Текст книги "Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой"

14

Рязань, где весной должен был состояться конкурс юных скрипачей и виолончелистов, от Григорьевска лежит не слишком далеко, но дальше, чем Москва. При советском государственном строе Чугуновы свозили бы внучку на конкурс за счёт государства, теперь же для этого следовало, по подсказке Ларисы Корниловой, частным образом раздобыть средства. Скромный семейный бюджет Чугуновых складывался из двух небольших стариковских пенсий, выплачиваемых с задержками до полугода, и незначительных сумм от Шитиковых. Из такого ничтожного бюджета на случайные нужды выкроить деньги было трудно. Казалось естественным попросить помощи у сына, но он опять звонил редко; возможно, уклонялся от просьб родителей, так как ещё не встал на ноги. Чтобы ко времени поездки иметь необходимые деньги, Чугунов взялся собирать их заранее. Прежде всего Андрей Иванович решил возобновить отношения с местной газетой «Григорьевские ведомости», где раньше нередко печатался и неплохо зарабатывал.

По центральным улицам курсировали троллейбусы. Сойдя с троллейбуса, Чугунов пошёл по долгому узкому проулку, на котором снег не убирался очистительной техникой, но был уплотнён колёсами машин и ногами пешеходов. Отсветы низкого зимнего солнца переливались на уплотнённом снегу, как на глазури. В середине проулка, с двух сторон застроенного типовыми скучными пятиэтажками, стоял параллелепипед в четыре этажа, с высоким парадным крыльцом, над крыльцом были прилажены к серым кирпичам пластиковые доски с названиями старых и новых газет. Держась за железный поручень, Чугунов поднялся по каменным ступенькам на широкую площадку и вошёл в застеклённую дверь. На четвёртом этаже, в «Григорьевских ведомостях» его буднично встретил редактор Хромов. Он сидел в своём кабинете за большим столом боком к окну с кремовыми занавесками, курил и с карандашом в руке читал газетную вёрстку. Андрей Иванович сел против него. Хромов через стол протянул ему руку.

– Здравствуйте. Рад видеть. По какому делу к нам? Что-нибудь принесли?

– Принёс. Давно уже я у вас не был, – ответил Чугунов и положил на стол машинописные листы, соединённые канцелярскими скрепками. – Вот, статья и рассказ.

– Ну-ка! Интересно, о чём в наше смутное время пишут серьёзные писатели.

– Посмотрите. – Андрей Иванович подвинул листы Хромову. – Статья – про помойки на улицах. Сейчас грязь прикрыта снегом, но всё, что я описал поздней осенью, ярко проявится ранней весной. Рассказ же, если коротко, о любви.

– О любви?

– Да. Мелодраматический финал любви двух хороших людей. В Великую Отечественную они потеряли друг друга. Каждый считался погибшим, но прожил долгую трудную жизнь и в конце её остался одинок. В старости два одиноких человека встретились. С прототипами рассказа, ныне покойными, я был знаком. Сюжет известный, классический, но, мне кажется, я внёс в него нечто новое, своё сокровенное.

– Да-а… – протянул Хромов, человек с волосами по плечи, в вязаной кофте на пуговицах, нестарый, но болезненно темнолицый и сморщенный от неистового курения. – Сюжет мне нравится. О такой любви сейчас вроде уж и не пишут, всё норовят – с душком, со сценами…

– Но вы и не самоновейшая газета, а в добром смысле консервативная, с «душком» не печатаете, – сказал Андрей Иванович.

– Поэтому нас пробуют выжить с рынка печатной продукции. Жёлтая пресса наседает. Слава Богу, читатели ещё поддерживают, но неизвестно, что будет дальше. Хорошо, всё оставляю у себя, – сказал Хромов, пробегая глазами первые строчки рассказа. – Думаю, в скором времени и статью, и рассказ напечатаем. Я знаком с вами давно; уверен, как попало, не напишете. Только вот что, Андрей Иванович…

– Что?

– Я полагаю, не зря вы к нам явились. Вас ведь в столице охотно печатают, в больших журналах. Стало быть, сильно нуждаетесь. Так?

– Так. Внучку весной на конкурс в Рязань повезу. Она обучается игре на скрипке. Надо и струны хорошие купить, и смычок более качественный, а это всё стоит дорого и продаётся только в Москве. И на поездку в Рязань нужны деньги. Собираю, где могу… Но я вообще немало у вас печатался, «Ведомостями» не пренебрегал.

– Это верно. Но я-то вот о чём. С заработками у нас стало туго, Андрей Иванович. Тираж газеты резко упал и продолжает падать. Мы изо всех сил выкарабкиваемся.

Чугунов помолчал и ответил:

– Что ж… Всё равно что-нибудь да заплатите. В наших семейных доходах важен всякий рубль. Нет, в пору дикой инфляции рубль уже ничего не значит. В магазине счёт идёт на сотни тысяч.

– Мало заплатим, – предупредил Хромов. – Может быть, очень мало, и то со скрипом, с опозданием.

– Ничего. У вас немного получу, и ещё где-нибудь. Соберу с миру по нитке.

– В новых газетах платят больше, – сказал редактор, – но там ваши произведения не возьмут.

– В новые я не собираюсь обращаться. И кроме газет есть у меня, куда пойти с протянутой рукой.

– Как вы, некоммерческие писатели, в нынешних условиях выживаете? К коммерческим издательствам, я думаю, вас не подпускают, а государственных остались, наверно, единицы, да и те перестраиваются.

– Жаловаться не стану, – сказал Андрей Иванович. – Серьёзным писателям – вы меня к ним отнесли – никогда не было легко. Но, конечно, на душе у нас нынче пакостно. Литература становится занятием коммерческим, лучшие журналы и газеты сделались бедными, писатели обнищали, потеряв свои гонорары, заработанные изнурительным трудом.

– И ещё один к вам вопрос, – сказал Хромов. – Пишут и показывают, что Союз писателей распадается на два непримиримых лагеря, которые из зубов вырывают друг у друга журналы и издательства. Правда ли, что так всё и происходит, как пишут, говорят и показывают? Или это журналистская провокация для стравливания писателей, для наращивания тиражей и рейтингов?

– Ну, я не только читал об этом в газетах, слышал по радио и видел по телевизору, – но и знаю со слов московских друзей-литераторов, участвовавших в защите своих интересов. К сожалению, всё правда.

Несколько раз у Хромова на столе звонил телефон. Редактор брал трубку и глухим спокойным голосом коротко объяснял звонившим, что занят. Ему хотелось ещё побеседовать с Чугуновым. Но скоро Андрей Иванович поблагодарил его за внимание и ушёл.

15

В тот же день он успел позвонить директору завода железобетонных изделий Нестеренко и договорился с ним о встрече. На следующее утро Андрей Иванович собрался по-парадному и уехал к Нестеренко на завод.

Выписав пропуск, он миновал проходную с турникетом, со старичком в форме ВОХРы, зашёл в аккуратное кирпичное здание заводоуправления и поднялся в приёмную директора. Секретарша доложила о Чугунове и позвала его в кабинет. Нестеренко сидел во главе длинного стола заседаний, обставленного стульями. Знакомый Андрею Ивановичу светлый большой кабинет был отделан дубовыми панелями. Посреди стола, отражаясь в жёлтой полировке, красовалась тяжёлая хрустальная ваза. Директор, мужчина крупный, свежий, бодрый, нёс на лацкане блестящего синего костюма красный флажок депутата Верховного Совета СССР, и выглядел он крепким, уверенным в себе хозяином, не зависящим от социальных потрясений. Он встал из-за стола и, приветливо улыбаясь, пошёл навстречу Чугунову, обнялся с писателем и, рассматривая его, сказал:

– Что-то неважно выглядите. Похудели. Забот много? Мало отдыхаете? Ночные творческие бдения?

– Забот хватает, – ответил Чугунов. – Случаются и ночные бдения. А вы, судя по вашему виду, чувствуете себя прекрасно.

– Да, я в спортивной форме. На здоровье не жалуюсь. Ем с аппетитом, по утрам делаю зарядку, тридцать раз поднимаю двухпудовку. Кто из вас, писателей, хоть пять раз поднимет? Ну-ка, давайте посоревнуемся! – сразу предложил Нестеренко.

Двухпудовка давно лежала у Нестеренко в кабинете за рабочим креслом. Директор зашёл за кресло, вытащил её на красно-зелёную ковровую дорожку, расстеленную по шахматному паркету, снял пиджак и повесил на спинку стула. Схватив гирю за дужку, он несколько раз вскинул её над головой, задирая плечо и растягивая брючную подтяжку. Способностью поднимать двухпудовку он при случае любил блеснуть.

– Попробуйте, – сказал он, передавая двухпудовку писателю.

Андрей Иванович отказываться не стал, с усилием вскинул гирю два раза и, тяжело дыша, опустил на пол.

– Тридцать раз, конечно, не подниму, – сказал он. – С вами тягаться не берусь.

Нестеренко был доволен и великодушно похвалил Чугунова:

– Нет, вы ничего. За письменным столом, конечно, физических сил не наберёшься… Вам, я вижу, не терпится поговорить со мной о чём-то серьёзном, давайте сделаем это за чаепитием. Спустимся в буфет и посидим в укромном углу. День у меня сегодня, в общем, не приёмный, и после планёрки выдались свободные минуты. Я их вам посвящу.

Они с Чугуновым спустились в буфет. Директор покровительствовал людям от литературы и искусства. Он учредил для них свою заводскую премию и дважды отметил ею книги Андрея Ивановича. Тут они и познакомились, а после того, как Чугунов прочёл рукописные стихи Нестеренко и сказал, что у автора есть «искра», которую при желании можно развить, директор с писателем сошлись ближе и встречались дружески.

В закусочной буфета они сели в нише у окна с цветными стёклами. Витраж отображал жар-птицу в духе старинного лубка и в единстве с рисунками на темы русских сказок, украшавшими стены закусочной. Посетителей в эти часы не было. Буфетчица в белом фартучке с рюшками и в кружевной наколке оживилась при виде директора с гостем. Она просеменила с подносом к их столику и расставила чайные приборы, сахарницу с песком, вазочку с шоколадными конфетами, чайнички с кипятком и заваркой. Вернувшись за стойку, она нарезала и разложила на мелких тарелках белый хлеб, сыр, колбасу и лимон, и тоже принесла к столику.

– Ничего себе! – вырвалось у Андрея Ивановича, привыкшего к чаепитию скромному, с домашним вареньем, простой конфеткой. – Стол богатый, конечно, потому, что за ним сидит директор. Но всё же поразительно видеть в заводском буфете такое богатство в то время, когда до основания рушится государственная экономика!

– Безусловно, дополнительный лоск – для нас с вами, – ответил Нестеренко. – Я угощаю представительного гостя за счёт директорского фонда. Буфетчица заранее знает, что в таких случаях нужно подать. Но у нас в буфете и столовой всех обслуживают прилично и сравнительно недорого. Мы берём на базе хорошие продукты и для работников завода снижаем стоимость питания за счёт своих резервов. Высокая прибыль производства позволяет это делать. А культуры и ответственности в деле я требую от каждого подчинённого, в том числе от персонала буфета и столовой. Зайдите в столовую, поинтересуйтесь: обеды вкусные, питательные, столы чистые, повара и раздатчики вежливые. К нам стремятся попасть на работу, поэтому народ подбирается достойный. У нас, к примеру, нет пьяниц, мы их увольняем. Производство железобетонных плит рентабельно, тем более при введении новых технологий и современных видов плит: облегчённых, с разными полезными наполнителями. Зарабатываем мы, повторяю, неплохо. Люди довольны.

– Звучит как сказка, – произнёс Чугунов. – Каким же заказчикам по карману ваши изделия, если предприятия останавливаются, а народ в стране нищает?

– Не совсем так, Андрей Иванович. Верно, бедных предприятий и людей больше. Но богатых с каждым днём прибавляется, не будем сейчас выяснять, откуда у них берутся деньги. Возникают частные строительные организации. Плиты наши покупают для возведения и коттеджей, и высотных жилых домов. Я умею вести дело, поддерживаю инициативы, договариваюсь с поставщиками, смежниками, иностранными фирмами. На руководящей должности чувствую себя в своей тарелке.

– Неужели и с иностранцами сотрудничаете? Удивительно, что они кому-то из наших директоров в перестройку доверяют. Российская продукция сегодня может быть конкурентоспособной?

– Представьте себе. Я вот исхитрился продавать за рубеж свои изделия. Говорю, – я на своём месте. Недаром, народ избрал меня в Верховный Совет.

Нестеренко положил сыр на хлеб и, пока говорил, ел бутерброд, запивая сладким чаем с лимоном. Чугунов тоже угощался, но, слушая директора, думал о том, как бы ему завернуть в бумагу и унести для внучки сыра и колбасы. Жаль, ей нельзя было есть шоколадные конфеты.

– Я хотел с вами посоветоваться, – изменил Нестеренко направление разговора. – Бог мне вас послал. Если можно, сперва вы меня послушайте, я – коротко.

– Охотно слушаю, – сказал Чугунов.

– Думаю книжку моих стихов издать. Не возьмётесь ли, Андрей Иванович, отредактировать рукопись? Помнится, вы меня однажды похвалили.

– Хорошо, я посмотрю. Кое-что присоветую, но имейте в виду: я не поэт. Надо, чтобы глянул специалист и при необходимости снял с вас стружку. В писательской организации у нас есть отличные поэты. Я им покажу ваши стихи.

– В пятьдесят с лишним лет неловко слыть начинающим поэтом, – сказал Нестеренко. – Но напечатать свои опусы хочется. Не для широкой публики, а для себя, детей, внуков и друзей, тиражом экземпляров сто, не более. Значит, договорились?.. Какое у вас ко мне дело? Выкладывайте, не стесняйтесь.

– Пришёл просить денег.

– Много ли и для чего?

– Они мне понадобятся к апрелю. Нужно оплатить нашу с внучкой поездку на конкурс юных скрипачей. Это её первый конкурс. Кроме дорожных и гостиничных расходов необходимо кое-что купить для скрипки. Конкурс пройдёт в Рязани.

– Только и всего?

– Да.

– Ну, эту вашу просьбу легко исполнить, – сказал директор. – Здесь требуется небольшая сумма. Допьём чай, и я распоряжусь выдать деньги из нашего фонда поддержки культуры. Сейчас же и получите в кассе. Зачем ждать до апреля?

– Всё так просто?

– Конечно.

– Ну, спасибо.

– Это ведь не роман издать, – продолжал Нестеренко. – Печатание книг, знаю, стоит дорого. Кстати, Андрей Иванович, могу оказать вам финансовую помощь в издании новой книги. Обращайтесь, если потребуется, пока я в силах помочь. За государственный-то счёт вы, похоже, не очень много в рыночных условиях напечатаете.

– Прямо манна с неба на меня свалилась! – смеясь, произнёс Чугунов. – Хорошо. Я запомню. Ещё раз спасибо.

– А нет ли у вас на примете делового человека, способного организовать книжное издательство и руководить им? – спросил директор.

Андрей Иванович придержал чашку с чаем у рта.

– Вы шутите?

– Не шучу. Собираюсь при заводе создать книжное издательство. Нужен человек поворотливый, энергичный, разбирающийся в литературе и изучивший книжный рынок. Я бы поставил его на оклад директора издательства и в первую очередь поручил бы ему выяснить конъюнктуру книжного рынка. Некоторое время он работал бы на конъюнктуру, а накопив денег, печатал бы хороших писателей.

– Ваши слова сердце радуют. Хотел бы я, чтобы издательство при заводе заработало. Но такого человека, какой вам нужен, среди писателей найти трудно, – сказал Чугунов. – Он должен будет пренебречь творчеством, иначе с головой отдаться издательскому делу не сможет. Но я подумаю. Дело заманчивое. Я бы привлёк к нему своего сына. Он журналист, окончил Московский университет, молодой, бойкий. Работал в Москве в газете, вернулся в Григорьевск. Поговорю с ним после Нового года, но не знаю, что из этого выйдет. Он успел заняться мелким бизнесом.

– Убедите сына и приведите ко мне потолковать, – сказал Нестеренко.

– Хорошо, попробую. Я был бы рад видеть его директором книжного издательства. Это ли не удача, не перспектива для молодого журналиста и его отца-писателя?

16

Со скрипкой под мышкой и смычком в руке Настя выглянула за дверь своей комнаты и прокричала:

– Баба! Деда! Идите! Где вы там?

Вера Валерьяновна ослабила газовое пламя под кастрюлей, потёрла руки о кухонный передник и поспешила к внучке. Андрей Иванович отложил шариковую ручку и вылез из-за письменного стола.

Досадное впечатление Насти от встречи с отцом почти ею забылось, но ярко запомнилось ей обещание отца прийти на Новый год с подарками. Дожидаясь праздника, девочка улыбалась, напевала песенки и с подъёмом разучивала конкурсные пьесы. «Я подарю папе музыку», – думала она.

– Исполняется пьеса «Прялка»! – торжественно объявила Настя в подражание какой-нибудь ведущей концерта, мелькающей на экране телевизора, и сказала по-своему, по-детски: – Послушайте, как я конкурсную музыку играю.

Встав в усвоенную позицию скрипачки и глянув в ноты на напольной подставке, девочка выдержала паузу и легко, красиво побежала по грифу пальцами, повела по струнам смычком. «Прялку» сочинил польский композитор Артур Рубинштейн, однофамилец великого русского композитора, написавшего оперу «Демон». Стремительная музыка Артура подражала монотонному жужжанию, поскрипыванию прядильного колеса и шелестению веретена в руке старинной пряхи. Бабушка с дедом благоговейно слушали, подавленные музыкальным величием внучки, её виртуозной игрой на скрипке. А солнце, нацелившись в подмороженное окно, со спины озаряло маленькую скрипачку. Контуры Насти размывались лучами, волосы её золотились, и казалось, что девочка вышла из солнечного света.

– Ну как? – спросила она, закончив играть и горделиво вкинув голову. – Вам понравилось?

– Очень, очень, очень понравилось! – ответила Вера Валерьяновна. – Милый котёнок! Ты так меня растрогала своей игрой, что и выразить не могу! У нас с дедушкой самая умненькая и талантливая внучка!

– В самом деле, неплохо, – подтвердил Андрей Иванович. – Вещь интересная. Я каждый день твои упражнения слышу, но не перестаю удивляться тому, что ты, маленькая девочка, исполняешь такую замысловатую музыку. Мне кажется, если бы я занимался скрипкой, то никогда бы не выучил эту «Прялку».

– Правда?

– Правда. И за бездарность меня бы выгнали из музыкальной школы.

– А почему ты хвалишь меня, а сам как будто не всё говоришь? – спросила Настя, вглядываясь в деда.

– Всё, что хотел, я сказал. Мне, как и бабушке, твоя игра очень понравилась.

– Нет, ты не всё сказал!

– Другое говорить необязательно. Ты лучше меня чувствуешь то, о чём я не договорил, поэтому и спрашиваешь.

– Говори!

– Да ведь обидишься.

– Говори! Говори, что не так!

– Ладно. Мне показалось, будто в двух местах ты играешь не совсем чисто. Как-то не вполне ясно и убедительно.

– Где? В каких местах?

– Не могу указать пальцем в нотах, читаю их плохо. – Дед увидел, что провоцирует взрыв неукротимого Настиного темперамента; отступать однако было ему поздно. – Но произведения, какие ты помногу раз проигрываешь, я поневоле запоминаю и на слух улавливаю ошибки. Лариса Владимировна тебе на них указывала.

– А-а-а! Не знаешь! Не знаешь, а говоришь!

– А ты сыграй медленно, с чувством, толком и расстановкой, и я скажу, где надо тебе остановиться и исправить.

– Не буду! Я выучила хорошо!

– Не волнуйся, Настенька, голова заболит, – оглядываясь на мужа, заговорила Вера Валерьяновна. – Отдохнёшь и проверишь, как звучит твоя «Прялка».

– Ты сказала, она у меня звучит хорошо!

– Сказала… И ты, правда, играешь чудесно. Но всё же послушайся деда. Он понапрасну замечание не сделает. Не упрямься, повтори.

– Пусть сам повторяет! – Девочка скорчила деду гневную рожицу и показала язык.

– Не забывай, Настя, что «Прялку» ты будешь играть на конкурсе. – В ответ на внучкину дерзость Андрей Иванович голоса не повысил, но от мнения своего не отступил. – Помни, что говорит педагог: в конкурсном исполнении не должно быть малейшей приблизительности – лишь абсолютная точность. Мы с бабушкой выйдем, а ты подумай над моими словами.

– Нечего мне думать! Сами думайте!..

На полчаса Настя притихла. Уединившись в гостиной, старики вполголоса разговаривали о ней.

– Зачем нужны эти конкурсы, если приходится так мучить ребёнка? – рассуждала Вера Валерьяновна. – Разве нельзя сейчас без них обойтись? Подросла бы сперва.

– Конечно, жалко малышку. Вместо того, чтобы играть в куклы, она снова и снова берётся за скрипку, словно несёт тяжкую повинность. Но с другой стороны: для детей, которым светит музыкальное поприще, конкурсы – путь к совершенствованию мастерства и к признанию. Где ещё могут заметить способного ребёнка крупные специалисты, как не на конкурсах? – отвечал Андрей Иванович. – От конкурсных выступлений часто зависит будущее одарённых детей…

Настя потихоньку оживала. Из её комнаты послышались осторожные скрипичные звуки: девочка нащупывала чистую интонацию в трудных коленцах «Прялки». Выполнив черновую работу, она не поленилась ещё несколько раз сыграть произведение целиком. Убедившись, что внучка исправила ошибки, Андрей Иванович вернулся к ней в комнату.

– Умница. Добросовестно поработала, и всё у тебя получилось.

Он взял у неё скрипку и смычок, уложил их в футляр и отправил на верх застеклённого шкафа с книжками Насти, её нотами и куклами.

– Ты доволен? – спросила она, пряча удовлетворение и неплохо изображая человека, знающего себе цену.

– Конечно. На сегодня хватит. Отдыхай. Лариса Владимировна, может быть, укажет тебе ещё какие-нибудь погрешности. Но пока твоя «Прялка» – на уровне.

– На уровне?

– Ну да.

– А можно её на уровне папе сыграть?

– Безусловно. Ещё бы нельзя! В семейном кругу допустимо играть и послабее, но если исполнишь классно, то, думаю, приведёшь папу в восторг. Он ни разу твою скрипку не слышал, а как услышит, подпрыгнет до потолка.

– Прямо до потолка?

– Конечно!

Настя смеялась и прыгала, делая вид, что хочет достать потолок рукой. Смеялись Андрей Иванович и пришедшая вслед за ним в комнату внучки Вера Валерьяновна. Девочка запрокинула голову. Раскинув руки, как крылья, она закружилась по комнате и запела без слов, думая о чём-то дорогом ей и приятном.