Текст книги "Двое"

27

Вот так бывает: то ты не нужен никому, то вдруг понадобишься абсолютно всем. На следующий день в процессе осваивания мной такого сложного блюда, как цыпленок парминьяна, звонит мама.

Мой палец застывает на зелёной трубке, пока мысли жужжат подобно рассерженному улью. Последний наш разговор вышел резким и эмоциональным, а после игнора моей смс с новым номером, я решила, что связь между нами окончательно потеряна.

Может быть, мама остыла? Соскучилась? Я ведь её единственный ребенок, а она моя единственная оставшаяся семья. Наши отношения вряд ли когда-нибудь станут близкими и доверительным, но меня бы устроило и то, что есть. Я бы могла приезжать к маме на праздники, и она бы могла приезжать ко мне в Москву. Мы бы вместе сходили в мою любимую кофейню выпить малиновый раф (мама такого точно не пробовала), побродили в Усадьбе Кусково, прогулялись по магазинам.

Всё это проносится в голове за секунду, после чего я уверенно принимаю вызов.

– Таисия, это ты? – звучит знакомый, чуть грубоватый голос в трубке.

– Да, мам, привет.

Привычное «как дела» уже готово сорваться с губ, но я решаю дать ей возможность самой продолжить разговор. Так будет правильно.

– Сама ты в жизни не позвонишь. Мать помрет – ты и не узнаешь.

Я поджимаю босые ступни. Не похоже, чтобы мама звонила мириться. Я знаю этот тон. Таким она разговаривала со мной, когда была недовольна тем, что я поздно возвращалась домой после прогулок с Оксаной, или закрывалась в своей комнате, чтобы смотреть сериалы. Говорила, что я бестолковая и у меня в жизни нет цели.

– Я прислала тебе свой новый номер, а ты мне ничего не ответила.

Про то, что в наш последний разговор мама сказала, чтобы я не смела возвращаться домой, молчу. Беседа и так началась не слишком радужно.

– Кристина домой приезжала на прошлой неделе, – говорит мама чуть более спокойно. – Рассказала про тебя.

Повисает многозначительная пауза.

– И что она тебе рассказала? – тут уже я звучу с вызовом. И правда? Что она рассказала? Что её придурок Эдик меня облапал, а она выкинула меня из квартиры?

– Сказала, что ты приехала к ней разодетая покрасоваться. Ты в Москву сбежала, чтобы проституткой работать, никак не могу понять?

От воспоминаний о том, как я топталась с пакетом под её дверями, к щекам приливает кровь. Вот так Кристина. Подруга, тоже мне. По Череповцу сплетни обо мне разносит. Если пришла в красивой одежде, так сразу проститутка? Это так ей проще смириться с тем, что Эдик распустил свои руки? Не её парень – урод, а я проститутка? Вот как, оказывается, всё просто.

Я разглядываю разделанную тушку цыпленка и изо всех сил стараюсь не сорваться в крик. Руки потрясывает дрожью негодования и обиды. Они же толком ничего обо мне не знают. Зачем они так?

– Ты позвонила, чтобы меня оскорблять?

Мама шумно фыркает.

– А то у меня других занятий нет. Позвонила, потому что ты какая-никакая, а дочь. Слушай сюда внимательно, Таисия: ноги в руки берёшь и садишься на автобус. Деньги если надо будет, я тебе вышлю. Я с тетей Галей вчера поговорила – возьмет тебя к себе в трикотажный продавцом. Учеба начнётся – будешь совмещать. Говно пинать и на моей шее сидеть я тебе больше не позволю. Хватит, не малолетка.

Она замолкает, очевидно, предоставляя мне возможность говорить. А я пока не могу. Застываю, сраженная разворачивающимися перед глазами картинами. Я сижу в унылом закутке метр на метр, обвешанном дешёвыми разноцветными халатами и футболками. Возвращаюсь домой, где собачатся мама с отчимом, слушаю замечания про то, что у меня вечно недовольное лицо, еду в выходные на дачу, которую ненавижу, потому что должна поливать огурцы, которые даже не ем. Больше никогда не вижу Булата, девчонок, Москву и полюбившийся парк.

Откашливаюсь.

– Я не поеду.

– Ты думаешь, я за тобой как сайгак носится буду: «Таечка, вернись домой?» – через секунду взрывается мама. – Я зря, не пойму, за тебя людей просила, принцесса ты, блядь, московская? Шалавой тебе быть больше нравится? Нормально как человеку позвонила, думала, мозги на место встали у неё. Ага! Встали, как же. Как была овцой тупорылой, так и осталась. Учёбы ей не надо, работать она не хочет, на семью ей срать! Из какой только пизды вылезла, дрянь такая!

– Из твоей, – с шумом выдыхаю я и бросаю трубку.

Сердце, грудь, всё тело вибрируют обидой и гневом. Я сжимаю мобильный в руке и жмурюсь в попытке заплакать. Не получается. Слёз нет, есть лишь сухой огонь, лижущий легкие и щёки, и молотящий в висках бит: «Пошла ты к чёрту, пошла ты, мать твою, к чёрту. Мне на тебя наплевать, наплевать».

Разве так себя ведут те, кто хоть немного любит? Ну хоть самую чуточку? Разве должна я все это слушать, просто потому что она меня родила? Бабушка всегда говорила, что я должна любить маму, потому что она моя мама. Пожалуй, это единственная вещь, в которой я с ней не согласна. Я не могу любить человека просто потому, что так надо. Любовь она либо есть, либо нет, правильно? Я бы хотела её любить, но не могу. Каждый раз мама говорит такие вещи, от которых внутри неделями больно и гадливо. За девятнадцать лет такая гора навалилась, что невозможно ни перелезть, ни переступить.

Я выпиваю стакан воды, ощупываю глазницы и, убедившись, что слез по-прежнему нет, берусь за нож. Нарезать, посолить, посыпать чёрным перцем. Не забыть чеснок и базилик. Нужно еще приготовить соус. У того английского повара по телевизору так быстро и легко все получалось. Не будет у меня семьи, ну и пусть. А учиться я пойду. Завтра же позвоню в деканат МГУ и узнаю, можно ли перевестись сразу на второй курс. Пусть продолжают мне с Кристиной перемывать кости. У меня всё будет хорошо.

28

– Давай в Чайхоне на Арбате часов в семь. Бумаги с собой привези – посмотрю.

Булат расхаживает по спальне, замотанный в полотенце, а я делаю то, что привыкла делать в такие моменты – молча за ним наблюдаю. После секса потребность в его близости становится особенно сильной, но как раньше Булат больше со мной не лежит. Закончит дело и сразу идёт в душ или как сейчас, начинает кому-то звонить. Всё никак не забудет мне тот случай с Фиделем. И приезжать он тоже стал реже – не чаще двух раз в неделю.

«Наверное, Карина радуется», – думаю я беззлобно. Ненависть к ней, потухшая тем днём, так ко мне и не вернулась. Про её визит Булат не знает, по крайней мере я ничего ему не говорила. Захочет Карина – пусть сама расскажет. Я не стукачка какая-нибудь.

– Собралась поступать? – вырывает меня из мыслей его голос.

Оказывается, Булат закончил говорить и теперь смотрит на меня, держа в руках распечатку из деканата. Я мысленно даю себе оплеуху. Почему я её не убрала?

Не заботясь о собственной наготе, я спрыгиваю с кровати и выхватываю у него листок. Моё поступление должно было стать сюрпризом, и Булату о нём знать преждевременно. С его тяжелым характером он обязательно захочет опустить меня на землю.

– Не поступать, а перевестись. Необязательно трогать мои бумаги.

– Ты по какой специальности в Череповце училась? История?

– География, – буркаю я, запихивая бумаги в тумбочку.

– А в МГУ хочешь на туризм?

И снова этот раздражающий скепсис в его голосе, от которого кожа начинает чесаться. Достал.

– Да, хочу, – я поворачиваюсь к нему и воинственно задираю подбородок. – И поступлю. В деканате сказали, что у них есть одно свободное место на бюджете и перевестись вполне реально. Дисциплины у нас совпадают. Всего пару экзаменов сдать.

– Даже на бюджет, – как бы между прочим замечает Булат.

Я взрываюсь так быстро, словно в канистру с бензином бросили спичку.

– Да, на бюджет! И не надо делать такое лицо. Я не тупорылая, ясно?!

Понятия не имею, почему организм так странно реагирует на эту вскользь брошенную фразу. Тело начинает буквально трясти, пылают щёки.

– В школе меня учителя часто хвалили… Да, математика мне не очень давалась… Это потому, что у меня гуманитарный склад ума. Если есть тройки в аттестате, значит всё? Навечно клеймо «дура» на лоб поставить? Я поступлю! Мне сказали, что шанс есть, и я могу успеть подготовиться.

– Хватит визжать. Для рискнувшей найти спонсора за один вечер, ты демонстрируешь небывалый комплекс неполноценности. Я не считаю, что мозги определяются количеством троек в школьном аттестате. Те, кто так говорят, сами идиоты. Я хочу сберечь твоё время. При наличии одного бюджетного места перевестись с непопулярного череповецкого географака на популярный московский туризм мало шансов.

Спокойный тон и уверенность, с которой Булат это говорит, действуют на меня как ушат ледяной воды. Я несколько часов проторчала на сайте Московского Государственного университета и когда обнаружила, что у них есть направление «туризм», заликовала. В этот момент моя жизнь словно встала на свои места. Конечно, мне нужно поступить именно туда. Я открою своё турагентство и буду ездить в Италию столько, сколько захочу.

Гнев освобождает меня и на смену ему приходит растерянность, от которой щиплет в носу. Не только мать в меня не верит. Булат тоже.

– Зачем ты так с мной? – я опускаю глаза, чтобы он не видел, как я близка к тому, чтобы разреветься. – Вечно топчешь мои мечты?

– Не пытайся видеть во мне замену своему отцу, Таисия. Я не обязан оберегать твои фантазии. Хочешь чего-то добиваться – трезво оценивай реальность.

Упоминание об отце бьёт меня под дых. Зачем он всё это говорит? Разве я пытаюсь? Папа – это папа. А Булата я люблю как мужчину.

– Я и оценила. Я хочу учиться туризму, потому что мне это интересно.

– Если бы трезво оценила, пришла бы просить у меня денег на обучение.

Я стискиваю зубы. Только Булат способен так умело жонглировать моим настроением. Секунду назад я готова была расплакаться, а сейчас снова хочу расцарапать его красивое лицо.

– Что ты заладил: деньги, деньги? Думаешь, кроме них, меня ничего не интересует? Я хочу сама! Так трудно понять?!

Булат невозмутимо пожимает плечами, забирает с комода телефон и прикладывает его к уху. Так он даёт понять, что смысла наш разговор больше не имеет, и он считает его законченным.

29

«Ты где? – набиваю сообщение Ларисе. – Я на месте».

Ответа не приходит в течение пяти минут, и тогда я пытаюсь ей дозвониться. Тоже безрезультатно: Лариса не берет трубку.

Странно. Сегодня по плану назначен тест, а подруга серьёзно относится к учёбе. Ирина Юрьевна, преподавательница итальянского, всегда выделяет именно нас двоих. И пусть в моих фантазиях Италию я посещаю с Булатом, но думая о запасном варианте (на случай, если что-то не сложится) на его месте представляю именно Ларису. Как мы вдвоём, нагулявшись по развалинам Рима, садимся в ресторане «Греко» возле Испанской лестницы, наперебой называем официанту заказ, а он удивляется тому, как хорошо мы говорим на итальянском. То, что мы не итальянки, он, конечно, сразу поймёт.

– Как написала? – спрашивает Андрей, парень из нашей группы, когда занятие подошло к концу.

– Вроде нормально. А ты?

– Думаю, что не очень. Мудрёный все-таки язык. Я немецкий учил. Он, по мне, куда проще.

Я запихиваю в сумку планшет, купленный специально для учебы, и мысленно недоумеваю, почему Андрей всё ещё стоит рядом. Это всё влияние Булата. Если до случая с Фиделем я старалась обходить мужчин стороной, то сейчас они и вовсе стали меня раздражать. Защитная реакция, видимо.

Андрей явно не замечает моего нежелания продолжать общение и следует за мной к выходу.

– Ты сейчас куда, Тай?

– Домой.

– Может сходим куда-нибудь посидеть, если не торопишься? Здесь рядом хороший бар есть.

Так прямо сразу в бар. Тоже, видимо, мои грудь и попа приглянулись. Сразу решил меня напоить.

– Нет, спасибо. У меня есть парень, и ему это вряд ли понравится.

Про себя я решила, что именно так я буду отвечать тем, кто желает со мной познакомиться. Ну и что, что это лишь наполовину правда. «Есть парень» – ёмкое и исчерпывающее объяснение. И точно куда менее обидное, чем честное: «Ты меня не интересуешь».

– Не думал, что у тебя есть…

Чего не думал Андрей, узнать мне не удаётся, потому что в этот момент на крыльце я замечаю Ларису. То, что с ней что-то не так, понимаю сразу: она переминается с ноги на ногу, обхватив себя руками, и громко шмыгает носом.

– Извини… – бормочу своему спутнику, который, кажется, ещё не теряет надежду продолжить беседу, и направляюсь к ней.

– Ларис…

По позвоночнику за секунду пробегает озноб. Она плачет.

– Эй… – трогаю её за плечи. – Что случилось?

– У нас несчастье… – она смотрит на меня покрасневшими глазами и судорожно выдыхает. – Братишка мой попал под машину. Ему четыре года всего… Сейчас в больнице…

Я живо представляю четырёхлетнего мальчугана со светлыми вьющимися волосами, похожего на мою подругу. Так уж у меня всегда: мне рассказывают, а я сразу представляю. Он лежит на дороге с раскинутыми ручками, глаза закрыты, а вокруг кровь.

– Сильно… В смысле серьёзно? – от шока и растущего кома в горле мой голос осип.

– Да… срочно нужна операция… и деньги. Мы весь день собираем… двести пятьдесят тысяч нужно… нашли сто…

Она всхлипывает, запускает пальцы себе в волосы и с силой дёргает. И пусть это её волосы, сейчас мне тоже больно. Внутри всё переворачивается от несправедливости. Маленькие дети не должны умирать. Они ведь только жить начинают и совсем ни в чём не виноваты. Куда же смотрел водитель?

Горло взбухает, подталкивая слёзы к глазам. Хороша же я сейчас буду, если разревусь. Как будто Ларисе проблем мало.

– Не плачь, – я крепко обхватываю её запястья и заставляю освободить волосы. – У меня есть деньги. Евро подойдут? Я тебе дам. Твоему братику сделают операцию, и всё будет хорошо.

Лицо Ларисы искажает измученная гримаса. Она закусывает губу и трясёт головой.

– Я все верну, обещаю… Папа продаст машину, и мы всё тебе вернём. Спасибо тебе… Ты даже не представляешь, как много это для меня значит. Клянусь, этого я никогда тебе не забуду.

Мои руки дрожат, когда я тычу пальцем в экран, чтобы вызвать такси. Нужно домой, забрать деньги и передать их Ларисе. Сейчас каждая минута на счету.

30

– Ларис, привет… – я кусаю губу, не зная, как осторожнее спросить её о здоровье братишки. – Как ты? Как операция… уже была?

– Нет ещё, – её голос звучит тихо и глухо, наверное, потому что она в больнице, а там громко разговаривать нельзя. Раздаётся характерный хлопок двери, словно Лариса куда-то выходит. – Ждём врача, который должен оперировать.

Пальцы сами стискивают корпус телефона. Ну как же так? Почему они так долго тянут? Уже сутки прошли. Вдруг все окажется напрасным, и малыш не выживет? Я прочитала, что черепно-мозговая травма чревата кровоизлиянием в мозг, и в отдельных случаях счёт идёт на минуты.

Воображение живо рисует мне родителей Ларисы, сгорбившихся на больничных креслах, и маленького мальчика, в тело которого воткнуты всевозможные трубки. На глаза снова наворачиваются слёзы. И пусть брата Ларисы я не знаю, зато у моей Оксаны был младший – Дениска. Когда я приходила к ним в гости, он всегда крутился рядом, доставал конфеты из детских запасов и говорил, что когда-нибудь на мне женится. Даже представить не могу, что бы я чувствовала, если бы с ним случилось что-то настолько ужасное.

– Ларис, нужно что-нибудь? Я могу приехать.

– Да не надо, Тай. Спасибо тебе. Когда прооперируют, я тебе сразу позвоню.

Настаивать не хочется. Их семье сейчас тяжело, и они хотят побыть одни. Поэтому я прощаюсь.

Пожалуй, впервые за долгое время мысли о Булате отошли на второй план. Каково будет Ларисе, если с её братишкой что-то случится? А её родителям? Они наверняка чувствуют вину за то, что не досмотрели за ним. Я не нашла в себе смелости спросить, как четырёхлетний малыш оказался на проезжей части. Может быть, выскочил за мячом или побежал за котёнком. Хотя теперь какая разница.

Весь следующий день я то и дело заглядываю в телефон в ожидании звонка или СМС от Ларисы, однако, он остаётся безмолвным. Я не знаю, что делать: тревожить её лишний раз не хочется, но и безучастной оставаться не могу. Мысли о самом ужасном исходе всё чаще стали меня посещать: если малыш не выжил, то, конечно, она не станет мне звонить. Подумав об этом, я слабовольно разревелась.

Я звоню ей наутро, но телефон оказывается выключенным. Ужасные картины заполоняют сознание: вышедший из операционной врач снимает повязку и беззвучно что-то говорит. Худенькая женщина – мама Ларисы – пошатывается и падает в объятия убитого горем мужа. Лариса снова дёргает себя за волосы. Они организуют похороны, и ей, конечно, совсем нет дела до севшего телефона.

К вечеру, сходя с ума от безызвестности, я решаю набрать Марине. Ей всегда удаётся хорошо меня подбодрить.

На её вопрос, что с моим голосом, не выдерживаю и рассказываю об ужасной ситуации в семье Ларисы. Позволяю себе выплеснуть на неё свои страхи, предположив, что случилось самое ужасное, если Лариса не отвечает на звонки уже сутки.

– Тая, а ты её хорошо знаешь? – осторожно уточняет Марина. – Братишку когда-нибудь видела?

– Мы с ней ходим на курсы итальянского, я тебе говорила. Знаю чуть меньше, чем тебя. Братишку не видела… но ему четыре года. Разве я должна?

– Денег ты ей много одолжила?

– Я отдала ей евро, которые откладывала на Италию. Там как раз примерно хватало.

– И где живёт, не знаешь? – следует очередной вопрос.

Все моё существо восстаёт, когда я начинаю понимать, к чему она клонит. Лариса моя подруга. Её слёзы были настоящими так же, как и горе. Разве могу люди вот так легко врать в лицо тем, с кем общались почти два месяца? С кем пили кофе, обсуждали планы на будущее и шутили?

– Речь ведь идёт о здоровье её братишки, – упрёк в голосе я скрыть не в силах. – Разве такое можно придумать?

– А ты уверена, что этот братишка существует?

Я растерянно разглядываю напольную плитку, стараясь угомонить нарастающих гул мыслей. Начинает кружиться голова. Как это не существует? Конечно, он существует.

– Сейчас ты ошибаешься, – бормочу, перед тем как сбросить вызов.

Я добредаю до холодильника, наливаю воды в стакан. Опускаюсь вместе с ним на стул, но выпить не могу. Просто смотрю перед собой. Слова Марины взбухают внутри меня как растущее тесто, распирают грудную клетку, отравляют кровь. Сама того не замечая, я мотаю головой, словно это поможет их вытряхнуть. Так не бывает. Чтобы люди вот так запросто обманывали тех, с кем дружили. Спекулировали жизнью ребенка. Насколько жестокими и бесчеловечными нужно быть? Лариса не такая. Мы же вместе планировали поехать в Италию. Сто пятьдесят тысяч рублей – такова цена нашей дружбы?

Убедив себя в том, что это неправда, я снова набираю Ларисе. Результат остаётся тем же. Телефон выключен. Проверяю сообщения: в сети последний раз была вчера днём.

А что если она и правда меня обманула, потому что ей понадобились деньги? Если её слезы были фальшивыми, и она просто врала мне в лицо? И дёрганье волос было частью представления, чтобы меня убедить?

Я вскакиваю со стула и едва успеваю добежать до гостевого туалета, где меня выворачивает в унитаз. Смотрю, как вода исчезает в сливе вместе со слезами, и тяжело дышу. Разве люди могут так поступать с себе подобными? Я ведь сутки места себе не нахожу. За что? Я ведь просто жила и никого не обижала. Просто хотела с ней дружить.

Ближе к ночи в замке поворачивается ключ. Приехал Булат. Я съёживаюсь и крепче обнимаю себя руками. Сейчас мне впервые не хочется его видеть. Я просто не вынесу его снисхождения и этот взгляд: «Я же тебе говорил». Да, я глупая, тупорылая. Он как всегда был прав, а я ошиблась.

Шаги становится ближе, слышится щелчок выключателя. Вспышки софитов, уничтожающие темноту спальни, заставляют меня зажмуриться.

– Кто-то умер? – осведомляется Булат, глядя на то, как я обнимаю подушку.

Я не могу ни пошутить, ни огрызнуться, и даже смотреть на него нет желания. Все это время меня раздирало от непонимания и боли, а сейчас настал какой-то ступор.

Не дождавшись ответа, Булат идёт к гардеробной и на ходу начинает расстёгивать рубашку.

– Ты расскажешь, в чём дело? Долго допытываться не планирую.

Слова начинают капать из меня тихо и равномерно, как вода из неплотно закрытого крана, и при этом я не могу перестать разглядывать стену. К чему скрывать? Он всё равно узнает.

– Ты был прав по поводу подруг. Не про Марину. Она хорошая. Насчёт Ларисы. Она пришла на последнее занятие и плакала. Сказала, что братишка попал в аварию и на операцию нужны деньги. Я отдала ей евро, которые откладывала для поездки в Италию. Думала, они ей нужнее. Теперь она не берёт трубку. Вернее, у неё выключен телефон.

Закончив говорить, я заставляю себя посмотреть на него. Булат стоит в дверях гардеробной в полурасстёгнутой рубашке и разглядывает меня. По щеке скатывается одинокая слеза. Давай, говори, какая я дура. Наплевать. Больнее уже вряд ли будет.

– Тебе нужно быть осторожнее с людьми, Таисия, – вот и всё, что он произносит.

Он на полчаса закрывается в ванной, а когда выходит, садится на постель с телефоном. Я стягиваю с себя футболку, хотя секса совершенно не хочу. Сейчас мне хочется лежать, уставившись в одну точку, и обнимать подушку.

– Не надо, – Булат перехватывает мою руку, когда я скольжу ей по его животу. Откладывает телефон и, щёлкнув прикроватным выключателем, накрывает нас одеялом. – Давай спи.

_____ девочки, эти главы навеяны недавней историей, произошедшей с моим хорошим другом. Возможно, сейчас она её читает. Малыш, это тебе. Думаю, со многими из нас подобные «разводы» случались. Со мной так точно. Вы главное помните, что быть добрыми и неравнодушными – это не стыдно. Вы не глупые, вы хорошие. Мошенники сейчас профессиональные, они способны обмануть лучших из нас, особенно тех, у кого добро в крови. Когда мы видим, что другим плохо, желание помочь естественно. Чувство гадливости, когда обман вскрывается, тоже. Не закрывайтесь от добра. Делайте выводы, становитесь внимательнее, но не закрывайтесь. В мире много людей, которым нужна ваша помощь. Моё твёрдое убеждение – лучше жалеть о сделанном, а не о том, чего не сделал. Самый страшный порок – равнодушие. Спасибо.