолжая копаться в грудах хлама и всевозможных безделушек, я обнаружил вещицу, которая оказалась плеером для экспириенталий. Те модели, что мне доводилось видеть на Окраине Неба, не шли ни в какое сравнение с этим чудом техники. Благодаря ухищрениям разработчиков его изящный, обтекаемый корпус в сложенном виде был не толще карманной Библии.

Я обнаружил, что один карман еще свободен, и сунул туда плеер заодно с прочими мелочами, которые могли иметь определенную ценность.

– Та эпидемия, о которой вы говорили… – начал я.

– Да?

– Не понимаю, почему она нанесла такой ущерб.

– Потому что она не была биологической, то есть в общепринятом смысле. – Квирренбах перестал копаться в груде вещей и некоторое время задумчиво молчал. – Она поражала только машины, причем начиная с определенного уровня сложности. Одни вовсе прекратили работать, у других… изменился принцип действия.

Я пожал плечами:

– Пока звучит не слишком пугающе.

– Разумеется. Вы, наверное, имеете в виду роботов или системы жизнеобеспечения вроде корабельной. Но дело происходило на Йеллоустоне. Большинство устройств были микроскопическими, они находились в организмах людей, тесно связанные с их разумом и плотью. То, что стряслось с Блистающим Поясом, – лишь один из симптомов. Что-то ужасное происходит в масштабах всего человечества. Ну скажем… представьте себе четырнадцатый век, по всей Европе гуляет «черная смерть». Это вполне может показаться концом света.

– А можно подробнее?

– Опросите систему в своей каюте. Или хотя бы в этой.

– А почему бы вам самому не рассказать?

Он покачал головой:

– Нет, Таннер. Говорю вам: я знаю немногим больше вашего. Не забывайте, что мы прибыли сюда одновременно. На разных кораблях, да, но оба мы летели сквозь звезды, когда это случилось. Времени на адаптацию у меня было примерно столько же.

– А откуда вы прилетели? – тихо и спокойно осведомился я.

– С Гранд-Титона.

Американо. Таких колоний несколько: Йеллоустон, Йосемити, Глейшер и еще две-три, их названий я не помню. Все они были основаны четыре века назад по одной и той же схеме: первыми на планету высаживаются роботы, которые создают себе подобных и все необходимое для будущих колонистов. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом: через поколение-другое колония пустела. Редко какой из ныне существующих кланов может похвалиться, что ведет свою родословную от первых поселенцев-американо. Большинство обитателей этих миров – потомки более поздних волн колонизации, поселенцев, прибывших на субсветовиках. Большинство этих колоний – демархистские государства наподобие Йеллоустона.

Окраина Неба – совсем другое дело. Это единственный мир, заселенный экипажем первого поколения.

Иногда люди учатся на своих ошибках.

– Я слышал, что на Гранд-Титоне живется неплохо, – сказал я.

– Да. Наверное, вам интересно, ради чего меня сюда понесло.

– Вообще-то, нет. Это не мое дело.

Он снова прервал раскопки. Похоже, отсутствие интереса к его биографии было ему в новинку. Я перебирал вещи и мысленно считал секунды. Счет перевалил за дюжину, когда Квирренбах заговорил:

– Я музыкант… то есть композитор. Работаю над симфоническим циклом, это труд всей моей жизни. Вот что привело меня сюда.

– Музыка?

– Да, музыка – хотя едва ли можно назвать этим затасканным словечком то, что рождается в моем сознании. Моя следующая симфония… это должен быть шедевр, вдохновленный нечем иным, как самим Городом Бездны. – Он улыбнулся. – Она задумывалась как возвышенный гимн этому Городу, воплощению блеска Бель-Эпок – сочинение, бурлящее жизненной силой и энергией. Но теперь, я чувствую, это будет что-то мрачное и торжественное, в духе Шостаковича. Тяжелые чувства, вызванные осознанием суровой действительности, – колесо истории вновь повернулось, и наши бренные мечты перемолоты в пыль. Симфония эпидемии.

– И ради этого вы проделали весь путь? Чтобы нацарапать несколько нот?

– Вот именно, нацарапать несколько нот. Почему бы и нет? Ведь кто-то должен это сделать.

– Но дорога домой займет у вас десятилетия.

– Удивительно, но сей факт успел отпечататься в моем подсознании раньше, чем вы любезно сделали это замечание. Мое путешествие – всего лишь прелюдия, а потраченное на него время – просто миг в сравнении с несколькими веками, которые пролетят до его завершения. Оно будет длиться почти столетие – в два-три раза больше, чем прожил любой из великих композиторов. Разумеется, я посещу десятки миров. Я буду постоянно прокладывать новые маршруты, устремляясь туда, где происходят самые значительные события. Почти наверняка войны, эпидемии и смуты будут продолжаться, но также будут происходить чудеса и совершаться удивительные открытия. И все это послужит пищей моему грандиозному произведению. А когда я пойму, что оно завершено, и не почувствую при этом ни отвращения, ни разочарования… наверное, тогда я уже достигну заката своих дней. У меня, знаете ли, не хватает времени следить за новинками в технологии долгожительства – все силы надо отдавать работе. Так что остается прибегнуть к каким-нибудь общедоступным средствам, надеюсь, я успею завершить свое выдающееся творение. Затем займусь окончательной шлифовкой. Я сведу грубые наброски, сделанные тут и там, в единое целое и, может быть, добавлю несколько легких штрихов. Несомненно, к тому времени я достигну большего мастерства. И тогда я сяду на корабль и вернусь на Гранд-Титон – если он еще будет существовать, – где объявлю о мировой премьере. Это будет действительно мироваяпремьера… Конечно, она состоится лет через пятьдесят, а может быть, и больше. Все зависит от того, насколько расширятся к тому времени границы освоенного космоса. Новость должна достичь самых отдаленных колоний, а людям нужно добраться до Гранд-Титона – все это требует времени. Подготовить концертную площадку – у меня есть на примете одно подходящее место, собрать достойный состав оркестра… может быть, применив клонирование – как получится. Все это время я буду спать. И когда минуют эти пятьдесят лет, я воспряну ото сна, шагну в свет прожекторов и встану за пульт, чтобы дирижировать своим опусом. Не важно, сколько мне останется после этого. Я буду купаться в лучах славы, которой не испытывал и не испытает ни один из ныне живущих музыкантов. Имена великих композиторов будут упоминаться лишь в связи с моим именем. Они померкнут рядом с ним, точно россыпь крошечных звездочек рядом со звездой первой величины. Мое имя прозвучит в веках мощным неумирающим аккордом…

Он умолк.

– Что ж, вам есть к чему стремиться, – заметил я после длительной паузы.

– Наверное, вы решили, что я чудовищно тщеславен.

– Ну что вы, Квирренбах. У меня даже в мыслях такого не было…

Моя рука, шарившая в этот момент в недрах одного из выдвижных ящичков, наткнулась на что-то необычное. Откровенно говоря, я рассчитывал найти хоть какое-нибудь оружие, желательно помощнее моего заводного пистолета. Однако Вадим, похоже, обходился без подобных игрушек. И вот теперь…

– А вот это уже интересно!

– Что вы нашли?

Я извлек на свет тускло-черную металлическую шкатулку величиной с сигарный ящик и открыл ее. В маленьких отделениях обнаружилось шесть алых пузырьков. Еще там было мудреное стальное устройство наподобие шприца, но с рукояткой как у пистолета. Ее украшал изящный пестрый рельеф в виде кобры.

– Понятия не имею. Есть какие-то предположения?

– Да нет, пожалуй… – Квирренбах с искренним любопытством разглядывал пузырьки. – Одно могу сказать: это что-то… противозаконное, по крайней мере так выглядит.

– Знаете, я того же мнения.

Когда я протянул руку за шкатулкой, Квирренбах спросил, почему меня так интересует ее содержимое.

Причина была проста. Я вспомнил шприц, который выпал из кармана неуемного монаха во время той памятной разборки в пещере. Не берусь утверждать – там было темно, – но Вадимовы пузырьки уж больно походили на содержимое шприца брата Алексея. Заодно я вспомнил еще кое-что: Амелия говорила, что эта дрянь действительно входит в разряд нелегальных, по крайней мере для обитателей «Айдлвилда».

– Думаю, оно откроет для меня некоторые двери.

– Оно может открыть кое-что похуже, – сказал Квирренбах. – Для начала врата ада. Я слышал краем уха разговор на корабельном причале относительно черного рынка, где торгуют самыми опасными наркотиками, – он кивком указал на строй алых пузырьков, – один из которых известен под названием «топливо грез».

– Думаете, это оно?

– Не знаю. Но не удивлюсь, если наш приятель Вадим приторговывает чем-то подобным.

– И как действует это «топливо»?

– Я ведь не эксперт, Таннер. Все, что мне известно, – это что оно дает какие-то неприятные побочные эффекты и что власти этой системы не поощряют его употребление, а заодно и хранение.

– Но его, разумеется, употребляют.

– Конечно. Но я даже не представляю, каким образом. Кстати, это приспособление называют свадебным пистолетом.

Похоже, он заметил, как у меня вытянулась физиономия:

– По местному обычаю молодожены обменивались нейронным материалом, культивированным из мозга супруга. Они пользовались этой штукой – ну, свадебным пистолетом, – чтобы имплантировать друг другу клетки.

– Пользовались? То есть теперь не пользуются?

– Кажется, перестали после эпидемии. – Он печально вздохнул. – Но если на то пошло, после эпидемии перестали делать очень многие вещи.

* * *

Когда Квирренбах исчез со своими трофеями – надеюсь, он отправился работать над великой симфонией, – я подошел к сетевому терминалу, который обнаружился в каюте Вадима. Впервые с момента старта я мог насладиться привычным весом своего тела: «Стрельников» сделал резкий рывок, корректируя курс следования к Блистающему… к Ржавому Поясу. Из недр корабля доносился тихий протестующий скрип какой-то конструкции. Похоже, это корыто имело все шансы развалиться, прежде чем достигнет Пункта Назначения. Впрочем, вскоре стоны и поскрипывания уже воспринимались вполне естественно, и я смог сосредоточиться на более важных вещах.

Пульт терминала выглядел допотопным, над такими любят потешаться дети в музеях. Кнопки, окружавшие плоский экран, нажимались пальцами столько раз, что символы почти не читались. Ниже располагалась клавиатура с буквами и цифрами. Не знаю, каких высот достигла техника в системе Йеллоустона, но это чудо недотягивает даже до стандартов Окраины Неба.

Ладно, сойдет за неимением лучшего.

Я нашел кнопку включения, экран замерцал серией приветственных сообщений и реклам, затем продемонстрировал разветвленное древо опций. Информация о сервисе на борту. Трансляционные сети в реальном времени – паутина потоков данных в радиусе примерно световой секунды от «Стрельникова», которая даже позволяет нормально общаться. Дальние трансляционные сети с типичными задержками времени от пары секунд до десятков часов, в зависимости от сложности запроса. Доступа к сетям с большей задержкой, разумеется, не было. Чтобы дождаться ответа из сети анклавов, расположенных, скажем, в поясе Койпера, отправителю придется совершить не один рейс на борту этой старой посудины.

Войдя в меню для дальних сетей, я несколько секунд наблюдал, как по экрану деловито следует ряд рекламных сообщений. Наконец появилось древо каталогов. Так, сведения о прибытии и отправлении звездолетов… а вот и «Орвието». Система Йеллоустона оставалась оживленным межзвездным перекрестком, и это не стоит упускать из виду. Мор разразился меньше десяти лет назад, когда большинство этих кораблей уже были на пути сюда. Потребуются еще десятилетия, чтобы весть об эпидемии распространилась по всему населенному космосу.

Я пробежал глазами перечень опций.

Дальние трансляционные сети охватывали всю планетную систему. С их помощью поддерживалась двухсторонняя связь между многочисленными станциями на орбите газового гиганта. По большей части это были платформы для добычи руды и удаленные аванпосты, принадлежащие самым разным группировкам. Гнезда сочленителей соседствовали с анклавами угонщиков и полуавтоматическими военными или экспериментальными предприятиями. И ни слова об эпидемии. Иногда попадались материалы, посвященные «политике сдерживания» и «антикризисному управлению», но все, что касается эпидемии и ее последствий, похоже, стало такой неотъемлемой частью жизни, что не нуждалось в упоминании.

Из местных сетей я выудил чуть побольше. Пару раз о катастрофе упоминали напрямую. Оказывается, ее обозначали специальным термином, который звучал не слишком грозно, – «плавящая чума». Но большинство сообщений были рассчитаны на читателя, хорошо осведомленного об основных фактах случившегося. Тут же проскальзывали слова «герметики», «Полог» и «Мульча», которые упоминались в связи с какой-то «Игрой», но что это такое – нигде не объяснялось.

О Пологе я уже слышал. Там, по мнению Амелии, у меня будут все шансы отыскать Рейвича. Это один из районов Города Бездны.

Неужели она сказала меньше, чем мне показалось вначале?

Я установил на пульте режим передачи и запросил информацию об эпидемии – хотя бы ряд общих фактов, которые полагается знать иммигрантам. Не может быть, чтобы никто до меня не интересовался этим, отправляясь в дебри Ржавого Пояса. Правда, не исключено, что мне просто не соизволят ответить. Например, потому, что ответить некому. Или все автоматические справочные системы давно не работают.